Текст книги "Тайна совещательной комнаты"

Автор книги: Леонид Никитинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

В пивном баре Зябликов следил за разговором своего визави с напряженным вниманием, и сложная гамма чувств выражалась на его обгорелом лице офицера.

– Поэтому мы с вами лично даже не будем встречаться, а ваш бывший начальник и друг товарищ Шкулев сделает вам одно предложение, и вы его, будьте любезны, выслушайте внимательно, – сказал Тульский, – Передайте ему, пожалуйста, трубку.

– Да, Олег Афанасьевич, – сказал в трубку в своем кабинете Шкулев, – Вот как?.. Да, понимаю… Ну, как мы говорили… Хорошо, я позже перезвоню.

Понедельник, 3 июля, 18.35

Шкулев дал отбой и посмотрел на Кузякина, застывшего посреди кабинета, где на столе лежали в беспорядке кассеты и сценарные распечатки и всюду развешаны были его собственные портреты, дипломы и наставлены какие-то безделушки.

– Так ты, значит, работаешь с этим Тульским? – спросил Кузякин.

– Тульский, Калужский… Тамбовский! Во, тамбовский волк нам с тобой товарищ, Кузя. Какая разница? Работаю, конечно. У телевидения с угрозыском есть общие интересы по борьбе с преступностью, верно? Почему же не сотрудничать?

– Общие интересы – это точно, – усмехнулся Кузякин, достал из кармана жвачку и кинул пастилку в рот. – А что за предложение, он сказал, ты мне должен сделать?

– Предложение… – заколебался Шкулев. – Ну, во-первых, ему надо было понять, что ты за человек. Я ему объяснил, что человечек ты вздорный, характер у тебя хреновый. Вот этот вот хвост идиотский, из-за которого тебе в кадре появляться нельзя. Я же сколько раз тебе говорил: если бы ты был хоть гость в студии, тогда еще можно, а ведущему больше уже нельзя, не те времена. А ты не понимаешь, чего-то ты не понимаешь, Кузя…

– Так что за предложение? – настаивал Кузякин, жуя жвачку.

– Предложение такое. Ведь наш журналист – он как? Он и деньги возьмет, и правду напишет – не помню, кто сказал. Пять штук баксов. Пять штук, Кузя! Ты же без работы, тебе жить не на что, все же знают. А пять штук – это деньги, по твоим скромным запросам тебе даже на полгода хватит…

– За что? – спросил Кузякин, хотя и так было понятно за что.

Не только он хорошо знал своего бывшего шефа, но и Шкулев неплохо знал его. Он тоже, когда хотел, умел быть наблюдательным, опыт у него был немалый.

– Ну что ты спрашиваешь, Кузя, что ты ломаешься, как целка валдайская? – Шкулев с расстановкой налил себе коньячку, выпил и продолжал, погримасничав и облизав губы: – Значит, ты хочешь истины, но за истину денег не платят. Мы же с тобой не профессора философии и не священники, Кузя. Ты, видишь ли, ни с того ни с сего стал брезглив, говоришь, что не хочешь врать, но ведь ничего другого ты не умеешь, как и я, впрочем. – Он внимательно смотрел на Журналиста, который отводил глаза, но тем яснее Шкулев видел, что его слова попадают в цель, – Хотя тебе сейчас никто и не предлагает врать. Тебе предлагают деньги за справедливый обвинительный вердикт. Бери, Кузя. Ну?

– По всем пунктам? – решил уточнить Кузякин. – Там же четыре пункта обвинения: контрабанда, мошенничество, отмывание доходов и убийство.

– Ну, я же сейчас не буду с ним уточнять по телефону, – сказал Шкулев.

– Надо бы уточнить, – сказал Кузякин, но тут же сам испугался, что заманчивое предложение может и пролететь мимо. – Если он в самом деле Пономарева убил, тогда можно взять, это дело более или менее чистое.

Шкулев прекрасно понимал все переживания своего бывшего подчиненного, с которым они решали денежные вопросы, конечно, не в первый раз. Всякие такие нравственные колебания он для себя давно определял как ханжество, но допускал, что они тоже могут сыграть свою роль, и рыбка может сорваться с крючка вместе с его собственной долей. Поэтому Шкулев решил Кузю все-таки дожать:

– По телефону я уточнять не буду, но, думаю, так. Им же важно, чтобы Лудов этот в принципе сидел, неважно за что. Поэтому если весь пакет обвинительный, то пять, а если только по убийству, то, допустим, три.

– Логично, – согласился Кузякин. – Давай четыре за убийство, если они его нам сумеют доказать. А там, – добавил он, подумав, – может быть, и пять за все.

Чем больше Кузя терзался и корчился, деля в уме шкуру еще не убитого ими медведя, тем больше Шкулев, которому две или три тысячи не были так уж позарез необходимы, получал удовольствие: ему нравилась эта игра в муки совести.

– А как ты докажешь, – решил он развить тему, над которой, видимо, задумался уже и сам подопытный кролик, – как ты докажешь, как именно ты проголосовал? Ведь вас там двенадцать, и голоса в общей корзине? Значит, человек Тульского, который там есть, и уж наверное не один, должен будет следить, как ты голосовал? А ты, в свою очередь, за ту же сумму будешь следить, как проголосовали другие?

– Ну, наверное, – сказал Кузякин, ломаясь не столько уже даже от соблазна, сколько от всей этой сложности. – Конечно, в совещательной комнате все друг у друга перед глазами.

Шкулев подумал и налил себе еще, выпил и аккуратно поставил рюмку. Он уже не сомневался, что Кузякин проглотил наживку и никуда не денется с крючка.

– Ну вот что, Кузя, не морочь мне голову. Мы же должны понимать, за что тебе платят. Им важен не только твой голос, там таких голосов двенадцать, твой не лучше, чем любого другого болвана. Они хотят купить побольше за одну и ту же цену. И платят именно тебе, а не каким-то уродам, потому что у тебя голова, ты можешь повлиять. Поэтому ты уж подумай сам, сколько и за что брать и как отчитываться. По какому пункту обвинения ты соберешь больше шести голосов, по тому и получишь, если еще сумеешь доказать, что кого-то, кроме себя, убедил.

– Ну уж нет, так я не согласен, – завелся Кузякин. – Так у меня вообще никаких гарантий, давай-ка три штуки вперед…

Шкулев довольно захохотал:

– Продал ты свою истину, Кузя! Ну правильно, я согласен, за совесть деньги вперед надо платить, иначе потом это уже не совесть, а так, рядовая сделка!

Тут уже и Кузякин понял, что в капкане, и потрогал резинку на хвостике.

– Короче, четыре за убийство, если они сумеют его доказать, но две вперед, а если за все, то пять, – сказал он.

– Давай-ка лучше выпьем, – сказал Шкулев. – Тут без пол-литра не разберешься.

– Да на машине я. Попадусь – из присяжных выгонят как минимум.

– Отмажут, – засмеялся Шкулев. – Ты им теперь нужен. Впрочем, ладно, как хочешь. Печать на пропуск у Наташи не забудь поставить.

– А когда деньги? – спросил Кузякин.

– Как будут, я тебе перезвоню.

– А твоя доля сколько?

– А это уж не твое дело, Кузя.

Когда Кузякин ушел, Шкулев подошел к двери, убедился, что его спина мелькает уже в конце длинного, как взлетная полоса, коридора, и снова взялся за телефон.

Понедельник, 3 июля, 19.00

В принципе, Тульскому в баре говорить с Зябликовым тоже было уже больше не о чем, если не пускаться в военные мемуары, но тогда пришлось бы брать еще водки. А ему надо было успеть на встречу к руководителю следственной группы, причем туда надо было еще доехать на машине и появиться более или менее трезвым.

– Что-то не звонит, уламывает, наверное, – сказал Тульский, колеблясь, выпить ли последнюю рюмку водки сейчас или оставить на потом, когда Шкулев сообщит ему по телефону результат, в котором он, в принципе, мало сомневался. – А мне в Большой дом надо еще. Вызывают. – Он насмешливо поднял палец вверх. – Опора империи, холодный ум, чистые ноги. Ну, если они меня дурили с этими компакт-дисками… А в Тудоев к Кольту я, пожалуй, все-таки съезжу.

– Во-первых, Кольт все-таки наш, а получается, что я тебя на него навел, – сказал Майор. – Некрасиво. Во-вторых, он тебе все равно ничего не скажет, ты же мент.

– Ну, кому мент, а кому боевой друг. А потом, я же в убойном отделе, я не ОБЭП, мне-то что, так только, поговорить по-дружески.

– А тогда зачем? – с интересом спросил Зябликов. – Дело твое по убийству уже в суде, ты что его, из суда теперь отзывать будешь?

– Да нет, просто так, для себя, – сказал Тульский.

– Но правды же нет? – уточнил Зябликов. – А вот Журналист говорит, что есть и хочет быть узнанной. Он знаешь, как говорит? Что она помимо нас через нас вылезает, в этом даже и заслуги нашей никакой нет. Вот ты и собрался в Тудоев.

– Ну и демагог ты, Зяблик, – искренне поразился подполковник. – Гляди, научился там, в суде. Да, может, я еще и не поеду. Может, это я так, спьяну сказал.

Наконец в кармане у него затренькала трубка, он поднес ее к уху и долго молча, но гримасничая и поддакивая выслушивал сообщение. Глаза у его друга Зябликова стали такие, словно он наблюдал за Тульским из окопа.

– Следственный эксперимент прошел успешно, – сказал наконец Тульский, но почему-то без особой радости, пряча трубку в карман. – Он сказал, что возьмет. Мол, если убийство будет доказано, то почему же не взять? Тут тебе и правда, и деньги в одном флаконе. В общем, разумно он рассудил.

– А если не доказано? – потемнев лицом и подумав, спросил Зябликов.

– То есть как не доказано? – переспросил Тульский. – Там железно доказано все, я же тебе говорил. А если бы даже и были чуть-чуть какие-то сомнения… Я же знаю людей, Зябликов. Вот тут правда, – показал он на одну кружку, – а вот тут деньги. Если тут, в этой кружке, деньга, то можно чуть-чуть… – Он ударил кружку о кружку и засмеялся, – Я же говорю, что Бог – это всего лишь только деньги. Выпьем, Зяблик. Горько! Горько, самый черный пояс без ноги! А хочешь, я тебя с сисястой прокуроршей познакомлю, она же тебе нравится? Денег у меня нет тебе дать, но тебе же тоже должно что-нибудь достаться по справедливости. Хочешь, Зяблик, а? Выпьем…

Понедельник, 3 июля, 20.00

Тульский ехал в Большой дом через пробки долго, он все-таки не лихачил за рулем выпивши, да и не спешил. За окном кабинета Кириченко, которое выходило на оживленную улицу внизу, уже начинало не темнеть, но чуть вечереть.

– Чай уже выпили весь, – сказал хозяин, когда он вошел. – Что так долго?

– Вы же сами меня в изолятор к подсудимому посылали, – сказал Тульский. Он покосился на прокуроршу, которая сидела в расстегнутой до верха синего бюстгальтера белой блузке, и вспомнил, как восхищался этим бюстом его друг майор Зябликов, только что покинутый им не в лучшем настроении.

– Ну и как подсудимый? – с деланым безразличием спросил чекист.

– Так не доехал я до него, товарищ начальник, – отчитался Тульский.

– Почему? – спросил Кириченко, начиная подозревать, что милицейский опер ему просто хамит. – Вы что, Тульский, выпивши?

– Так я с агентом своим и нажрался, поэтому и до тюрьмы не доехал.

– Это хромой, что ли, твой агент? – презрительно спросила прокурорша. Она же не знала, корова, что нравится присяжному как женщина, а то, может, и отозвалась бы о нем как-то более душевно.

Тульский уже собирался ответить что-то колкое на эту тему, но Кириченко решит сделать попытку вернуться к нормальному разговору и махнул на прокуроршу рукой.

– А как же ты нетрезвый на машине, подполковник?

– Так у меня же машина оперативная, кто же меня остановит? Вот, сейчас похмелюсь еще и поеду в тюрьму.

– Не надо в тюрьму, теперь другая программа, – сказал чекист. – Перестань ломаться, Тульский, сядь и выпей чаю.

– Премного обяжете, – сказал Тульский, но полчашки остывшего уже чаю все-таки выпил. – А то я хотел Лудова сейчас уже в камеру к бандитам перевести. Или к петухам лучше, а? Какие будут распоряжения, товарищ командир?

– Ну-ка кончай комедию ломать! – повысил голос Кириченко. Но потом он сразу опять преобразился и заговорил скороговоркой, улыбаясь, как будто с рекламы про чистку зубов: – Слушай. Судья ложится в больницу с язвой, но с понедельника. Присяжные об этом пока не знают, Лудов тем более, и незачем его сейчас дергать, пусть спит спокойно. Эльвира с завтрашнего дня идет на обострение и начинает про убийство, это как ты и хотел. А Лудов пусть вываливает все, что хочет, про Пономарева. Потом судья сляжет с язвой недели на три, присяжные разбегутся: лето, у кого дача, у кого что, не может быть, чтобы они обратно собрались. Других наберем. К этому надо будет уж более серьезно отнестись, ты понял, Тульский? А стратегия защиты будет по второму разу уже понятна. Все-таки умнейшая женщина Марья Петровна, и как с ней генерал наш живет?

– Здорово! – сказала прокурорша, которая все это уже слышала и которой было жарко, – Только хорошо бы еще судью сменить.

– Ты раньше вообще чем думала? – сказал Тульский, – Как можно было дело такое такому судье расписывать, это же вообще соображения не иметь.

– Да дело вроде обыкновенное, – сказала она, оправдываясь. – А судья только что из Саратова, без квартиры. В нормальном суде нормально бы все прошло. Все присяжные эти твои. Ублюдки. Ничего не понимают, а лезут.

– Да они-то как раз понимают, хотя они такие же мои, как твои, – сказал Тульский. – Это кто-то другой что-что путает. Насчет Британских Вирджинских островов.

– Ага, об этом тебе твой Майор все-таки рассказал, – заметил Кириченко и снова переменился, похолодел глазами, – Вот насчет этой записки я и хочу к тебе обратиться. Она у судьи в кабинете где-то. Надо сделать так, чтобы ее там не было.

– Поручение в письменном виде, пожалуйста, через руководство, – сказал опер.

– Да ты что, Тульский? – поймался на его провокацию полковник и сразу понял, что поймался, но было уже поздно.

Опер плюнул на расческу и поправил волосы, словно навек прилипшие к его плеши и совершенно в этом не нуждавшиеся.

– А тогда хрен в душу! – сказал он торжествующе, убирая расческу в карман, – Хватит уж дурака из меня делать. За адвокатом следить или там подсудимого чтоб изнасиловали в следственном изоляторе – это еще туда-сюда, а вот чтоб у судьи из кабинета записки воровать – это уж, пожалуйста, без меня. Я могу быть свободен?

Он встал и, не прощаясь, вышел из кабинета.

– Правда, что ли, пьяный? – пожал плечами Кириченко, – Поди догони его, Эля, чтоб он там чего не натворил. Да и не надо с ним отношения все-таки портить, ты, может, поворкуй как-нибудь там по-женски…

Понедельник, 3 июля, 20.30

«По-женски!..» – кипела на ходу прокурорша, повторяя про себя последние слова этого болвана в розовом галстуке, делавшем выражение слишком моложавого лица чекиста совсем как у манекена. Разве что для конспирации можно было такой галстук к такой морде прицепить, чтобы замаскироваться под альфонса в кабаке. Когда бы они еще вспомнили, что она женщина. Ездят только, как на танке, а тут, понимаешь, «по-женски» с ними поговорить! Эльвира догнала Тульского у выхода из подъезда, и они вместе вышли на улицу мимо застывших на посту двух деревянных прапорщиков.

– Ну это же не ты прокололась с Британскими Вирджинскими островами, – сказал Тульский сочувственно. – Сами же туда эту бумагу загнали, а мы теперь отдувайся.

Прокурорша, перекинув надоевший ей китель через руку, посмотрела на него как будто даже с благодарностью. Вообще-то он был настоящий мужик и воин, не то что паркетный чекистский полковник. Они уже спустились по улице ниже, где у тротуара была припаркована новенькая «Ауди». Прокурорша достала из сумочки брелок, машина, пискнув, словно узнавшая хозяйку кошка, подмигнула фарами.

– Ну что, сыщик, подвезти?

– Моя тачка за углом, – сказал Тульский. – Ну не такая, конечно. Такие только бедным прокурорам где-то по дешевке раздают.

– Ладно, не дерзи, подполковник, – миролюбиво сказала прокурорша и вдруг предложила: – Тульский, поедем куда-нибудь выпьем, в какое-нибудь хорошее место, надоело мне это все, сил моих больше нет.

Он уже почти повернулся, чтобы отмахнуться на ходу, но тут неожиданная мысль пришла ему в голову, а надо сказать, что Тульский, как всякий настоящий опер, любил не только продуманность в комбинациях, но и их подчас спонтанность.

– Где это ты будешь выпивать в твоем скоморошьем наряде? Где этот ресторан? – весело спросил он. – Хотя я бы тоже добавил, не люблю я этих… – Он махнул на Большой дом. – Ладно, вот что: поедем сейчас к моему другу, я его, может, как раз чем-то тут немного обидел, вот и выпьем с ним. Давай садись.

Сам он, не ожидая приглашения, уже открыл ближнюю дверцу и плюхнулся на пассажирское сиденье «Ауди».

– Что это еще за друг? – подозрительно спросила прокурорша, впрочем, не так чтобы категорически возражая.

– Увидишь. В магазин сейчас один по дороге заедем, водки хорошей подешевле возьмем. Или ты только коньяк пьешь как дама?

– Да почему коньяк, мы с тобой в каких органах работаем-то? – сказала она. – А все-таки скажи, что задруг? Он свой?

– Супер! Трогай, – сказал он, хотя она и так уже отъехала от тротуара. – Зяблик его зовут, который без ноги. Нет, правда, он настоящий друг, я не вру.

– Да ты что, он же присяжный! – испуганно сказала прокурорша, уже переставляя ногу с газа на тормоз, но еще не начиная тормозить.

– Ну и что же, что присяжный? Если присяжный, то он что же, не человек? Да мы выпьем только и поговорим, что ты испугалась-то? Тебе же нужен с ними контакт? Вот ты его сейчас и поимеешь.

Понедельник, 3 июля, 20.30

По пути домой присяжный Ивакин не удержался и, изменив маршрут, завернул в зал игральных автоматов неподалеку. Уж очень ему хотелось такой телефон, как у Розы, а возможность найти на него деньги была только одна: выиграть. Сегодня ему везло, жетоны так и сыпались со стуком и звоном где-то в железном чреве однорукого бандита, толпившиеся за высоким стулом завсегдатаи и болельщики дышали в шею и одобрительно гудели.

– Пора снимать кассу, – посоветовал один из них, очевидно давно знакомый с Ивакиным, – Не спугни фарт.

– Рано, – сказал Шахматист, нажимая кнопки автомата и не отрывая глаз от барабана – там в окошечке вертелись какие-то геометрические фигуры и вишенки. – Мне много надо.

– Сколько?

– Восемьсот баксов.

– Ого! – уважительно сказал болельщик, тоже не отрывавший от барабана глаз. – Столько здесь не заработаешь. Это в рулетку надо.

– Знаю, – сказал Шахматист, выгребая из кассы автомата еще груду жетонов.

Понедельник, 3 июля, 21.00

– Между нами, ты ему нравишься, – говорил Тульский, увлекая Эльвиру, которая несла китель в руках, на второй этаж по темноватой и давно не ремонтированной лестнице. – Тем более важно найти с ним контакт и его убедить. Нас как учили? Дело прежде всего! Любой ценой.

Он уже звонил у дверей квартиры Зябликова, в другой руке у него был пакет, а в нем звенели две большие бутылки водки и тренькали консервные банки. Зябликов открыл, не спрашивая кто, человек он был не робкий, хотя держался рукой за косяк: протез он дома сразу отстегивал и прыгал на костылях, чтобы дать своей культе отдохнуть, а вторая, пустая, штанина у него просто болталась в пяти сантиметрах от пола.

– Здорово, Рязань косопузая! – весело закричал Тульский, подпихивая прокуроршу в дверь, чтобы не оставить им обоим времени для неуместного жеманства.

– Ну, проходите, – сказал Зябликов и запрыгал на костылях в кухню. Если он и материл сейчас про себя боевого товарища, то внешне не показал этого никак.

Кухня у бывшего майора была холостяцкая, но удобно устроенная и чистая, а что было у него в комнате, Эльвира могла только догадываться, тем более что, судя по обстановке, жил Зябликов в основном именно в кухне. Во всяком случае, здесь, а не в комнате стояли на полке над уютно потертой оттоманкой зачитанные книжки, в том числе строевой устав Вооруженных сил, подгоревший с обреза у одного угла, и висели старые фотографии – некоторые, чаще армейские, где много народу, были в рамках, а другие просто пришпилены булавками к старому ковру.

Тульский, как всякий настоящий опер, прекрасно чувствовал паузу, когда она бывает нужна, а когда недопустима. Он уже мельтешил вокруг стола, доставая и разливая в стаканчики водку, вовлекая в эту деятельность прокуроршу, которая уже тоже послушно резала колбасу. Тульский тем временем восклицал и крякал, трещал что-то подходящее к делу, но ничего не значащее.

– Ну, со свиданьицем! – сказал он наконец членораздельно, уже каким-то другим голосом, как бы давая понять, что вот теперь можно и им тоже поговорить, – За встречу, десант! Давно я у тебя не был в берлоге. Вздрогнули!

Поскольку, как обнаружилось, все они уже сидели вокруг стола со стаканами в руках, причем прокурорша кокетливо размещалась на оттоманке, им ничего не оставалось, как выпить. «Между первой и второй перерывчик небольшой! – не давал вздохнуть Тульский. – За прекрасных дам, мужчины пьют стоя!» Тут он, может, и переборщил, потому что Зябликову, чтобы встать, пришлось опереться о стол, и прокурорша непроизвольно посмотрела на его пустую штанину, которая болталась сантиметрах в пяти от пола. Потом она подняла глаза и встретилась взглядом с Майором, который, со стаканом в руке, тоже начал поднимать глаза, чуть задержавшись в распахнувшемся вороте ее белой блузки. Взгляды их встретились, Старшина как будто спрашивал прокуроршу, зачем она здесь, недоумевая, но, в общем, и не протестуя. Зачем, зачем… Затем!

Они чокнулись и выпили. Вот теперь пора было сделать ту самую паузу и поесть. Но она не должна была слишком затягиваться.

– Смотри-ка, Эльвира, а вон он я! – сказал Тульский, заставляя прокуроршу чуть откинуться и полуобернуться, чтобы разглядеть фотографию. – Вон-вон, во втором ряду, узнаешь? Еще молодой, и плеши не было. Это что, Ведено?

– Почему Ведено? – сказал Зябликов, тоже разглядывая групповую фотографию на фоне танка и развороченных, ослепших пятиэтажек на заднем плане. – Грозный это, девяносто шестой год, там внизу написано.

Букву «г» он по-рязански произнес как «х», и прокурорше стало смешно.

– Ну да, верно, – согласился Тульский, распечатывая вторую бутылку, – Вот были времена. Ладно, давайте теперь за тех, кого с нами нет…

Они выпили еще не чокаясь, теперь водка шла в охотку, и прокурорша от них не отставала, а закусывать что-то никому совсем и не хотелось.

– Так, давай дальше, – сказал Тульский, привстав и отстраняя прокуроршу за плечо, чтобы разглядеть следующую фотографию у нее за спиной, – Так, это мы пропустим, это что-то интимное…

О! Майор Зябликов! Так это же она и есть, это ведь госпиталь в Слепцовске, вот и ты на костылях еле дышишь, а вот же…

Зябликов сделал страшное лицо, и Тульский захохотал. Прокурорша не поняла причину этого смеха, она изогнулась спиной к ним, разглядывая порыжевшую любительскую фотографию, которая была приколота булавкой к ковру и уже чуть коробилась с краю. На ней во дворе сероватого одноэтажного строения, похожего скорее на коровник, стояли, видимо, раненые. Кто на костылях, кто уже без руки, кто с повязкой – осклабившиеся военные лица, а в середине без тени улыбки позировала статная докторша в белом халате, едва сходившемся на высокой и пышной груди. Эльвира тоже непроизвольно поправила вырез блузки, а хозяин сказал:

– Ну ладно, наливай. За победу, что ли…

Они выпили по пятой, уже опорожнив наполовину и вторую бутылку, и дама попросила закурить. Зябликов чувствовал радостно, что его забирает, – наверное, что-то выздоровело в нем после того, как они с Колей-Кольтом выпили на двоих литр виски в Тудоеве, другого объяснения Майор пока не находил. Эльвира теперь сидела как раз лицом к нему, куря и рассматривая последнюю фотографию на стене.

– А это кто тут, Зябликов? Это вы, а это? Как похож! Брат?

– Младший, – сказал Зябликов и не смог подавить вздоха.

– Почему вы вздыхаете? С ним что-то не так? – вполне участливо, по-человечески спросила прокурорша.

Зябликов посмотрел на подполковника, тот пожал плечами, показывая, что, в общем, можно сказать и правду, а почему бы и нет?

– Сидит он у меня, – сказал Зябликов прокурорше, – А вы что, не знали? Вам разве подполковник Тульский не говорил?

– Нет, – сказала она и посмотрела на него сквозь сигаретный дым, – За что?

– Кражи, – коротко пояснил Старшина, – Драки. Как с детства начал, так и пошло. Вообще-то, меня отвести из присяжных надо было из-за этого.

– Да ну, – сказала прокурорша сочувственно. – Всякое бывает, люди разные. Это судьба: сегодня ты мент, а завтра вор, сегодня красный, завтра черный, и наоборот. Просто не повезло, наверное. Ему можно чем-нибудь помочь?

– Брат у него телевизор в восьмом классе своровал в детском доме, – объяснил зачем-то прокурорше Тульский, – Всего один старый сломанный телевизор, понимаешь? И вся жизнь под откос. А тут этих телевизоров – вагоны!

– Ну, о деле мы, наверное, все-таки не будем, – сказал Зябликов.

– Конечно, давайте лучше про любовь, – сказал Тульский. – А о деле что говорить, там все ясно. Если бы не было ясно, я бы с Эльвирой сюда к тебе не пришел. Надо за обвинительный вердикт голосовать.

– А вы как думаете? – спросил Зябликов у прокурорши, вдруг поглядев ей в глаза трезвым взглядом, и не так, как в вырез блузки, но и не так, как со скамейки в суде.

– А я откуда знаю, – сказала она, давя сигарету в пепельнице, – Вы же присяжные.

Ну не могла же она ему прямо сейчас сказать, чтобы они вынесли обвинительный вердикт. Она же должна была еще выиграть это дело, а не просто так.

– А еще бывает так, что ты человеку поверишь, а он возьмет и обманет тебя, – сказал Зябликов про свое, подумав почему-то о Журналисте.

– Ой, бывает, знаю! – согласилась прокурорша. Она, конечно, не догадывалась, о чем это он, и вспомнила что-то свое, но, в общем, они друг друга поняли.

– Вон какая вы… – сказал Зябликов.

– Да перейдите вы на «ты», – сказал Тульский, – вы же оба мои друзья и выпили мы к тому же уже почти литр, чего церемониться-то?

Что-то тут складывалось, с его точки зрения, странно и не совсем так. Пора было ему сматываться, но пока не подворачивалось необходимого повода.

– Какая? – спросила заметно вдруг опьяневшая Эльвира, заглядывая Зябликову в глаза. – Какая? А вы что думали, я машина? Я уже и не человек? Это в суде я прокурор, а тут я, между прочим, женщина. И не зверь вовсе, и думаю, как и вы, по-разному. Вы просто поймите, у нас вертикальное подчинение в органах…

– Ну-ка, где это там у тебя вертикальный орган, ну-ка, ну-ка… – сказал Тульский.

Прокурорша засмеялась и почувствовала, что покраснела. Впрочем, она знала, что такой румянец, когда все тело становится вдруг розовым, ей идет. Один образованный говорил, что она так становится похожа на женщину Рубенса, а может, и врал.

Тут как раз у Тульского в кармане зазвонил мобильный, и он нажал на прием, успев отметить время звонка на дисплее: половина одиннадцатого. Протрезвев или удачно сделав вид, что протрезвел, он какое-то время слушал, уточняя и отвечая односложно, наконец сказал в трубку:

– Хорошо, все правильно, продолжите завтра наблюдение, сегодня свободны.

С этим он поднялся и убрал телефон в карман:

– Так, Эльвира, давай ключи.

– Куда же ты, ты же пьяный, – сказала она, хотя и не очень уверенно.

– Надо по делу. Вернусь… Сейчас половина одиннадцатого, значит, в час. Нет, в двенадцать, тебе же завтра все-таки в суде выступать. Ладно, в половине первого…

Дверь за ним уже захлопнулась. Зябликов посмотрел на розовую прокуроршу.

– Ну что, присяжный, где у тебя ванная? – сказала она, поднимаясь и начиная расстегивать блузку, – Пойдем, до половины первого времени мало уже.

Понедельник, 3 июля, 23.00

Подполковник Тульский, когда садился пьяный за руль, мог вести хоть танк, хоть автобус, не говоря уж о такой игрушке, как «Ауди» прокурорши с автоматическим сцеплением. Вот бы Зябликову такую – одна нога у него есть, а второй и не надо. Тульский представил, что происходит сейчас у них на втором этаже, и до вольно ухмыльнулся. Он уже подъезжал к обшарпанной пятиэтажке неподалеку от телестудии, еще раз сверился с блокнотом, достал мобильный и позвонил:

– Товарищ Кузякин? Здравствуйте, это Тульский. Вот так, не хотел с вами лично встречаться, а возникла такая срочная необходимость. Вы можете сейчас выйти?

– А что это на ночь глядя? – недовольно спросил Журналист, – Нет, не могу. Я уже ботинки поставил сушить, я в тапочках и собираюсь ложиться спать.

– А я в машине возле вашего дома, то есть где вы комнату снимаете у гражданки Шевченко, – с привычной бесцеремонностью сказал Тульский. – Хозяйка не будет возражать, если я к вам в гости поднимусь?

– Пятый этаж, – буркнул Журналист, понимая, что от него так не отвязаться, – Я один, хозяйка на даче, поднимайтесь, но лифта нет.

– Чаем напоите с дороги? – спросил Тульский с порога не ради просто наглости, а чтобы показать, что относиться к нему все-таки надо серьезно.

– А что, разве долгий будет разговор?

– Да нет, просто мне в половине первого еще в одном месте надо быть, а до тех пор неохота в машине сидеть, тем более она чужая, – сказал Тульский.

– Как же вы ездите, пахнет от вас, – сказал Кузякин и пошел в кухню ставить чайник. Но кое-какие принятые на себя обязательства надо было теперь выполнять.

– А вы молодцы, – сказал, входя за ним следом, Тульский. – Шустрые ребята, я просто вами восхищаюсь, нет, в самом деле. – Поскольку собеседник только дернул плечом, но не ответил, чиркая спичкой над конфоркой, он продолжал: – Как вы вычислили эти Британские Вирджинские острова, даже я проморгал, не говоря уж про прокурора. Это вы с этим к Елене Львовне ездили Кац?

– Никуда мы не ездили, – буркнул Журналист, отвернувшись.

– Да ладно. Вы, Драгунский и Огурцова на ее машине, вас же видели.

– Вы за адвокатессой следите? – догадался Журналист.

– Надо будет, и за вами последим. Так о чем у нее был разговор с Драгунским?

– Я лично не слышал, я же в машине сидел, – сказал Кузякин. – А вы что, считаете, что вы меня уже завербовали? Что-то я от Шкулева никаких денег пока не получал.

– Всему свое время, – сказал Тульский. – А Драгунский вам неужели не говорил, о чем у них был разговор?

– Вот когда будут деньги, тогда и расскажу.

– Утром деньги, вечером стулья, – сказал Тульский. – Нет, давайте для начала вы меня попробуете убедить в вашей лояльности. Налейте-ка чаю, чайник вскипел.

Журналист подумал, поставил на стол одну чашку для гостя, бросил в нее чайный пакетик и налил кипятку.

– Вы с сахаром пьете? Вообще скрывать тут нечего. Океанолог погорячился, зря адвокатессу подставил. Впрочем, она с ним не стала разговаривать, отказалась наотрез. А он хотел рассказать о записке, которую он написал, это вы угадали. Вы спрашивайте, не стесняйтесь, судья ведь все равно ее завтра огласит.

– Это вы с его слов знаете, что она отказалась говорить? – спросил Тульский. – Это ведь основание для отвода, если она хотя бы даже послушала.

– Если бы я был такой дурак, чтобы сразу Океанолога сдать, вы бы меня, наверное, не стали подкупать, – сказал Кузякин. – Да вы садитесь, чай-то свой пейте, для вас же заваривал. Для того чтобы заявить отвод адвокатессе, у вас не хватит доказательств, а для того, чтобы отвести Океанолога, не стоит и огород городить. Вам же еще надо как-то легализовать материалы наружного наблюдения.