Текст книги "Глубокая борозда"

Автор книги: Леонид Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 34 страниц)

2

Вернувшись с Пленума, Смирнов первым вызвал Павлова.

Округлое лицо Смирнова сурово, строгие круглые глаза сосредоточены, и никакой растерянности…

– Ну как тут, Андрей Михайлович? С семенами ясность есть?

Павлов немного растерялся. Он ждал завершения разговора, а тут добродушный тон.

– С семенами все ясно, – глухо начал Павлов. – Не хватает семидесяти тысяч тонн. Я сообщал вашему помощнику по телефону. В Москву…

– Это я знаю. Значит, других уточнений нет? – глянув на Павлова, чему-то усмехнулся. – Понадеялись мы с тобой, Андрей Михайлович, на помощников, а они… Ну ладно. Надо за работу браться обеими руками. Я добился нарядов на сто тысяч тонн семян. Нынче нам надо любыми силами перевыполнить план ярового сева. Разверстай семена по районам, еще раз все уточни.

– И так просто дали сто тысяч тонн? – удивился Павлов.

– Очень просто… – горько усмехнулся Смирнов. – Да ты присядь, чего, как солдат, вытянулся? – Когда Павлов опустился в кресло, продолжал доверительно: – В придачу к семенам мне так всыпали! Предлагали тебя вызвать, но я решил принять удар на себя. Или, может, надо было вызвать и тебя? А? – он переждал, наблюдая за выражением лица Павлова. – Ты ведь недовольство все высказывал. Смирнов, видишь ли, развернуться не дает. Так, что ли?

– Мне кажется, каждому надо отвечать за свои грехи…

– Такая возможность еще представится, – опять усмехнулся Смирнов. – И за старые, и за новые… А за сельское хозяйство области нам с тобой, Андрей Михайлович, отвечать придется. И очень скоро. Съезд партии в октябре, вот тогда и ответ держать. А каковы у нас с тобой перспективы? Мясо перевыполним?

– Надежды мало, Иван Петрович. Осенью молодняка много сбросили…

– Вот видишь. Значит, с мясом ничего не выйдет. С молоком тоже туго. Как тут первая половина января?

– Сдача ниже прошлогоднего.

– Да‑а… Остается только хлеб! Надо обязательно перевыполнить хлебосдачу миллионов на десять. И еще… На маяки ставка! Наш козырь – свинарка Сибирякова. Надо, чтобы рекорд страны был у нас. Пусть она пересмотрит обязательство. Десять тысяч центнеров свинины она может взять. Любой ценой! Через три дня актив, переговори с районом, вызови Сибирякову. Договорились?

Накануне совещания Сибирякова сама зашла к Павлову.

– Здравствуйте, Андрей Михайлович, – как-то робко проговорила она и нерешительно протянула руку. На ее миловидном лице чувство тревоги, озабоченности. – Дела неважные…

– Что такое? С кормами?

– Нет, не с кормами… Нам дают по нарядам. Я к вам посоветоваться зашла, вспомнила, как в прошлом году из Москвы ехали, разговаривали, вот и подумала… – Она уселась в кресло, заговорила более решительно: – Выступать мне завтра, вот и речь написана. – Она достала три листа, передала Павлову.

– Что ж, показатели высокие…

– Хорошие… Только тут неправда написана… Наврано тут…

Над Сибиряковой шефствовал сам Смирнов. Павлов слышал в районах разговоры о некоторых натяжках в показателях Сибиряковой, но думал, что это от зависти к передовику. А теперь сама Сибирякова сообщала:

– Привесы и поголовье, которое откормлено, это все правильно… Но не одна я ухаживала. Трое нас работало, а написано, будто я все одна. И в газете так напечатали. Теперь в глаза людям смотреть стыдно. Я говорила, что нас трое, а напечатали, что я одна будто бы. – Сибирякова достала из кармашка кофточки платок, приложила его к глазам. – И теперь говорят, будто помощников называть не обязательно. Что посоветуете, Андрей Михайлович? Как мне говорить?

Что мог посоветовать Павлов? Ему ясно: надо говорить только правду.

– Я тоже так думала, – вздохнув, сказала Сибирякова. – Вот брошу эти бумажки и расскажу все, как есть. Ведь знаете… У нас много хорошего сделано! Летний лагерь, бесклеточное содержание, кормораздатчик изобрели… У нас многим можно поучиться. Дело-то хорошее сделано… – Она встала. – Спасибо за добрый совет, Андрей Михайлович… Сразу легче сделалось, – улыбнулась она. – Верно, полегче. А то как в воду опущенная…

– Задержитесь немного, – смущенно попросил Павлов. Он чувствовал, что лицо его покраснело… «Как же теперь говорить с Сибиряковой о новом обязательстве?» Повел разговор издалека: сколько вообще можно откормить свиней, что для этого потребуется… Но, к радости Павлова, Сибирякова сама заявила, что они решили откормить нынче двенадцать тысяч свиней.

– В мою речь эту цифру не поставили, наш секретарь будет согласовывать с Иваном Петровичем. А может, с вами можно?

– Разве обязательства надо согласовывать? – смутился Павлов. – Вообще же двенадцать тысяч – это здорово!

– Это голов откормить. А свинины сдадим десять тысяч центнеров. Тогда, Андрей Михайлович, я так и скажу: десять тысяч центнеров. Втроем!

Павлов вздохнул облегченно.

И вот Сибирякова на трибуне. Заговорила весело, звонко:

– Дорогие товарищи! Я не буду называть цифр. Вы их читали, да и в докладе наши показатели были названы. Только самой мне было тяжело слушать доклад. Потому что про нас сказали неправду!

В зале стало тихо-тихо.

– Неправда это, товарищи! Не я одна работала, нас работало трое, и все мы с желанием работали. – Она назвала имена своих помощников. – Если наши показатели заслуживают похвалы, то всех троих надо отметить.

Из зала напомнили о газете.

– В газете тоже неправильно написали. Трое мы это сделали! И вообще, надо комплексной бригадой за свиньями ухаживать. Одному человеку в наше время ничего почти нельзя сделать. Вот и в третьем году семилетки наше звено решило получить не меньше десяти тысяч центнеров свинины. И мы это обязательство выполним! Честное слово, выполним!

Сибиряковой долго аплодировали.

– Об очень злободневном и важном вела здесь речь Сибирякова. Резко и честно говорила! – так начал свое выступление Несгибаемый. Он решительно обрушился против очковтирательства в любых формах, назвал имена некоторых очковтирателей и, повернувшись к Смирнову, сказал: – Хотелось бы, Иван Петрович, услышать вашу оценку всем этим неблаговидным делам.

Досталось и Павлову, особенно в выступлении нового секретаря Пановского райкома Гребенкина. То и дело взмахивая своей правой рукой, он выговаривал:

– Мы на местах не чувствуем секретаря обкома по сельскому хозяйству. Когда ни позвонишь ему, ответ один: «В своих районах». Что же он, секретарь по трем районам или по области? Говорю это потому, что товарища Павлова хорошо помнят целинники. За добрые дела помнят. Он и нам, особенно молодым, мог бы много полезного подсказать, сам на целине работал. А его в леса упрятали, на север. Неразумно это. Надо, Иван Петрович, заставить Павлова повернуться лицом к целинным районам, лишить его спокойной жизни.

«Знал бы он мою спокойную жизнь», – с горечью думает Павлов.

После совещания Смирнов упрекнул Павлова:

– Напутали с Сибиряковой… К чему это: на троих, на двоих? Она запевала, она и…

– Она честная работница, Иван Петрович, и в этом конкретном случае совершенно права. Она хорошо поняла свою задачу.

– А вот ты так ничего и не понял, Павлов, – совсем другим тоном заключил Смирнов и отвернулся.

Странно, но Павлов почему-то даже рад этому новому охлаждению в отношениях со Смирновым. Так лучше, честнее…

3

В степи буранило. С высокого шоссе белая заснеженная степь кажется покрытой дымкой. Бесконечные снежные ручейки торопливо ползут поперек асфальта…

Точно так было и в ту зиму, когда Павлов, став секретарем райкома, поехал в колхоз «Сибиряк», чтобы у опытнейшего председателя Соколова «ума набираться». Тогда Павлов раздумывал о линии поведения. И нашел эту линию. Дронкинский район заметно опередил соседей и по урожаям, и по другим показателям.

И сейчас ему надо продумывать линию поведения. Ехал он в Пановский район к Гребенкину, оттуда собирался в бывший свой Дронкинский. Павлов знал Гребенкина еще тогда, когда тот был заместителем заведующего сельхозотделом обкома, и с особым интересом ждал встречи с ним.

Здание райкома в Паново точно такое, как и в Дронкино: двухэтажный каменный дом. В приемной секретарей только дежурный. Он доложил:

– Все в районе!

Гребенкин был в колхозе «Путь к коммунизму». Павлов услышал по телефону полушутливый голос:

– Надо предупреждать, Андрей Михайлович, а то традиции нарушаете: большое начальство всегда предупреждает…

Буран разыгрался вовсю. И вездеход местами пришлось выручать лопатой. В колхоз Павлов приехал в сумерках. Гребенкин ждал его в колхозной конторе.

– Помучались? Это не город, – подмигнул он, подавая руку. С его лица не сходила веселая улыбка. – Мы думали, успеете… Обсуждали животноводческие дела. А завтра агрономы именинники, обсудим рабочие планы на весенний сев.

– Что ж в райкоме-то ни души не оставил?

– А разве что случилось?.. – усмехнулся Гребенкин. – Вы не раздевайтесь здесь, Андрей Михайлович, – остановил он Павлова. – Пора на покой, люди все в кино, отрывать не стоит.

– А ты где остановился?

– Так я тут свой человек!

Уже на улице, пересиливая вой разгулявшейся пурги, Гребенкин рассказал Павлову, что усадьба колхоза построена почти заново. Старых домов осталось десятка полтора. И все они в стороне от новой деревни.

Павлов вспомнил, как Соколов рассказывал ему о трехлетке Гребенкина по жилому строительству в колхозе. «Значит, выполнил трехлетку…» И это словно бы сблизило его с Гребенкиным. Непринужденность разговора тоже подкупала.

– Ночевать будем у парторга, – сообщил Гребенкин. – А то председатель наприглашал своих собратьев.

Молодая симпатичная хозяйка встретила укором:

– Сколько раз уже самовар подогревала.

– Ничего, Тоня, наваристей получится!

За чаем Павлов завел разговор о мясопоставках.

– По расчетам получается, что мяса мы можем набрать, – начал Гребенкин. – Конечно, падежа полностью не избежишь, но выкроить кое-что можно.

Павлов поинтересовался: почему так легко приняли дополнительное задание по мясу?

Гребенкин здоровой рукой положил на стол перебитую левую, облокотился на нее, но тут же распрямился.

– Что ж, теперь нужно говорить как на духу, – прищурил он левый глаз. – Кто же теперь, Андрей Михайлович, представляет свои расчеты, не имея, так сказать, резерва?

– Значит, заранее планируем легкую жизнь?

– А вы когда-нибудь наблюдали легкую жизнь руководителя в сельском хозяйстве Сибири? Сомневаюсь, Андрей Михайлович… Не было еще у нас легкой жизни, все с напряжением.

– Тогда что же: вроде обмана или…

– Обман? – Гребенкин провел ладонью по лысеющей голове. – Вообще-то термин довольно точный. Теперь он в моде… Только, Андрей Михайлович, вы же знаете: руководить – это предвидеть! Вот мы и предвидим, – усмехнулся он. – Мы заранее знаем, что ни один год не обойдется без дополнительных планов. Вот и планируем, как говорят, с резервом. У нас его называют заначкой. По кормам – заначка, по хлебу – тоже. Выработалось, так сказать, противоядие.

Когда легли спать, Павлов долго не мог уснуть: мозг сверлило впервые услышанное им словечко – «заначка»… Страшное словечко…

К утру буран стих.

Обрадованное солнце яркими лучами зашарило по белой-белой снежной равнине.

Павлов с Гребенкиным отправились на молочную ферму.

– Дворы тут построены заново, – объяснил Гребенкин. – Но все из самана, на каменном фундаменте, как у Соколова. Дешево, прочно… И тепло в таких дворах.

Они подошли к коровнику, до крыши занесенному свежим снегом. Девушки лопатами очищали территорию, пробивали проход к бурту наземного силоса.

Одна из девушек воскликнула:

– Дадим нагрузку товарищу Павлову! Он поможет силос таскать!

– Ну что вы, девушки! – смутилась другая.

– Девушки правильно говорят! – воскликнул Гребенкин. – Где у вас корзины под силос?

Павлову принесли большую корзину с двумя ручками.

– Давайте соревноваться, товарищ Павлов! – Черноглазая девушка, подхватив свою корзину, пошагала к бурту.

Павлов нерешительно взял корзину. Ему приходилось участвовать в различных работах, но корм таскать еще не доводилось.

– Андрей Михайлович, так пальто запачкаете. Возьмите, наденьте. – Ему подали фартук.

Девушки быстро откопали яму, где выбирали силос.

– Сегодня хорошо! – восхищалась черноглазая. – Снежком задуло, и силос не замерз, рубить топором не надо. Кому первому?

– Андрею Михайловичу! – крикнул Гребенкин.

– Без опыта нельзя, девушки, – взмолился Павлов. – Пусть кто-нибудь покажет, как это делается.

– А делается просто, по самой старинной моде! – Весело смеясь, заработала вилами черноглазая. Она быстро наполнила корзину, ухватила ее за обе ручки, подняла на живот, пошагала к коровнику.

У Павлова не так ловко отдирался силос, вилы срывались. Но вот корзина наполнена, поднял, понес. Думал, что удержит ее на вытянутых руках, но нет, сразу пришлось опустить на живот. Вот когда пригодился фартук!..

Навстречу ему бежала черноглазая.

– Нажимайте, Андрей Михайлович, – звонко крикнула она. – А то отстанете…

…Когда Павлов пошел за третьей корзиной силоса, он расстегнул воротник пальто, сдвинул шапку на затылок. А когда нес четвертую, то думал: «Вот заставить бы руководителей сельхозмашиностроения поработать здесь хотя бы недельку, тогда они быстро придумали бы механизацию кормораздачи». Внутренний голос совести заговорил на пятой корзине: «А что ты, Павлов, сделал, чтобы облегчить труд животноводов?» В свое оправдание он мог сказать, что в Дронкинском районе большая часть ферм механизирована… А тем временем черноглазая опередила его на две корзины, и смеется, полна задора.

«Когда же конец, – думает уже Павлов, неся седьмую корзину. – Или они нарочно решили так… – Начинает считать: – В последние годы стали много производить силоса. В некоторых хозяйствах до сорока килограммов на корову в день дают. Пусть здесь по тридцати… У каждой доярки пятнадцать коров, значит, в день четыреста пятьдесят килограммов. Кормят силосом два раза, а в корзину входит не больше двадцати пяти».

Этот расчет оказался близок к истине: он принес девять корзин. Но ему легче: доярки не заставили его разнести силос по кормушкам.

– Ну как, Андрей Михайлович? – улыбнулся Гребенкин.

– Тут не улыбаться надо, а… – Павлов достал платок, вытер лоб, шею.

– Это не облегчает труд.

Когда корм раздали, все собрались в красном уголке, отгороженном в самом конце коровника. Пришли доярки из других бригад.

Павлов просил совета: что делать, чтобы облегчить труд доярок и поднять продуктивность коров?

Черноглазая рассмеялась:

– Очень просто! Начальников наших на недельку поставить в доярки! Сразу найдется облегчение.

Все весело рассмеялись.

Любопытно, что сходные слова Павлову довелось услышать в тот день и в Дронкинском районе.

Его путь лежал через деревню с поэтическим названием – Ясная Поляна. А в этой деревне живет Варвара Петровна Петрова – колхозная доярка. В ее просторном доме останавливались все уполномоченные. Вот и Павлов в качестве уполномоченного тоже ночевал несколько раз в доме Варвары Петровны.

В этой связи вспомнилось Павлову и более далекое… Когда работал в МТС, был у них замечательный директор Сергей Федорович Жуков. Партизан гражданской войны, не очень грамотный, но отлично знающий жизнь. Он любил задушевные беседы. Однажды у него собрались: Павлов, зоотехник, бухгалтер и парторг. Бухгалтер доложил о предварительных итогах года. Все получалось вроде бы хорошо: планы перевыполнены и рост в сравнении с предыдущими годами заметный.

Радоваться надо! Но Сергей Федорович не очень радовался.

– Это хорошо, по всем статьям у нас получился порядок, – начал, как всегда спокойно, Жуков. – Только вот хотелось, чтобы бухгалтерия была у нас хорошим барометром, показывала бы в отчетах, когда ясно, когда буря впереди. Подожди, подожди, – поднял он руку в сторону бухгалтера. – Я знаю, чего хочешь сказать, ты отчеты в управление первым представляешь, премии получаешь. Я о барометре… Живем и работаем мы для чего? В конечном счете, для кого работаем?.. Для человека, для советского человека. Для того и Советскую власть завоевывали. И давайте посмотрим на достижения нашей МТС с этих самых позиций. Я вот годов двенадцать назад завел себе несколько барометров в нашей зоне. И вчера как раз посмотрел на один… И вот без особой радости буду подписывать этот отчет. Без радости.

– Почему же? – сразу четыре недоуменных возгласа.

Сергей Федорович деятельность МТС, района в целом, даже области анализировал через людей, наблюдал за жизнью многих семей. И в тот раз говорил так:

– Заслуга района и наша в том числе – почти полтора плана выполнили по сдаче хлеба. Хорошо это? По-нашему, хорошо. И секретарь райкома говорит – хорошо! И в центре, понятно, довольны. Но вот доярка Марья – а она тоже мой «барометр» – не очень довольна. А почему? Очень просто… Увлеклись перевыполнением – подчистили концентраты, на трудодни оставили маловато. Колхозу от сдачи хлеба радости никакой: цена-то за пшеницу рубль пуд, перевозка до станции дороже обходится. Вот Марья и рассуждает: сдали бы что по плану положено, а остальное частично скоту, да колхозникам побольше бы дали. Тогда она завела бы поросеночка, или теленочка в зиму пустила, жизнь в ее семье богаче бы стала, тем более, что и заработок прибавился бы: при концентратах удои коров поднялись бы. Видите, как глубоко заходят корни всякого дела.

Никогда не забыть Павлову той беседы. Позднее он и сам завел такие же, как у Жукова, «барометры». Семья Варвары Петровны – один из них.

Дом Варвары – второй от колхозной конторы. Варвара – словно ждала Павлова – оказалась на крыльце:

– Да никак это Андрей Михайлович! – радостно воскликнула она, сбегая по ступенькам. – Вот гость-то!

Павлов пожимал жестковатую руку Варвары Петровны, торопил ее, раздетую, в дом.

– Да мы привычные, – весело возразила Варвара, пропуская вперед Павлова. – Только что с дойки пришла, сбросила фуфайку, и вы тут как тут…

Зайдя в дом, Павлов огляделся. Кое-что изменилось за те два или три года, когда Павлов был тут в последний раз.

Прежде против печного очага стоял небольшой деревянный столик без клеенки, теперь стол больше и накрыт цветастой клеенкой. У стола была лавка, она сохранилась, но к двум табуреткам добавилось два новых стула. Стены оклеены газетами, а на окнах появились марлевые занавесочки.

Варвара засуетилась у самовара, а Павлову не терпится взглянуть в другую комнату, где он, как и другие уполномоченные, устраивался на ночлег.

– А вы, Андрей Михайлович, проходите в ту комнату, – пригласила хозяйка. – Самовар-то мы поторопим! – весело рассмеялась она.

Павлов снял пальто, повесил его на гвоздь – рядом с фуфайкой Варвары. Отметил: появился новый полушалок… В комнате же добавилась еще одна кровать. В углу под марлей висела какая-то одежда, видимо, выходное пальто хозяйки и что-то для детей. Раньше угол этот пустовал. На окнах – марлевые же занавесочки.

Павлов спросил хозяйку о детях.

– Вася-то трактористом теперь, в мастерской где-то робит, а второй сынок и дочка – в школе.

Павлов знал, что муж Варвары умер уже после войны, на руках у нее осталось трое детей: старший, как она говорила, – довоенный, а двое – послевоенных…

Пока закипал самовар, Павлов расспросил Варвару о жизни.

– Теперь полегче вроде стало, – заговорила Варвара. – Вася-то мой за кормильца стал, помните, вы еще помогали уговорить Васю учиться на тракториста. А теперь он больше моего зарабатывает, и хлеба ему больше дают на трудодни. Да и я побольше стала получать… Ничего, Андрей Михайлович, – отмахнулась она рукой. – Теперь в нашей семье легче будет, да и другие позажиточнее стали… Конечно, не то что у Соколова, но и мы маленько оклемались… Вот нам председателя бы получше, Андрей Михайлович… Не везет нам на председателей… Тут наши написали в райком, просят от Соколова заместителя взять к нам в председатели. Все говорят: к кому от Соколова председатель попал – те сразу в гору идут. Вот и наши стали просить, говорят, хороший есть у Соколова заместитель, вроде как Орлов по фамилии… Может вы, Андрей Михайлович, подмогли бы нам насчет Орлова, – неожиданно заключила Варвара.

Павлов обещал поговорить с Несгибаемым. А про себя подумал, что Варвара Петровна живет, конечно, получше прежнего. Но таким ли, как хотелось бы, стал ее доход?..

4

В колхозной конторе Павлову сказали, что Соколов болен, агроном Вихрова уехала в райцентр, а заместитель Соколова, он же парторг колхоза, Орлов – в мастерских.

На улице слабый морозец. Слабый по-сибирски – градусов пятнадцать. Грохочущий трактор заползал в переулок, волоча за собой огромный скирд сена, – тянул его к ферме, над которой, поблескивая на солнце крыльями, весело крутились два ветродвигателя…

Один за другим промчались два грузовика.

Все движется. И во всем этом Павлову видится надежная рука Соколова.

Павлов припоминает: скольких вырастил Соколов? Вырастил в смысле выдвижения на большую работу… Два бывших парторга стали хорошими председателями колхозов. Последний, Дмитриев, – теперь второй секретарь райкома. Все трое были одновременно и заместителями Соколова. И вот теперь Орлов…

В мастерской слышен звон металла, гул работающего мотора. А вот и знакомый резкий голос Орлова:

– Не подкачай, ребятишки!

Увидев Павлова, Орлов споро зашагал навстречу. Он в кожанке, и шапка с кожаным верхом. А рука шероховатая, сильная…

– Что с Иваном Ивановичем?

– Приболел маленько… Моторная группа нуждается в ремонте.

– А в хозяйстве как?

– В хозяйстве терпимо. Правда, на фермах я мало бываю, но у них все равно перевыполнение, – усмехнулся Орлов. – А я больше тут, – кивнул он на мастерскую. – Через недельку с тракторами разделаемся, моторы комбайнов тоже начали приводить в порядок и сельхозинвентарь поправляем.

Павлов прошелся по мастерским, побеседовал с механизаторами. Настроение у всех бодрое.

И вот он снова шагал по деревне. За последние годы на этой улице добавилось несколько новых домов – в большинстве пятистенки! Раньше в степи такие просторные не строили.

Соколов сам встретил Павлова.

– Раздевайся, Андрей Михайлович… А то прибегают из конторы, говорят, приехал, в мастерские пошел…

Все здесь знакомо Павлову. Просторная кровать в углу, потрепанный диван у стены, стол. На диване он спал много раз… А вот и новинка: телевизор.

– Хорошо видно?

– Ничего… У нас, понимаешь, девятнадцать человек уж… Еще заявки дадены на три десятка… Оно, когда прихворнул, и телевизор кстати… Да и то сказать: старуха хоть маленько… это… – Соколов пошевелил пальцами пухлой руки, перенес ее на голову, провел по стриженным под машинку сильно поседевшим волосам, но так и не нашел подходящего слова.

Павлов понял, что хотел сказать Иван Иванович. Жене председателя досталось много переживаний и, наверное, не так чтобы много радостей. Ей и в кино нельзя было уходить: муж не по часам работает, вот-вот прийти может, очень часто с гостем.

Так пусть хоть сейчас коснется ее наша культура, пусть увидит она, какую жизнь построили.

– Что же ты от курорта отказываешься?

– Не привык, Андрей Михайлович… Когда ближе к делу и к дому – оно, понимаешь, легче вроде. А на стороне не то… Раз я был, да ты знаешь ту историю… Хорошо там, однако скучал… Поближе к весне бодрости прибавится. Вот ведь, понимаешь, какое дело: пока горячая работа в колхозе – ничего, а как поспокойнее – заколотит тут, – приложил он руку к груди. – Привыкает к делу человек. Как-то разговорились у дочери, в совхозе… Отец ее мужа – чабан, старый совсем, ослеп. А весной просит: «Вывезите меня на поле, где овечки пасутся. Когда они ходят близко, травушку рвут – жизнь вижу, понимаю». Так целыми днями и сидел, слушал… Ну, ты извиняй меня, Михайлович, старику про стариков… По делу же приехал, не так. Тебе так просто нельзя – большое дело поручено, понимаешь… Где побывал-то?

– У Гребенкина, в его бывшем колхозе.

– А… Поднял ту деревню Устинович. При случае поимей в виду Сергея Устиновича: крепкий работник! Этот не подведет на любом месте. Главное, любит он, понимаешь, наше все это… производство деревенское. Не давай ему засиживаться на одном месте… Еще подбросьте ему на воз – вывезет.

Пришла Матрена Харитоновна, накрыла стол.

Когда обед подходил к концу, нежданно появился Несгибаемый.

– Вот он где! – забасил с порога. – Нехорошо так, Андрей Михайлович, потихоньку из чужого района…

Павлов рассказал о «заначке».

– Почему это развелось? У нас же в районе так не делали?

Несгибаемый глянул на Соколова, усмехнулся.

– И у нас так бывало, – выдохнул он. – После того как нас оставили без фуража да и семена зацепили, мы стали мудрить. Была и у нас «заначка», Андрей Михайлович. Пока шел обмолот, не все зерно показывали.

– Но ведь это же…

– Знаю, что это. Но породили не мы. Обстановка заставляла. Что значит совхозу вступать в зимовку с десятью тысячами свиней, не имея ни грамма концентратов? Губить дело. Я не имел права губить. А какой выход? О наших действиях я все же сказал бы так: святая ложь! Это не обман… Хотя… – Несгибаемый склонил голову. – Вообще-то обман. Но нельзя, Андрей Михайлович, доводить честных людей и до «святой лжи». Нельзя!

Соколов молчал. И Павлову вспомнилось, как Соколову объявили выговор за липовую сводку о севе. В апреле ничего не посеял, а сводку дал… Тоже «святая ложь», ради урожая. Эта «святая ложь» требовала больших раздумий…

– А ведь все это на делах сильно сказывается, – продолжал Несгибаемый. Он встал, зашагал по комнате. – Не могу уяснить: в чем дело? Порыв есть, обязательства берем все более высокие. А вот в два последние года, Андрей Михайлович, наша область ни по урожаям, ни по производству мяса вперед почти не продвинулась. По молоку тоже топтание на месте. Так ведь?

Посматривая на Несгибаемого, Павлов машинально думал: «Ко мне лично вопрос этот… Вот, мол, товарищ Павлов, два года как тебя выдвинули секретарем по сельскому хозяйству, а где сдвиги?» Несгибаемый так и не дождался ответа, заговорил снова:

– И у нас в Дронкино за эти два года продвижение вперед незначительное. От намеченного графика уже отстаем.

– По области урожай зерновых увеличился на центнер с гектара, – глухо отозвался Павлов.

– В год по полцентнера, – усмехнулся Несгибаемый. – Тоже от графика отставание. Потому и животноводство тянется… Нет, надо что-то капитально перестраивать! – Он опустился на диван рядом с Павловым. – Кто двигает нашу промышленность? Конечно, коллективы заводов, но во главе их – инженер! А кто должен двигать урожай? Инженер полей – агроном! В газетах можно встретить материалы, как у нас подменяют агрономов, диктуют им даты сева и уборки. Нет, Андрей Михайлович, если вы всерьез хотите удвоить урожай, дайте агрономам власть инженеров. А то на Пленуме же приводился факт – прокурор заставил косить зеленое просо, и в результате половина урожая потеряна. А сколько подобных фактов в жизни.

– А своим агрономам в районе ты дал самостоятельность?

Несгибаемый ответил не сразу. Сцепленными руками он обхватил колено правой ноги, склонил голову над ним, задумался. Заговорил тихо:

– Откровенно говоря, нет…

– Почему же, Михаил Андреевич?

– А вот потому! – Несгибаемый рассоединил руки, правой резанул по воздуху. – Происходит это из-за какого-то глупого недоверия. Вот тут-то, Андрей Михайлович, и скрыта самая большая моя ошибка. Был агрономом в совхозе, часто думал так: «Да не мешайте мне агрономическими советами! Неужели я не знаю, как и что надо делать на наших – на наших! – полях?» А ведь теперь я не очень-то терплю возражения агрономов… Почему? Потому что в некоторые приемы я уверовал десять лет назад, а в новые, может, более удачные, приемы верить не хочу… Так что, Андрей Михайлович, нам с вами надо перестраиваться. В первую голову нам самим!

С этим заключением согласен и Павлов: надо перестраиваться!

Он хотел было завести разговор насчет Орлова, но, взглянув на потного, тяжело дышащего Соколова, промолчал. Однако, когда заговорили о помощи отстающим колхозам, Несгибаемый сам напомнил о письме колхозников.

– Берите уж, понимаешь, от старика весь колхоз, – мрачно бросил Соколов и отвернулся.

Павлов с укоризной глянул на Несгибаемого, но тот заявил прямо:

– Сейчас Орлова не возьмем, Иван Иванович, а вот после уборки урожая, если тот председатель не проявит деловитости, придется откликнуться на просьбу колхозников.