Текст книги "Тайна совещательной комнаты"

Автор книги: Леонид Никитинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)

– Сегодня уже троих нет, – сказал судья, раздраженно стряхивая пепел в цветок. – Что с Петрищевым? Вы можете сказать наконец, будете вы ходить или нет?

– Петрищева сейчас доставят, ваша честь, – сказал Зябликов. – А наш разговор сейчас прослушивается, учтите.

Он вынул из кармана и положил на рабочий стол судьи крошечный цилиндрик с коротеньким хвостиком антенны.

– Это не наш, – сказал судья испуганно, тут же понимая, что если это на самом деле «не их», то он уже сказал совершенно лишнее. – Где вы это взяли?

– Ну, взяли, – сказал Зябликов. – Не с собой же принесли. Допустим, под столом.

– Дайте сюда, – сказал судья, хотя микрофон и так лежал у него на столе. – Ждите меня, я вернусь минут через пятнадцать.

Вторник, 1 августа, 11.00

Он положил микрофон в карман мантии и так, в мантии, и пошел к председателю суда.

Не обращая внимания на протестующий жест секретарши в приемной, он прошел прямо к Марье Петровне, которая сидела, вся маленькая, но собранная, в дальнем конце кабинета за столом. Не выказав удивления, она подняла на него пустые и светлые глаза.

– Вот, полюбуйтесь, – сказал Виктор Викторович, кладя микрофон перед ней на стол. – Это присяжные нашли под столом. Это уж прям уж, знаете ли уж!

– А чей это? – брезгливо спросила Марья Петровна.

– А я-то откуда же знаю? Имейте в виду, он, видимо, работает.

– Тем лучше, если он работает, – сказала председательша решительно. – Кто бы нас ни слушал – а я думаю, что это какие-то пособники подсудимого, завербовавшие кого-нибудь из присяжных, – он должен знать, что это преступление против государства, и я сейчас позвоню в Генеральную прокуратуру, пусть они вызывают, кого хотят.

Виктор Викторович взял микрофон двумя пальцами, как насекомое, не столько опасное, сколько противное, размышляя, как бы его обезвредить, не испортив, поискал глазами, но ничего подходящего не нашел и наконец догадался снять мантию, завернул в нее это насекомое и отнес его на кресло в углу.

– Марья Петровна, – сказал он, – я не думаю, что это пособники подсудимого, и вы так тоже не думаете, нет у него давно никаких пособников, он три года уже сидит. Но я и не думаю, что это тот микрофон, которым кто-то из ваших помощников раньше записывал и, возможно, продолжает слушать сейчас то, что происходит в комнате у присяжных. Это было бы слишком примитивно. Я вообще не хочу никакого скандала, я хочу квартиру, раз уж вы меня вытащили сюда из Саратова. Только квартиру и нормальную жизнь.

– Ну и что вы предлагаете? – спросила Марья Петровна, занося авторучку над какими-то, видимо, более важными бумагами у себя на столе, чтобы их подписать, – Я начинаю все-таки склоняться к мысли, что надо распустить эту коллегию. Уж больно сложно все с ними получается. Вам просто с ними не повезло. И потом, на них же оказывают давление!

– Мне, в общем, уже все равно, как скажете, – сказал Виктор Викторович. – Я повторяю: мне не нужен скандал. Не эта, так следующая коллегия Лудова все равно оправдает, если, конечно, не формировать ее специально из действующего резерва ФСБ. Ну есть же какая-то правда, против нее же не попрешь, если ты человек нормальный. Уж знаете ли уж, Марья Петровна. Но нас с вами уже вряд ли можно признать нормальными людьми, Марья Петровна, и мне действительно уже все равно. Но я не знаю, как распустить эту коллегию. Я могу задать им вопрос по процедуре перед началом следующего заседания, не было ли попыток давления. И ни один из них, даже если это будет человек не знаю уж кого там, не скажет, что давление было. Ему будет слишком стыдно перед остальными.

– Что вы предлагаете? – спросила она, снова поднимая на него бесцветные глаза.

– Это уж вы придумайте. Как сделать так, чтобы кто-то из них выбыл. Но только не сразу, а через несколько дней.

– Почему через несколько дней? – Глаза ее теперь не отражали даже света.

– Потому что, если у меня даже уже нет и совести, то стыд еще все-таки остался, – сказал Виктор Викторович, надевая мантию, а микрофон положив обратно в карман, – Ну, я пошел с вашего позволения. У меня процесс, уж знаете ли уж.

– Ну идите, – сказала она и произнесла ему вслед очень отчетливо и даже как будто покровительственно: – Валенок саратовский.

Вторник, 1 августа, 12.00

Милицейский пост на входе, где все давно знали присяжных в лицо, так же как и следующий пост, где сидели приставы, они миновали нормально, и теперь главная задача состояла в том, чтобы протащить Медведя через фойе и через зал так, чтобы все подумали, что он, в общем, ничего. Потому что все равно все уже все поняли, но надо было соблюдать хоть какую-то видимость приличий и надеяться, что завтра будет лучше. А что еще делать? Никто же, судя по самым разным расчетам, не был заинтересован завалить этот процесс.

Петрищеву с утра, после того как он поел бульона, который Хинди и Журналист всю ночь варили по очереди, и особенно после того, как ему налили сто граммов, стало получше, но по дороге опять сделалось совсем плохо. Но еще фляжка с собой, чтобы реанимировать Медведя в перерывах и стимулировать между, у Журналиста в сумке все-таки была, вот и сейчас Петрищев послушно плелся за ней, как ослик за морковкой. Кузякин и Хинди выглядели тоже неважно, было ясно, что ночевали они не дома. Прокурорша презрительно фыркнула и повернулась за поддержкой к своей подружке – мол, чего же еще от них ждать, но Лисичка внимательно смотрела на Журналиста, который вызывал у нее подозрения. Ненадежный он был человек сам по себе, а доставленный алкоголик Петрищев был, в общем, предсказуемый. Судья, которому секретарша успела объявить о появлении Медведя, на пороге своего кабинета отвел глаза и сказал Оле:

– Ну давай, что ли, зови…

В глазах подсудимого за стеклами очков снова засветилась надежда, огонь которой он уже не мог скрыть никакой китайской медитацией, и Виктору Викторовичу стало его, в общем, по-человечески жалко. Не так, чтобы что-то делать активно, а так, как бывает жалко по телевизору, скажем, гонщика, который шел-шел к финишу первым, и вдруг на последнем вираже у него, допустим, отлетело колесо. Ну ничего не поделаешь. Судья покрутил ус и уже собрался было идти на свое возвышение, когда в кабинете зазвонил телефон, и он в последний момент решил все-таки ответить: может, это дочь из Саратова.

– Виктор Викторович? – приглушенным и как будто заранее в чем-то неумело извиняющимся мужским голосом сказала трубка. – Управление внутренних дел вас беспокоит. Нам телефончик у вас в приемной подсказали, ничего? – Так и не дождавшись ответа от напрягшегося от нехорошего предчувствия судьи, голос в трубке продолжил: – Мы разыскиваем Мыскину Анну Петровну, она у вас вроде как в присяжных, нам подсказали.

– Ну, есть такая у меня, а что? – спросил Виктор Викторович, который уже понял, что какое-то горе, конечно, случилось, но на этот раз, слава богу, не у него.

– Да она-то ничего, – сказала трубка еще более извиняющимся тоном, – Но тут на ее имя телефонная карточка зарегистрирована, а телефон этот у трупа. По паспорту тоже Мыскин Павел Николаевич, двадцать лет. Не сын? Умер, видимо, от передоза, сейчас устанавливаем, да что там устанавливать, ясно как божий день…

– У Мыскиной сын сейчас погиб, – шепнул судья глядевшей на него секретарше, прикрывая микрофон трубки рукой.

Оля всплеснула руками, выронив зайца.

– Скажете ей? – спросили в трубке. – Или у вас заседание? Можно бы, конечно, и до вечера подождать, куда он денется, но лучше бы ей все-таки сразу на опознание приехать: а вдруг и не тот?

– Куда приехать-то? – тоскливо спросил Виктор Викторович и, прикрыв микрофон, скомандовал Оле: – Пойди скажи. Или пусть сюда придет, что ли…

Вот, может быть, все и решилось само собой так просто, подумал он. Бог, может быть, сам взялся за это дело, решил избавить его от греха.

– Вас Виктор Викторович просит к нему зайти, Анна Петровна…

– Зачем? – спросила она, уже догадываясь и роняя вязанье, только что взятое все-таки в руки, – свитер был уже практически готов, его оставалось только сшить.

– Не знаю, – соврала секретарша, которая еще плохо умела врать.

Вторник, 1 августа, 12.30

– Представляете, – испуганно сказала «Гурченко» в комнате присяжных, лишь бы что-нибудь сказать, – он говорит, что я храплю, и ему слышно через стенку! Кто храпит, я храплю?!

Она обвела остальных подведенными глазами, стараясь придать им обычное победное выражение, но все подавленно молчали. При этом полном молчании в комнату и вошла Анна Петровна, взяла свою хозяйственную сумку и прижала к груди. Вид у нее был не просто спокойный, а как будто даже удовлетворенный, она как будто хотела сказать: «Ну, что я вам говорила?»

– Он умер, – торжественно объявила приемщица и запустила руку в сумку; умная Роза первая поняла, что сейчас будет, – Это все ваши проклятые деньги! – закричала приемщица в истерике, – Это вы! Это ты, блядь! – Она выхватила из сумки конверт и швырнула в лицо Ри.

Тренированная теннисистка успела отмахнуться от него рукой, но конверт порвался, и тридцать зеленых стодолларовых купюр разлетелись по столу и по полу. Все глядели на них с ужасом, никто не решался прикоснуться к ним, хотя Анна Петровна забыла закрыть дверь и ее крик, наверное, был слышен и в зале.

– Спокойно! – рявкнул Майор и стал собирать купюры. – Всем молчать!

Все и молчали. Шахматист проворно наклонился со стула, ведь Зябликову с его негнущейся ногой нагибаться было трудно, и подобрал две последние банкноты. Старшина положил их в порванный конверт, а конверт – на стол, и никто теперь не понимал, чей он и что с ним делать дальше.

– На похороны! – первой догадалась Ри, – Возьмите на похороны, Анна Петровна.

Но приемщица смотрела на конверт с ненавистью.

– Ничего, – тихо сказала она, – его и за государственный счет похоронят. Но если вы думаете, что я не буду судить, то вы ошиблись. Сидите и ждите меня. Я съезжу на опознание и вернусь. И я буду судить! – снова закричала она истерическим голосом, который был слышен в зале. – Я буду судить вас всех! Вы не откупитесь. И я буду судить!

Она молча подхватила свою сумку и вышла в зал, где все было слышно, и все смотрели на нее тоже в молчании: Лудов – из клетки, мама Лудова – из зала, Виктор Викторович в мантии – с порога своего кабинета, Лисичка, прокурорша и адвокатесса – из-за столов. Выражение всех лиц сейчас было совершенно одинаково, и это было выражение тихого ужаса, осознанного как неизбежность.

– Что делать-то теперь, я не понимаю, – наконец сказала Роза.

– Ждать, – твердо сказал Майор. – Если она вернется, а нас здесь не будет, что мы ей скажем тогда?

– Я поеду с ней в морг! – крикнула, срываясь с места, «Гурченко». – Я умею!

Никто не сделал попытки ее задержать ни в комнате, ни в зале, но ее действие, по виду совершенно бессмысленное, всех остальных тоже вывело из ступора. Виктор Викторович уже сам входил в комнату присяжных.

– Ужасно, ужасно! – сказал он, как говорят на похоронах между собой давно друг друга не видевшие родственники. – Вам не надо сидеть здесь, это слишком тяжело для всех. Идите по домам, я посижу…

– Да, – сказал Старшина. – Конечно. Мы соберемся завтра.

Алкоголик понимал, что если он сейчас не выпьет, то тоже умрет. У Журналиста ведь была бутылка, но просить он сейчас был не вправе. Он только смотрел на свою бумажную икону на мебельной стенке, но и перекреститься тоже не решался.

– Я тебе дам на улице, – сказал Кузякин. – Один глоток. Но ночевать ты сегодня будешь у меня. Пойдем.

Все как будто согласились с этим, включая судью. Паузу взорвал телефон в сумке Розы. Ее Бах уже всех достал своим гениальным, но чаще всего совершенно неуместным жизнеутверждением, а сейчас он пришелся неожиданно кстати, он бы и сам лучше не сыграл, подумала Алла. Роза взглянула на дисплей, на Старшину, отвела глаза и нажала на красную кнопку. Но телефон требовательно звонил снова. Роза смотрела теперь на судью. Он отвел глаза и вышел из комнаты.

Вторник, 1 августа, 13.00

Тульский, который сидел в машине Зябликова, припаркованной напротив окна, в котором он мог увидеть, подняв глаза вверх, даже как будто тень Лисички, быстро снял с головы наушники от радиомикрофона, где еще слышны были голоса судьи и присяжных, и наклонился теперь к приемнику.

«Роза, не уходите далеко, нам надо поговорить срочно», – услышал он голос Лисички. «Да», – «Я подойду к вашей машине», – «Нет». – «А как?» – «Подвести, я сказала, подвести», – «Не поняла, не поняла, Роза!.. А, поняла. Я отойду метров на двести от суда, ну, туда, направо, и вы меня подхватите в вашу машину». – «Да, хорошо, подвести», – сказала Роза и повесила трубку.

Тульский лихорадочно завел машину Зябликова и, путаясь с ручным сцеплением, два раза заглохнув, все же выехал из-под кустов и свернул у торца суда направо.

Представительница потерпевшего вышла из здания суда с портфелем и сразу преобразилась: из дамы за сорок она стала, скорее, девушкой за тридцать, а солидный адвокатский портфель у нее в руках превратился в легкомысленный портфельчик. В машину Розы, когда она притормозила у тротуара, Лисичка впрыгнула почти на ходу и там, уже внутри, опять стала похожа на адвоката Викторию Эммануиловну.

– Она что, правда собирается вернуться? – спросила Лисичка, – Как вы думаете?

– Думаю, да. Но судья распустил нас до завтра.

– Она что, деньги там швыряла?

– Да, ну вы же слышали. Она собиралась с утра отвезти сына и положить в какой-то центр лечиться от наркомании, но он сбежал и умер, наверное, от передоза.

– А сколько там было денег? – спросила Лисичка.

– Ну я же не считала, – сказала Роза.

– Но вы же сказали, что дали ей тысячу. Но для того, чтобы положить сына в центр, этого мало, там сейчас так дешево не лечат. Кто-то еще дал ей денег?

– Ну, Журналист дал, – сказала Роза. – И Ри.

– Огурцова? – задумчиво уточнила Лисичка. – Зачем им лечить сына приемщицы из химчистки от наркомании?

– Я не знаю, – сказала Роза почти честно, потому что она это понимала, но вряд ли смогла бы сейчас объяснить.

Она остановилась у тротуара возле какого-то сквера, потому что потом ей надо будет везти Лисичку обратно к суду. Подполковник Тульский проехал мимо на «Князе Владимире» Зябликова и остановился чуть дальше. Слышать разговор в машине Розы он не мог, но для него сейчас было главным не дать Лисичке с ее телефоном оторваться: там что-то происходило, что-то менялось в ее планах на ходу, и она просто не могла куда-нибудь не позвонить по своему мобильному.

– Как это все сказывается на наших планах? – допытывалась Лисичка в машине. – Если Мыскина вернется, она будет и без денег голосовать за обвинительный. А Огурцова с Кузякиным? Что они там задумали?

– Они будут за оправдательный, – мстительно сказала Роза. – И алкоголик будет за оправдательный, и Слесарь, и даже Старшина.

– Но Огурцова с Кузякиным взяли деньги, – сказала Лисичка, которую сейчас в первую очередь почему-то интересовали именно эти двое, – Что, мало?

– Я же не знаю, кому и сколько вы дали, – сказала Роза. – Может, даже и много. Не в этом сейчас дело, не в деньгах.

– А в чем? – с любопытством спросила Лисичка.

– Я не знаю, – опять сказала Роза почти честно, потому что она это понимала для себя, но не смогла бы объяснить, – Наверное, есть что-то еще, кроме денег, чего мы с вами не понимаем, Виктория Эммануиловна.

Лисичка задумалась. На самом деле она тоже понимала достаточно, она была знаток литературы и театралка, и у нее была фантазия, но не могла же она заподозрить какие-то такие мотивы, например, у Ри. Ну, ракетка Курниковой, но не более. Она не могла понять, где просчиталась.

– Ну что же, – сказала она, трезво признавая свое поражение в этой партии, – значит, эту коллегию все-таки придется распустить. Это-то всегда можно сделать. Вы просто завтра заболеете и не придете. Например, воспалением легких, чтобы на месяц. Вы же не хотите, чтобы кого-нибудь из ваших избили хулиганы на улице?

– Я не могу, – сказала Роза. – Уж вы придумайте что-нибудь другое. Да хоть передайте мое дело по налогам судье, оно же у вас наготове, но заболеть я не могу.

– Почему? – с тем же любопытством вивисектора спросила Лисичка.

– Потому что не могу, – сказала Роза, – Я же вам честно все рассказала. Я совершенно не героиня, не хочу сидеть в тюрьме, тем более что это не на два месяца. Я не намерена ценой своей жизни спасать совершенно чужого мне Лудова, мне, в общем, на него наплевать, хотя он абсолютно ни в чем не виноват. Но я не могу объявить себя заболевшей, вы уж придумайте что-нибудь еще.

– Ну, можно, например, устроить вам автомобильную катастрофу, – беспечно сказала Лисичка. – Ладно, шучу, это слишком сложно. И сажать вас я тоже не буду, Роза, не дрожите, вы мне еще пригодитесь для чего-нибудь. Но я думала, что вы покрепче. При ваших-то мозгах. Жалко. Ладно, везите меня теперь назад.

Вторник, 1 августа, 13.30

Тульский, который был готов к такому маневру, сумел обогнать Розу и поставил машину Зябликова неподалеку от машины Лисички. Она даже скользнула по ней глазами, узнав экзотического «Князя Владимира» с инвалидным значком на заднем стекле, и рассеянно задала себе вопрос, почему Майор не уехал, опять закипел, что ли? Тульский успел залезть почти весь под торпеду, и машина показалась ей пустой. К тому же мысли Лисички были заняты другим. Можно было бы, конечно, и что-нибудь совсем простенькое и подешевле, хоть кирпич на голову, но все-таки она себя уважала и хотела, чтобы было красиво, да и деньги были не ее собственные.

Тульский, наклонившись в машине к приемнику и чуть-чуть вращая ручкой, услышал сквозь шипение сканера гудки и мужской бас, а затем и голос Лисички:

– Мурат Исмаилович? Ну, здравствуйте. Как вы там? Деньги получили?

– Да, спасибо, премного обязан.

– Хватит на Алма-Ату?

– Я еще подумаю.

– А вы там говорили еще про какие-то двадцать процентов? – сказала Лисичка. Возникла пауза, собеседник ее осторожничал. – Так, может быть, я ослышалась?

– Допустим, – сказал ее собеседник. – А что надо сделать?

– Всего лишь пригласить одну нашу общую знакомую в гости, – сказала Лисичка, не называя имени не из осторожности, а просто по привычке. – И не отпускать ее ни под каким видом никуда хотя бы неделю. Можете увезти ее в Алма-Ату, я дам оттуда в суд телеграмму завтра. Но ее будут искать, имейте в виду.

– Это преступление, – сказал Мурат. – Незаконное лишение свободы.

– Но вы же похитите ее по любви, к тому же вы человек кавказский. Это же, по крайней мере, не убийство и даже не причинение телесных повреждений средней тяжести. За увечья было бы больше, но не вам, понимаете? Вы деньги хотите даром получить или за работу? Уговорите ее уехать в Алма-Ату, вы же туда собирались. За неделю успеете, я вам даже билеты куплю и договорюсь с пограничниками, вас выпустят в аэропорту. С мужем мы тоже договоримся.

– Мне надо подумать, – сказал мужской голос в приемнике.

– Нет, ответьте сейчас, у меня нет времени.

– Ну хорошо.

– Так я на вас рассчитываю. Завтра ее уже не должно быть в суде.

Тульский снова полез под торпеду, чтобы представительница потерпевшего не заметила его, проезжая мимо.

Вторник, 1 августа, 16.00

Ри с Зябликовым ждали Анну Петровну возле суда уже давно, сидя в машине Ри: не могла же она не прийти, раз обещала. Она появилась скорее, чем они думали, и издалека узнала джип Ри. Да они сами тоже уже вышли и стояли возле ограды.

– Куда вы идете, там перерыв до завтра, уже никого нет, – сказал Старшина.

Анна Петровна молча повернулась и пошла в другую сторону. Вид у нее был самый обыденный, в ее хозяйственной сумке был виден сверху вилок капусты.

– Вы опознали, это он? – спросил Старшина, догоняя ее и скрипя ногой рядом.

– Он самый.

– Нам очень жалко, честное слово, – сказала Ри, которая никогда не видела сына Анны Петровны, да ей бы и не пришло в голову поинтересоваться, какой он.

– Мы просто хотели вам помочь, – сказал Майор. – И с деньгами вашими мы теперь не знаем, что делать, а вам нужно. Поминки, то да се.

– Не надо мне никаких ваших денег, – сказала Анна Петровна. – И поминок я устраивать не буду. Для кого – для наркоманов? Может, им еще героину на ваши деньги купить?

Она стала рыться в сумке, для чего пришлось поставить ее на землю и вытащить оттуда мешавшую капусту, потом пакет с разноцветными клубками и спицами, потом готовый уже свитер с рыбками, а там уж с самого низу она достала веселенький перламутровый старый мобильник Ри:

– Вот, Огурцова, возьмите ваш телефон, он мне не нужен.

Анна Петровна сунула мертвый мобильник в руку Ри.

– Погодите, я вас отвезу, у вас капуста…

– Не надо.

Она стала складывать свое хозяйство обратно в сумку, расчетливо положила теперь капусту вниз, потом спицы с клубочками, сложила свитер и собиралась было положить его сверху, но вдруг какая-то неожиданная мысль изменила ее намерение, она повернулась к Зябликову и сунула свитер ему в руки:

– Это вам.

– Мне? – ошарашенно спросил Зябликов.

– Да, ведь моему сыну он больше не нужен. Это тебе.

– Нет, Анна Степановна, вы его, может быть, продадите или сами будете носить, – бессвязно бормотал Майор, пытаясь всучить ей свитер обратно, – я не заслужил…

Но она уже подняла свою сумку, повернулась и пошла к остановке.

– Карточка! – крикнула Ри, открывая крышку телефона.

Но приемщица из химчистки уже лезла в трамвай. Да и не нужна была теперь ей эта карточка, некому ей было больше звонить. Ри вынула желтую карточку и вертела ее в руках, поскольку урны рядом не было. Майор прижимал свитер комком к груди.

– Ну и пожалуйста, – сказала Ри. – Вас куда-нибудь отвезти, Старшина? Ваш «Князь», я слышала, опять умер?

Ему понадобилось какое-то время, чтобы словно вернуться от-куда-то и тогда уже только расслышать ее вопрос.

– А сама-то ты куда поедешь? – с сомнением спросил он.

– Не знаю, поеду, может, в теннис поиграю, поплаваю…

– Не стоит тебе сейчас в теннис, – почему-то догадался Зябликов. – Может, лучше пойдем со мной, я же тоже в спортзал, посмотришь, как мы там дзюдо занимаемся.

– И вы тоже дзюдо на одной ноге? – удивилась Ри.

– Ну, у меня же одна, где я вторую возьму? Но я в партере их всех делаю.

– Прикольно, – сказала Ри, глядя, как неловко он комкает в руках свитер. – Но у меня свой фитнес. Я бы вас могла туда позвать, но вы же не захотите.

– Да меня, наверное, и не пустили бы, – сказал он, – Если бы захотел, я бы, конечно, смог прорваться, но что мне там делать? Отметелить если только там кого-нибудь. Может, отметелить кого-нибудь тебе, а, Ри?

– Да нет, за что? – подумав, сказала Ри.

– Ну, поезжай тогда, я доберусь.

Она забралась в свой джип и уехала.

Вторник, 1 августа, 20.00

В доме Мурата Исмаиловича действительно было на что посмотреть. Хотя и у них с Сашком тоже дом был не бедный, но здесь все было устроено с фантазией, и восточные вкусы хозяина чувствовались ненавязчиво, а только в некоторых деталях, в коврах и саблях на стене. Особенно же поражал участок, огромный, как лес, с поляной между елками только посредине; таких участков на их направлении, слишком дорогом и застроенном, пожалуй, даже и быть не могло.

– Тут у нас кабинет, – мягко ворковал Хаджи-Мурат, – вот это все книги по юриспруденции, есть очень старинные, хочешь посмотреть?

– Не сейчас.

– Ну, не сейчас, – согласился он, – сейчас ты в них ничего и не поймешь. Вот когда закончишь хотя бы курса три, я сам тебе объясню.

– Мне уже что-то расхотелось поступать на юридический, – сказала Ри. – Мне что-то эта профессия уже разонравилась.

В наступающих сумерках она видела сквозь ветки деревьев высоченный забор, и там еще была охрана на въезде, у решетчатых ворот.

– Местные ребята, – пояснил Мурат, проследив направление ее взгляда из окна кабинета на втором этаже, – Но все бывшие десантники, у них мышь не проскочит.

Что-то в этом пояснении про десантников заставило Ри насторожиться, и она спросила как бы в шутку, следя за человеком в камуфляжной форме у ворот:

– А они нас выпустят?

– Тебя только со мной. А куда тебе ехать, Ри? Ведь так тебя называют друзья? Можно, я тоже буду тебя так называть?

– Муж, кстати, называет меня Мариной, – сказала Ри. – И тебе придется отвезти меня к нему. Мне что-то у тебя стало неуютно, Мурат.

– Твой муж вернется только к утру и, как всегда, пьяный, – сказал Мурат. – Ты же его не любишь, Ри. А он тебя?

– Это не твое дело, – сказала Ри, – Давай-ка вези меня к клубу. Что-то у меня сегодня настроение не гостевое. Уж лучше к мужу.

– Твоего мужа предупредили, что он не увидит тебя несколько дней, – сказал Мурат, который уже не был теперь таким мягким, как обычно. – Ему придется с этим смириться, даже если он и расстроится. Будем считать, что он продает тебя вместе с акциями фитнес-центра, которые покупает Вика. А тебя она уступила мне. И отдай мне, пожалуйста, Ри, на некоторое время свой мобильный телефон.

Она быстро отступила к двери, доставая мобильный, но и он очень проворно для своих лет прыгнул за ней и сжал очень сильные пальцы у нее на запястье.

– Ты, безусловно, лучше меня играешь в теннис, но я не думаю, что ты сильнее меня, – сказал он, продолжая держать ее за руку, – Впрочем, я не собираюсь с тобой драться, но ты же не хочешь, чтобы я вызвал охрану?

Ри отдала телефон, он отпустил ее руку, и она села на диван в кабинете. Диван был низкий, коленки ее сразу поднялись выше головы. Мурат увидел мелькнувшие под короткой юбкой белые трусики, глаза его сразу остекленели.

– Ну, ты ведь и так можешь меня трахнуть, Мурат, – сказала Ри, стараясь, чтобы ее голос звучал убедительно, но не слишком возбуждающе. – Я же не против. Но потом мне надо домой, чтобы завтра ехать в суд. Меня же будут искать в суде, Мурат, ты понимаешь?

– Они тебя никогда не найдут, – сказал он. – А тебе туда как раз и не надо.

– Ты что, извращенец, Мурат? Ты хочешь трахнуть меня как-то по-особенному? Вместе со своими десантниками? Ну скажи, чтобы я хотя бы была к этому готова.

Несколько минут они смотрели глаза в глаза, и Ри выдержала его взгляд, не выдержал, наоборот, он, потому что понял, что в какой-то момент, когда она решила это про себя, ей это стало уже безразлично. Хоть с ротой десантников, хоть без. Глаза ее совершенно потухли, в них не было никакого страха, только холодная ненависть, да, пожалуй, даже и не к нему лично, он сейчас и не был для нее личностью вообще.

– Не бойся, я не причиню тебе никакого вреда, – сказал Мурат и заметил у нее в глазах огонек надежды и недоверия – все-таки, значит, она была не совсем заморожена. – Ты моя пленница, я тебя похитил, это считается нормальным у того народа, среди которого я вырос. Но я не причиню тебе никакого вредя, это правда.

Вторник, 1 августа, 20.00

– Ля-до-ми-ля!.. – пропел молодой человек с пушком вместо усов, и Алла захлопнула крышку пианино.

– Отлично, – сказала она. – Завтра вы сдадите на пятерку, вот увидите. По фортепьяно у вас будет четыре, по теории пять – вы пройдете.

– Сплюньте, – сказал юноша, завязывая папку с нотами и доставая конверт с деньгами.

– Ну, это можно было бы сделать и после, – сказала Алла.

– Нет, мама велела сегодня передать.

Алла открыла ему дверь, и в это время на площадке остановился лифт, из которого вышел Фотолюбитель. Не могла же она закатить ему скандал и не пустить при ученике. Да и так, наверное, открыла бы, в чем он виноват? Вон и Кристофер его узнал, он был бы, наверное, больше рад кому-то другому, но и Рыбкину дважды махнул хвостом.

– Я фотографии принес, – сказал Рыбкин, осторожно погладив собаку, – Наши, с того праздника. Я их и в суд приносил, но там не стал вам показывать, там как-то все стало уже не так. Ну и другим тоже тогда пришлось бы сделать на память, а это дорого все-таки. А вам я их оставлю. Вам же интересно?

Он достал фотографии и разложил их на столе в кухне: размером с лист писчей бумаги, черно-белые. Алла уже видела их один раз в кювете в ванной у Фотолюбителя, но ей показалось сейчас, как только она бросила на карточки взгляд, что выражение их лиц способно меняться и дальше, и дело было вовсе не в обманчивом красном свете, который был там, потому что тут-то был обыкновенный, белый, чуть жестковатый. И она склонилась над столом, совсем забыв о госте.

Вот Старшина Зябликов смеется какой-то собственной шутке с рюмкой водки в руке. Лицо его сожжено вечным полевым загаром, но оно уже не выглядит деревянным, как вначале, да и солдатский бобрик успел как-то пригладиться, это делает лицо мягче. Но ведь он засланный, это уже всем известно.

Вот Журналист, глазки его так и блестят, выражение лица у него непроизвольно-наглое, но сейчас, пожалуй, честное, если вглядеться. Кто из них кого победил в этой борьбе и за что она велась-то?

Вот присяжная Швед, похожая на Гурченко; любит она поскандалить и здорово это у нее получается, надо отдать ей должное. Но независимость эта показная, а на самом деле-то она ищет, за кем бы пойти.

Вот слесарь шестого разряда Климов, он не может купить своей умирающей жене лекарства, значит, их судьба зависит и от того, умрет ли она до вердикта или уже после. И не имеет значения, на чьи деньги он ее похоронит, и какие же к нему самому могут быть претензии, если их надо предъявлять совсем другим людям.

Вот и она сама, училка, скрывшая свою педантичную и нудную сущность за нимбом золотых даже на черно-белой фотографии волос. Наверное, как училка, она тоже должна была бы голосовать за обвинительный, потому что нарушен закон, но есть же и какая-то логика в музыке, где развитие определенной темы предполагает определенный финал, и она-то будет голосовать за оправдательный, конечно.

Ри, существо совершенно загадочное за своей внешней ослепляющей красотой; порочна она или невинна там, внутри, – этого даже и понять нельзя. Роза, фирмачка, она лучше всех все понимает и должна бы, конечно, первой проголосовать за оправдательный, но уж больно все сечет, просто счетная машинка, это как раз и заставляет сомневаться, потому что там может быть и не евклидова геометрия.

Елена Викторовна, актриса с натруженным лицом обезьянки; вот эта никогда бы не позволила себе солгать, но где она теперь? Океанолог, его слово тут могло бы стать решающим, но он уже не только улыбкой, он весь уже не здесь, где-то в море, и там у него совсем другие проблемы, а жаль. Хинди, сестричка, ангел в очках; она-то, конечно, милосердна, вот только бы хвостатый, Журналист, не увлек ее на неверный путь, ведь она ему так верит. Вот похожий на медведя Петрищев, который сейчас просто запил. Шахматист Ивакин, игрок; он, конечно, прикинет, как будут голосовать остальные, и поставит на большинство просто потому, что это же не скачки. Анна Петровна, ну, тут вроде бы и вопроса нет. Или есть вопрос? Или она вдруг вспомнит о сыне, который тоже стоял, несчастный наркоман, всегда на пороге тюрьмы, пока был жив еще вчера?