Текст книги "Глубокая борозда"
Автор книги: Леонид Иванов
Жанр:
Прочая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 34 страниц)
7
Из Москвы Павлов возвращался окрыленным: так сильно уверовал он в перспективы, открывшиеся сейчас перед тружениками деревни, а значит, и перед всей страной.
Павлов бывал на многих пленумах. Но о чем обычно в последние годы шел разговор после возвращения домой? Об очередной реорганизации… Надо было немедля включаться в работу по реализации решений, но все силы бросались на то, чтобы заново перестраивать местные органы, перетасовывать кадры. На это уходили месяцы. А едва новые органы притирались, что ли, когда казалось, что, наконец-то, началось что-то похожее на дело, вдруг объявлялась новая перестройка. И опять коренная…
И еще одно бросалось в глаза: на всех пленумах все речи начинались со здравицы в адрес «королевы полей» и того, кто «открыл» ее.
Теперь пустозвонство осуждено, субъективизму нанесен смертельный удар. Теперь все иначе нужно решать и делать…
Когда Павлов услышал на Пленуме о новых ценах на зерно, сразу вспомнил Соколова. Тот ведь как досадовал, что не стали поощрять сверхплановую продажу продукции и тем самым, как он выразился, «отбили охоту у передовиков больше производить продуктов». Как же радуется теперь Соколов! А Коршун? А Никаноров? А Сидоров! Все они говорили ему о своем наболевшем. На многие из вопросов, поставленных ими, в решениях мартовского Пленума дан ответ.
Соколов говорил, например, что они не могут в полной мере воспользоваться предоставленным правом планировать свое производство, потому что «под завязку» спущен им план по зерновым. А теперь по области твердый план закупок зерна почти на тридцать процентов ниже фактической продажи в прошлом году. Это даст возможность увеличить набор культур, чтобы не играть ва-банк, как это приходилось делать в последние годы, когда судьба животноводства единственно зависела от «королевы полей». Теперь руководители хозяйств, сообразуясь с новыми ценами на продукцию сельского хозяйства, смогут расширить ассортимент зерновых и крупяных культур.
Вспомнились и слова Соколова:
– Только цены объявите, мы сами поймем, что сейчас в первую очередь нужно государству.
Тогда Павлов отнесся к его предложению с известной долей скепсиса: все же у нас плановое хозяйство… Он не придавал должного значения тому обстоятельству, что как бы там ни было, но обязательный план по сдаче, скажем, свинины связывает колхоз или совхоз, заставляет танцевать от печки, где печка – план сдачи по видам продукции. А может быть, колхозу невыгодно заниматься свининой? Зато, скажем, производство говядины обеспечивает ему прочный и постоянный доход.
«Не рискнуть ли! – думал Павлов. – Столько экспериментов в масштабах страны было за последние годы, так почему бы не рискнуть на одном или на двух районах. Пусть установят для себя планы самостоятельно».
– Рискнем! – вырвалось у Павлова, и он, смутившись, искоса взглянул на задремавшего соседа.
«Какой же район избрать для эксперимента? – думы не оставляют его. – Конечно, Дронкинский… – Павлов знает свою слабость к своему бывшему району. – Но… Но вот только… район этот типичный для юга области. Значит, надо и в центральной зоне подобрать. Можно Лабинский. Он с животноводческим уклоном. Очень правильно!»
Вспомнив о Лабинском районе, Павлов живо представил себе директора совхоза Никанорова… Почти тридцать лет работает он в одном хозяйстве. Разве он ошибется в планировании? Не учтет интересов государства? А ведь и ему каждый год доводили по нескольку вариантов плана. Именно вариантов, потому что планы менялись в год по нескольку раз.
Очнулся Павлов, когда его кто-то тронул за плечо. Он вздрогнул, открыл глаза, рядом стояла мило улыбающаяся бортпроводница:
– Привязаться надо, пошли на посадку.
Павлов послушно пристегнул ремень.
Встретить Павлова пришли Несгибаемый, Ларионов и Гребенкин.
– Ну как? – пожимая руку Несгибаемому, спросил Павлов.
– Давно бы так! – вместо Несгибаемого ответил Гребенкин, а Несгибаемый только довольно улыбнулся.
Ларионов несколько сдержанно приветствовал Павлова, любезно осведомился о здоровье. Некоторый холодок в их отношениях сохранился. Но Павлов был уверен: это пройдет. Ларионов – умный человек и попусту не станет вдаваться в амбицию.
В машине Павлов завел разговор об эксперименте.
– А надо бы попробовать! – решительно поддержал Гребенкин. – Я вчера только был у Никанорова, он примерно так же вопрос ставил: теперь, когда цены твердо определились, совхоз сам в состоянии спланировать наиболее оптимальный вариант.
Несгибаемый заметил, что и он не раз задумывался над этим еще в ту пору, когда сам был директором совхоза.
– Надо-то, думается, подвести к тому, чтобы в каждой зоне было выгодно производить какую-то свою, так сказать, коронную продукцию, – заметил Павлов.
– Доверие так доверие, без ограничений! Надо пойти на это! Тогда бездельники, не умеющие ничего решать самостоятельно, быстро всплывут на поверхность, их легче будет вылавливать и от дела боевого отстранять. – Несгибаемый так увлекся, что говорил уже как о деле решенном.
Зато всегда осторожный Ларионов решил несколько охладить пыл беседующих:
– Поскольку дело-то новое, надо попродуманней, по поговорке: семь раз отмерить, прежде чем отрезать.
– Нет, надо рискнуть, и чем скорее, тем лучше, – проговорил Гребенкин, будто не слышал Ларионова.
Вот уже и город. Разговор получился интересным. Павлов даже пожалел, что коротка дорога от аэропорта.
Встретясь в тот же день с главным плановиком области Сергеевым, Павлов изложил ему коротко идею эксперимента. Внимательно выслушав Павлова, Сергеев помолчал, а потом заговорил, как о давно продуманном:
– Конечно, ни одному чудаку не приснится такая структура посевных площадей, какая у нас в области получилась… Помните, я показывал вам расчеты по совхозу? Все уборочные работы сгрудились на один месяц…
– Как я понимаю, вы – за?
– Конечно, за… Кое-что, безусловно, подсказать товарищам надо, а вообще-то давайте экспериментировать.
Бюро обкома приняло постановление: провести эксперимент в Дронкинском и Лабинском районах.
И сразу же после собрания партийного актива начались разработки плановых заданий в каждом хозяйстве.
Павлов с понятным волнением ждал, когда из Дронкина и Лабинска поступят сводные планы, но не выдержал и сам направился в Лабинский район.
8
Было темно, когда Павлов приехал в Лабино – большой рабочий поселок на железной дороге.
Все окна райкома партии светились. «Работают», – не без удовольствия отметил Павлов, входя в дверь. Он считал, что у всех должен быть нормированный рабочий день. У всех, кроме партийных работников и… агрономов.
Это мнение окончательно сложилось у Павлова после одного из разговоров с агрономом Климовым. Вечером, уже в девятом часу, он беседовал с ним в производственном управлении, а в пять утра, проезжая поля совхоза, встретил Климова на полях.
– Раненько же начинается у вас рабочий день! – пошутил Павлов.
– Сегодня я выехал на поля в четыре утра, но я не считаю это началом своего рабочего дня, – не принял шутки Климов. – Я же выехал, чтобы посмотреть свои поля, полюбоваться посевами. Это мой отдых, а не работа… Любоваться всходами или полем, когда пшеница первые колоски выбрасывает или когда вот-вот убирать ее надо, и она волнами переливается… Разве ж это работа?! Для меня лучшего отдыха не придумаешь!
Эти примечательные слова агронома Павлов применил и к партийным работникам. Разве встречи с людьми в клубе, в поле, на собрании – это рабочий день партийного работника?! Это если и не отдых в полном смысле слова, то время, когда партийные работники заряжаются энергией, вдохновляются новым, обогащаются народным опытом…
Поднявшись на второй этаж, Павлов открыл дверь в кабинет первого секретаря. Шапошников задумчиво сидел над бумагами, положив голову на подставленную левую руку. Бумаг на столе много: они лежали и перед Шапошниковым, и поверх стопки книг справа от него.
– Уже успел бумагами обложиться, – громко бросил с порога Павлов.
Шапошников вскинул голову, приветливо поднялся навстречу Павлову – высокий, чуть ли не на голову выше Павлова.
– Хорошо, что к нам заглянули, Андрей Михайлович… – Он сжал в своей могучей ладони руку Павлова. – Зашились мы тут совсем, – уже озабоченно произнес он. А когда присели к столу, тяжело вздохнул. – Задали вы нам работки… Каждый день звонки. Просят совета, как лучше планировать. Вот что значит отвыкли самостоятельно думать…
– Ну, а конец вашей работе виден?
– На этой неделе вчерне будет готово. Вообще-то, основное сейчас уже ясно. Но тут, Андрей Михайлович, наше-то положение, – он недоуменно развел руками. – Кое-кто автоматически прошлогодний план вписывает, и все…
– И как же вы? – Павлов с интересом ждал ответа.
– Ну, а мы, как нам сказано, особенно не вмешиваемся. Но приведенные вами на активе цифры по набору культур в совхозе заставили и нас серьезно задуматься о многом. Оказывается, и мы набрали такой ассортимент культур, что все уборочные работы все-таки легли на узкий отрезок времени. Это может погубить и нынешний урожай, и подготовку зяби под будущий. Посоветовались мы на бюро и решили так: никаких подсказок насчет набора культур! Но настойчиво рекомендуем ознакомиться с приложением к плану одного из хозяйств. – Шапошников протянул Павлову большой лист бумаги. – Вот этот анализ…
Павлов взял лист. На нем изображена кривая нагрузки на трактор, на человека, на автомашину по декадам в августе и в сентябре.
– Видите, как получается, – начал объяснять Шапошников, – по нагрузке на трактор линия по декадам примерно ровная, но по транспорту в первой декаде сентября кривая вылезает за всякие границы. Значит, надо что-то делать с силосными – это из-за кукурузы так получилось.
Шапошников показал Павлову еще два анализа. В одном кривая нагрузки более или менее равномерна, но в другом – очень ломаные линии, отражающие непосильное хозяйству напряжение в первой и второй декадах сентября.
«Молодцы лабинцы! – думал Павлов. – Быстро нашли путь к контролю за планом. Ясно и просто. График показывает: неразумно спланировано…» Павлов попросил снабдить его этими анализами. Поинтересовался, составляют ли сами хозяйства такие анализы.
– Эти-то приготовлены специалистами из производственного управления. А теперь все сами составляют.
Разговор вернулся к планам на будущее. Павлов получил новую возможность убедиться, что и здесь решения Пленума восприняты как должно, со всей серьезностью. Обдумываются меры к преодолению отставания, восстанавливается все ценное, что накоплено многолетним опытом.
– Наши товарищи высказывались так: если бы того же Никанорова не заставили нарушить севообороты, а удобрений дали, как нынче, картина бы была другая. А то теперь все удобрения пойдут как бы на замаливание наших грехов и вольностей, допущенных по отношению к земле в последние годы.
– Ну, а еще какие проблемы волнуют вас?
– Таких проблем, Андрей Михайлович, с каждым днем становится не меньше, а больше, – оживленно продолжал Шапошников. – Вот и с культурой тоже… Мы уже прикидывали, сколько средств в будущем году можно выделить на строительство новых общественных зданий культурно-бытового назначения. Но где брать работников культуры?
Павлов сослался на вчерашний разговор по телефону с Несгибаемым. Звонил он из Березового совхоза, восхищался: Григорьев выделил легковую машину, чтобы из областного центра два раза в неделю привозить нанятых там руководителя духового оркестра и танцмейстера.
– У нас Никаноров тоже возит. Но разве это выход? Надо больше готовить таких работников. И набрать людей прежде всего из села, чтобы они и возвращались в родное гнездо.
Павлову пришлось вынуть свою записную книжечку и сделать памятную запись: «О культработниках».
Затем разговор завязался об отстающих колхозах.
По рассказу Шапошникова выходило, что самый отстающий колхоз «Энергия». Павлов решил утром съездить в этот колхоз.
9
В колхозной конторе было оживленно.
Председатель артели Корень – рослый, плечистый, лет тридцати пяти, – заметно смутился, здороваясь с Павловым.
– Сегодня все специалисты собрались здесь…
А колхозный парторг Соловей добавил:
– Разрабатываем наш стратегический план.
Шапошников предупредил Павлова, что Соловей до последнего времени работал в парткоме, да и Корень всего второй год председательствует, а до того был управляющим фермой в совхозе у Никанорова.
– У нас, Андрей Михайлович, все бы ничего, но, знаете, земля очень уж измотана… В прошлый урожайный год некоторые наши поля дали всего лишь по четыре центнера, – сетовал Корень. – Земли наши должны паровать. Другого выхода нет.
– И сколько же под пары намечаете?
Корень с беспокойством покосился на Шапошникова. А тот добродушно рассмеялся:
– Чего, Митрофан Корнеевич, оглядываешься? Говори все, как есть.
Похоже, что этот смех и слова секретаря райкома растопили внутреннюю скованность Корня. Он заговорил совсем другим тоном, уверенным, боевым.
– Мы, Андрей Михайлович, думаем так. Если начнем каждый год отдавать под пары по десять процентов пашни, то бедовать нам придется еще долго. К нашей ферме, где я работал, прирезали от соседнего колхоза около двух тысяч гектаров, сору там было – страшно! Никаноров распорядился: половину под пары. На другой год вторую половину. А потом какие урожаи пошли! Вот и мы так решили… Нынче четвертую часть под пары, а потом пойдет, как в обычном севообороте, около пятнадцати процентов.
Председателя поддержал парторг.
– Надо учитывать, Андрей Михайлович, – степенно, спокойно заговорил он, – тут не только земля в порядок приводится… Вот график этот выравниваем. – Он протянул Павлову лист, на котором изображены уже знакомые Павлову кривые, отражающие напряженность работ. – Тракторов у нас все же поменьше, чем в богатых колхозах. Потому мы всегда и не управлялись вовремя с полевыми работами. У богатых соседей и зяби ранней побольше, значит, земли почище, а отсюда – урожай получше. А нынче, видите, как график строим? До уборки почти сорок процентов земли под будущий урожай подготовим: пары и зябь после подсолнечника и многолетних трав. Кукурузы немножко оставили.
Снова заговорил Корень:
– С будущего года, Андрей Михайлович, зерновых у нас на десять процентов прибавится. Тракторов прикупим, потому что надеемся на доход. Стало быть, и будущий год пройдет нормально, в смысле напряженности. А там уж пойдем! – решительно заключил он.
По своему многолетнему опыту Павлов знал, как важно, когда сам себе ясно представляешь перспективу. Вот и руководители отстающего колхоза, наконец, увидели перспективу, а вместе с ней обрели уверенность. Пройдет каких-нибудь годика три – и они крепко станут на ноги.
В кабинет председателя заглянул пожилой мужчина.
– Можно мне? – напевно произнес он. А зайдя в комнату, отвесил низкий поклон всем сразу, снял с головы поношенную шапку.
– Зачем пожаловал, Трофим Пантелеевич? – спросил Корень.
– Так все за тем же, – ответил старик. – Говорят, первый секретарь приехал, дай, думаю, расскажу ему про нашу несправедливость. Так что, товарищ Павлов, к вам я пришел… Дела у вас тут большие, надо думать, только и у меня тоже неотложные.
Корень подал стул Трофиму Пантелеевичу. Но тот небрежно отмахнулся:
– Мы и постоять можем… – Но все же крепко уселся, видно, готовясь к долгому разговору. – Хорошее постановление вышло насчет пенсий колхозникам, товарищ Павлов, – заговорил он миролюбиво. Потом положил свою шапку на колени и многозначительно помолчал. – Все наши старики премного благодарны, – степенно продолжал он. – Вот только маленько чего-то недодумано получилось, не по-справедливому вышло.
– Что же именно? – спросил Павлов.
– А вот я расскажу про свою жизнь, товарищ Павлов… С малых лет я пастухом, такая, выходит, у меня прохвессия… Как колхоз организовали, я опять же пастухом. И так до нонешнего году. Никаких там выходных дней не соблюдал, отпусков нашему брату не полагалось… Раз только, после войны уж, сына хоронить ездил. Умер Митрий от ран, на войне полученных. Пять ден брал отпуску. Вот и все… А мой сосед Пётра Васильев за все эти года ну от силы пять сезонов в колхозе работал, а то все где-то в бегах был… Когда уж устал от бегов, то последние три года в сторожах ходил. А когда начали считать пенсию, вышло хуже некуда: ему двенадцать рублей, по-старому, значит, сто двадцать, и мне двенадцать. А все время говорят – по труду у нас и оплата. Где же тут по труду?
Он строго посмотрел на Павлова. А тот сразу не мог найти нужных слов для ответа.
Выручил сам Трофим Пантелеевич:
– У нас, у отстающих, стало быть, как получилось? Уравнение сплошное: всем колхозникам-старикам по двенадцати рублей. Оно, товарищ Павлов, не на это моя обида… Мы ить по-стольку-то и на трудодни в хорошие годы не получали, где там! – вздохнул он. – Не против двенадцати говорю… А вот если и в отстающем добросовестным колхозникам дать бы по двенадцати, а кто лодыря гонял да над исправными колхозниками посмеивался, тому все же таки надо бы поменьше определить, тогда было бы, товарищ Павлов, как следует – по труду… А так вышла несправедливость… Я своим начальникам говорил, а оне свое: радоваться надо! Мы и радуемся, спасибо говорим. Только справедливость-то, товарищ Павлов, дороже двенадцати рублей. Я так понимаю…
И опять Павлов в затруднении: что сказать Трофиму Пантелеевичу? В обкоме разговор о пенсиях возникал не раз. Некоторые колхозы – самые отстающие – были преобразованы в совхозы. Престарелые колхозники тех артелей получают минимальный размер пенсий – тридцать рублей. В богатых колхозах пенсии тоже где-то в этих пределах. А в отстающих довольствуются установленным минимумом в двенадцать рублей. И это не может не обижать тех, кто всю свою силу отдал родному колхозу. Они мирились, когда на трудодень получали мало, мирились, потому что понимали: столько получилось в артельном хозяйстве. Но хоть и мало давали на трудодень, однако в прямой зависимости от вложенного труда, по трудодням! А теперь вдруг всех уравняли, как бы зачеркнули то, что было гордостью любого честного колхозника. Так что же сказать Трофиму Пантелеевичу?
– А как бы вы поступили? – задает вопрос Трофиму Пантелеевичу Павлов, чтоб время выиграть.
– Так я к вам, товарищ Павлов, пришел, – откашлянув в кулак, скромно произнес Трофим Пантелеевич. – Моего совету в таких делах не спрашивают.
– Но все же? Как следовало бы поступить, чтобы не было обидно таким честным труженикам, как вы.
– Как поступить. Вот и надо так поступать, чтобы не обидно было, – упрямо твердил старик. – Есть у меня дочка, вышла за комбайнера с Кубани, туда и уехала. Тоже в колхозе живут. Так вот ее мужа отец тоже на пенсию вышел, как и я. Только ему шестьдесят два с полтиной начислено. А тоже свинарем больше работал, нашего же порядка дело-то… Вот и думаю я: неужто же в пять раз хуже его работал Трофим Пантелеевич?! Если, думаю себе, так, то ему и целкового не надо давать. Вот так: не давать! – совсем рассердился Трофим Пантелеевич. Он помял свою шапку, взглянул на Павлова. – Лучше и больше я работать не смог, если бы молодость мне вернули. Не смог бы! Сколько сил было – все в колхоз положил. Вот и сказал, чего думал… А как сделать? Надо сделать по-справедливому, по труду, стало быть…
Павлов посмотрел на всех сидевших в комнате, на низко склоненную голову Соловья, на насупленного Корня. Все угрюмо молчат… Наверное, и к ним с этим вопросом обращались не раз. И Павлов не в силах что-либо теперь поправить, изменить. «А почему не в силах? – начинает нервничать он. – Почему не в силах? Ведь это затрагивает интересы самых честных колхозников!»
– А вы, товарищ Корень, на этот счет что думаете? – повернулся он к председателю.
Тот пожал плечами, почему-то взглянул на Соловья. Видно, хотел, чтобы Соловей высказался. Соловей встал, шагнул ближе к столу.
– Не один Трофим Пантелеевич поднимает этот вопрос, Андрей Михайлович, – заговорил он возбужденно. – Я тут недавно сравнительно… но в домах колхозников приходится частенько бывать, беседовать по разным делам житейским. Чаще других возникает этот вопрос. Мы тут советовались и на правлении, и с коммунистами, – он оглянулся с какой-то настороженностью: как, мол, будет принято его мнение. – Надо, Андрей Михайлович, что-то менять! Есть у меня такая мыслишка: лучшим колхозникам, выработавшим определенное количество трудодней, помимо пенсии от государства, платить что-то и от колхоза. Независимо от финансовых трудностей!
Соловей сел. А Павлову оставалось лишь порадоваться такому простому и мудрому предложению. В самом деле, колхоз поощряет большие заслуги колхозника перед артелью. Это будет своеобразной персональной надбавкой к пенсии. Трофим Пантелеевич встал.
– Если бы так решили, товарищ Павлов, – заговорил он, – обиды нашей не было бы… Надо хоть немножко, но подбодрить тех, кто работал изо всех своих сил. А так-то насчет пенсий хорошо помогли, куда там!
– Этот вопрос, Трофим Пантелеевич, полагаю, так и будет решен! – твердо заверил Павлов.
– На том спасибо! – поклонился Трофим Пантелеевич. – Вот и спасибо, – он еще раз отвесил поклон всем сидящим и, накинув шапку на свои седые волосы, вышел из комнаты, осторожно прикрыв за собой дверь.
А Павлов попросил Корня как можно скорее подготовить список персональных пенсионеров колхоза и оформить решением правления надбавку к их пенсиям.
– Это мы быстро сделаем, – оживился Корень. – А дальше проще будет, Андрей Михайлович. Заработок наших колхозников повысится, так что и пенсии будут выше. А вот ветеранов, которые за работу мало получали, надо, конечно, поддержать. Колхозники пойдут на это… В нашем колхозе таких будет человек тридцать. Добавим рублей по десять в месяц. На этой же неделе мы это и узаконим!
Потом Павлова знакомили с фермой. И тут Павлов приметил, что с парторгом у животноводов большая дружба. То и дело слышно: Арсений Васильевич, Арсений Васильевич… А ведь он совсем недавно в колхозе…
Павлов решил подробнее побеседовать с Соловьем. Да и случай представился: когда они возвращались с фермы, парторг пригласил гостей на обед.
Встретила их жена парторга, Анна Ивановна, миловидная черноглазая женщина. Говорила она быстро-быстро:
– Проходите, проходите, Андрей Михайлович! Только сразу уж извините: мы не устроились еще как следует, все по-походному…
И пока гости вытирали ноги о половик, раздевались, Анна Ивановна успела сообщить, что их дочь осталась у бабушки, потому что в девятом классе учится, а в колхозе только восьмилетка, что сама она учительница, преподает литературу и историю, что они уже обзавелись коровой, но доярка она плохая, и корова «лягается»…
Этот оживленный говорок отвлек Павлова от раздумий. Умывшись на кухне, он стал перед небольшим зеркальцем причесывать волосы и вдруг впервые заметил, что виски у него здорово-таки подернулись сединой, что под глазами набежало много морщинок и что лицо приобрело сановитую округлость…
Шапошников, умывавшийся после Павлова, шепнул:
– Соловей-то тут не Арсений, а Анна Ивановна…
А Анна Ивановна уже тут как тут.
– Поторапливайтесь, товарищи, поторапливайтесь!
На столе гостей ожидали банки рыбных консервов, на тарелке – с десяток яиц, на другой – селедочка, прикрытая кружочками лука, а на большой сковороде – глазунья.
– Усаживайтесь, пожалуйста, – приглашает Анна Ивановна и, подойдя к Павлову, шепотом спрашивает: – Мне поручен дипломатический разговор… К селедочке можно?
Павлов улыбнулся, взглянул на Шапошникова. Тот не слышал, о чем говорила Анна Ивановна, но, видимо, догадался:
– Можно, можно, Анна Ивановна!
– Отлично! – улыбнулась хозяйка, и на столе появились бутылка водки и рюмки. Анна Ивановна сама их и наполнила.
Жили супруги в обычном крестьянском доме, состоящем из кухни и комнаты. В комнате стояла кровать с пышно взбитыми подушками, обеденный стол, шифоньер, на верху которого стопка газет. В углу небольшая этажерка с книгами.
Анна Ивановна хозяйничала за столом в духе старинного русского гостеприимства: то и дело подкладывала гостям яичницу, напоминала, чтоб еще отведали то одного, то другого.
Застольная беседа поначалу не очень клеилась, но как только Соловей заговорил о делах, все оживились.
– Мне, Андрей Михайлович, никогда не забыть одного разговора с секретарем партийной организации колхоза, который состоялся еще в бытность мою в парткоме производственного управления, – начал Соловей. – Тот секретарь сказал мне так: партийным работникам бесконечно много раз напоминают, одергивают – не ваше дело заниматься хозяйственными делами, ваше дело – партийно-массовая работа. Однако почему-то и нашу текущую работу измеряют только центнерами зерна или литрами молока…
– А как же иначе? – бросил Шапошников.
– И я так же сказал, – улыбнулся Соловей, – добавив, что учитывается еще и число собраний, прочитанных лекций. А он мне: «Но если парторг побеседовал с пятью, скажем, колхозниками один на один и всех их подбодрил, настроил на доброе, то в сводках это никак не отражается. А ведь иной раз две-три такие беседы для интересов общего дела дороже собрания…»
– Но все же отдача-то должна сказаться на производстве, в труде, – настаивал Шапошников.
– И я ему этими же словами возражал, – снова улыбнулся Соловей. – А он мне так ответил: «Партийная работа – это все равно что посев озимой ржи. Нынче посеял, а только в будущем году жди урожая. А у нас как? Провели Пленум по важному вопросу. Через неделю подавай результаты! А в нашем деле нужно терпение».
Павлову казалось, что Арсений Васильевич это про себя говорит: он и по домам ходит, и беседует с людьми, сея эти самые добрые семена.
Арсений Васильевич начал рассказывать о первых своих шагах работы в колхозе. Признался, что пробует применить то хорошее, что усмотрел в своих прежних скитаниях по колхозам и совхозам, когда работал в парткоме.
– Это же так волнующе, когда удастся подобрать ключ к душе человека и он доверчиво раскрывается перед тобой! – воскликнул он. – Возьмите, к примеру, нашего агронома… Молодой парень, но застегнут всегда на все пуговицы, слова от него не добьешься. Председатель в обиде на него: молчаливый, безынициативный, никогда ничего сам не предложит. Я как-то пригласил его к себе. Аня нас тоже вот так же яичницей угощала. Так вот, за этим столом мне удалось узнать, что наш агроном, оказывается, из «разочарованных». А почему? Первые два года своей работы он тщательно продумывал планы, вкладывал в них свою душу. Привезет их в управление, а там все переделают по-своему, от его наметок останутся рожки да ножки. Заставят сеять кукурузу, свеклу, а в колхозе не хватает машин, людей. И каждый год почти вся свекла уходит под снег, половина кукурузы пропадает. Он мне сказал: все считают, сколько кормовых единиц надо произвести, сколько чего сдать, а никому нет дела, чьими руками все это делать, да и вообще нужно ли. Откровенно признался, что собрался уходить.
– Никуда он не уйдет! – откликнулась из кухни Анна Ивановна. – Скоро на нашей учительнице женится.
– Вот видите, – кивнул Арсений Васильевич в сторону кухни. – Разведка доносит, что закрепился. Но тут ему подвезло и в другом: вскоре после нашего с ним разговора состоялся мартовский Пленум. Он и воспрянул духом.
Павлов слушал парторга с огромным интересом и думал: «Да, не зря поехал в Лабинский район».
