Текст книги "Тайна совещательной комнаты"

Автор книги: Леонид Никитинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)

А вот и фотолюбитель Рыбкин, который глядит на нее сейчас сбоку с немым обожанием слишком близко посаженными глазами, и, вспомнив об этом, Алла почувствовала, что ей неприятно. Она ведь, училка, настаивала всегда, чтобы уроки за ней повторяли осмысленно…

– О чем вы думаете, Алла?

– Я просто думаю о том, кто из нас как будет голосовать.

– Вы думаете, мы будем голосовать? Я думаю, нам просто не дадут этого сделать. Например, кто-нибудь возьмет и заболеет. Нас же только двенадцать.

– А кто?

– Да это неважно, – сказал он. – И потом, можно же и по-настоящему заболеть. И уж пусть лучше кто-нибудь заболеет, чем они кого-нибудь покалечат или убьют. Скажем, вас. Ведь вы для них просто одна из двенадцати.

– Ну зачем вы тогда туда ходите, если все равно не верите? – рассердилась Алла, и он понял, что ей, училке, было бы просто неловко не довести начатое дело до конца с педагогической точки зрения.

– А вы не понимаете, из-за чего я туда хожу? – спросил он.

– Не понимаю. Я не понимаю, какие у вас могут быть причины надеяться на что-то особенное, – сказала она. – Я устала от всего этого. Мы теперь все друг друга в чем-то подозреваем, это ужасно. Но в любом случае это скоро кончится.

– Я не хочу, чтобы это кончалось, – сказал он, рассматривая фотографии, среди которых для него важна была только одна, – Я не знаю, что буду делать, когда кончится суд. Там я хотя бы кому-то нужен, и я там не чужой, хотя вам я все равно чужой. Но это все равно должно как-то закончиться, днем раньше или днем позже.

– Я сейчас поставлю чай. Вы будете чай?

– Нет, наверное, спасибо.

– Ну, как хотите, – сказала она. – Не обижайтесь. Завтра увидимся. Вот вынесем вердикт, соберемся, выпьем тогда не только чаю, поговорим. Не обижайтесь…

Он уже торопливо надевал в прихожей ботинки, натягивал плащ, отмахиваясь от собаки, и неловко пытался открыть незнакомый замок.

Среда, 2 августа, 11.00

Секретарша Оля заглянула в дверь и поманила Старшину в зал, когда они все уже собрались в своей комнате, кроме Ри. Вид у нее был, как у ребенка, который случайно узнал какой-то секрет и сейчас думает, как бы рассказать о нем взрослым так, как будто он вовсе и не хотел его выбалтывать, а просто уж так получилось.

– Виктор Викторович задерживается, он сегодня будет к часу, просил извиниться, – заговорщицким шепотом сообщила она Майору. Потом она повысила свой шепот до такой степени, чтобы можно было расслышать и в зале: – Вчера позвонили – срочно квартиру смотреть; Виктор Викторович поехал смотреть, эту брать или другую ждать. Хорошая, но далековато, а ближе, может, такой и не будет!..

– Понятно, – сказал Зябликов, – Ничего, мы подождем.

Но где же все-таки была Ри? Она никогда не опаздывала, даже в самом начале, когда еще изображала из себя даму света, может быть, просто привыкла так с детства, когда ходила на тренировки. Даже в понедельник, когда все заметили, что она была совсем плохая с утра, она все равно приехала в десять. Она не звонила, и ее телефон не отвечал. Зябликов вернулся в комнату и, понимая, что секретарша Оля все равно через пять минут расскажет сногсшибательную новость как минимум «Гурченко», и отчасти даже желая испортить ей удовольствие, сказал:

– Судья извиняется, он будет к часу, поехал квартиру смотреть.

– О! – сказала «Гурченко». – О!..

– Вы не расходитесь никуда, я вернусь скоро.

Зябликов вышел в зал и, поймав взгляд прокурорши, показал ей глазами на дверь. Она испуганно покачала головой, хорошо еще, что Виктория Эммануиловна в это время уткнулась в блокнот. Старшина пошел к их столу, словно в атаку, и прокурорша, поняв по лицу, что он сейчас не остановится ни перед чем, сочла за лучшее пойти на уступки, но зато уж в коридоре высказать ему все, что она думает.

– Вика, я сейчас, я в туалет только…

Зябликов не слышал, что она сказала, но понял маневр, прошел мимо их стола, не задерживаясь, но остановился сразу же за дверью, встав чуть сбоку. Эльвира, гордо неся свой бюст, прошла мимо, не поглядев, еще дальше в коридор, и он заковылял следом. Наконец она остановилась, обернулась и зашипела:

– С ума сошел?! Я тебе говорила, чтобы в суде никогда…

– Где Огурцова? – громко спросил Майор.

– Откуда я знаю?

– Значит, сейчас пойдешь к ней и спросишь. Где Ри?! Ты ответишь мне, если они ее решили изуродовать!..

Прокурорша, скорее, почувствовала своей мощной спиной приближение угрозы.

– Да отстань ты от меня!..

И она оттолкнула Майора, совершенно забыв, что он на одной ноге. Он, мастер спорта, тоже не был к этому готов и мешком упал на пол, чуть всю тощую задницу свою не отбил. В их направлении уже бежала по коридору Лисичка:

– Что он от тебя хотел, Эльвира?! Присяжный, вы что? Я сейчас вас…

– Не трогай его, это мой агент! – сообразила прокурорша.

Зябликов уже поднялся и заковылял к лестнице, потому что для сражения с Лисичкой никаких козырей у него сейчас не было.

– Что вы все меня дурите? – тихо, но так, что по мощной спине прокурорши пробежали мурашки, спросила Лисичка.

– Вика! Вика, я тебя не обманываю! Я тебе все объясню. Уже завтра…

– Марш в зал!

Сама она, однако, осталась в холле.

Среда, 2 августа, 11.15

Зябликов шел, скрипя ногой, к выходу из суда, теперь надежда оставалась только на Тульского. Его, впрочем, он сразу же нашел в своем «Князе Владимире» и сел на место пассажира, вытянув ногу под торпеду; задница, отбитая при падении на пол, все еще болела. Приемник в машине работал, по лицу Тульского было видно, что он ждет каких-то неприятностей именно из его хитрого приемника, хотя и не для себя лично, но, кроме шороха, оттуда пока ничего не было слышно.

– Огурцова пропала, – сказал Зябликов, – Что ты об этом знаешь?

– Может, просто еще не доехала? – спросил Тульский, и хорошо знавший его Майор сразу понял, что он все-таки что-то знает.

– Нет, она не опаздывает, – сказал Зябликов. – Ну, они ее, по крайней мере, не изуродовали? Лицо-то хотя бы цело? Ну говори, подполковник.

Тульский вместо ответа покрутил ручку его же собственного сканера, и из приемника послышалось щелканье, означавшее набор номера, затем гудки, а затем мягкий, но напряженный мужской бас с легким акцентом ответил:

– Да, Вика.

– Надо давать телеграмму из Алма-Аты, – послышался голос Лисички, которая не сказала ни «привет», ни имени, вероятно, потому что разговор за это утро между ними был уже не первый.

– Погодите пока, – поколебавшись, сказал мужской голос, который сразу узнал бы и Журналист, да и Тульскому он был тоже уже знаком, но не было времени объяснять сейчас все это Зябликову, – Куда вы торопитесь? Я ее еще не уговорил. А связанную через паспортный контроль я ее вести не собираюсь, это же не кино. Да и насчет денег я еще не успел проверить.

– Все уже перечислено, можете не проверять.

– Спасибо, – скромно сказал он. – Но все равно, давайте телеграмму завтра.

– Нет, без телеграммы они ее начнут искать, – сказала Виктория Эммануиловна, и Майор, нагнувшись к окну, в которое с соседнего сиденья уже смотрел Тульский, заметил тень Лисички, мелькнувшую на третьем этаже. – Уговорите ее хоть через неделю, а телеграмму надо сегодня же. А еще лучше, если она сама позвонит вдогонку телеграмме. Попробуйте ее уговорить позвонить их Старшине с мобильного, но как будто бы из Алма-Аты, тогда номер высветится тот же.

– Нет, это не получится. Этот суд у нее какая-то идея-фикс.

– Ну, пригрозите ей как-нибудь. Вы же мужчина, Мурат, а она девчонка.

– Бесполезно, – сказал пока неизвестный ему Мурат, но по его голосу Зябликов понял с облегчением, что он и не сторонник того, чтобы использовать силу, – Она и в Алма-Ату согласится только тогда, когда узнает, что их всех уже распустили.

– А тогда согласится?

– Наверное. А что ей еще делать? С мужем же вы решили проблемы?

– Решили, – усмехнулась Лисичка, – Сашок же понимает, что по-другому у него эти акции никто не купит, а других шансов продать их по двойной цене у него не будет никогда.

На другом конце провода промолчали.

– Ладно, мы даем телеграмму, а то присяжные уже забеспокоились, – сказала она. – А вы ей скажите, что судья их уже распустил. Тем более что, наверное, так и будет, ему же и самому нужен только повод. Может, она все-таки позвонит?

– Слишком сложно, – помедлив, сказал Мурат. – И потом, если дать ей трубку, нет никакой гарантии, что она что-нибудь не выкинет. Напрасно вы думаете, что она будет вести себя как овца.

– Да, пожалуй. Они там все такие, черт их поймет, – сказала Лисичка, и Зябликов попытался вспомнить, какого цвета у нее сегодня ногти, – Ну ладно. Мы даем телеграмму. Вы мне не звоните, я вам сама позвоню.

В приемнике послышались гудки отбоя, и Тульский чуть приглушил звук.

Среда, 2 августа, 11.20

Мурат действительно не только не причинил Ри никакого вреда, он даже и не отнял у нее, в общем, ничего, кроме свободы и телефона. Утром в ванной она нашла не только нераспечатанную зубную щетку, но и новый набор косметики, и флакон своих любимых духов – а ведь он даже не спрашивал названия, – и новое дорогое белье в шкафу в спальне, и бюстгальтер был только чуть-чуть не такой, к какому она привыкла. Сашок-то и до сих пор не смог бы сказать, как называются ее духи. Поэтому, когда она вышла из душа, а Мурат уже ждал ее с завтраком, она спросила довольно мирно и снисходительно:

– Ну, и сколько мне тут у тебя так сидеть?

– Это зависит от тебя, – сказал он, и лицо его посветлело. – Как ты спала? Пей кофе, пока не остыл. И булочки горячие, я только что разогрел.

Ри взяла булочку: она действительно была теплой и свежей.

Среда, 2 августа, 11.30

– Кто такой этот Мурат? – спросил Зябликов, – Ты ведь уже проверил?

– Вы же сами прислали его адвокатом к Кузякину, когда он сидел у меня на Петровке. Какой-то хитрый адвокат, приятель вашей Ри, – сказал Тульский, – У него дом по Ярославке, я еще вчера съездил. Не дом – целая крепость, охрана с оружием. Я мог бы, конечно, туда навести людей, но без ее заявления это трудно быстро сделать, тем более если они сейчас телеграмму пошлют.

– Не надо, – сказал Зябликов. – Дай точный адрес, мы сами решим этот вопрос.

– Ты что, в войну, что ли, решил поиграть? – обеспокоенно спросил Тульский. – Брось, майор. Ну пусть она едет в Алма-Ату, ей, может, так и лучше. Муж ее бандит, я тоже уже проверил, скоро его все равно за жопу возьмут. А вам не дадут оправдать этого Лудова. Может, это для вас лучший выход, без жертв.

– Да разве дело в Лудове, – сказал Зябликов. – Разве дело было в Дудаеве или в Ельцине, когда наших пацанов жгли в танках? Ри – она наша, своих не сдают.

– Смотри сам, но тут я тебе не помощник, – сказал Тульский и, поколебавшись, все же вырвал из записной книжки листок. – Тут адрес и как ехать, но я уж побуду в стороне. Извини, но ты понимаешь.

– Понимаю, – сказал Зябликов, вылезая из машины, – Ничего, я изыщу резервы. А тебе спасибо за адресок. Я опять твой должник.

Тульский молча смотрел из окна, как Майор удалялся к суду, делая ногой такие движения, как циркулем. Он и сам уже понимал, что после всей этой истории он вряд ли останется работать в системе. Лисички он не боялся, Кириченко – тем более, в гробу у них в МВД видели ихнюю ФСБ, и никто бы его, подполковника Тульского, им не сдал. Своих не сдают. Но кто теперь были свои, а кто чужие – вот это было уже вообще непонятно. А так по-честному долго работать было нельзя, так можно только за деньги, в охранной фирме у друга-генерала. Ну и что ж, ну и хватит, в конце концов, он свои долги все уже отдал.

Тульский поплевал на расческу, поправил волосы на залысине, поглядевшись для этого в зеркальце заднего вида, и стал ждать, что еще интересного удастся узнать из хитрого радиоприемника бывшего майора Зябликова.

Среда, 2 августа, 12.00

Квартира, которая освобождалась за выездом другого судьи – а его брали в Верховный суд и давали теперь квартиру поближе и получше, – Виктору Викторовичу понравилась. Не съехавший еще хозяин охотно рассказывал коллеге о ее преимуществах: там зеленая зона, вон магазин, да и метро недалеко.

– Уж больно внезапно, – сказал Виктор Викторович, в общем уже готовый согласиться. – Сегодня утром только Марья Петровна меня вызвала. Даже в заседании пришлось сделать перерыв. Неожиданно как-то, уж знаете ли уж. И сразу: «да» или «нет».

– Ну понятно, – сказал другой судья, теперь пошедший на повышение. – Претендентов же много. Соглашайтесь, не прогадаете. А с внуками гулять – лучше и не придумаешь. Ну, давайте это сразу же и обмоем, и за мою новую работу тоже. По рюмке коньяку нам же не повредит? Вы же на служебной?

– А, давайте! – решился Виктор Викторович. – Сейчас прямо Марье Петровне и позвоним. Телефоном можно воспользоваться?

– Да, конечно! Да я вам его вообще оставлю, считайте, это уже ваш!

Виктор Викторович набрал номер, и секретарша сразу соединила его с Марьей Петровной, которая обрадованно сказала:

– Понравилась? Ну вот и хорошо. А тут как раз телеграмму принесли от вашей присяжной Огурцовой из Алма-Аты. Она в Алма-Ату уехала к родственникам неожиданно, заболел там кто-то у нее. Так что коллегию так и так пришлось бы распустить. Как раз сейчас, пока в новой квартире обживетесь, тем временем и новых присяжных наберете, да и начнем заново перекрестясь.

Они выпили по рюмке с прежним хозяином и закусили лимончиком, и в служебный председательский «Фольксваген», который ждал его внизу, Виктор Викторович уселся, уже по-хозяйски оглядывая двор и прикидывая, что вон на тех качелях как раз и будут качаться внуки, а вон и школа за соседним домом.

Среда, 2 августа, 13.00

Зябликов в кабинете судьи взял протянутую ему телеграмму и прочел: «Председателю городского суда Галактионовой. Прошу освободить меня от обязанностей присяжной в связи с внезапным убытием в Алма-Ату к больным родственникам. Марина Огурцова». Подлинность самой телеграммы из Алма-Аты сомнений не вызывала, но Ри, хотя она, конечно, и собиралась каким-то образом поступить на юридический, сама бы никогда так не написала, да еще председателю, фамилии которой она, конечно, не знала. Это все, между прочим, Виктор Викторович мог бы и сам сообразить, если бы захотел. Значит, не хотел, значит, в масть ему была эта телеграмма. Он молча ждал, что скажет Зябликов.

– Не может этого быть, – сказал Майор, – Во-первых, даже я сейчас только узнал, что фамилия вашего председателя Галактионова, а во-вторых, ни в какой она не в Алма-Ате.

– Откуда вы знаете? – спросил судья, которому так хотелось, чтобы телеграмма была как настоящая, и чтобы никто ничего не заметил.

– Знаю, – сказал Старшина, – Ее похитили. И это, между прочим, уголовная статья. Кстати, микрофон-то у вас где? Не услышал бы нас кто-нибудь.

По испуганному взгляду судьи он понял, что микрофон, который они нашли в кармане у Шахматиста в понедельник, судья, скорее всего, положил в ящик стола, но испортить не решился, да и неглубоко, наверное, положил.

– Ну дайте нам хотя бы дня два, – сказал Зябликов. – Мы сами ее найдем. Вас же мы три недели ждали, ваша честь.

Виктор Викторович, усы которого было растопорщились, когда он ехал с водителем из своей новой квартиры, погрустнел и сложил телеграмму, чтобы убрать ее в стол. Но это в самом деле было преступление, если ее похитили, а Старшина ему об этом прямо сказал, и не так чтобы он становился соучастником, но все же. А квартира-то хороша. Какую-то правду они все искали, которая уже все равно была никому не нужна. Быстро передумав все это, судья сказал:

– Сегодня погодим. А завтра в десять соберемся и объявим. Понятно, Зябликов?

– Есть! – Старшина повернулся и, скрипя ногой, похромал из кабинета.

Среда, 2 августа, 21.00

Зябликов открыл дверь, держась второй рукой за костыль и, как всегда, не спрашивая кто: на полутемной лестнице стояла прокурорша Эльвира Витальевна в плаще и с продуктовым пакетом.

– Прощения пришла просить, – сказала она. – Пустишь меня?

– Ну проходи, – посторонился Зябликов, – А за что прощения-то?

Сегодня он был в каком-то вязаном мягком сине-зеленом свитере с красными и желтыми рыбами на груди. Как-то этот свитер не то чтобы ему не шел, но он сам на себя был в нем не похож, подумала с удивлением Эльвира: какой-то он был в нем совершенно не военный и домашний. А впрочем, таким он ей вдруг еще больше понравился. И откуда он его взял-то?

– Как за что? – сказала она, снимая плащ и доставая из пакета бутылку коньяку. – Я же тебя толкнула сегодня, ты даже упал. Но я не нарочно, правда, забыла совсем, что ты на одной ноге. Забыла совсем, потому что вообще-то ты – во!

– Да ладно, – сказал он. – Разве это толкнула? Когда мне эту ногу оторвало, я знаешь как летел? Ну проходи. Только мне скоро уходить надо.

– И не выпьем, что ли, за дружбу?

Он посмотрел на нее, подумал и неожиданно смягчился, весь такой домашний в этом совершенно не военном свитере с рыбами.

– Ну, только по маленькой. Ты же не предупредила.

Они чокнулись за дружбу и за любовь и выпили, закусив принесенными прокуроршей конфетами. Она сказала:

– Ну все, теперь уж недолго осталось.

– Слушай, – сказал Зябликов, – а вдруг мы его оправдаем?

– Нет, погоди, – сказала она, – Как это вы его оправдаете, ведь он же преступник.

– Да ладно, – сказал он, – Это у тебя просто работа такая, мы и не обижаемся, но как человек ты же понимаешь, что по правде его надо совсем оправдать.

– По какой такой правде? – сказала прокурорша. – Правда у каждого своя. Правда, она знаешь в чем? В том, что, когда процесс этот кончится, мы с тобой хоть в кино сможем сходить, и никто нам за это ничего не сделает. А то, как будто мы преступники, ей-богу.

Зябликов налил еще по рюмке, поднял свою, понюхал и посмотрел на свет.

– Хуйню ты говоришь, Эльвира, – сказал он задумчиво, но твердо. – Никаких таких двух правд нету. Люди разные, и никто, конечно, до конца ее не знает, но только она одна. Вот давай за нее и выпьем.

– Совсем ты меня не любишь, – сказала прокурорша, поморщив свой нос после коньяка и вытерев рот рукой, потому что закусывать ей что-то не хотелось.

– Почему не люблю? Просто мне ехать надо. Сейчас уж заедут за мной.

– А вернешься когда?

– Не знаю… – Вдаваться в объяснения ему не хотелось, да и нельзя было, и он спросил, в общем жалея ее: – А что тебе будет, если мы его оправдаем?

– Да, в общем, если честно, ничего особенного, – сказала Эльвира, – Ну это будет, конечно, мне не в плюс, ну, обжалуем ваш вердикт, отменят его в Верховном суде, что-нибудь там найдут, и все по новой, только уж с другими.

– Ясно, – сказал Майор. – Ну ладно, извини, мне ехать надо.

– Куда хоть едешь-то? – тоскливо спросила она.

– Куда-куда… На войну.

Среда, 2 августа, 23.00

К вечеру Ри уже совсем освоилась в доме. Мурат уехал по делам, предупредив, чтобы она не пыталась никуда убежать, но она и сама понимала, что такая попытка обречена. Телефон в отведенной ей комнате был отключен, молчаливый парень лет тридцати, которому было поручено вроде бы выполнять все ее прихоти и помогать осваиваться в доме, старался на нее не смотреть, чтобы не вводить себя в соблазн, но даже в сад ее не выпускал, ссылаясь на запрет хозяина. Да и куда было бежать, кому она была нужна? Сашок продал ее вместе с фитнес-центром, о котором она теперь вспоминала с отвращением, а присяжных Виктор Викторович уже, конечно, распустил. Для этого же все и было сделано. Уже была ночь, когда Ри увидела, как машина Мурата подъехала к решетчатым воротам за деревьями.

– Ну, как тебе нравится дома? – спросил он, входя и улыбаясь. – Прости, что я задержался, мне надо сейчас срочно решить много вопросов. Мы же скоро уедем, наверное… У тебя все в порядке? А почему ты не спишь?

– Что в суде? – вместо ответа спросила Ри.

– Откуда я знаю, – сказал он, не глядя ей в глаза, и так было честнее. – Наверное, все уже кончилось, их распустили. Ну послушай, ну сядь, Ри!..

Он обнял ее за плечи горячей рукой, как тогда, на параде мод, не по-хозяйски, а бережно и даже осторожно, как будто между ними и не было в тот раз ничего, и всего остального тоже не было, и они сели рядом на диван в гостиной, а стороживший ее малый, который все-таки не мог удержаться и к концу дня слишком откровенно поглядывал на ее грудь, сразу куда-то сгинул.

– Послушай, Ри, ты знаешь, что ни от одной женщины прежде я так не сходил с ума, сейчас я тебе кое-что расскажу. У нас с тобой есть деньги, ты даже можешь считать, что мы их заработали вместе на этом деле. Мы с тобой уедем в Алма-Ату, я продам этот дом, а что нас с тобой еще здесь держит? Тебе же совсем не нравится здесь, и мне тоже не нравится с тех пор, как я тебя встретил; тебе тут не место. Мы расплатились с твоим мужем, дай бог ему здоровья, мы уже со всеми расплатились, мы можем ехать в Алма-Ату, там еще живы твои и мои друзья, там хороший бизнес; на наши с тобой деньги мы откроем там спортивный клуб, ты будешь там хозяйкой, если тебе теперь не нравится юриспруденция, мы построим там дом, который будет не хуже этого… А оттуда уже весь мир наш. Хочешь, поедем в Париж?

– Не знаю, – сказала она, мягко освободившись от его руки и подходя к окну, – Я не знаю, куда я хочу и что я хочу, Мурат. Посмотрим…

«Ну чё тебе надо, Ри, ну, в натуре, ну чё тебе надо?»

Было понятно, что он все это продумал сейчас по дороге, и все в самом деле сходилось, как в сказке, пусть и не с таким, как думалось, но и с неплохим, в общем-то, концом. Но она сейчас увидела в окно, как в круг света у ворот вышли из темноты две мужские фигуры. Отсюда через ветки и решетку ворот различить их было трудно, но один из них хромал, делая ногой такие движения, как циркулем.

Ри отошла от окна и снова, как хорошая девочка, села на диван рядом с Муратом, чтобы он ничего не заметил и не подошел раньше времени к окну.

Четверг, 3 августа, полночь

Лучше было не кричать громко и не звонить – да никакого звонка возле ворот и не было, – и вообще не поднимать раньше времени шум. Зябликов тихо постучал в металлическую, с глазком, дверь кирпичного домика у ворот, и там, сбоку, сразу же загорелось окно. Нет, вот он все-таки, звонок, рядом с динамиком возле двери, откуда сейчас раздался слегка заспанный, но уверенный и строгий голос:

– Кто идет? Что нужно?

– Я майор Зябликов, – сказал Майор, наклоняясь к микрофону переговорного устройства, – Кто у вас там за старшего? Позови…

– Это зачем еще? – спросил просыпающийся голос, и стало ясно, что он, может быть, уже и вызывает старшего, потому что и там, внутри, тоже было уже понятно, что эти двое не просто так пришли, что лучше позвать.

– Мы станем здесь перед воротами, – сказал Майор. – Видишь, у нас нет оружия. Мы станем и пусть он подойдет, надо поговорить.

К воротам, судя по звуку, уже кто-то шел от служебного домика, стоявшего сбоку между большим домом и въездом. Но с той стороны было темнее, прожектор бил с крыши будки прямо в них, слепил Зябликова и Журналиста, и возникшая за решеткой фигура угадывалась только как темный, но грозный силуэт человека с рукой в кармане.

– Ты в десантных войсках не служил, земляк? – тихо спросил его Майор.

– А почему такой вопрос? – спросила фигура после довольно долгой паузы и таким же тихим голосом.

– Может, общих знакомых кого найдем. Также самим проще познакомиться.

Он ждал ответа, чуть напружинив правую ногу, потому что, как было понятно опытному глазу даже из-за ворот, левая у него вообще не гнулась или ее и не было, готовый в любой момент куда-то выскочить из круга света на одной ноге, как он себе это представлял, кто его знает. На нем был какой-то очень неподходящий для такого дела домашний свитер с красными и желтыми рыбами на груди. А второй-то вообще стоял как чучело, видно, штатский, с хвостом.

– А чего нам знакомиться, я тебя знаю, – сказала фигура из-за ворот уже чуть громче, но только чуть-чуть, – Ты-то меня, может, и не помнишь, я лейтенантом был, а ты майором. В Гудермесе. Так чего вам надо обоим?

– С хозяином хотим поговорить, но только тихо, – сказал Майор, все-таки распрямляя здоровую ногу, потому что долго так стоять на одной ноге не мог даже он. – Девчонка там у него есть одна… – Он сделал выжидательную паузу.

– Этого мы не знаем, – сказала фигура, отступая на шаг назад, глубже в тень. – Валите-ка отсюда, ребята. Мы же тут на работе.

Журналист дернулся, собираясь что-то вставить, но Зябликов, сделав несколько хромых, но проворных шагов, железной рукой схватил его за плечо и заставил молчать. Вдвоем их сейчас уложить вообще ничего не стоило, они были в круге света, как мишень в тире.

– А сколько вас там, четверо? – осторожно спросил Майор.

– Восемь, – сказал бывший лейтенант из-за ворот, но было ясно, что прибавил вдвое. Откуда там восемь в смене? Но и четверо, наверное, тоже чего-то стоили.

– А нас четыре машины, – сказал одноногий, и тут было понятно, что это так и есть, – И у нас уже тоже отсюда все простреливается. Ты не дергайся, лейтенант.

– А я и не дергаюсь, – успокоил его бывший лейтенант из-за ворот и переступил чуть-чуть назад, – Только ты на пушку нас не бери.

– Коля! – все так же тихо скомандовал Майор, едва повернув голову в темноту.

Откуда-то раздалось негромкое как бы жужжание, и пуля, высекшая из каменной, судя по рикошету, плитки искру, цвиркнула в метре от ног десантника и улетела дальше в темноту. Тот даже не пошевелился: значит, настоящий, бывалый.

– Мы и гранатомет с собой привезли на всякий случай, ворота вышибать, – чуть повышая голос, сказал Зябликов, – Только это будет громко. Может, мы лучше все-таки не будем его испытывать?

– Я доложу, – сказал бывший лейтенант.

– Не надо, слышишь. Открывайте ворота, в войну играть не будем. Мы ведь с тобой, лейтенант, уже наигрались, правда?

Четверг, 3 августа, 0.15

Докладывать не было нужды, Мурат уже и сам видел кое-что в окно, его ухо было, оказывается, тоже знакомо со звуком срикошетившей пули, срезающей листья с дерева. Он посмотрел от окна на Ри, но она сидела совершенно безмятежно. Он открыл окно и крикнул в темноту по направлению к воротам:

– Вась, это кто там? – Голос его был напряжен, но спокоен, и это понравилось Ри.

– Их четыре машины, Мурат Исмаилович! – крикнул, уже в голос, но тоже без признаков паники, командир охраны. – У них оружие, похоже, мы тут на прицеле.

– Это мы! – крикнул Зябликов и, не найдя, как лучше объяснить, представился так: – Мы из городского суда. Отдайте нам присяжную, нам тут побоище не нужно.

– Ри! – вступил наконец и Журналист. – Ты здесь? С тобой все в порядке?

– Да, Кузя! – крикнула она, тоже подходя к окну. – Со мной все хорошо, он мне ничего плохого не сделал. Не трогайте его!

– Что делать будем, хозяин? – спросил из темноты бывший десантник, которого Мурат назвал Васей. Он был, в общем, доволен, что решение теперь придется принимать не ему, хотя чувствовалось, что, в принципе, у него был готов и какой-то план обороны.

– Сейчас мы тут посоветуемся, – сказал Мурат и посмотрел на Ри.

Она поняла по его взгляду, что он не боится за себя. И за присяжных тоже бояться было уже нечего. Было просто невозможно, чтобы кто-то из людей Мурата выстрелил сейчас в Майора: Майор и Журналист были ее друзья, и они были под ее защитой, хотя они думали, что это они приехали спасать ее.

– Я пойду? – сказала Ри, делая движение, чтобы поцеловать его на прощание хотя бы в щеку, но он уклонился и сказал:

– Нет уж, пусть зайдут, раз приехали, – и Мурат крикнул вниз: – Вася, открой им ворота! Двоим.

Однако, когда ворота открылись, еще один человек, что-то быстро скомандовав в черные кусты, тоже проскользнул к дому, подняв, впрочем, руки, чтобы было видно, что он идет без оружия. Дело было сделано, Зябликов был Коле-Кольту тут уж больше не командир, а ему следовало позаботиться и о собственных интересах. Так они и вошли в гостиную втроем: Журналист с хвостом, хромой Майор в свитере Анны Петровны и квадратный человечек в камуфляжной форме с таким лицом, с каким в деревне приходят на танцы, когда за пазухой нож, – а бывший лейтенант Вася остался снаружи.

– Э, да ты чечен! – весело сказал Кольт, которому Мурат ответил только одним ледяным взглядом и молчанием.

– Так это же адвокат, – сказал Журналист, жевавший жвачку, – Здравствуйте, господин адвокат, я же вам, кажется, за что-то еще должен.

– Он балкарец, – сказала Ри. – Старшина, кто этот человек с вами?

– Это Коля, он нормальный парень, – сказал Зябликов, – Ну а что бы ты хотела и вы, Мурат, или как вас там? Кто бы нас сюда пустил, если бы мы приехали вдвоем, разве не так?

– Так, – сказал Мурат.

– Он мне ничего плохого не сделал, – еще раз сказала Ри, обращаясь почему-то не к Старшине, а больше к Журналисту.

– Да я уж вижу, – сказал Кольт. – На заложницу ты не похожа, мне ведь тоже и заложников случалось освобождать. Но мы даром, что ли, как по тревоге, ехали вон откуда ночью? Как-то надо компенсировать наши расходы, даже если он и не чечен. И не только наши. – Он уже по-хозяйски ходил по гостиной и щупал ковер. – Вон и майора ты обидел, и друга его, короче, их всех, и девушку. Как насчет заплатить, чечен? У меня там ребята бойкие за забором сидят, им даже чечены рассказывали, где у них деньги лежат.

Было видно, что Кольту очень охота подраться – наверное, в Тудоеве ему было уже не с кем – или, в самом крайнем случае, денег, а так он не уедет. Старшина и Кузякин смотрели на Ри, как будто это она была тут хозяйка и речь теперь шла о ее деньгах.

– Ну ты же сказал, что мы с тобой вместе заработали денег за это дело, Мурат, – сказала Ри, – Значит, мы можем заплатить, ну так и давай заплатим.

– Хорошо, – подумав, сказал Мурат. – Пусть будет так, если ты решила с ними, а не со мной. Но, честное слово, я не понимаю, зачем тебе все это надо, Ри.

– А ты и не поймешь, Мурат, – сказала она. – Извини, конечно.

– Ну почему уж не пойму, – сказал он. – Но я бы лучше понял, если бы ты была мужчиной. А ты женщина. Женщины – они другие, это не их дела.

Журналист смотрел на него с интересом и жевал жвачку.

– Я присяжная, – сказала Ри, – Я буду женщина, когда кончится это чертово дело, вот тогда мы и посмотрим, а сейчас я присяжная.

– Нам в десять надо быть в суде, – сказал Зябликов. – А сейчас три. Надо ехать. Решайте все вопросы с Кольтом, а мы поехали. Пусть нас пропустят.

– Сейчас, – сказал Мурат. – Позвони мне, как там все сложится, Ри.

– А я останусь, – сказал Кольт, – Мы же еще не договорили. – Он повернулся к Зябликову, который смотрел на него с сомнением: – Вы езжайте, а мы тут еще потолкуем. И ты не волнуйся, заложница, суди спокойно, мы с чеченом обо всем мирно договоримся, он же говорит, что он балкарец, значит, все будет, как в аптеке. Мы, если кому останемся должны, потом из Тудоева пришлем.