Текст книги "Глубокая борозда"

Автор книги: Леонид Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 34 страниц)

8

Уборка оказалась трудной. Впервые в широких масштабах была применена раздельная косовица зерновых. И поначалу не все шло удачно: подкосили хлеба – начались дожди, валки на многих полях прибило к земле.

И в эту страду Павлов лишний раз убеждается, что шаблонные установки наносят большой ущерб делу. Вот он на полях Березовского совхоза, подходит к валкам, внимательно присматривается к колосьям: не прорастает ли в них зерно, просовывает руку под валок, удовлетворенно произносит:

– Висит!

Он уже убедился: если валок висит на стерне, то зерну ничего не делается. Но на поле совхоза «Восток» картина совсем другая. На нем не видно ни копен обмолоченной соломы, ни валков. Павлов стоит задумавшись: здесь гибнет хлеб. Хотя пшеница была редкой, низкорослой, ее все равно скосили на свал, стебли провалились на землю, зерно портится.

На соседнем поле показался комбайн. На его мостике рядом с комбайнером стоял Быстров. Увидев Павлова, он соскочил на землю.

– Почему такие низкорослые хлеба косите на свал?

– Так здесь все почти низкорослые.

– Значит, и мизерный урожай, выращенный с вашей помощью, вы решили доконать?

– Не понимаю. Установка – косить только на свал!

– А вы понимаете, что на соседнем поле хлеб уже загублен?

– Так ненастье же. Все газеты пишут о плохой погоде, стихийное бедствие…

«Вот кто губит урожай, хотя сам этого не понимает», – с горечью думает Павлов и шагает к остановившемуся комбайну.

– Ну как, Виктор Павлович?

– Я бы сказал, худо, Андрей Михайлович, – мрачно ответил комбайнер. – Для сводки работаем, не для дела. Раз уж вырастили такой неказистый хлебушко, надо его сразу и молотить. А то шумят: уберем прогрессивным способом! Только думается, что прогрессивный способ тогда хорош, когда с умом применяется. На хорошем хлебе и раздельная хорошо получается. Глядел я вчера в Березовском – радоваться только. А на наш хлебушко пока только старый способ и подходит… Вы на том поле видели? Провалился на землю, теперь его и граблями не выцарапать, и комбайном не взять… А потом, Андрей Михайлович, придумал же кто-то: комбайном косить на свал, – он развел руками и удивленно пожал плечами. – Вы только посчитайте, что получается! У меня комбайн на тяге гусеничного трактора, как и у других. Значит, два мощнейших мотора заняты детской работой… Вон на том поле жатку таскает «Беларусь» и больше моего скашивает. У меня сто лошадиных сил валок укладывают, а у него двадцать пять управляются.

– Твое мнение, Петр Петрович? – спросил Павлов.

– Раздельную уборку не я придумал, и комбайнами косить не моя установка. Жаток мало, потому и косим так…

– А правильно делаем? По-государственному?

Быстров промолчал. Павлов посоветовал низкорослую пшеницу убирать, как выразился комбайнер, «по старому способу».

В тот же день Павлов встретился с Григорьевым.

– Центнеров по четырнадцать возьмем! – радовался он. – Но все же я только теперь понял, Андрей Михайлович, что земля сторицей платит. Возьмите нынешний год. Мы все на своих полях делали так, как и у Соколова. Ну буквально все! А он центнеров двадцать возьмет! Земля у него не запущена, а нашу, как наш агроном говорит, надо в чувство приводить правильными севооборотами.

С каждым днем нарастал темп уборочных работ. Но во время ненастья сорван график по сдаче хлеба. И в Дронкино появился Кролевец.

Павлов знал, что в области о Кролевце отзывались так: этот любую кампанию провернет! И действительно: куда поедет Кролевец, оттуда вскоре поступают сводки об успехах. Правда, поговаривали о своеобразных приемах Кролевца по «организации» рапортов.

Приехав в Дронкинский район, Кролевец дал Павлову задание: в течение двух суток оформить в сдачу все намолоченное зерно.

Такое требование не могло не вызвать удивления, хотя принципиально оно исходило, казалось бы, из здравого расчета. На радиосовещании Смирнов сказал примерно так: чтобы выполнить задание по сдаче хлеба в очередной пятидневке, достаточно подготовить к сдаче лишь то зерно, которое уже намолочено и лежит на токах. Но в толковании Кролевца все это было искажено до неузнаваемости. Первое столкновение имело место у Несгибаемого. Изучив совхозную сводку, Кролевец требует:

– Надо оформить еще четыре тысячи тонн.

– И семена оформить? – удивился Несгибаемый.

– Последующим намолотом перекроешь.

– Нет, товарищ Кролевец, семена я оформлять не буду!

– Ты что, умнее всех хочешь быть?

Кролевец уехал, установив Несгибаемому задание: в течение двух дней сдать государству четыре тысячи тонн.

В колхозе «Труд» на защиту семян стал агроном Шувалов. Он не знал Кролевца и заявил решительно:

– Знаете, товарищ уполномоченный… Наш колхоз каждый год без своих семян оставляли, но нынче без семян не останемся.

Григорьев поддержал агронома.

К Соколову Кролевец даже не поехал. Но, уезжая в Тавровский район, он сказал Павлову, что план хлебосдачи надо завершить в течение пяти дней.

Павлов позвонил Смирнову. Тот ответил так:

– Прими, товарищ Павлов, решительные меры к усилению сдачи.

Павлов начал принимать меры. Он держался той точки зрения, что отрыв руководителей в разгар работы всегда отражается на деле. В эту страду к вызову людей райком прибегал лишь в крайних случаях. Сейчас возникла такая крайняя необходимость. На вечер вызваны все председатели колхозов, директора совхозов и МТС, актив райцентра. Обсуждался один вопрос: усиление темпов хлебосдачи. На токах скопилось много зерна, его почти хватало на завершение плана, значит необходимо все товарное зерно довести до сдаточных кондиций и оформить его в сдачу на глубинке.

Павлов услышал много разумных советов. Особенно дельным было выступление заместителя Соколова Дмитриева. Он заявил, что их колхоз за шесть дней просушит и отсортирует все зерно, скопившееся на центральном току. Но на току второй бригады, где сушилок нет, приняты меры другого порядка: там зерно в ночное время сортируют с помощью комбайнов – два комбайна за ночь успевают очистить столько, сколько намолачивают за день десять комбайнов. А если зерно своевременно очищается от сора и зелени, оно меньше подвергается самосогреванию. Поэтому за новшество ухватились все. Это же был выход из трудного положения.

Григорьев обратил внимание на лучшее использование зерносушилок на местном хлебоприемном пункте.

Теперь Павлов имел полную ясность с делами по каждому хозяйству. Были установлены суточные задания на каждую зерносушилку. Колхозам, не имеющим своих сушилок, выделен дополнительный автотранспорт, чтобы усилить вывозку влажного зерна на склады «Заготзерно». А чтобы обеспечить круглосуточную работу всех сушилок и сортировок на пункте, туда направили сто человек из числа рабочих и служащих райцентра.

И уже на другой день, побывав в нескольких хозяйствах, Павлов видел плоды ночного совещания. Заработали бездействовавшие до этого сушилки, ночью на токах появились комбайны, и они действительно хорошо работали и как сортировки.

Через три дня Кролевец появился в Дронкино и сказал Павлову, что район может завершить план хлебосдачи за одни сутки, если оформит в сдачу намолоченное зерно.

Павлов имел другие расчеты. Если обмолот и подработка зерна пойдут так, как в последние дни, то через пять дней план по сдаче хлеба будет выполнен.

– Твой расчет никому не нужен! – заявил Кролевец. – Зерна хватает, все равно сверх плана будешь сдавать, а так… другие районы вперед отрапортуют, хотя хлеба у них меньше, чем у тебя.

– Разве наша главная задача в том, чтобы быстрее получить квитанцию и отчитаться? – спросил Павлов.

– Демагогия! – рассердился почему-то Кролевец. – За сутки выполним!

И что странно: Кролевец сдержал слово. Он забрал с собою директора «Заготзерно» и лаборанта, за несколько часов объехал все совхозы района, заставил директоров оформить в сдачу все зерно, засыпанное на фураж скоту. Квитанции на сдачу оформлялись сразу, на месте.

И на другой день областная газета сообщила: Дронкинский район выполнил план сдачи хлеба. В передовой статье упоминалось и о секретаре райкома Павлове, сумевшем возглавить соревнование на хлебосдаче.

Кролевец уехал в Тавровский район «организовывать» рапорт. Но в тот же день к Павлову приехал Балыков и заявил, что Кролевец заставил его оформить в сдачу все фуражное зерно по бункерному весу.

– Но после сортировки и сушки чистого зерна остается меньше процентов на пятнадцать, – объяснял Балыков. – А это значит, что у нас не хватит тонн пятисот зерна, чтобы рассчитаться по оформленной квитанции.

После некоторого раздумья Павлов отправил письмо в обком. Оно начиналось словами: «Считаю долгом коммуниста доложить о неправильных действиях товарища Кролевца…»

Дронкинский район значительно перевыполнил план хлебосдачи, в закрома государства сдано свыше девяти миллионов пудов зерна. А лицо Несгибаемого хмуро, голос сердитый.

– Скот свой без концентратов оставили, – бросает он. – Помог нам товарищ Кролевец, а вы смирились…

– Ну что ж, – тихо проговорил Павлов. – Будем считать, что в этом конкретном деле допустили ошибку… Но ведь во всех совхозах так.

– Нет, не во всех! – решительно возразил Несгибаемый. – Это только в нашем районе да еще в двух-трех, где товарищ Кролевец прогулялся…

– Давай-ка, Михаил Андреевич, больше думать о резервах повышения урожайности, тогда все эти вопросы о фураже сами по себе отпадут…

– Резервов много, Андрей Михайлович. Вот тебе резерв: урожай в районе по отдельным хозяйствам даже в нынешнем благоприятном году колебался от шести и до…

– До двадцати… – подсказал Павлов.

– Вот видите! В совхозе «Восток» Балыкову разве нельзя было собрать столько, сколько и у нас – по семнадцати? Можно! И еще резерв – целину беречь!

Несгибаемый встал, подошел ближе к Павлову. Он заговорил о том, что надо на бывшей целине быстрее вводить правильные севообороты, напомнил, что весной имели уже место пыльные бури, а это страшное зло, если не принять срочных мер, может унести весь плодородный слой почвы, земля родить перестанет.

Павлову вспомнилось, что в сельхозинституте профессор Романов говорил примерно то же самое: с распашкой целины поглощение солнечных лучей почвой стало более сильным, а это отразилось на водном режиме, усилилось испарение влаги. Романов считает, что нужно быстрее вводить севообороты, полезащитное лесоразведение, внедрять посевы многолетних трав из числа тех, которые хорошо растут и в степных условиях.

9

В записной книжке Павлова в эту зиму появилось много новых записей. Вот некоторые из них:

«Почему же, спрашивается, мы в условиях социалистической системы хозяйства, при наличии колоссальных технических возможностей не можем сделать так, чтобы опыт передовых хозяйств был перенесен и применялся во всех колхозах и совхозах. Никаких объективных причин здесь нет. Все зависит только от уровня руководства…»

Это запись из обращения ЦК КПСС и Совета Министров СССР к труженикам сельского хозяйства.

Павлов делал подобные выписки не из любви к цитатничеству. Выписанные собственной рукой, эти «узловые моменты» лучше врезывались в память. Даже беглый просмотр записей в книжке всегда давал толчок мыслям, действиям. Перечитывая свои записи, Павлов всякий раз как бы примерял их к работе райкома. Отрадно, что их партийная организация правильно нацелилась на решение главных задач. Значит, прав был он, когда сам занялся изучением опыта колхоза «Сибиряк», значит, правы делегаты партийной конференции, когда обратили внимание райкома на опыт Соколова.

Утром Павлов поехал в Березовский совхоз.

Несгибаемый оказался в конторе: просматривал окончательный вариант промфинплана.

– Ну, Михаил Андреевич, претензий теперь не имеешь? – улыбнулся Павлов. – Сам планы составляешь.

Павлову и самому приятно вспомнить, что в области их план посевных площадей на этот год оставлен без изменений – ни единой поправки! Начальник управления сельского хозяйства сказал Павлову, что Кролевец посоветовал никаких изменений в план Дронкинского района не вносить, потому что Павлов к «самому» вхож.

Зазвонил телефон. Несгибаемый поднял трубку, бросил:

– Иду… С Андреем Михайловичем. – И пригласил Павлова завтракать.

Павлову давно хотелось посмотреть, как устроился Несгибаемый. Последнее время он часто думал о нем. Он чувствовал в Несгибаемом человека сильной воли, умного. Сколько дельных предложений вносит он всякий раз на совещаниях, заседаниях бюро, просто в беседах. И все обоснованно, продуманно, веско.

Несгибаемый занимал квартиру из трех комнат в сборнощитовом доме. В столовую, где Павлов сидел на диване, доносились из соседней комнаты звуки, напоминающие расточку металла.

– Это наш механизатор, – пояснил Несгибаемый.

Там жил его сын Андрей. Учился он в районном центре, а сейчас каникулы. В его комнате небольшой столик, к нему привинчены тиски. На столе – инструменты.

Павлов вспомнил о своем сыне, тоже Андрее. Он учится в девятом классе. Жена досадовала, что парень сдружился с не совсем хорошей компанией. А Павлову нет времени заняться сыном, да и на жену надеялся. Она сама учительница. И сейчас у него мелькнула мысль отправить своего Андрея на все лето сюда, пусть поработает вместе с сыном Михаила Андреевича.

Несгибаемый сказал просто:

– Отдадим сыновей в обучение хорошему комбайнеру!

За завтраком разговор зашел о стиле руководства.

– Уж очень много мы говорим о совершенствовании стиля руководства, – начал Несгибаемый. – За этими разговорами часто не замечаем, что стиль-то ошаблонивается. По каждому поводу нам, как маленьким детям, спешат напомнить: товарищи, не забудьте – не за горами посевная, надо ремонтировать сеялки и тракторы. Или: скоро сенокос, не забывайте. А сами директивы? Как писали двадцать лет назад, так многие бумаги и теперь пишутся. Правда, в последние годы модно стало писать такие слова: примите дополнительные меры! А вот подсказать эти дополнительные меры не в каждой бумаге решаются.

– Что ж, бумаг не писать совсем?

– Вообще и сократить их надо, а главное, писать их как-то почеловечней, с душой. А то читаешь иную директиву и чувствуешь, что писалась она только «для порядка» – должен какой-то отдел по своей линии дать указание, вот и пишет.

Несгибаемый заговорил вдруг тепло, взволнованно:

– Никогда в жизни не забыть мне, Андрей Михайлович, одного письма… Было это в годы войны. Трудно было работать, кое в чем отставал тогда наш совхоз… И вот, знаете, приходит мне письмо, именное. Официальный бланк Наркомата совхозов, а текст чернилами написан – случай небывалый. Глянул на подпись: Лобанов! Наш нарком!.. Сам написал, от руки… А как написал! До сих пор помню… «Я внимательно ознакомился, по сводкам правда, с положением дел в вашем совхозе, беседовал с товарищем, побывавшим у вас в хозяйстве, и мне хотелось обратить ваше внимание на такие обстоятельства…» Понимаете: обратить внимание! При тех недостатках нынче управление прислало бы письмо, которое наверняка начиналось бы так: «Отмечаю вашу полнейшую бездеятельность…» – или что-то в таком роде. А нарком понимал, что и нам трудно. И вот он «обратил внимание», а это сильней действует, чем любая ругань. «Обращаю внимание…» – еще раз произнес Несгибаемый. – Помню, собрал я своих помощников, каждому дал письмо прочесть. А в письме, между прочим, говорилось, чтобы я посоветовался со своими зоотехниками, с доярками и попробовал бы искать резервы для улучшения дела. А потом концовка, Андрей Михайлович… «Если найдете пути к устранению замеченных недостатков, сообщите, пожалуйста. А также, если трудности не преодолимы своими силами, напишите мне. Правда, учтите, что мы, к сожалению, большими резервами не располагаем». Вот образец, Андрей Михайлович. Тогда, помню, у нас такое началось! За право сообщить наркому, что есть у нас порох в пороховницах! И мы нашли этот порох и месяца через два или три послали ответ. Поправилось у нас и с молоком, и с другими делами.

– А помощи попросили?

– Попросили, – улыбнулся почему-то Несгибаемый. – Правда, эта просьба не имела отношения к нашим недостаткам в животноводстве. Мы просили выделить нам один грузовичок, хотя бы из старых.

– И выделил?

– Новую полуторку дали!

– Министр не может каждому директору личные письма слать, – заметил Павлов.

Но Несгибаемый возразил:

– Каждому и не надо. А вот в трудные минуты… Да что министр! – махнул он рукой. – Пусть бы начальник отдела написал душевное… Но не было этого… И еще, Андрей Михайлович… Когда отстаем, ругать нас нужно. Может, деликатно, как нарком сделал, может, строго – кто как научился. А вот если иной раз в трудных условиях дело хорошо сделано – понимаете? – ведь за это надо бы поощрить. Не премией – нет. Премии заранее оговорены. А теплым словом. Почему, скажем, не написать записочку: вот, мол, Михаил Андреевич, ваш коллектив неплохо поработал в таком-то квартале. Мне, мол, приятно было узнать об успехах вашего коллектива, о том, что ваш совхоз вышел, наконец, из прорыва. Ну, а затем можно добавить: так держать! Или что-то в этом роде, но по-человечески, по-товарищески. Чтобы ты чувствовал, что за твоей работой следят, переживают вместе с тобой неудачи, радуются удачам. У нас часто боятся похвалить: испортишь, мол, похвалой, зазнается товарищ… Глупо это, несерьезно. Принцип оплаты у нас – по труду. Скажем, тракториста не боимся испортить высоким заработком, а руководителя боимся испортить теплым словом…

– Хорошо, Михаил Андреевич… А вот ты своим управляющим писал письма? Такие, как тебе нарком прислал?

Несгибаемый рассмеялся:

– Грешен, не писал… Видать, воспитание сказывается… – Потом заговорил серьезней: – Писем не писал: почти каждый день видимся… А вот поощрить за хорошее дело – это применял. И сам убедился: очень полезно. А главное, очень оно нужно – слово одобрения. Управляющие наши работают много, отдыхают мало. Тут только теплое слово и компенсирует недостаток времени для отдыха…

Павлов уезжал от Несгибаемого с множеством новых мыслей, навеянных беседой с ним. И на этот раз он более решительно сказал себе: «Несгибаемый – вот тип современного руководителя!»

10

Вечером в районном клубе председатель облисполкома вручал правительственные награды.

Орден Ленина вручен Несгибаемому, затем Павлову. И вот на сцене Иван Иванович Соколов. Он как-то нерешительно протягивает свою большую руку, лишь тремя пальцами попадает на теплую ладонь поданной ему руки. Предоблисполкома сам прицепляет к темно-синей гимнастерке Соколова орден Ленина, еще раз пожимает ему руку. Иван Иванович поворачивается лицом к залу, хочет что-то сказать. Зал заметно притихает.

Однако, подумав немного, Иван Иванович низко поклонился людям в зале и произнес лишь два слова:

– Спасибо, товарищи!

В перерыве возбужденные люди поздравляют друг друга, желают новых успехов в труде.

К Соколову, оттесненному оживленной толпой в угол фойе, пробралась Вихрова. На лацкане ее жакета орден Трудового Красного Знамени.

– Иван Иванович!.. Дорогой Иван Иванович! Спасибо вам! – В порыве нахлынувших чувств она целует Соколова в щеку. – Спасибо вам, – уже тише произносит она.

– Говори спасибо Советской власти, а мне чего…

– Первое спасибо всегда учителю! – восклицает Зина.

– Вот-вот, понимаешь… А кто нас всех учит?

Сюда же в угол пробился и Савелий Петрович с орденом «Знак Почета» на груди. Он тянул за руку Григорьева.

– Получил орден Трудового Знамени, теперь увиливает… А еще сосед! В русском, скажу я вам, обычае вспрыснуть радость! Не кажинный год ордена дают!

Павлов переводит взгляд на других. Вот Шувалов, агроном из «Труда». Возбужден, радостен. Награжден «Знаком Почета». Вообще к Шувалову удивительно быстро вернулась решительность суждений, смелость. Когда на совещании подводились итоги года, он попросил слова одним из первых и очень дельно говорил о путях освоения севооборотов в своем колхозе. «Этот обрел крылья», – думает Павлов, и ему самому приятно от сознания этого. Ведь и он помог Шувалову… Ему вспомнился утренний разговор с Несгибаемым. Разве вот то, что происходит сейчас, – не теплое поощрение заслуг? Не заменяет это теплых писем? Он отыскал Несгибаемого, сказал ему:

– Вот и поощрение за хорошую работу.

– Я понял, Андрей Михайлович… Тут самые передовые. А сколько тысяч средних, без которых не свершишь большого, общего дела? И те, средние, теперь особенно нуждаются в теплом слове…

И вот что-то похожее на это произошло после перерыва, когда продолжалось вручение орденов и медалей.

Медаль «За доблестный труд» вручалась колхознице из артели «Труд» Петровой. Получив награду, она повернулась лицом к залу. Все притихли.

– Большое спасибо, товарищи, за награду… Правительству нашему спасибо! Только я, товарищи мужики, хотела и другое сказать…

– Почему мужики? А женщины! – кричат из зала.

– А я к мужикам! Неудовольствие хочу высказать, вот что! – сразу сердито заговорила Петрова. – А неудовольствие мое вот какое… Поглядишь летом на поля – все бабы и бабы. На прицепе – бабы, на токах только они и есть, на огороде общем – опять бабы, на ферме – там сплошь женщины. А поглядите теперь сюда вот, – она развела руками, – все ордена мужикам! За орденами-то, почитай, только мужики приехали!

В зале смех, затем бурные аплодисменты.

Павлов чувствует, что лицо его стало пунцовым. «Как же сами мы этого не заметили? Из трех сотен награжденных только одиннадцать женщин…»

Прощаясь с Павловым, председатель облисполкома усмехнулся:

– А здорово эта женщина, а? Здорово!

Павлов глядел на председателя и не мог понять: то ли сам инцидент ему понравился, то ли он все же почувствовал, сколь тягостен упрек и ему, и Павлову, и другим товарищам, брошенный колхозницей.

Сам же он чувствовал себя плохо. Торжественный вечер для Павлова был испорчен. Масла в огонь подлил Быстров. Подойдя к Павлову, не без ехидства сказал:

– Рядовая, а разобралась в наших ошибках…

Павлов наблюдал за Быстровым. Всем своим поведением тот выражает свое неудовольствие. Но какая разница в негодовании Быстрова и рядовой колхозницы Петровой. И Павлов бросил с несвойственной ему резкостью:

– Она-то разобралась, вот мы с тобой – не совсем!

– Самокритика, говорят, – вещь полезная, – усмехнулся Быстров и отошел в сторону.

Совсем по-другому реагировал Несгибаемый.

– Вот как, Андрей Михайлович, – сказал он. – Колхозница разобралась в вопросе. Люди в деревне не те стали.