Текст книги "Глубокая борозда"

3

Апрельское солнце пригревало хорошо! Но и оно не в состоянии быстро согнать с полей снега: только на возвышенных местах виднелись проталины.

– Значит, Андрей Михайлович, сначала в Ясную Поляну? – уточняет Петрович.

– Да, в Ясную, к Варваре Петровне. Не забыл ее?

– Еще бы! – усмехнулся Петрович. – В прошлый раз она давала нам перцу!

Вот и свернули с асфальта, вот и Ясная Поляна завиднелась лесом антенн.

– А тогда было вроде бы пять или шесть антенн, – заметил Петрович.

Машина остановилась у дома Варвары Петровны, и хозяйка мигом оказалась рядом.

– Андрей Михайлович, дорогой ты наш! – нараспев заговорила она. – Как чуяло мое сердечко: вот-вот заедет Андрей Михайлович! – она сильно сжала его узкую руку в своих шершавых ладонях. – Вот спасибочко-то! Вот хорошо-то!

Павлов заметил, что Варвара Петровна навеселе: глаза блестят, язык немножко заплетается, лицо раскраснелось.

– А я только от сынка приехала, в гостях была… У меня же выходной сегодня, Андрей Михайлович! Да пошли скорее в хату, – торопила она.

– А председатель на месте? – спросил Павлов.

– Где же ему быть? – пожала плечами Варвара. – Ох, и тяжелый день этот понедельник, – покрутила она головой. – Гуляем шибко, Андрей Михайлович, одного воскресенья в неделю никак не хватает, ей-богу, не хватает. – Она рассмеялась. – Председателю по понедельникам приходится бегать, высунув язык на плечо…

Павлов попросил Петровича разыскать председателя.

В избе Варвары Павлов сразу увидел новинку – телевизор с большим экраном.

– Значит, с покупкой!

– Второй год уже… Да все больше ребята мои: купи да купи, мама, когда приедем, чтобы вроде не забыли про городскую жизнь, – снова весело смеется Варвара. Она приняла от Павлова его пальто, пристроила на вешалку. – Так вы к телевизору в комнату и проходите, Андрей Михайлович. Идите-идите, а я тут мигом…

Павлов начал отказываться от еды, сказал, что заехал на полчасика о деле поговорить, но Варвара заявила решительно:

– Нет уж, Андрей Михайлович, так не пойдет! В кои-то веки заглянет наш главный руководитель, и так сразу его отпустить? Нет, не обижайте меня, Андрей Михайлович…

Павлов огляделся. Тесно в этой половине от мебели и вещей. «Надо расширять крестьянские хаты», – подумал он и вышел на кухню. Варвара вылезла из подпола, выставив на пол посудины и свертки. Павлов спросил про ребят:

– Все пристроены, Андрей Михайлович… Старший, Ваня, вы его знаете, – на центральной. Механизатор он хороший, и бабенка ему попалась подходящая – учителка, уж второй раз меня в бабушки произвели, вот и ездила внучатков посмотреть. Сама я на пенсии, но работаю. Дочка Лизавета – в городе на швейной фабрике. И сын на завод пойдет.

Еще в прошлый приезд Павлов узнал, что Варвара настроила младших детей уезжать в город. И он чувствовал в этом не ее вину, а больше свою: не удержали на селе детей отличной работницы. «Ну, пусть, – думает Павлов, – не остались они на ферме, как их мать, но на зоотехника или агронома могли учиться?» Досадно Павлову…

А Варвара тем временем сняла со стола в комнате клеенку, постелила скатерть, торопливо расставила закуски.

– Петрович вернется, колбаски принесет, – сказал Павлов.

– Да вот она – колбаска, – откликнулась Варвара из кухни, неся блюдце с нарезанной колбасой.

– Что, в колхозе колбасу продают? – удивился Павлов.

– Нет, это из города. Вчера Лизавета привезла.

И тут Павлов увидел, что стол накрыт не так, как в тот приезд. Тогда было свиное сало, холодец, яйца, капуста. Правда, и теперь огурцы с капустой на тарелку положены, но появились чисто городские закуски: колбаса, сыр, шпроты…

– По-городскому зажили, Андрей Михайлович! – воскликнула Варвара, подставляя стулья к столу. – Присаживайтесь, гостенечек наш дорогой! – пригласила она. – А выпивка у нас деревенская… Уцелела в шкафу поллитровочка, сама удивляюсь! А чего не пить? Мне ведь только пенсии платят чуть не семьдесят рублей, да и заработок весь отдают.

– Вы по-прежнему дояркой работаете?

– Не, Андрей Михайлович, я теперь… – Варвара неожиданно весело рассмеялась. – Я теперь, как тут по телевизору говорили, вроде как тренером работаю.

– Это как? – не понял Павлов.

– Ну, как у футболистов… Бегает, пока помоложе, по мячику бьет, а отбегается, его тренером – молодых обучать. Вот и я доярок тренирую теперь, вроде как помощник зоотехника, а когда беда какая – за подменную доярку. Называюсь я инструктором по машинной дойке. Да в общем, Андрей Михайлович, работа не ахти как выматывает, не то что бывало… Вот и лень пришла. Ей-богу, лени много… За своей коровой и то неохота ухаживать, продала я свою корову, Андрей Михайлович, вот телевизор купила, – кивнула она в угол. – С соседкой Матреной так постановили, обе сразу. Молочко, брат, покупаем у других, зажили как барыни…

Этот хмельной лепет Варвары Петровны не очень радует Павлова. Не на такой разговор рассчитывал он, собираясь взглянуть на свой «барометр». Ему трудно понять, почему Варвара отказалась от коровы. Работать при двухсменке стало легче, об этом она сама говорила, дети повседневной заботы не требуют. А корова все же доход приносит…

– Дался вам, Андрей Михайлович, этот самый доход, – отмахнулась Варвара. – Кажись, и в тот раз вы все про доход больше говорили. Ну, хорошо это, Андрей Михайлович, от коровы доход – я не понимаю, что ли? – Она глядит своими большими серыми глазами на Павлова. И вдруг выкрикивает: – Жить-то повольготней захотелось, Андрей Михайлович. Всю же жизнь в тяжелой работе, а года уходят, когда и пожить повольней-то? Мне уже пятьдесят семь годов… Недавно от нас уехал в райцентр лучший комбайнер, всегда был впереди всех, хоть на тракторе, хоть на комбайне, да вы его, наверное, помните, Андрей Михайлович, – Каширин… Василий Каширин. Помните?

Павлов хорошо помнит Каширина: ему тоже вручал орден.

– Уехал… Сам секретарь райкома уговаривал остаться, чего только не обещал! Василий-то с этим отъездом много терял… Ему за выслугу лет каждый год начисляли, никак рублей по четыреста, а он в райцентре на движок работать-то настроился, а там не платят за выслугу. А Василий зарядил одно: «Дайте мне пожить по-человечески». Вот так и сказал, сама слыхала, Андрей Михайлович… Он говорит, как после войны пришел, так и не выпрягался из работы, все время надо было спешить: когда посевная – до солнца вставать, когда уборочная – тут и говорить нечего, чуть свет выходи, работай до большой росы… И зимой не успеваем с ремонтом машин, работать приходилось, не считаясь со временем. А ведь и верно, Андрей Михайлович, у нас в деревне все так – не считаясь со временем! Да вы и сами знаете, если не забыли… Помните, уполномоченным были, у меня первый раз квартировали, – улыбнулась Варвара. – До солнца разбужу вас, как сама на ферму соберусь, а вы соскочите с кровати и сразу: «А трактора работают?» Тоже боялись опоздать к началу-то… Так вот Василий и сказал: дайте под конец жизни пожить нормально. Чтобы к каким там часам пришел и знаешь точно, когда уйдешь, и в остальном времени сам себе хозяин. Вот так и сказал! Никакие, говорит, большие заработки мне теперь не нужны. И они с женой коровы лишились – хлопот много, а в райцентре особенно…

Примолкла Варвара. Задумался и Павлов.

– Чего пригорюнились-то, Андрей Михайлович, – вдруг оживилась Варвара. – Нагнала я вам тоски, а вы не слушайте меня, старую! Это я под горячую руку. Конечно, правду я вам сказала, чистую правду! Только другой раз и сама думаю: чего это с тобой, Варварушка, приключилось? Сколько годков ждала зажиточной жизни, а дождалась – и вроде скучно… Я еще в прошлом году собралась на пенсию, да пришел Орлов, наш председатель, усовестил, и опять вот работаю… И Матрену уговаривала. Погодки мы с ней, дружим, телевизор-то напополам купили, только у меня поставили, ко мне каждый вечер приходит, сидим, смотрим: везде у нас живут-то уж дюже складно! Все, чего надо, есть, а веселья сколько! Смотрим-смотрим да с расстройства по рюмочке пропустим, – рассмеялась Варвара и сразу спохватилась: – А мы тут засохли совсем! – Долила стопки. – Давайте, Андрей Михайлович, за хорошее за все…

Павлов решил до конца выяснить, почему Варвара продала свою корову. Она вытерла рукой губы, вздохнула:

– Я и раньше говорила вам, Андрей Михайлович, трудно управляться с коровой-то… Главное, корму где добыть? Кажинный год летом и осенью побираешься: там вырешат покосить маленько, там соломки выпросишь, там ребятишек ночью пошлешь к силосной яме – украдут маленько… Это я как на духу говорю, Андрей Михайлович. И вот набегаешься, намучаешься и каждый раз зарок себе даешь: последний год держу, ну ее к дьяволу! А чем ребятишек кормить? И другой год мучаешься, и третий… А теперь все – дети выросли. Как барыня живу. У нас тут учительница корову держит, так у нее литру молока покупаю. Двадцать копеек в день, зато никакой тебе заботушки ни летом, ни зимой.

– А все же какая-нибудь скотина осталась?

– Не… Без коровы-то и поросенка трудно выкормить. Пять куриц да петух – вот и вся моя скотина, – рассмеялась Варвара. – Куры-то яички уже несут вовсю, три-четыре каждый день, на еду хватает, и для ребят припасаю… Может, яичек сварить, Андрей Михайлович?

Павлов отказался.

– Тогда колбаской-то закусывай, да вот сыр, – пододвинула она тарелки к Павлову.

Павлову не до еды. Ему понятны доводы Варвары. Но тогда почему в Березовском совхозе так много коров в личной собственности? Ему хочется уехать поскорее, он уже сожалеет: зачем послал за Орловым? Ситуация-то ясная, Варвара мастерски разъяснила все. Он спросил про жизнь колхозников.

– Живут теперь хорошо, Андрей Михайлович, – просто ответила Варвара. – При плохой жизни от коров не отказывались бы… Чуть не у всех телевизоры. Только, Андрей Михайлович, не так дружно как-то стали мы жить, разбрелись: кажинный в свою хату, к телевизору, будто сурки. Как какое собрание объявят, не шибко идут. Бывало чуть скажут – собрание! – бежишь, опоздать боишься: вдруг чего интересного пропустишь. Теперь трудно стало собирать… Как хуторяне стали. Еще когда мало телевизоров было, так в те избы, где есть, наберется народу, все же как-то повеселее: пошутишь, посмеешься, а теперь кажинный по-своему…

Приехал Орлов.

Павлов рассеянно слушал сообщение Орлова о производственных делах. Уловил, правда, что к севу колхоз в общем готов, недостает лишь запасных деталей на два трактора. Спросил про животноводство.

– Животноводство? – сверкнув карими глазами, заспешил Орлов. – План по сдаче молока выполнили, квартальный имею в виду, и по мясу тоже…

– А прибавка против прошлого года большая?

– Прибавки почти нет, – сокрушенно покрутил головой Орлов.

– А сколько колхозников лишились коров в том году? – все больше нервничая, спросил Павлов.

– Да, пожалуй, семей полсотни за весь-то год…

– И как вы на это смотрите?

– Подальше от хлопот, Андрей Михайлович! С этими индивидуалами возни столько, что… Тому дай участок, у того не хватило сена на зиму, тому отходов выпиши, – сплошное мученье.

– Значит, доволен, что колхозники остаются без коров?

По тону, каким были произнесены эти слова, Орлов, как видно, догадался о настроении Павлова, замялся, но все же ответил в том же духе:

– Замучили меня индивидуалы, Андрей Михайлович… Как на всех напастись кормов? Да некоторые и поворовывают.

Павлову ясно: вот откуда все идет. И он задал последний вопрос Орлову: перекроет ли колхоз недобор молока, потерянного из-за продажи коров колхозниками?

– Это если считать весь удой? – спросил Орлов.

– В прошлом году те полсотни коров дали примерно полторы тысячи центнеров молока. В общегосударственный фонд…

– Так его сами хозяева потребляли, – усмехнулся Орлов.

– А масло или сметану они на рынок возили?

– Это было… Излишки продавали.

– Да, поди, всей семьей ели молоко и сметану, – чуть не выкрикнул Павлов, и Орлов сразу как-то съежился.

– Установки на поддержку индивидуалов не было же.

– Значит, колхоз эти полторы тысячи не перекроет? А кто же за вас будет прибавлять? Теперь и колхозников будем кормить продуктами из города? Вот и Варвара Петровна уже на городскую пищу переходит, – кивнул Павлов на закуску. – Вы считаете это правильным?

Орлов молчал. На висках показались капли пота.

Молчание нарушила Варвара.

– А ведь и верно… Из города продукты в деревню приходится возить. Бывало, наши колхозники то и дело выпрашивали у бригадира лошаденку, чтобы на рынок чего отвезти продать, а теперь никто не ездит. Задумает если овечку или кабана резать, к нему набегут свои же деревенские: тот килограмм, другой два – и разберут.

Павлов все же переборол себя, попытался спокойно объяснить Орлову, что невмешательство в это дело может привести к весьма нежелательным последствиям, что надо изыскивать корма и для скота колхозников, потому что вся произведенная продукция в конечном счете попадает на общий стол советских людей, и она сейчас пока что очень нужна.

– Тогда и в планах надо предусматривать частный скот, – заговорил Орлов после некоторого раздумья.

– Может быть, и так. Даже обязательно так! – поправился Павлов. – Надо понять, что не чужой нам этот скот. А разве в создании кадров деревни этот скот не играет роли?

– Играет… Я понимаю это, Андрей Михайлович.

Павлов поднялся. Варвара спохватилась:

– Как же, Андрей Михайлович, а чаек?

Прощанье на этот раз было тягостным.

– Чем-то обидела я вас, Андрей Михайлович, а вот чем – не могу в толк взять, – завсхлипывала Варвара. – Уж простите, если чего не так…

Павлов холодно простился. И потом всю дорогу до Березовского совхоза корил себя за это. Ведь Варвара честно рассказала ему о некоторых явлениях в жизни деревни, и он обязан поблагодарить ее… И вот теперь решил: надо извиниться перед Варварой Петровной.

4

Григорьев, как всегда, подтянут, одет опрятно.

– А мы ждем, ждем – нет начальства! – улыбаясь, говорил он, провожая Павлова в свой просторный кабинет.

Павлов давно уже уважительно относится к Григорьеву прежде всего за его постоянное стремление к новому, передовому. Григорьев исколесил страну в поисках новинок, и теперь Березовский совхоз для многих стал образцом в механизации производства.

– С чего начинать? – осведомился Григорьев, усаживаясь за стол.

Павлов напомнил о вчерашнем поручении.

– Мы тут подготовили, что вы просили, – начал Григорьев, забирая со стола расчеты. Однако начал не с цифр. – Мы, Андрей Михайлович, на это дело смотрим вот с каких позиций… Есть, на наш взгляд, крестьяне оседлые, есть неоседлые. Кто обзавелся своим домом, завел корову, поросенка, овечек, птицу – этот уже оседлый крестьянин. А живет человек на селе без всего этого – он вроде как кандидат в крестьяне, в любой момент может оставить крестьянское дело. Понимаете? Вот этим мы тут и руководствовались, – закончил свое вступление Григорьев. – Вы же, наверное, помните, как нам однажды досталось? Вы и приезжали разбираться насчет моих выговоров…

Павлов помнит ту встречу. Тогда он был секретарем по сельскому хозяйству и приезжал в совхоз по поручению первого. Григорьеву объявили выговор за то, что отказался выполнить директиву района о ликвидации скота в личной собственности рабочих. После второго выговора встал вопрос о доверии директору. Павлов тогда еще понял правоту Григорьева в этом вопросе, свое мнение доложил и на бюро, настаивал на снятии выговоров. Но тогда его предложение не прошло. Григорьеву объявили третий выговор.

А тут и горячка насчет индивидуального скота прошла, и Григорьев остался на месте.

– За последние три года наши рабочие увеличили поголовье коров, как я уже докладывал, почти в полтора раза, – начал Григорьев. А затем он назвал такие цифры, что Павлов не удержался, забрал у него расчеты.

Оказывается, кроме полутора тысяч коров, рабочие держат свыше двух тысяч овец, две с половиной тысячи свиней, сорок тысяч голов птицы…

В течение года рабочие и служащие забили на мясо три тысячи свиней, столько же овец, около тысячи голов молодняка крупного рогатого скота и свыше ста тысяч голов разной птицы…

– А сбоку две цифры особые, – комментировал Григорьев. – Эти животные не забиты, а проданы: пятьсот телят у своих рабочих купил совхоз, а четыреста голов – потребкооперация, в порядке комиссионной торговли.

И вот заключительный итог: частный сектор в «Березовском» произвел за прошлый год 45 тысяч центнеров молока, 9 тысяч центнеров мяса и свыше 10 миллионов штук яиц. Иначе говоря, к тому, что совхоз получил от своих ферм, как бы добавлено еще 60 процентов молока и мяса.

– Подспорье заметное, – резюмировал Григорьев.

«Подспорье, – мысленно повторяет Павлов. – Именно подспорье!» И думает: «А что, если бы тогда Григорьев испугался выговоров и «провернул» мероприятие по ликвидации скота в личной собственности? Сколько бы надо было выделять для снабжения людей совхоза мясных и молочных продуктов? Сами бы съедали не меньше половины того, что производит совхоз».

Павлов поинтересовался: сколько же теперь расходуется совхозной продукции внутри хозяйства?

– Совсем мало, – быстро ответил Григорьев. – Выделенный лимит мы и на треть не используем.

– А где берете корма на такое поголовье?

– В основном солома, – ответил Григорьев. – Раньше большую часть соломы сжигали на поле, а теперь все идет в дело. У нас же зерновыми засевается двадцать пять тысяч гектаров, соломы много, для своего хозяйства и половины не использовать…

Но, как выяснилось в ходе дальнейшей беседы, не только соломой кормят коров. Каждой семье, имеющей скот, разрешено накосить на территории совхоза тонну сена среди защитных полос, в перелесках. Каждой семье совхоз продает две тонны соломы.

– Но свиньи и птица солому не едят, – возразил Павлов.

– А концентраты! – воскликнул Григорьев. – У нас же пятьсот механизаторов, все они зарабатывают зерно на законных основаниях. Кроме того, мы имеем право продавать определенное количество зерна всем рабочим. Мы этим правом каждый год пользуемся в полной мере. А потом вот еще что надо иметь в виду. Когда держат свой скот, Андрей Михайлович, то и земля на приусадебном участке используется на все сто. Осенью я прошелся по огородам, и, знаете, сразу видно, где чей огород. Кто скота не держит, у того на огороде так… горох для баловства, картофеля немножко, морковь, всякая мелочь. Всегда какая-то часть земли пустует. А вот кто со скотом, у того, что называется, под самую завязку! И картофеля много и свеклы. Кое-кто в уголке и ячменя посеет. И отходы с огорода – капустный лист, ботва – все идет в дело, все перерабатывается в продукцию. А разве это плохо?

– Значит, у вас крестьяне оседлые?

– Не все еще. Но абсолютное большинство!

Этот вопрос Павлов задавал по инерции. Мысль его шла уже дальше. Березовский совхоз отказался от помощи горожан. Больше того, образовался излишек рабочей силы, Григорьев уже требует строить у них швейную фабрику, чтобы занять всех женщин. Но фабрики пока нет, так пусть домохозяйки мясо и молоко производят. Видимо, не только механизация решила здесь проблему кадров, но и эта самая оседлость.

И еще об одном подумал Павлов: а если бы скота у рабочих не было, но весь он был сохранен и поставлен на государственные фермы, то сколько людей потребовалось бы для ухода за ним? И сколько бы надо было дополнительных помещений для этого скота.

– Таких подсчетов мы не делали, – ответил Григорьев. – Но сейчас подсчитаем. – Он надавил на один из клавишей аппарата, стоящего на столе, бросил: – Зайди, пожалуйста! – И к Павлову: – Экономиста пригласил.

Вошел экономист. Григорьев объяснил ему задачу. Тот записал исходные цифры, ушел к себе.

Павлов заговорил о закреплении кадров. Он хорошо знал, что эту проблему решили здесь не какие-то отдельные меры, а целый комплекс их. Здесь прекрасный Дом культуры, спортивный зал, отличная больница, летний стадион. Зимой – хоккейные площадки, начато строительство плавательного бассейна. Все квартиры газифицированы, и теперь Григорьев занялся водопроводом. Короче говоря, здесь создано то, о чем многие сельские жители еще только мечтают. А что нового придумал неуемный Григорьев?

– На эту тему мы тут много дискуссий провели, – начал Григорьев. – На общем партийном собрании дважды обсуждали молодежную проблему, с комсомолом советовались, с учителями… Помните, мы предлагали установить должность заместителя директора по культуре? Дали нам эту должность, вот только где подобрать человека, чтобы сам был, как тут у нас говорят, и культурный и физкультурный… Без помощи города, видимо, не обойтись, таких людей надо где-то готовить, такие кадры теперь нужны больше, чем агрономы…

– Ну и что же все-таки решили после всех дискуссий?

– План мы приняли такой… – Григорьев вышел из-за стола, подошел к Павлову и, жестикулируя обеими руками, начал рассказывать.

Оказывается, здесь уже разработана пятилетка по быту и культуре. Развертывается строительство своеобразного лагеря, в который на все лето будут вывозить ребятишек. Малых – с детсадом, а школьников устроить так, чтобы отдых и физкультурные занятия сочетались у них с трудовым воспитанием: вблизи лагеря будут возделываться подходящие для ребячьих рук культуры. Руководить этой работой будут специально назначенные педагоги. В лагере создается искусственное озеро – и для купанья и для разведения рыб, которым будут заниматься сами ребята. С определенного возраста все они будут проходить курс по овладению современными машинами.

– Словом, – заключает рассказ Григорьев, – думаем организовать трудовое воспитание по-настоящему. Тут очень умные нужны наставления и наставники. И без помощи ученых-педагогов нам, конечно, не обойтись…

Рассказал Григорьев и о других наметках разрабатываемого плана. Будет расширена больница, появятся кабинеты для водных процедур и грязелечения, новое современное оборудование. Подобрано место для постройки совхозного дома отдыха – на берегу реки.

Увлеченно рассказывал Григорьев! Видно, хорошо уже выношено все это в его седой голове. Павлов с восхищением глядел на него и мысленно представлял себе все эти и лагеря, и озера, и ребятишек, познающих машины…

Вошел экономист, передал Григорьеву свои расчеты. А тот, взглянув на них, воскликнул:

– Это что же! Еще один совхоз надо создавать!

Чтобы обеспечить содержание скота, находящегося сейчас в личной собственности березовцев, по существующим нормам нагрузки, с учетом трудовых затрат на производство кормов необходимо создавать совхоз на семьсот человек рабочих и служащих. А чтобы разместить этот скот в типовых помещениях, нужно затратить более двух миллионов рублей на их строительство и оборудование…

Павлов взял бумаги у Григорьева, придвинулся к столу, сам начал прикидывать.

Расчеты были верны. «Вот это подспорье, – думает уже Павлов. – Сейчас-то все частное поголовье содержится как бы между делом. И где бы мы взяли этих дополнительных семьсот человек? И с каких строек сняли бы два миллиона рублей, материалы на скотные дворы? Выходит, эти силы и средства сэкономлены для государства: затрат никаких, а производство мяса и молока идет!»

Павлов попросил дать ему экземпляр всех подсчетов. Теперь он за поддержку тех, кто создает такое подспорье.

После беседы Григорьев предложил поехать на ферму, которая, как сказал он, полностью механизирована.

Когда проезжали усадьбу отделения совхоза, директор обратил внимание Павлова на дома.

– Многие строят новые, собственные! А некоторые, видите, пристройку делают, но большую, на две комнаты. Вообще мода у нас пошла: новый дом чтобы не меньше трех-четырех комнат. Мода хорошая! А ведь кто возводит в совхозе такой просторный дом, тот думает тут жить, верно ведь? Значит, тот тоже оседлый… Между прочим, в постройке нового дома своя корова и другая живность играют далеко не последнюю роль…

Это уже понятно Павлову.

Машина остановилась. В механизированном коровнике, куда привел Григорьев Павлова, было все не так, как в большинстве подобных помещений.

Григорьев показал Павлову, как действуют фиксаторы, транспортер по раздаче кормов. Здесь доярок освободили от самой тяжелой работы – от раздачи кормов животным, и это, пожалуй, самое важное.

Павлову сразу вспомнилось тревожное сообщение Гребенкина: в области сорок тысяч коров не закреплено за постоянными доярками. Доит их кто попало и как попало. А вот здесь можно рассчитывать на планомерное повышение продуктивности животных и производительности труда животноводов. Но вот вопрос: двор-то этот по оригинальному проекту сделан, в других хозяйствах таких нет. Павлов напомнил об этом Григорьеву, и тот ответил:

– Это общая беда, Андрей Михайлович… Мы как-то узнали, что Коршун наладил пневматическую уборку навоза в коровниках, я сам туда сбегал, посмотрел: очень здорово! У него на центральной ферме двенадцать однотипных коровников. Всей пневматикой управляет один техник! Разнотипность скотных дворов мешает комплексной механизации, тут что и говорить.

Павлов вдруг решил, что поедет сейчас к Коршуну. Давно хотелось обстоятельно поговорить с ним: ведь Коршун всю жизнь в животноводческих совхозах, знаток этого дела, у него продуктивность коров перешагнула за четыре тысячи килограммов.

Григорьев пригласил закусить, но Павлов спешил – дело-то к ночи.