Текст книги "Глубокая борозда"

Автор книги: Леонид Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 34 страниц)

8

Накануне уборки Павлов ездил на поля подшефных районов. Его радовали и встречи с множеством знакомых людей, и бодрая атмосфера, и сам урожай – он в большинстве хозяйств выше, чем намечалось по плану.

Однако, возвращаясь домой, он чувствовал, что ему еще чего-то недостает. Скоро он понял, что ему необходимо свидеться с Гребенкиным. Он полюбил этого деятельного человека.

– К Гребенкину, – сказал он водителю.

Навстречу неслись груженые автомашины, бензовозы. Стороной вдоль шоссе двигались новенькие тракторы с новенькими комбайнами на прицепе. Встречались автобусы, просто грузовики с людьми. Все это спешило на передний край битвы за хлеб.

На этот раз Гребенкин оказался в райкоме. На столе у него листы бумаги, таблички, сводки.

– Поди, сверхплановый хлебушко ищете? – весело спросил он, подавая руку.

Павлов невольно улыбнулся: Гребенкин угадал. В числе прочих он имел поручение Смирнова «прощупать» сверхплановую сдачу зерна, так как было уже ясно, что некоторые районы не выполнят плана. Он сказал, что дронкинцы собираются сверх плана продать не меньше миллиона пудов.

– А не рановато так заявлять? – метнул на Павлова суровый взгляд Гребенкин. – Не сдали еще ни грамма, а уже миллион сверх плана! Надо прежде все подсчитать, взвесить. А бросать слова на ветер негоже.

– Но ориентироваться все же можно, – возразил Павлов.

– Ориентироваться… – ухмыльнулся Гребенкин, глядя на свои бумаги. – Все, что намолотим, сдадим независимо от обязательств… Нужно лучше считать, Андрей Михайлович, перед севом. А то получается так, как один бригадир мне вчера сказал: «Сами себе создаем трудности, а потом боремся с ними». И ведь он прав, вот что досадно!

Павлов внимательно слушал Гребенкина. «Да, видно, действительно накипело у бригадира», – думал он, забыв о том, что ему нужно «прощупывать» Гребенкина насчет сверхплановой сдачи.

– Забываем мы, что одновременно с хлебом надо убирать кукурузу, корнеплоды, зябь пахать. На каждую эту работу составлен отдельный план, а нужен-то общий, так сказать, генеральный, тогда и картина получится совсем другая. Вот вам простой расчет… – Гребенкин взял со стола один лист бумаги. – В целом по району мы сможем обмолотить валки за шестнадцать рабочих дней. Потребуется три тысячи грузовиков на отвозку зерна от комбайнов. Теперь дальше… В это же время надо убирать кукурузу на силос. У нас сто пять силосных комбайнов, под каждый надо пять грузовиков. Есть и другие работы. Одним словом, четыре тысячи грузовиков в эти шестнадцать дней нужны обязательно. А у нас вместе с мобилизованными около двух тысяч. Вот вам и шестнадцать дней…

Эти расчеты не были неожиданными для Павлова. Сходная картина получалась и в целом по области. Но требуемого количества грузовиков страна не могла пока выделить. И без того область получала больше десяти тысяч машин из других районов страны.

– Был я вчера у Ивана Ивановича Соколова, – совсем иным тоном заговорил Гребенкин. – У него почти половина силоса уже в траншеях. Он посеял на силос не только кукурузу, но и подсолнечник, и разные травосмеси, которые уже убрал полностью. Освободившиеся поля под зябь пашет – эта ранняя зябь мало чем уступит пару. А главное – разрядка. Теперь он и кукурузу уберет вовремя.

Гребенкин положил рядом два больших листа бумаги с множеством цифр.

– Вот посмотрите, Андрей Михайлович, – ткнул он здоровой рукой в лист. – План уборки урожая колхоза «Сибиряк» и моего бывшего… Земли почти одинаково, разница четыреста гектаров. В «Пути к коммунизму» на сено почти семьсот гектаров однолетних трав, а у Соколова однолетних на сено совсем нет. Нам эти однолетние убирать надо в разгар хлебоуборки. Понимаете, что получается?

– Значит, и зябь, и сев…

– Вот-вот… И весной однолетние надо сеять, землю для них пахать. Я другой раз задумываюсь: почему мы – это когда и я вроде бы руководил из области – почему мы наплодили этих однолетних трав на сено? Зачем создали себе дополнительные трудности?

Павлов записал в свою книжечку: «Однолетние травы». Он заинтересовался рабочими планами двух колхозов, выписал себе некоторые сравнения. Гребенкин напал на очень важный след! А тот тем временем продолжал:

– Соколов и пшеницу трех сортов сеет, у каждой свой срок созревания. И корнеплоды у него разных сортов. Словом, все обдуманно делается. Это же, Андрей Михайлович, и есть ведение хозяйства на научной основе. Так ведь можно и в рамках района, и области. А главное, нужно! Жив буду, Андрей Михайлович, я перекрою на соколовский лад все наши урожайные дела.

Павлов не привык сложные вопросы решать на ходу. Пока что он говорил себе: хорошо, что завернул к Гребенкину. В другой раз такого разговора могло и не возникнуть. И он решил поделиться с Гребенкиным еще одним соображением, услышанным вчера от ученого Романова. Тот сказал, что многолетние опыты на полях института убедили его: на посев будущего года надо отбирать семена с первых намолотов, конечно, сортовые. Это, естественно, наиболее полно вызревшее зерно убирается в самое теплое время, оно обладает высокой энергией прорастания, полевая всхожесть таких семян почти на треть выше, чем семян поздней уборки. Романов своими опытами доказал, что посев семенами первых намолотов дает урожай на два с лишним центнера выше. Вчера Несгибаемый заявил Павлову:

– Засыплем семена с первого намолота!

Павлов понимал, какое сложное это дело: начнется обмолот хлебов, а сдачи зерна государству не будет. Всегда хлебозаготовки проходили под лозунгом: «Первое зерно – в закрома государства!» Правда, теперь разрешено засыпать семена независимо от выполнения плана, но… Все же семян пшеницы для области нужно больше четырехсот тысяч тонн, или двадцать пять миллионов пудов!

– Сомневаться-то в этом не приходится, – прервал размышления Павлова Гребенкин. – Два центнера прибавки – это тебе не фунт изюму… И ведь без копейки затрат! – воскликнул он. – Как, Андрей Михайлович? Неужели не ухватимся за этот дармовой резерв?

Павлов улыбнулся.

– Да я понимаю, Андрей Михайлович, – махнул рукой Гребенкин. – А если вопрос серьезно поставить? Ведь строго говоря… – Он взял карандаш, зачеркал по бумаге. Считал вслух: – У нас сто тысяч гектаров пшеницы, значит, семян надо полтораста тысяч центнеров, по двенадцати в среднем на семенных возьмем, значит, тринадцать тысяч, а точнее, пятнадцать тысяч гектаров обмолотить и ничего не сдавать… Вот и все! При наших силах это три дня работы. Ну пусть пять дней. Это что же? Перетерпеть пять дней ругачки из области и в будущем году дать лишний миллион пудов хлеба! Перетерплю, Андрей Михайлович! Ей-ей, перетерплю! Уеду в колхоз или… А может, и мирным путем решить?.. Поговорите со Стариком. Хотите, я выдвину это предложение, а он вас вызовет? А? Дело-то какое! А?..

Павлов пообещал поговорить сам.

– Только обязательно! Дело-то какое! И если уж, Андрей Михайлович, нынче нас будут клеймить позором, то знайте: не преступник Гребенкин, не срывщик плана. – Большие глаза его лукаво смеялись.

Павлов рад. Наверное, и он на его месте пошел бы на это.

А Гребенкин развивал свои мысли дальше:

– Тут ведь можно и по-другому, Андрей Михайлович! В некоторых колхозах семена надо заменять, десять лет сортообмен не производили. Вот эти хозяйства пусть сдают зерно за счет соседей, а соседи и для них из первых намолотов семена будут готовить. Вот и выход!

В ответ Павлов только улыбнулся. Гребенкин нравился ему все больше и больше.

Они побывали на полях. И, уезжая домой, Павлов думал о Гребенкине. Он имел обыкновение сравнивать с собой людей равного звания с позиций своих недостатков. При таких сравнениях они более рельефно выступали. И вот сейчас он сравнивал Павлова – секретаря Дронкинского райкома с Гребенкиным. Чем Гребенкин сильнее? Знанием жизни, знанием людей. И Павлов был председателем колхоза, но в другие, совсем в другие годы. Техника не та, масштабы несравнимы, люди… люди не так горячо были настроены. А Гребенкин попал в колхоз при большом взлете новой жизни, в годы больших изменений, в колхоз пришел, имея неизмеримо больший кругозор, чем Павлов. И потому для него работа в колхозе была школой, высшей партийной и хозяйственной школой. Павлов же смотрел на изменения жизни деревни с другой высоты, вернее, глубины. Для него тоже школа, но не переподготовка, а обычный переход в старший класс. Правда, и у Павлова кругозор расширился, у него оказались замечательные учителя: Иван Иванович, Несгибаемый. И помощники. А Гребенкин в это время… Нет, не то… Тут трудно проводить аналогии. Но для Павлова ясно одно: Гребенкину самое время быть в обкоме!

9

В ряде районов уже велась выборочная косовица хлебов. И вот в преддверии большой страды Смирнов собрал у себя в кабинете ближайших помощников. Он попросил «высказать все разумные мысли по организации уборки и хлебосдачи».

Павлов понимал, что первое слово его. И он высказал свои мысли об уполномоченных: надо попробовать обойтись без них.

– Что? На самотек? – Смирнов обвел взглядом сидящих. – На самотек пустить самое главное – хлеб?

– За нами право проверять, где плохо – вмешаться. Но надо же снять опеку. Мелочная опека играет роль тормоза, сковывает инициативу людей на местах. Люди же в районах сильно выросли, – защищался Павлов.

– На местах выросли. А вот в областном аппарате этого не чувствуется! – бросил Смирнов. – Несвоевременно это, Павлов.

Но второй секретарь Ларионов возразил:

– Из газет известно, Иван Петрович, что в некоторых областях начинают отказываться от руководства с помощью постоянных уполномоченных. Мне думается, надо попробовать, хотя бы в южных районах, как предлагает Павлов.

– Еще что нового? – глянул Смирнов на Павлова.

Павлов поднял вопрос о засыпке семян из первых намолотов.

– Вот он о чем думает! – покрутил головой Смирнов. – А ведь все это звенья одной цепи: уполномоченных не посылать, чтобы в районах жилось поспокойней, хлеб первых намолотов не сдавать. Это не государственный подход к делу!

Раздался спокойный голос Ларионова:

– Иван Петрович, я тоже слышал эту мысль от хорошего ученого. Все же два центнера прибавки урожая.

– Допустим, что все это так, – заметил Смирнов. – Однако что же получается? Если в государственные закрома будет сложено зерно первых намолотов, это плохо, а если оно останется в хозяйстве, то… отлично?

– Но это же семена, Иван Петрович! – Павлов даже руку к груди приложил. – У каждого хозяйства свои, местные, а на элеваторе они будут обезличены.

– Это от нас зависит. Во всяком случае, не эта задача главная. Нам надо решить с графиками сдачи хлеба. А отсюда и уборки. Надо поставить задачу: к десятому августа скосить половину зерновых, к двадцатому – все остальное. Тогда массовый обмолот развернется с десятого августа. За двадцать дней можно все обмолотить. Прибросим на погодные и прочие условия еще пять дней. Стало быть, к пятому сентября можно завершить весь обмолот, а к десятому выполнить план сдачи хлеба. Вот об этой задаче давайте толковать.

– Теоретически расчеты правильны, – глухо отозвался Павлов. – У нас они давно составлены. Но вот одно обстоятельство: до десятого нельзя скосить половину зерновых, потому что не будет такого количества зрелых. Даже в южных районах, где я только что был, возможна лишь выборочная косовица. А сегодня второе августа.

– И у Павлова зеленые настроения, – усмехнулся Смирнов. – К твоему сведению, Павлов, хлеба кое-где уже перестаивают… Значит, сегодня задания надо послать райкомам. А чтобы не допустить раскачки, сегодня же утвердим бригады уполномоченных. Выезд людей – в ночь.

Часа через три Королев принес Павлову графики по косовице и обмолоту зерновых. Бросались в глаза цифры: к десятому августа каждый район обязан скосить половину зерновых. Разве хлеба созревают по этому графику?

– А какое это имеет значение? – пожал плечами Королев.

Павлов забрал расчеты, пошел к Смирнову.

– У меня, Иван Петрович, серьезный разговор относительно вот этих графиков, – показал он бумагу. – Нельзя ориентировать на косовицу половину зерновых к десятому. Нет столько зрелых хлебов. Зачем же заставлять людей губить выращенный урожай?

– Губить-губить… – сердито передразнил Смирнов.

– Иван Петрович! Скажите откровенно: вы верите в реальность этого задания? Я не верю. Говорю прямо.

– Ну ладно. Через час – бюро. Будем утверждать. – Строго взглянув на Павлова, показал ему на стул, приглашая садиться. – Тебе, Андрей Михайлович, пора уже понимать кое-что в политике, – неожиданно мягким тоном продолжал он. – Скоро областная партийная конференция, а там съезд. С чем мы с тобой придем на конференцию? В промышленности у нас терпимо. А в сельском хозяйстве? На твоем участке. По мясу не только обязательство – план проваливаем…

– Мы его еще в прошлом году провалили, низковесный молодняк гнали ради рапорта.

– Ты думаешь, там, в Москве, удовлетворятся таким твоим объяснением? – покривил губы Смирнов. – По молоку план тоже под угрозой. Таким образом, у нас с тобой остается один козырь – хлеб! С первых дней набрать темпы косовицы, опередить соседние области. Урожай нынче выше прошлогоднего, значит, сверх плана можем сдать миллионов десять.

– Если начнем валить зеленые хлеба, то и план может оказаться под угрозой.

Лицо Смирнова стало хмурым.

– Ничего ты, Павлов, не понял, – глухо произнес он. – Бюро будет утверждать графики, не я один.

– Не нужны никому эти графики! – почти выкрикнул Павлов. – Люди на местах лучше нашего знают, какое поле когда надо косить.

– Похоже, что до работы в низах тебе недолго осталось ждать. Планы провалены на твоем участке…

С грустными мыслями уходил Павлов. Ему все хотелось понять Смирнова. Но чем дальше, тем сильней крепла мысль: «На себя работает… только на себя… И сейчас ему нужен только рапорт…» Зрело решение: бороться! Не за свой пост, нет! Бороться с любителями работать на себя. Он напишет в Центральный Комитет, если надо, поедет туда, но молчать больше не будет. Пусть и его накажут – есть за что. Но нельзя, чтобы большим делом и дальше руководил человек, думающий только о себе, о своем благополучии.

К концу дня телеграммы с графиками, подписанные Смирновым, полетели в районы. Разъехались и бригады уполномоченных.

И скоро Павлову пришлось выдерживать недоумевающий взгляд Несгибаемого.

– Вы же только что у нас были, Андрей Михайлович… Большинство полей видели. Как же вы могли согласиться с таким графиком?

– Посмотрим еще раз, – смущенно произнес Павлов.

Уже в дороге спросил, довели ли задания до хозяйств.

– Нет. Зачем же ставить себя в глупейшее положение?

На полевых дорожках стояли комбайны, сцепы жаток, виднелись и тракторы. Все наготове. Кое-где уже косили: подошел ячмень. Но картина ясна: в ближайшую неделю подойдет для косовицы не более десятой части хлебов… И Павлов посоветовал Несгибаемому установить колхозам и совхозам лишь сроки завершения косовицы.

А Гребенкин настроен бодро. Начал с критики:

– Что? Не выдержал, представитель низовки? – весело рассмеялся он. – Я ведь вижу, чей тут почерк!

Веселое настроение Гребенкина передалось и Павлову. В самом деле: о чем горевать? Нужен ли график таким, как Гребенкин? И здесь они договорились – вместе с агрономами и руководителями хозяйств обследовать все поля, наметить примерные даты косовицы, а отсюда и маршруты передвижения отрядов жаток и комбайнов.

Но на другой день позвонил помощник Смирнова. Павлову надлежало съездить в Тавровский район. Помощник намекнул, что, возможно, секретарь Тавровского райкома Кутузов станет «первой жертвой». Павлов знал, что этим приемом иногда пользовался Смирнов.

И вот бюро обкома. Докладывает Кутузов.

– Что ты нам рассказываешь о будущем, о планах? – сердится Смирнов. – Ты объясни членам бюро, почему не довел наш график до колхозов и совхозов? Почему?

Кутузов переждал поток вопросов, заговорил сам:

– Я звонил в обком, но все разъехались, не с кем было посоветоваться. А дело серьезное, товарищи… Хлебов, которые можно косить в ближайшую пятидневку, не больше пяти тысяч гектаров, а по графику – сорок пять тысяч. Скосить мы можем, но…

– Ты ответь по-русски: почему не спустил график? Он, видите ли, не уверен в разумности графика. Видели его?

– Да, товарищи, я не уверен. Полагал, что информация, на основе которой разрабатывались графики, была необъективной.

– Хватит! – крикнул Смирнов. – Кутузова следовало бы снять с поста секретаря. Но первый год он там – ограничимся строгим выговором… Он говорит: хлеба зеленые. А Гаврилов нашел ему целые массивы зрелых. Есть такие массивы?

– Мы их косим, Иван Петрович… Но если по-хозяйски, надо бы переждать дней пять. Вот колосья с тех массивов. – Кутузов достал из кармана завернутые в газету колоски пшеницы, положил на стол перед членами бюро.

Смирнов взял колосок, протянул руку и Гаврилов.

– Ты мог нарвать их где угодно! – усмехнулся Смирнов.

– Нет, мы были вместе с товарищем Гавриловым.

Наступило тягостное молчание. Нарушил его Павлов:

– Если такую пшеницу косят, надо наказать за сознательную порчу урожая! И если об этом распорядился Кутузов, я за то, чтобы объявить ему строгий выговор!

– О твоих делах, Павлов, разговор особый, – бросил Смирнов. – Три дня ты в своей зоне, а скошено всего шесть тысяч во всех трех районах.

Павлов встал, чтобы успокоить себя, сжал кулаки.

– Я, Иван Петрович, агроном, и понимаю: зрелый или зеленый хлеб. Любой крестьянин это определит. Я проверил посевы Дронкинского и Пановского районов. Наши графики не учитывают действительного состояния хлебов. Я не мог разрешить губить хлеб. Я считаю долгом коммуниста и здесь сказать об этом. Сегодня утром я запретил в Тавровском районе косить эти массивы, о которых только что говорили. Я тоже привез сноп скошенной пшеницы, он сейчас в лаборатории. Специалисты оценят, сколько на тех полях загублено хлеба, уже выращенного хлеба! Официальный документ будет. Я прошу бюро обсудить этот документ. Речь идет о государственном добре! И я готов, Иван Петрович, нести наказание за эти свои действия. Но скажу сразу: я обращусь за помощью в Центральный Комитет. В данном конкретном случае, Иван Петрович, есть ваша вина. Ее легко доказать документами. Так нельзя, Иван Петрович… Наши действия должны укреплять у людей веру в наши планы, тогда и дело пойдет совсем иначе. – Затем он рассказал, как подготовились к уборке в Дронкинском районе, у Гребенкина. А закончил так: – Что же касается наказания товарища Кутузова, я против этого. Виноваты мы, а не Кутузов. Я вношу предложение: проверить качество уборки в Тавровском и еще в нескольких районах и при обнаружении преждевременно скошенных хлебов виновных наказать строжайшим образом. С первого дня страды нужно вести решительную борьбу с любыми потерями урожая.

Заговорил Ларионов:

– В отличие от Павлова, я не агроном. Потому я пригласил с собой главного агронома Герасимова. Мы видели много полей. И только в трех или четырех случаях Герасимов сказал, что можно начинать косить на свал. Я не имею оснований не доверять главному агроному. Да и на местах специалисты…

– Предложение твое? – бросил Смирнов.

– Я, товарищи, должен поддержать Павлова…

Решение приняли «обтекаемое»: Кутузову указать, а районы предупредить о недопустимости скашивания зеленых хлебов.

После бюро к Павлову заглянул Кутузов:

– Я на минуту, Андрей Михайлович… Спасибо вам, – протянул он руку. – Поддержали…

– Будьте всегда честным, – только и нашелся сказать Павлов.

10

В Дронкинском районе, так же как и в Пановском, массовая косовица зерновых началась после десятого августа. А ведь это самые южные районы области. По сводке же, переданной Павлову, некоторые районы свалили до трети урожая, а по области скошено почти пятьсот тысяч гектаров…

Это означало, что при помощи графиков сложная машина пущена в ход. А каков будет результат?

Приехал Герасимов и сообщил Павлову печальные вести: кое-где скосили на свал явно зеленые хлеба. По его определению, многие недоберут три-четыре центнера зерна с гектара, да и качество зерна плохое.

Павлов поручил Герасимову провести контрольный обмолот в ряде хозяйств, определить качество зерна, подсчитать недобор урожая. Однако эти результаты вскоре стали известны и без контрольных обмолотов. Началась сдача зерна на элеватор. Много пшеницы первых намолотов оказалось натурой ниже шестисот пятидесяти граммов. А сколько недобрано хлеба? И как в этих условиях говорить о засыпке семян из первых намолотов? Наносился ущерб и будущему урожаю…

А вскоре пошли дожди. Обмолот и сдача хлеба замедлились. Смирнов решил провести кустовые совещания. В Дронкино собрались южане – представители девяти районов.

Смирнов нервничал. Первоначальный график оказался не под силу ни одному району.

– Ссылки на непогоду неосновательны! Молотить нужно в любую погоду! Доложи, Гребенкин, когда твой район заканчивает план?

Гребенкин помолчал, склонив голову, провел рукой по подбородку. Павлов волновался: как он ответит?

– Сейчас сдача хлеба пойдет более быстрыми темпами, – негромко заговорил Гребенкин. – Семена у нас в основном засыпаны, так что, как будем молотить, так и сдавать.

– Дату назови! Дату!

– За четырнадцать рабочих дней мы можем все обмолотить. Но сколько будет дождливых, я не знаю.

– Хорошим работникам дождь не помеха! – почти выкрикнул Смирнов. – На какие сроки ориентируете партийную организацию?

Совещание не понравилось Павлову. Он не понял, для чего оно вообще созывалось.

Об опыте работы в этих трудных условиях почти не говорилось.

Свое выступление Смирнов закончил требованием: молотить и в ненастную погоду!

И это Павлову не совсем понятно. Конечно, нужно напрячь усилия. Но молотить в ненастную погоду – значит сознательно идти на огромные потери зерна. Трижды проводил он контрольный обмолот копен соломы от влажных валков, и результаты: больше двух центнеров зерна с гектара! Но ведь и повторный обмолот не был идеальным… Ну, а если дожди не прекратятся?..

И словно бы проверяя упорство людей, дожди усилились. Дороги развезло, автомашины стояли в кюветах, на приколе у токов и складов. Павлову пришлось пересесть на вездеход.

Сквозь пелену дождя он видел движущиеся и стоящие комбайны, людей, конечно, промокших до нитки.

– Последние известия, – напомнил шофер. – Может, про погоду хорошее скажут.

– Включи, – машинально ответил Павлов.

Областное радио сообщало о самоотверженном труде комбайнеров. Некоторые и в дождь обмолачивали по пять-шесть гектаров за сутки…

И вот о погоде: «Ожидается облачная погода, временами небольшой дождь…»

И этот голос, чем-то напоминавший монотонные удары капель дождя по брезентовому верху машины, и бесстрастность диктора, не понимающего, очевидно, что это такое «временами дождь», сразу рассердили Павлова.

Они подъехали к стоящему неподалеку от дороги комбайну. Три механизатора возились у машины: клепали сломанные планки главного полотна. На приветствие ответили, но только один из них оглянулся. Едва заметная улыбка скользнула по его мокрому и грязному лицу, Павлов узнал комбайнера.

– Ну как оно, Василий Васильевич?

– Если коротко, Андрей Михайлович, то худо, – поднялся комбайнер. – За четыре дня второе полотно кончаем.

Павлов порылся в соломе.

– Потери большие, Андрей Михайлович, – сказал комбайнер, увидев в руке Павлова невымолоченные колосья. – И колос плохо вымолачивается, и в мякину много идет.

Павлов знал, что комбайнер Величко из числа лучших в районе. О полотнах, о невымолоченном зерне он слышал в эти дни от многих комбайнеров. Но ему и самому казалось, что иного выхода нет.

– Что же делать?

– Думать! – крикнул другой механизатор, поднимаясь с полотна. – Думать надо, – повторил он спокойней. – Вчера один человек рассказывал… У Соколова трактора в такую погоду зябь пашут, будущий урожай готовят.

Долго еще перед глазами Павлова маячили трое вымокших до нитки механизаторов. Маленькая ячейка армии, которая выполняет приказ. Они нашли, что так, как делается сейчас, плохо. После этого как они смотрят на своих руководителей? Павлов сам вручал партийный билет Величко. Комбайнер тогда сказал что-то вроде: «Оправдаю, Андрей Михайлович! Не сомневайтесь!»

А сегодня Павлову казалось, что он вот-вот скажет: как оправдаешь при таких руководителях?.. Или, может, действительно лучше зябь пахать? Прибавка урожая гарантирована. А если дожди не перестанут? И Павлов терялся… А ведь хорошо понимал: он должен решить!

И он спешит к Соколову.

По полю ползли два самоходных комбайна. «Значит, и Соколов убирает при любой погоде».

Комбайны ползли еле-еле… Но не валки подбирали, а косили напрямую.

Появилась Зина Вихрова в голубом прорезиненном плаще с поднятым капюшоном.

– Здравствуйте, Андрей Михайлович! – обрадовалась она.

– Значит, и дождь нипочем, Зинаида Николаевна! – воскликнул Павлов.

– Нет, Андрей Михайлович, дождь «почем», – усмехнулась Зина. – Видите, как ползут? Того и гляди остановятся. А быстрее нельзя, плохой вымолот. Иван Иванович заставил меня следить.

Зина рассказала, как расставлены силы на уборке. Жатки косят на свал, самоходные – напрямую, часть тракторов – на вспашке зяби. А автомашины переброшены на вывозку кукурузной массы.

– Пока дожди, мы всю кукурузу уберем, силос заложим, ее ведь так и так убирать. Так что в дождь главные силы туда!

Павлов слушал и думал: «Вот оно – не шаблонное решение. «В любую погоду!..» В самом деле: есть же неотложные работы, которые можно выполнять и в дождь. Почему не бросить весь автотранспорт на уборку кукурузы? Ведь придет хорошая погода, и силы придется дробить – на силос, на хлеб, на зябь».

Ночью он позвонил Гребенкину и услышал его бодрый голос:

– Мы решили, Андрей Михайлович, перестраиваться! Прогноз на ближайшую пятидневку неважный. Был и я у Соколова.

Павлов звонил и в Черновский район. Разбудил Королева – он спал в кабинете секретаря, – рассказал ему о перестройке. Но Королев не в восторге:

– Надо поговорить с Иваном Петровичем…

Утром Павлов по телефону доложил Смирнову об обстановке и принятых ночью решениях.

Смирнов слушал не перебивая, а когда Павлов закончил, сказал:

– Сегодня спускаем график сдачи хлеба в очередной пятидневке. Надо сдать минимум двадцать миллионов пудов! А ты силосом занимаешься.

– Но и зябь, и силос – все это урожай, забота о будущем. А в дождь губим хлеб…

– А ты не губи. Организуй дело. Могу зачитать пятидневные задания по твоим районам. Запиши…

А дождь все навещал хлеборобов. Пятидневный график не выполнил ни один район. Дронкинский сдал десять тысяч тонн, а Черновский четырнадцать. Однако в последующие дни положение резко изменилось. В Дронкинском стали намолачивать в день по семи тысяч тонн зерна, а в Черновском не больше четырех.

Королев звонит Павлову: все тока забиты влажным зерном, оно начало гореть, надо спасать. А как? Влажным зерном забиты все заготовительные пункты.

Павлову очень хотелось сказать Королеву: поезжай к Соколову, учись, как правильно хозяйствовать. И надо бы так сказать… Павлов едет в Черновку, потом в город – мобилизовать машины, чтобы подпорченное уже зерно вывезти на комбикормовый завод. А в области испорчены миллионы пудов зерна… Кто в ответе? И почему на уборке командуют не Соколовы, а Королевы? Эти раздумья все яснее говорили Павлову: нужна свежая струя! Надо, чтобы к руководству большим делом стали люди типа Соколова, Гребенкина.

Павлов навестил ученого Романова. Тот опытным путем исследовал каналы потерь выращенного уже урожая: две недели лежки валков, скошенных переоборудованным комбайном, уносили больше центнера зерна с гектара, при обмолоте сырых, промокших валков терялось до трех центнеров зерна с гектара.

Но вот, наконец, установилась погода, ударили первые заморозки. И Павлов увидел в Черновском районе поля неубранной кукурузы с желтыми поникшими листьями. Урожай загублен…

А у Несгибаемого и Гребенкина вся кукуруза уже убрана.

Хорошие солнечные дни чередуются с дождливыми. И Смирнов, как видно, не выдержал напряжения. В районы выехали новые группы уполномоченных с задачей: любыми путями перевыполнить план сдачи хлеба! А Павлова отозвал в обком.

– Вот тебе боевое задание, – строго выговаривал Смирнов. – К дню открытия партийной конференции план по мясу выполнить процентов на восемьдесят, к открытию съезда – полностью! А хлебом займусь сам.

Павлов пробовал доказывать: нельзя гнать на мясо низковесный молодняк, он сейчас поставлен на усиленный откорм, через месяц-полтора он будет хорошей упитанности. Говорил, что при сложившихся условиях к съезду не выполнить плана по мясу.

– Неужели ты, Павлов, не понимаешь момента? Одним словом, организуй! Указания районам и заготовителям уже даны, мы тут без тебя на бюро разбирались.

И повторилось старое: под нажимом уполномоченных гнали плохо упитанный скот, оформляли в сдачу сырое, несортированное зерно.

Павлов решил обратиться с письмом в Центральный Комитет. Он написал о всех, по его мнению, антигосударственных делах Смирнова, честно признал свои ошибки.

Скоро из Москвы приехала группа товарищей. В их числе и Лихачев, давний знакомый Павлова.

– Приехали ваши письма проверять, – сказал он.

– Почему письма? – удивился Павлов. – Я писал только одно письмо.

– Не один ты писал… Будем разбираться…