Текст книги "Тайна совещательной комнаты"

Автор книги: Леонид Никитинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц)

– Я медсестра, ваша честь, – подняла руку со скамейки Хинди. – У меня есть в сумке нашатырь, ей надо срочно дать нашатырь, если… – другие присяжные повернулись к ней, и она тихо закончила: – Если это обморок, конечно.

– Ну-ка давайте! – скомандовал судья, – Сейчас перерыв, это все без протокола. Если вы медсестра, а так и в списке, то сделайте что-нибудь.

Хинди, оттолкнув мешавшего ей Петрищева, который, кажется, один из всех поверил в обморок Лисички, побежала за нашатырем, а Актриса, которая не отрывала от лица представителя потерпевшего опытного взгляда, заметила, как у той дернулось веко. Хинди выбежала из комнаты присяжных и стала, приподнимая ей голову, совать под нос флакончик. Лисичка томно вздохнула и открыла глаза, но, видимо, ее не учили или она забыла, как надо падать в обморок и как выходить из него. Лудов из своей клетки понял всю сцену по лицу Актрисы, даже и не видя, что происходит внизу за столом.

– Вы в состоянии сами дойти до врача, Виктория Эммануиловна? – излишне заботливо спросил судья со своего места. – Да? Тогда все, до завтра. Завтра уж вы сможете прийти как обычно?

– Да. О, да! – сказала, поднявшись с пола, Виктория Эммануиловна.

Понедельник, 3 июля, 14.00

Схватив портфель в комнате присяжных, Океанолог побежал к выходу, Журналист на отдалении последовал за ним. Елена Львовна Кац шла впереди, и Драгунский нагнал ее у лифта. В лифт вошла целая толпа вместе с адвокатессой, Океанолог шагнул следом, но переполненный лифт дал зуммер, и вошедший последним Слесарь осадил его очень выразительным взглядом. Океанолог и Журналист стояли возле лифта, когда к ним подошел, скрипя ногой, Зябликов.

– Это точно, Вячеслав Евгеньевич? – спросил Майор, – Вы ничего не перепутали?

– Про Британские Вирджинские острова?

– Да. Я же прочел записку. Да вот и Журналист, по-моему, тоже. Так, Кузякин?

Журналист кивнул, и оба посмотрели на Драгунского.

– Конечно, точно, – сказал Океанолог, перекладывая портфель под мышку. – Я же там бывал.

К лифту подошли Актриса, Хинди, Ри и «Гурченко», которая уже вернулась к своей излюбленной теме.

– Если он сегодня опять приведет эту шалаву и они снова будут пить портвейн, я убью их обоих, – говорила она Хинди. – Пусть меня заменят запасным.

Подошел лифт, они сели в него все вместе.

– А туда они не направляли запрос? – уточнил Зябликов в лифте.

– Так вот же, я об этом и хотел спросить через судью, – сказал Драгунский, – Он бы уже прочел мою записку, если бы эта лиса не грохнулась в обморок.

– Да никто так в обморок не падает, – сказала Актриса, – Я сама в него падала на сцене и в кино двести три раза. Это не так делается, и в себя приходят тоже не так.

– В себя не так, – согласилась Хинди, – это я тоже видела.

Лифт остановился на первом этаже, двери поехали в стороны.

– И все-таки вы должны еще раз позвонить в милицию, – сказала «Гурченко» Старшине. – Или, еще лучше, зайдите сами к начальнику, вас там послушают. Знаете, суд – судом, а мою жизнь спасать тоже надо…

Драгунский увидел Елену Львовну Кац, которая, на его счастье, задержалась, встретившись в холле с коллегой, и рванулся в ту сторону.

– Ваша машина возле суда? – тихо спросил он у Ри.

– Да… – сказала она. – А что?

– Пошли к машине, там объясню, – скомандовал Океанолог.

Журналист быстро пошел за ними, оглядываясь на ходу на Старшину. Зябликов хотел было тоже их догнать, но из-за хромоты не мог идти быстро, к тому же его продолжала дергать за рукав «Гурченко». В это время из-за колонны выглянул Тульский и показал ему знаком, что надо поговорить. Действительно, поговорить было надо, тем более что вся процессия во главе с Океанологом все равно уже скрылась из виду.

– Ну хорошо, хорошо, я позвоню! – пообещал Зябликов, чтобы отвязаться от «Гурченко». – Идите скорее к своему бывшему мужу, а то он квартиру подожжет, а со мной вы не скоро дойдете.

Она послушно побежала вперед, а Тульский вышел из-за колонны и процедил поравнявшемуся с ним Майору:

– Что там еще за шухер у вас, черт знает что! Здесь не поговорим, в мою машину тебе нельзя, значит, через полчаса, где обычно.

Зябликов кивнул и пошел, скрипя ногой, к выходу.

Понедельник, 3 июля, 14.00

Виктор Викторович, надев пиджак, с обреченным выражением на лице вошел в приемную председателя суда. Секретарша, посмотрев на него, как на докучливого посетителя, кивком указала на кожаный диван. Ему пришлось подождать, пока из кабинета вышел другой судья, тогда секретарша кивнула, и Виктор Викторович вошел в большой кабинет, в дальнем конце которого сидела казавшаяся маленькой в высоком кресле женщина с бесцветными глазами и хорошо продуманной прической. Она встала и протянула ему руку через стол:

– Как вы себя чувствуете, Виктор Викторович? Садитесь.

– Да как вам сказать, – помялся он, присаживаясь за стол для посетителей. – Если честно, опять язва чуток потягивает. Дело оказалось немножко нервное.

– А может, вам полечиться лечь, Виктор Викторович? – спросила председательша.

– То есть… Да как же? Присяжные у меня, дело в середине. Я им месяц обещал.

– Ну и что, у вас же язва, вы же не виноваты, – Марья Петровна устремила на него свои невозможно светлые глаза, которые были теперь как рентген желудка.

– Да уж я потерплю, – сказал он. – Дослушаю, тогда, может, лягу. Или сама успокоится. Нельзя, разбегутся они, тем более лето, отпуска…

– А и разбегутся – ничего страшного. Полежите в хорошей больнице, наберете новых присяжных и послушаете сначала. А то эти какие-то… Не самая удачная коллегия.

– Да нет, нормальная, – сказал Виктор Викторович, – Люди немножко культурнее, чем в Саратове, более недоверчивые, а в общем, люди как люди.

– Ну да, но они не юристы. Я ничего плохого про них не хочу сказать, я только за ваше здоровье беспокоюсь. Так что, может, вам лучше все-таки в больницу? Сейчас вызовем «скорую», да и положим вас в хорошую больницу, я договорюсь. А?

– Нет, погодите-ка, – сказал Виктор Викторович, задетый столь откровенным предложением за живое, – Язва все-таки моя родная, честно заработанная, да и дело пока что тоже за мной. А вот кто вам-то все докладывает, Марья Петровна?

Она встала, обошла стол и села рядом с ним, на мгновение как будто даже чуть обняла его покровительственно рукой за плечи, такая хрупкая рядом с грузным и усатым судьей из Саратова.

– Виктор Викторович, ну что же вы не понимаете? Вы все там какую-то истину желаете установить, а кто вам квартиру будет выбивать? Жить-то вы будете где? Внука куда селить? А в Саратове вашу квартиру, наверное, уже кому-нибудь отдали. А мантию где вам пошьют? Работать вы будете в каких условиях и на чем? Вы думаете, мне легче, чем вам? Думаете, я что-то со всего этого имею? Вы хотите быть независимым? О, я понимаю! Вы хотите независимости именно от меня? Но вам придется тогда зависеть от сантехника, который напьется пьяным и не придет починить вам в общежитии унитаз. Да вы и сейчас, в вашем судейском кресле под государственным гербом Российской Федерации, зависите от сантехника, он же как раз у вас на скамейке присяжных сидит, скажете, нет?

Виктор Викторович слушал молча и глядел не на нее, тем более что сидел боком, а в угол, где рядом с безобразной позлащенной статуей Фемиды висела почему-то весьма легкомысленная, хотя мастерски выписанная, подаренная, скорее всего, картина с изображением каких-то коровок или бычков, скачущих по цветущему лугу. Он думал о том, что положение Марьи Петровны тоже, в общем, сложное. Она продолжала:

– Мы же должны быть все же государственными людьми, Виктор Викторович.

– Присяжный Драгунский – он вообще-то океанолог – сегодня записку прислал, – сказал судья. – О том, что Британские Вирджинские острова давно уже не часть Великобритании, а запрос, который подшит в дело, они зачем-то послали именно туда. Ну ладно, допустим, прокурор кончала юридический, хотя не знаю, как уж она там его кончала, но, в общем, ей простительно не заметить. Но ведь следствие, как вы мне тут не раз напоминали, вел комитет. У них же там внешняя разведка и черт в ступе. Они же эти офшоры должны знать как свои пять пальцев.

– Вы записку еще не огласили? – спросила Марья Петровна, глядя на него абсолютно прозрачными глазами и, видимо, и так уже все зная.

– Нет, не огласил, – сказал судья, – Адвокатесса с их стороны даже в обморок упала специально, чтобы не оглашать. Вот еще, чушь какая. Вообще, бред, а не судебное заседание. Завтра все равно придется огласить, падай не падай…

– А где эта записка? – задумчиво спросила председательша.

– Где-то в кабинете или в мантии, в кармане, – пожал плечами судья. – Я так опешил, что даже не помню, куда ее сунул.

– Может, не стоит торопиться? – спросила Марья Петровна.

– Но как же? Ну, есть же процесс…

– Давайте-ка так. Ложитесь-ка со следующего понедельника в больницу, – Она без особого успеха попыталась придать своим пустым глазам ласковое выражение, а про себя, видимо, уже пришла к какому-то решению, – Ну так, чтобы не слишком резко, через недельку. Только вы пока не говорите ничего присяжным, чтобы зря не волновать. А там со следующего понедельника мы перерывчик объявим недельки на три. Соберутся после перерыва – ну, значит, так тому и быть. Не соберутся – это уж не наши проблемы, новых наберем. Кстати, вы о них так уважительно отзываетесь, а хотите знать, как они про вас?

– Как? – удивленно поднял голову Виктор Викторович.

– Пойдемте со мной.

Марья Петровна поманила его в маленькую комнату позади стола, которую отперла отдельным ключом. Там стояли только диван, два кресла, телевизор и японский кассетник на столе. Они сели, Марья Петровна молча вставила кассету, которую достала из ящика, и нажала на воспроизведение.

«Ну, това-арищи присяжные, ну вы уж прям уж, давайте как-нибудь там… – услышал судья, вздрогнув, голос, очень похожий на его собственный, только женский. – Это же вам суд, а не какой-нибудь детский сад уж прям уж… – Дальше послышался шум, как будто скрип многих стульев, и из динамика донесся голос прокурорши: – Ущерб государству на тысячу триллионов рублей! Том тысяча сорок первый, лист дела две тысячи девятьсот тридцать четыре!» Динамик захохотал и захихикал на разные голоса, и председательша нажала на «стоп».

– Ну как, понравилось? Да они над нами просто смеются. Они смеются над правосудием, они издеваются над государством, присяжные ваши.

Виктор Викторович молчал, потрясенный.

– Ну ладно, идите, – сказала она, довольная результатом. – Попейте пока что-нибудь, завтра вторник, за неделю что-нибудь решим. А пока как-нибудь там аккуратненько, все-таки давайте послушаем, что нам подсудимый расскажет…

Понедельник, 3 июля, 15.00

На машине Ри она сама, Журналист и Океанолог обогнали синий «Вольво» адвокатессы и первыми въехали во двор. Океанолог успел со сноровкой, какую трудно было ожидать в его возрасте, выбежать наперерез перед подъездом.

Елена Львовна увидела его не сразу, она копалась в сумочке в поисках ключей.

– Что вы здесь делаете? – с испугом спросила она. – Как вы здесь оказались?

– Просто поехал за вами, – сказал Океанолог. – Мне надо вам кое-что сказать.

– Отойдите, пожалуйста, дайте мне пройти. Я не имею права разговаривать с вами, – сказала она надменно. – Вы хотите, чтобы мне завтра заявили отвод?

– Неужели я похож на провокатора? Диктофона в кармане у меня нет. – Он похлопал себя по плоским карманам брюк.

– О боже! – сказала Елена Львовна. – Но за мной же могут следить, неужели вы не понимаете? Говорите быстрее, но не вздумайте мне ничего передавать.

– Я послал судье записку с вопросом, но тут она упала в обморок, – сообщил Драгунский скороговоркой, – Только Актриса говорит, что так в обморок не падают, значит, я заметил что-то очень важное. Дело вот в чем: прокурор показала нам ответ из Великобритании, но «Святой Томас» зарегистрирован на Британских Вирджинских островах, это же вообще совсем другое государство, я там был.

– Я знаю, – сказала адвокатесса более мягко, – Я же читала дело.

– Вы знаете… – сказал он разочарованно. – Ну, тогда простите, я. наверное, полез не в свои сани, я вас мог подставить, простите, я только хотел…

– Я вам очень благодарна, – сказала она.

– Меня зовут Слава.

– Я вам очень благодарна, Слава. Важно, что вы это увидели своими глазами, без подсказки. Теперь слушайте: если вас спросят, для чего вы поехали за мной, вы расскажете все как было, только добавите, что я отказалась с вами говорить. То есть вы пытались рассказать мне про острова, но я отказалась слушать наотрез.

– Кто спросит? – испуганно спросил Драгунский.

– Да уж кто надо, тот и спросит. Уходите скорее.

– А на Британских Вирджинских островах зарегистрирован «Святой Томас»? – снова осмелев, спросил Драгунский.

– Сейчас это только почтовый ящик в офшоре, там никто никогда ничего не найдет без помощи учредителей, – сказала она, все же отдавая ему должное, – А Лудов не захотел сообщить мне более подробных сведений.

– Почему?

– Наверное, потому, что его могут за это убить. Все, я не слышала от вас ни одного слова, я отказалась с вами разговаривать, вы меня поняли?

Она неожиданно сильным движением отстранила его с пути и вошла в подъезд.

Понедельник, 3 июля, 15.10

Океанолог вернулся к машине и сел на заднее сиденье, потому что место рядом с Ри за это время занял Журналист.

– Ну как? – нетерпеливо спросил Кузякин.

– Она все знает и так, – сказал Океанолог, – Она молодец, наверное, она пока этот козырь просто бережет. Ладно, поехали, я до метро.

Ри тронулась, оглянувшись, не поехал ли кто-нибудь за ней: ей понравилось играть в шпионов, хотя она ничего не поняла и не решалась спрашивать.

– Так вы, говорите, бывали на этих островах? – спросил Журналист, повернувшись к Океанологу с переднего сиденья. – Большие они?

– Как сказать, – улыбнулся своей мечтательной улыбкой Драгунский, – Их там около шестидесяти, есть поменьше островки, есть побольше. Это же Карибы, это на запад от Пуэрто-Рико. Горы старые, лесистые, белый песок, море сказочное. А городов там два – Тортолия и Род-Таун. Банков куча, а населения немного, больше яхтсменов, чем жителей. Офшор. Впрочем, эту штуку я не очень понимаю.

– В офшор ведь обычно не ездят, там другие способы общения с банками, – сказал Журналист. – А вот если бы там появился какой-нибудь незнакомый европеец, как вы думаете, запомнил бы его кто-нибудь?

– Ну… – задумчиво сказал Океанолог, ставший очень внимательным, – это зависит… Если, допустим, яхтсмен, местные вряд ли обратили бы внимание, их там тысячи. А если бизнесмен, то могут и запомнить в банке, потому что, как вы верно сказали, туда редко ездят по делу. А если среди яхтсменов появится новичок, заметят, там ведь все друг с другом сразу знакомятся, если только не принц с любовницей. В общем, я думаю, шансы есть. Если бы была, допустим, фотография. А для чего это?

– Да так, потом объясню, – сказал Журналист, сделав глазами знак в сторону Ри. – А как мы с вами смогли бы узнать, если бы кто-то там его запомнил?

– Да нашлись бы варианты, – сказал Океанолог после паузы, – Я же инструктор по яхтам, а мы все там друг друга знаем на этом уровне.

– Инструктор по яхтам! – удивилась и обрадовалась Ри, и Кузякин тоже широко раскрыл глаза, – Вот здорово, вы никогда об этом не рассказывали.

– А что рассказывать? – сказал Драгунский. – Если бы вы были яхтсмены, я бы рассказал, но среди присяжных не бывает яхтсменов. А вот и метро. Пока, Марина.

– Зовите меня Ри, – сказала она, гордая тем, что сам Океанолог, самый умный и честный из них, признал ее своей. – Меня все друзья так зовут.

– Ты довезешь меня до моей машины, Ри? – спросил Кузякин, видимо что-то задумав только что. – Она осталась возле суда.

Она обрадованно кивнула и тронулась – Драгунский уже входил в метро.

– Значит, так, Ри! – сказал Кузякин, – Молчи обо всем, что слышала. Молчи, как рыба с Британских Вирджинских островов, поняла? Я думаю, что это все довольно серьезно. Ты ничего не слышала, так лучше. Мужу ни слова.

– Я поняла, – сказала она. – Хотя, по правде, я вообще ничего не поняла. Объясни.

– Как-нибудь потом, не обижайся.

Они поехали в молчании: Ри все-таки обиделась. Кузякин вышел возле суда, пересел в свою машину и решительно тронулся в сторону телестудии.

Понедельник, 3 июля, 16.00

Тульский ждал Зябликова на обычном месте в баре за столом, уже уставленном кружками. Сам он пил уже третью и, не дождавшись, пока Майор пригубит первую, начал спрашивать сразу, едва тот сел и вытянул ногу из-под стола.

– Ну, что там у вас? Что за переполох?

Зябликов, напротив, на этот раз решил не торопиться, хотя и так уже все обдумал по дороге. Он выпил пива, разобрал и скушал креветку, прежде чем ответить:

– Представитель потерпевшего в обморок сегодня у нас упала, подполковник. Только у нас же есть Актриса, она говорит, что так не падают, она сама в обморок падала двести три раза в кино и на сцене, она так говорит.

Тульский понял, что торопить его без толку и надо слушать внимательно.

– То есть она этот фортель выкинула потому, что Океанолог написал записку судье с вопросом, после того как прокурорша показала нам одну бумагу. Лисичка, конечно, не могла прочесть, что было в записке, но, наверное, догадывалась, и это ее беспокоило, вот она и грохнулась так бездарно со стула.

– А что было в записке, ты знаешь? – спросил, не удержавшись, Тульский.

– Знаю, я же ее прочел. Прокурорша показала ответ на их запрос по регистрации фирмы из Великобритании. А Океанолог в записке судье объяснил, что фирма эта зарегистрирована на Британских Вирджинских островах. Это другое государство давно уже, ты понял?

– Понял, – сказал Тульский, который пока еще явно ничего не понял.

– Я вот, пока сюда ехал, все думал, – сказал Зябликов. – Океанолог знает географию, это ясно. Прокурорша полная дура, она и законов не знает, не то что географию, это тоже ясно. Так? Но ведь дело, как ты мне объяснял, вел комитет. Они-то там должны знать. Они что, с дуба рухнули? Они нам это подсовывают, думают, что все присяжные придурки и ничего не понимают. Но не все присяжные – придурки.

– Понял, – повторил Тульский, который в самом деле кое-что начал понимать.

– Ты сам-то это дело читал? – спросил Зябликов.

– Ну, в части контрабанды не очень внимательно, – признался Тульский. – Моя часть про убийство, а про контрабанду я только в смысле мотивов, так, мельком.

– Ничего же не сходится у вас в этом деле, – с досадой сказал Зябликов и махнул еще полкружки пива, уже забыв про креветки. – Вообще не связываются концы с концами, все липа. Ну, убийство хоть нормальное?

– Да, убийство натуральное, – уверенно сказал Тульский. – Я же сам там все прорыл. Там и свидетели, и вещественные доказательства, и труп – вот он, и экспертиза по зубам: по зубам в таком возрасте экспертиза уже не ошибается. Да и признался он сразу. Так что с этим порядок. А контрабанду они же специально прилепили, чтобы дело сразу себе забрать по подследственности, что-то им там надо было всем вместе с этой, как ее, Викторией Эммануиловной, хрен ей, в глотку. Ну, это не наш с тобой вопрос, Майор. Вы уж там теперь, раз они налепили, как хотите, по контрабанде проголосуйте, меня волнует теперь только убийство, вот моя работа, хрен им всем в душу.

– Ну посмотрим, что у тебя там за убийство, – сказал Зябликов, пряча лицо в кружке с пивом, – Скоро уж, наверное, доберемся.

– Что значит «посмотрим»? – сердито осадил его Тульский, – Вы что, убийцу собираетесь оправдывать?

– А что там с мотивами у тебя? – спросил Зябликов, – Ты говорил про мотивы.

– А что с мотивами? Мотивов там выше крыши.

– А про компакт-диски там тоже есть?

– Не понял, – сказал Тульский. – Там же телевизоры, что-то они там не поделили с Пономаревым, кто их знает. А про компакт-диски я вообще первый раз слышу, ты что-то путаешь, Майор.

– Это тебя запутали, подполковник. Ты поезжай в Тудоев к Коле-Кольту, он там на заводе теперь самый главный, он тебе расскажет про компакт-диски. Мы с ним как раз тут недавно тебя вспоминали. Телевизоры, Тульский, – это только верхушка, пиратскими дисками они там занимались и занимаются, там норма прибыли раз в десять больше, вот что им надо, друзьям твоим из комитета, понял теперь?

Тульский был так озадачен этим сообщением Майора, что какое-то время молчал, только сосредоточенно сосал пиво, пока не допил кружку до дна.

– А ты откуда про это узнал? – спросил он наконец, поплевав машинально на расческу и поправив волосы на залысине. – Как ты до Тудоева добрался? Кто тебе первый раз сказал про компакт-диски?

– Подсудимый один раз намекнул на суде, – нехотя сообщил Зябликов.

– Ясно, – сказал Тульский, – Но это ж он не тебе намекал, а, наверное, Виктории Эммануиловне, больше никто в зале не должен был ничего понять. Я читал – не въехал, и ты бы сам не додумался. Мы же с тобой вояки, я тоже в убойном отделе, не в экономическом, тут не наши с тобой мозги нужны. Кто допер? Журналист?

– Ну, Журналист, – сказал Зябликов, который плохо умел врать.

– Вы с ним вдвоем, значит, ездили в Тудоев к Кольту?

– Вдвоем, – с некоторым непонятным оперу облегчением признался Майор, но затем он посмотрел на своего однополчанина в упор: – Только ты, подполковник, Журналиста не трогай, он теперь мой, я тебе его не отдам.

– Ясно. Ладно, – сказал Тульский. – Да нужен он мне… Давай-ка мы с тобой все-таки водочки еще возьмем, проясним еще один вопрос. – Он уже махал рукой официанту.

Понедельник, 3 июля, 17.00

Кузякин поднес свой пропуск к электронному устройству у турникета на проходной телестудии, но зеленая стрелочка почему-то не загорелась.

– Что-то не работает, – сказал Кузякин, протягивая пропуск дежурному.

Возле турникета было темновато из-за плохо вымытых окон и дуло. Сержант сверился с каким-то своим списком и безразлично ответил:

– Ваш пропуск недействителен.

– Но вы же знаете меня в лицо, – попытался что-то доказать Кузякин.

– Вы здесь больше не работаете, ваш пропуск аннулирован.

Кузякин отошел к бюро пропусков и стал звонить по внутреннему Шкулеву.

– А разве мы договаривались, что ты придешь? – спросил Шкулев в трубку.

– Мне нужно кое-что посмотреть, – сказал Кузякин.

– А ты не помнишь, куда ты меня послал? А если я теперь тебя туда же? – сказал Шкулев, на чьем лице читалось торжество, поскольку он был в кабинете один.

– Ну надо, шеф. Сюжет про «Панасоники» еще раз хочу посмотреть. Для суда.

– А! – сказал Шкулев, что-то соображая, – Ну ладно, пропуск Наташа сейчас закажет. У нее и посмотришь в приемной, а то я занят.

Он вызвал по селектору секретаршу, распорядился заказать пропуск и показать Кузе сюжет. Ничем он был, конечно, особенно не занят, просто попивал кофе с коньяком после трудов праведных и листал глянцевый журнал, разглядывая в нем то охотничьи ружья, то девочек в двусмысленных позах. Наконец нетерпение и любопытство победили в нем, он встал и отворил дверь в приемную. Кузякин сидел в кресле секретарши за монитором в наушниках. Шкулев подошел и встал рядом, на ходу ущипнув Наташу за попку. Та тихо взвизгнула, но Кузякин даже не обернулся, он морщился, с отвращением слушая собственный закадровый текст. На экране шли куски давней оперативной съемки. Лудов опять куда-то нес бумаги, потом милиционер и таможенник в форме стали что-то объяснять в камеру, тыча в коробки с надписями «Панасоник». Потом в кадре опять появился сам Кузякин у дорожного знака «Тудоев», дальше он прокрутил, опять пошла съемка скрытой камерой: Лудов встречался с каким-то человеком в штатском. Тут стоявший рядом Шкулев отметил, что Кузя сосредоточился, стараясь не пропустить в наушниках собственный закадровый текст, прокрутил назад и послушал еще раз.

– Кто это там? – спросил Шкулев.

– Ну этот. Которого, типа, убили, – неохотно пояснил Кузякин, только сейчас заметивший вставшего у него за спиной шефа; сам он продолжал смотреть на экран. Но дальше пошла какая-то совсем уж отвратительная байда: телевизоры, самолеты, коробки, вдруг ни с того ни с сего пограничный столб, конец сюжета.

– Ну, доволен? – спросил Шкулев.

– Кое-что есть, – сказал Кузякин и спросил задумчиво: – А эти кассеты, которые они нам тогда притащили из МВД или из ФСБ, они где-то сохранились?

– Могли забрать, могут где-то и валяться, но теперь уж хрен найдешь, – пожал плечами Шкулев, – Если ты отцифровывал, может, что-то и в большом компьютере хранится. А для чего тебе? Тебе за это, Кузя, деньги, что ли, платят?

– Нет, я просто хочу понять, как там все было на самом деле, – сказал Кузякин, уступая место Наташе. – А там, я припоминаю, был еще след какого-то склада не то ФСБ, не то МВД где-то под Москвой, ты не помнишь?

– Нет, – сказал Шкулев.

– Я еще спрашивал, не стоит ли нам туда полезть, а ты сказал, что не надо, а надо скорее монтировать сюжет и давать в эфир, он кому-то был нужен, – настаивал Кузя, – Нам все-таки из МВД или из ФСБ скинули эти материалы? Там еще этот опер мне все рассказывал, а в кадр отказался сесть, у него волосики такие жиденькие, – он показал рукой, – и фамилия какая-то смешная, по городу какому-то. Смоленский? Нет, Смоленского я бы не забыл. Калужский? Тульский? Может, Тульский? – Он внимательно смотрел на шефа.

– Не помню, – резко сказал Шкулев, которому этот разговор, да еще в присутствии секретарши, переставал нравиться. В этот момент у него в кабинете зазвонил оставленный на столе мобильный. Он ушел в кабинет, притворив за собой дверь.

Понедельник, 3 июля, 17.00

Присяжный Климов пожал жене, уже не встававшей с койки, руку повыше локтя через халат молча, потому что говорить уже было не о чем. Она попрощалась с ним глазами, и он пошел между рядами коек, как слепой, вышел в коридор, спохватился и остановился возле кабинета врача, постучался, вошел, услышав короткое «да».

– А! – сказал врач в несвежем и не застегнутом по случаю жары халате поверх футболки. – Это вы… Садитесь, Анатолий… Простите, забыл.

– Петрович, – напомнил Климов. – Я в-вот… – Слесарь стал неловко запихивать врачу в карман халата деньги. – Если там л-ле-карства…

Врач достал деньги из кармана, расправил и с сомнением посмотрел на две купюры по пятьсот рублей. Тем не менее он несколько смягчился.

– Да что ж, лекарства… Лекарства – это, конечно, хорошо, можно протянуть. Умирает она, вы же видите, что ж сделаешь…

– Может быть, можно ее получше уст-троить? – с надеждой спросил Слесарь, – Чтоб хотя бы умерла п-п-по-челове-ве-вечески?

– За деньги все можно, – сказал врач, – Сами понимаете. Мне же тоже надо давать. Можно и отдельную палату с чистым бельем. Но у вас же денег нет?

– А сколько нужно?

– Много, – сказал врач, и Климов с тоской посмотрел в открытое окно, за которым цвела старая липа, и там, внутри, кто-то жужжал.

Понедельник, 3 июля, 18.00

Подполковник Тульский выпил водки из только что принесенного официантом графина и спросил у продолжавшего пить только пиво Зябликова:

– А что ему вообще надо, этому Журналисту? И как ты им вообще можешь верить после того, как они подставляли нас в Чечне?

– Ну, – осторожно начал Зябликов, видя, что его друга, хотя тот и хвастался, что его не забирает, уже основательно развезло, – может, они и ошибались. А может, это мы что-то не так поняли. Истина – она же, как гриб в лесу. Иногда думаешь, он хороший, а съешь и отравишься. А иногда и наоборот. Но все равно, если хочешь узнать правду, то ее надо пробовать на зуб, иначе никак.

– Это ты сам придумал или Журналист твой так говорит? – спросил Тульский, задумчиво наливая себе еще водки.

– Океанолог так говорит, – пояснил Зябликов, раскаиваясь, что взялся толковать об этом с подполковником, тем более уже пьяным.

Тульский выпил и неприятно, делано захохотал.

– Чего? Он, наверное, Аристотеля начитался. Знаешь, как Аристотель Платону говорил, мне полковник из ФСБ рассказывал? Ты, говорит, Платон, мне друг, а истины я все равно не знаю, ну и хрен с ней. Понял?

Он стал также намеренно некрасиво закусывать, поливая стол соусом.

– Возьмет твой Кузякин пять штук, две-то Шкулев, дружок его, себе спилит, и забудет он сразу про истину, Журналист. На первое время ему авось хватит, а там и вердикт. Вот и вся истина будет тебе как на ладони, Зяблик.

– Не возьмет, – с мрачной уверенностью сказал Майор.

– Как же не возьмет? Замажем? Мы же с тобой, Зябликов, не зря войну прошли, мы-то с тобой знаем, что нет никакой истины, есть только свои и чужие, друг или не друг, вот и все. И Бога тоже нет. Бог – это деньги. Возьмет он, все возьмут.

Зябликов молчал, но прятал глаза, как будто был не согласен.

– Нет Бога! – повысил голос Тульский, и какая-то девица из компании, успевшей за это время обосноваться за соседним столиком, испуганно покосилась на него. – Если бы он был, разве бы он допустил это все, что мы с тобой видели, Зябликов?

Майор помолчал; спорить ему не хотелось, но и не спорить тоже было нельзя.

– А может, это и не Бог, – сказал он наконец, – Может, это мы сами все сделали, а Бог тут и вообще ни при чем. Я еще так слышал.

– А… А ты все-таки выпей со мной, Зяблик. Ну выпей, я тебя прошу.

Тульский подвинул к нему свою рюмку, а себе налил в пустую пивную кружку.

– Вот так. За что пьем? Давай за друзей!

– За друзей можно, – подумав, сказал Майор и чокнулся. – А я вот еще за Бога выпью. Пусть он нам всем поможет, если еще не поздно.

Подполковник вылил в себя водку из пивной кружки, зажевал вялой веточкой петрушки и насупился, как будто даже протрезвел.

– Хорошо вам: у одних Бог есть, у других – деньги. Только у подполковника Тульского ничего нет. Только друзья. Но друзей много. Разных. А мы с тобой сейчас следственный эксперимент поставим относительно Бога, – с вызовом, адресованным все-таки не Зябликову, а, видимо, Богу, закончил он и достал из кармана мобильный.

Понедельник, 3 июля, 18.30

– Слушаю, Олег Афанасьевич, – с замешательством, какого не могло не вызвать такое совпадение, ответил ему Шкулев, взявший мобильную трубку в кабинете. – Кузякин? Он как раз сейчас у меня… То есть в соседней комнате, сюжет про «Панасоники» смотрит… Не знаю зачем, говорит, что хочет понять, как там было на самом деле… Конечно, но тут такое обстоятельство… Он вас помнит, сейчас только у меня фамилию спрашивал, а я сказал, что забыл… Ну хорошо, если так нужно… Сейчас, минуту.

Он выглянул в приемную и жестом пригласил Кузякина в кабинет, закрыл дверь и сунул ему в руку трубку. Кузякин, удивившись, поднес ее к уху:

– Да, я слушаю…

– Это подполковник Тульский, – услышал он в трубке не вполне трезвый, как ему показалось, голос. – Мы с вами работали по сюжету о китайских «Панасониках» из Тудоева, припоминаете? А теперь вы по этому же делу присяжный, вот ведь как бывает… Но это мы с вами не будем обсуждать, а то вас могут отвести, а нам бы этого не хотелось…