Текст книги "Глубокая борозда"
Автор книги: Леонид Иванов
Жанр:
Прочая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 34 страниц)
14
Журнал опубликовал статью Павлова. А последующие события развивались так: редакция решила провести «круглый стол» по проблемам, выдвинутым в статье.
Перед отъездом в Москву Павлов решил побывать в Дронкинском районе, чтобы запастись свежими материалами, встретиться с интересными людьми.
А в дороге раздумывал о делах сегодняшних…
Павлов давно уже приметил: после урожайного года хлопот прибавляется. Вот и нынче: колхозы и совхозы в своих планах на 1967 год почти вдвое против прошлого года увеличили объем строительства. Особенно большие вложения намечены на культурно-бытовое строительство. Но промышленность-то не может за один год удвоить производство строительных материалов, их и на обычный план всегда не хватало. Поэтому принимались чрезвычайные меры: планировали «выжать» все, что можно, на своих предприятиях, создали несколько новых лесозаготовительных пунктов в северных районах области, разослали «толкачей» во все концы добывать строительные материалы.
А с рабочей силой на стройки? Тут еще сложнее. Колхозы и совхозы командировали своих гонцов в Западные области Украины и Белоруссии, даже в Армению, чтобы вербовать бригады так называемых шабашников. Такие бригады в последние годы зачастили в Сибирь, работали они аккордно по договорам с колхозами и совхозами и строили, как правило, добротно.
На бюро обкома долго обсуждалось предложение Павлова: из строительных организаций городов области направить в села такое количество отрядов и колонн, которое безусловно обеспечит намеченное колхозами и совхозами строительство. Представители городов и промышленных предприятий возражали: имеющихся строителей недостаточно для обеспечения увеличенной на юбилейный год программы. Но бюро нашло, что в городах все же легче искать рабочую силу, и приняло решение: сельским стройкам – первая очередь!
И вот теперь ответственные работники области на местах помогали правильно разместить строительные колонны и отряды по колхозам и совхозам, утрясали возникающие недоразумения, – а их было порядочно.
После Дронкино Павлов заскочил в колхоз «Сибиряк». Но Соколов умчал в областной центр – добывать материалы для завершения колхозного дома отдыха.
Павлов беседовал с секретарем партийной организации. Тот рассказал о планах, о новых стройках. Павлов ходил по деревне, видел дома, возникшие на месте старых избенок, обнаружил поселочек новых стандартных домов, которых в прошлую зиму здесь не было. Оказалось, сборно-щитовые дома возведены для новоселов: двадцать две семьи переселились сюда из Брестской области, зачав новую широкую улицу Добринки.
Павлов вспомнил Савелия Петровича Шишина, его семья – один из «барометров». Да и приятно встретиться с умным стариком!
Савелий Петрович оказался дома – сметал снег с крыльца.
– Вот это да! – воскликнул он, распрямляясь. – Вот это гость, скажу я вам! – Бросив в снег метлу вместе с рукавичкой, протянул руку Павлову. – Здравствуй, Андрей Михайлович…
Павлов внимательно рассматривал старика.
– Аль не узнал? – удивился Савелий. – Поди, состарился я совсем, да ведь уж и пора, на восьмой десяток никак уж два года…
– Вас-то, Савелий Петрович, я узнал, а вот дом изменился, помолодел.
– Давненько не был, вот и не узнал, – хрипловато рассмеялся Савелий. – По нонешнему времени, скажу я вам, и за год-то перемен много.
Павлов только раз ночевал в этом доме, когда еще работал в Дронкино. Самого Савелия после того встречал и на току, и в конторе, и в райцентре, а последний раз года три назад – на свиноводческой ферме… Совершенно точно: в летнем лагере. Тогда еще Савелий Петрович обрушился на одно из увлечений тех лет – на шумиху вокруг откорма свиней: все внимание уделялось только тем, кто подсвинков подкармливает, а кто самым главным делом занимается – поросят маленьких выращивает, тому ноль внимания. Именно после этой беседы с Савелием Петровичем было решительно изменено отношение к работницам, выращивающим поросят. Герой тех дней – свинарка Маша Сибирякова, которую называли «маяк Смирнова», теперь в институте, учится на зоотехника.
– Я помню, Савелий Петрович, как вы критиковали меня в летнем лагере. Не забыли?
– Как забыть, – усмехнулся Савелий и сразу заспешил: – Чего мы тут остановились! В хату заходьте!
И в доме все изменилось. Тогда тут было как-то мрачно: печка давно не белена, стены закопчены, а две скамейки сильно засалены…
Теперь же печка выбелена, стены оклеены обоями, скамеек нет вовсе, только стулья. А рядом с печкой – газовая плита и красный баллон.
Живо сбросив полушубок и меховую шапку, Савелий Петрович заторопил Павлова:
– Ты, Андрей Михайлович, в мою горницу проходи, там и разденешься… Варвара-то, дочка моя, на ферме, она как раз в первой смене сегодня, скоро вернется. Боевая выросла, скажу я вам, бригадиром стала, а тут и в депутаты выбрали, в район… И мужик ей славный попался, в мастерских сейчас. Да чего на ноги-то смотришь, проходи, не запачкаешь, пол-то выкрашен теперь…
В горенке Савелия Петровича было чисто и уютно. В углу кровать-диван, посредине небольшой стол, накрытый прозрачной клеенкой, три стула. На подоконниках горшочки с цветами.
– Сюда пальто-то вешай, – Савелий показал на угол, где за занавеской висела одежда. – А я закусить соберу.
Павлов от закуски решительно отказался.
– Как же так? – удивился Савелий. – А то я мигом бы… И выпить есть… Стоит в запасе одна посудинка, а?..
Павлов снова отказался, объяснив, что ему выступать на собрании.
– Ну, тогда посиди на этом самом, как его… диван-кровати, – усмехнулся Савелий. – Теперь везде механизация, вот и Варвара коечку мою в утиль сдала, а мне поставила эту механизацию. Да, везде, скажу я вам, механизация… У нас на току такого понаделали, скажу я вам…
– А вы по-прежнему током заведуете?
– Не… Наше дело теперь такое – куда пошлют. Чего я теперь на току могу? Механика туда за главного поставили. За машинами присматривать. А мое дело метел навязать, веников… Теперь на току народу-то и не стало вовсе, все машины сами делают.
– И свинофермы не стало…
– Не стало… Хлопотал я там с бабенками, суетился, а как год кончится, наш бухгалтер меня же и упрекает: опять ты, Савелий, убытку колхозу наделал, – рассмеялся он. – Будь они неладны, эти свиньи… Каждый год убытку много тысяч. А теперь сами постановили: долой свиней! Овечками занялись, эти, говорят, доходливые… Ну, а я‑то… Вообще-то я на пенсии. Знаешь, какая мне вышла пенсия?.. Сорок три рубля с копейками, по-старому если – больше четырехсот рублей на месяц. Вот жизнь-то пришла – ничего не делаешь, а денег больше, чем, бывало, за работу платили…
Савелий присел на диван и продолжал повествование о жизни. Павлов узнал, что зять Савелия зарабатывает в год до двух тысяч рублей, а дочь больше ста рублей в месяц, что молодые решили купить легковую машину и денег нужно докопить совсем мало.
– А чего им не покупать машину-то? Сам механизатор, сел за руль, Варвару с сынишкой рядом посадил – и кати…
– Так у вас и внук есть?
– А как же! Есть, Андрюшкой назвали, третий годок пошел… В яслях… Там теперь, скажу я вам, все колхозные ребятишки. Теперь ребятишек-то просто растить – в яслях на всем готовом и все задаром, за счет общего дохода. Вот жизнь пришла!.. А может, Михайлыч, пропустим по маленькой, – неожиданно закончил Савелий. – Закуску на газе-то мигом изготовлю… Теперь, считай, у кажинного плита газовая. И вообще богато зажили. Теперь, скажу я вам, денег у колхозников на руках много, вот беда…
– Почему же беда? – удивился Павлов.
– А вот послушай… Только сначала зайдем в комнату к моим молодым, – поднялся Савелий и, взяв Павлова за руку, повел через кухню, открыл дверь в комнату. – Вот полюбуйся…
Комната не очень просторная и вся заставлена: шифоньер, двухспальная кровать и детская кроватка, тумбочка с телевизором, в простенке между окнами ножная швейная машина, посреди комнаты – круглый стол, шесть стульев, в дальнем углу большой сундук, накрытый ковриком…
– Видишь, Михайлыч, все заставили, одежа всякая есть, больше такого покупать нечего. Машину только и осталось, потому как мотоциклет есть, в сараюшке вместо коня стоит…
Павлов все еще не понял, куда клонит Савелий. Только вернувшись в свою горенку, старик внес ясность:
– Надо, скажу я вам, шибко умно действовать, Андрей Михайлович… – Потеребив бородку, повторил: – Шибко умно надо действовать, чтобы, скажу я вам, деньги отобрать у деревенского жителя. Товару хорошего побольше надо привозить и еды, которая послаще… Чтобы жадность к заработку не потерялась. А скопит человек деньги, купить чего такого складного нельзя, вот и потеряет интерес к большому заработку, а то и пить начнет – куда денежки-то девать? А это худо, скажу я вам… Или не так я толкую? – глазки Савелия впились в лицо Павлова.
Павлов должен был признаться: с таких позиций жизнь деревни он еще не рассматривал. Пока думали не об излишке денег у сибирского колхозника. Но колхоз «Сибиряк» – один из лучших в области, у него и проблемы свои. Но бесспорно прав Савелий Петрович: интерес к заработку, а точнее – к работе не должен понижаться.
Павлов поинтересовался: много ли в колхозе бедных семей?
Савелий Петрович склонил голову: видно, припоминал односельчан.
– А вот ведь, скажу я вам, бедной-то шибко семьи и не вижу… Нет, не вижу! Вот дела-то… Правда, из поселенцев есть и победнее, – спохватился он. – Видно, поиздержались или и запасу не было. Но, скажу я вам, работящие приехали! До работы шибко жадные, деньги им нужны, а заработать у нас можно. Вот Иван Иванович и скомандовал: нашего брата-пенсионера зимой на полный отдых, чтобы поселенцы могли в полную силу поработать. – Задумался Савелий, но вскоре заговорил словно про себя, негромко, задушевно: – Другой раз ляжешь на этой механизированной кровати и думаешь про жизнь… Когда колхоз собирали, то в нашей деревне шестерых богачей раскулачили. Сосед мой как раз богачом считался, крестовый дом имел. А если взять, скажу я вам, и сравнить того богача и нас же с зятем, так нас-то надо по тому времени дальше Соловков угонять, мы намного богаче того мужика! А нас еще похваливают, грамоты вручают, а зятю орден дали, Варвару – депутатом… Вот как все перевернулось, Андрей Михайлович. Теперь-то только бы и жить в деревне, а молодежь некоторая не понимает этого, – заключил он.
Пришла Варвара – смуглолицая, в меру полная.
– Что бы пораньше пришла, – ворчливо заметил Савелий. – Может, и гостя уговорили бы пообедать.
Павлов поднялся. На кухне уже спросил Варвару про дела на ферме.
– Нынче рекорд по удоям поставим, – весело ответила Варвара. – Концентрату полно, сено хорошее, силос добрый… Нынче далеко за три тысячи литров перешагнем, а некоторые напарницы к четырем подойдут. – Она выразила удовлетворение двухсменной работой.
По привычке Павлов спросил о претензиях животноводов.
– Да вроде особых-то и нет, – пожала Варвара своими полными плечами. – Дворы у нас нынче механизированы, корма развозят машиной, да и машины пока не ломаются, не сглазить бы, – усмехнулась она.
– А у меня к молодым претензия! – бросил Савелий Петрович. – Ребятишек мало стали рожать! Народу надо много в деревню, а они, скажу я вам, выпустят одного на свет – и все тут.
– Помолчал бы, отец, – смущенно попросила Варвара.
– Как это помолчал бы? – начал заводиться Савелий. – Теперь и заботы-то вашей – на свет произвести, а там на всем готовом растет, а вы…
Павлов не стал вмешиваться в этот щекотливый разговор, тепло простился с хозяевами.
Он доволен встречей: «барометр» здесь показывал на ясно…
Вернувшись домой, поручил разыскать в городе Соколова. И поручение это было выполнено: Соколова привезли в обком.
– А я, понимаешь, так и так к тебе добрался бы, – сказал Соколов. – Дом-то отдыха не кончили, материалу нет…
Павлов позвонил кому нужно, заверил Соколова: будут необходимые материалы. И увез его к себе на квартиру.
Соколов впервые здесь, внимательно смотрит на картины, на книжные шкафы.
– Вот где, понимаешь, ума-то набираешься, Андрей Михайлович, – проговорил он. – А вот нашему брату не довелось толком-то поучиться…
– У тебя школа жизни, самая верная школа.
– Вот беда, годов-то мне стало шибко много, – тяжело вздохнул Соколов. – Без двух семьдесят…
Павлов усадил Соколова в кресло, сам сел рядом. Ему хотелось поблагодарить Ивана Ивановича как-то по-особенному за все, что он сделал для Павлова лично и для общего дела. Но этих особенных слов не подвертывалось, хотя Павлов не сейчас только искал их. И поэтому он просто, обыденно признался Соколову, что давно полюбил его и всю жизнь будет чтить, как своего лучшего учителя.
Он видел, как повлажнели ресницы у Соколова…
– Это, Андрей Михайлович, все не так, понимаешь… Это, все, понимаешь… – Он замолк на мгновение. – Это, понимаешь, какой учитель, какой ученик… Наш опыт, как ты тут высказал, разве нужен был Обухову? Нет, не нужен был… Тут, понимаешь, от ученика больше зависит… Жизнь, она, понимаешь, всему может научить, если есть охота учиться. От ученика больше зависит, чем от учителя, Андрей Михайлович. Ты хотел учиться, вот, понимаешь… вот из опыта жизненного и уловил, а кто не хочет, того учить… – он махнул рукой. – А ты, Андрей Михайлович… – Соколов взглянул на Павлова. – Не потеряй, Андрей Михайлович, эту ниточку! Ты любишь у других разузнать, любишь посоветоваться даже и с простым человеком. Это, понимаешь, большое дело! Может, понимаешь, самое большое для руководителя. Вот и совет мой тебе, Андрей Михайлович: так и надо держать!
VI. Новые горизонты
1
Несгибаемый пришел к Павлову на квартиру без предупреждения. Он только что прилетел из Москвы, где «проталкивал» всевозможные заявки.
– Пришлось мне, Андрей Михайлович, попортить отношения с Шаталовым из Госплана. Вы же знаете его? Вообще-то он понимает нужды сибиряков, помогает, и все же…
– А разошлись-то в чем? – спросил Павлов. Он знал, что Несгибаемый всегда хорошо отзывался о Шаталове.
– Началось так… – Несгибаемый передохнул. – К Шаталову мы пошли вместе со своим собратом из Кулундинской области, он добивался нарядов на мясо сверх установленных фондов, говорил, что с мясными продуктами у них перебой, в результате цены на рынке подскочили. Кулундинцы же снизили производство мяса потому, что кормов заготовили мало, а кормов мало потому, что все еще сказывается былое увлечение пропашной системой земледелия – без паров и многолетних трав. Шаталов ко мне: придется, мол, помочь кулундинцам за счет ваших фондов, потому что вы перевыполнили план и имеете право на расходование мяса сверх установленного. Вот я и вскипятился: наговорил резкостей насчет нечеткого планирования сельского хозяйства. Все же сами знаете, Андрей Михайлович, Госплан тут небезгрешен, факты у меня были, вот и высказал их Шаталову.
– А с фондами на мясо-то чем кончилось? – затревожился Павлов.
– Наши фонды не убавили, но кулундинцам порядочно подкинули сверх положенного! А надо бы их покритиковать как следует: животноводство запустили.
– Да ты присаживайся, Михаил Андреевич, – спохватился Павлов. – С дороги же…
Усевшись в кресло, Несгибаемый закурил.
– Вот бывает так… Но и в самом деле, Андрей Михайлович, есть ошибки и у Шаталова. Теперь-то я хорошо знаю, кто у него планирует сельское хозяйство. Почти все женщины – милые, хорошие, неглупые, но сами не работали в сельском хозяйстве, а сибирскую специфику и вовсе мало знают. Укажешь на ошибку – разводят руками: «А мы и не предполагали, что у вас не так, как на Кубани…»
– Ну не одни же эти «милые женщины» все вопросы решают, – перебил Несгибаемого Павлов. – А где еще базарные цены на мясо высокие?
– Да почти везде подскочили, – вяло взмахнул рукой Несгибаемый. – Думаете, и у нас не поднимутся? Этот процесс – как в сообщающихся сосудах.
Павлов понимал: если на рынке мясо вздорожало, это не могло не отразиться на материальном благополучии людей, на их настроении. Правда, у них в магазинах есть выбор колбасных изделий, есть окорока, буженина. Это он в последние месяцы сам видел, так как по давней привычке часто «прогуливается» по магазинам и столовым. А вот свежее мясо – не всегда. Значит, надо идти на рынок. И тут вдруг вспомнилась поездка в Уковский район.
Как раз перед его приездом секретарь райкома пригласил к себе трех девушек – молодых специалистов, и Павлов попросил продолжать беседу при нем. Оказывается, девушки задумали уезжать, прожив в районе три или четыре месяца. Они были явно смущены, отвечали робко, односложно: да, нет… Сетовали на неустроенность с жильем… Секретарь кое-что пообещал, словом, уговорил девушек остаться.
На другой день Павлов зашел в районную чайную и увидел там этих самых девушек. На столе перед ними – стаканы с чаем, мятные пряники, конфеты, пачка печенья. Присев к их столу, Павлов выяснил, что эти пряники и конфеты – основная пища молодых специалистов. А в столовой на завтрак нет ничего мясного, яиц не было…
– Зато в обед бывают щи пустые, – усмехнулась одна из девушек.
Вчера, слушая девушек в райкоме, Павлов внутренне упрекал их в изнеженности. Сам-то он после учебы больше года снимал у старушки угол, питался не ахти как. Но он понимал, что положение изменилось, и смешно требовать от молодых людей своеобразной «закалки» в плохих условиях. «Да они просто молодцы! – подумал он о девушках. – Вчера ни слова не сказали про то, как в чайной кормят…»
Приглашенные в райком снабженцы только руками развели: малы фонды на мясо и другие продукты.
Павлов решил разобраться. И что же? Фонды выделены такие, какие район запрашивал. В прошлом году хватало и этих фондов, даже не все выбирали. Теперь же не хватает.
Секрет приоткрывался с неожиданной для Павлова стороны. Раньше потребкооперация закупала мясо по дешевой цене у тех, кто держал свой скот. А в последнее время стало трудно найти желающих продавать мясо, вот и заговорили о фондах.
Павлов уезжал из района в тревожном настроении и только дома несколько успокоился: из принесенной справки было видно, что в целом по области поголовье скота в личной собственности не убавилось. Вот в Уковском районе оно действительно сократилось и довольно значительно. Павлов подумал, что это чисто местная проблема.
Об этом он и рассказал сейчас Несгибаемому.
– Положение-то гораздо серьезнее, чем нам казалось, – заметил тот. – Моя беготня по комнатам Госплана принесла много информации, а информация, как там шутили, – мать интуиции. – Он усмехнулся. – Вот говорят: возрос спрос населения на мясные продукты! Но дело не только в этом. Производство мяса в стране мало увеличилось, да плюс этот удар со стороны частного сектора: по Федерации коров убавилось чуть не на восемьсот тысяч.
Павлов хорошо запомнил, как после мартовского Пленума ЦК сельские жители начали спешно обзаводиться своими коровами. Что же сейчас происходит?
– Тут много причин, – бросил Несгибаемый, поднимаясь из кресла. – Помните, как в шестьдесят шестом – шестьдесят седьмом мучились со сдачей молока и мяса? В очереди на мясокомбинат стояли по десять дней, тысячи голов скота угоняли обратно в хозяйство, потом снова, уже истощенных, доставляли на мясокомбинат. А молоко? Мы тогда всем набивались со своим сливочным маслом, потому что негде было его складывать. Молоко от населения запретили покупать: девать некуда. А все почему? Несвоевременно спланировали сооружение мясокомбинатов, холодильников. Вот так людей расхолодили… – Несгибаемый сделал два шага в сторону от кресла, опять вернулся и сел. – Для чего увеличивать поголовье скота, если с ним только мученье? А каково колхозникам? Молоко не берут, зачем корову держать? А нет коровы, нет и теленка на мясо. Теперь селяне сами съедают овечек, гусей, уток – то, что прежде на рынок вывозили.
– Что же ты раньше-то молчал?
– А я и сам только в эти дни на сей счет просветился, – возразил Несгибаемый.
2
Павлов поручил Сергееву подготовить анализ развития животноводства, сопоставив его с данными по республике и по стране. И первый же выходной день выделил на эти анализы.
Сергеев, как всегда, в готовой справке красным карандашом подчеркнул наиболее важное.
Листая таблицу за таблицей и опять возвращаясь к уже просмотренным, Павлов выписывал некоторые цифры, и постепенно перед ним вырисовывалась определенная закономерность в развитии животноводства: взлеты и падения почти одновременно в области, в республике, по стране. Особенно четко видно это на графике продуктивности коров. А Павлов знал, что удойность коров – это барометр, отражающий состояние всего животноводства. Если снижаются удои, то ниже и привесы молодняка. Это и понятно: лучшие корма в первую очередь дают корове, а потом уже откормочному поголовью.
И вот она – кривая продуктивности коров: 1953 год. Удои в колхозах не достигли и тысячи килограммов. Затем начался подъем: по двести, триста килограммов прибавки в год. Но вот линия постепенно выпрямляется: удои коров держатся на одном уровне год, второй… Затем кривая пошла под гору. Началось это падение в конце пятидесятых годов, а приостановилось лишь в шестьдесят третьем. Удои снизились до уровня пятьдесят шестого. Значит, в развитии животноводства как бы потеряно семь лет…
Потом снова подъем, особенно крутой в шестьдесят пятом – шестьдесят шестом. Но и этот рост связан с определенными мерами партии и правительства. Это же после мартовского Пленума шестьдесят пятого года кривая удоев пошла вверх. Но она уже опять выравнивается. Так что же? Решения Пленума исчерпали себя? Смешно об этом говорить, но вот факт…
Павлов особенно внимательно изучает таблицы по своей области. Вот показатели удоев по лучшим совхозам. «Приречный» племзавод… Удои коров в минувшем году 4485 килограммов. Павлов знал, что это самый высокий показатель по Сибири, один из лучших в стране. Он и сам в своих выступлениях ссылался на этот передовой коллектив. Но вот такой цифры почему-то не знал: оказывается, еще в 1953 году, то есть пятнадцать лет назад, здесь надоили от каждой коровы в среднем по 5485 килограммов. Ровно на тысячу больше! На тысячу… А ведь «Приречный» не укрупняли… Что же? Ухудшились породные качества скота? Тогда совсем плохо. Ведь отсюда во все области Сибири отправляются на племя бычки и телочки!
В других передовых совхозах удои коров тоже ниже, чем были в середине пятидесятых годов. Единственное хозяйство – Лабинский совхоз, где директорствует Герой труда Никаноров, – достигло и чуть превзошло показатель далекого 1956 года. Здесь в минувшем году надоили по 4500 килограммов!
Павлов не имел обыкновения тревожить своих помощников в выходные дни. А тут не удержался, позвонил Сергееву. Тот мгновенно поднял трубку.
– Чем занимаешься? – спросил Павлов.
– Да вот сижу, эти самые цифры обсасываю…
– Ну и какие мысли?
– В основном грустные…
– У меня создалось впечатление, что у нас не очень правильно подобраны кадры. Я – агроном, Несгибаемый и Гребенкин – тоже агрономы, ты – экономист. Ни одного зоотехника у руководства. Потому и провалы.
– Это еще как сказать…
Павлов мысленно видит, как покривились в усмешке тонкие губы Сергеева.
– Как раз, Андрей Михайлович, вина на агрономах… Я завтра покажу вам свои разработки. Животноводство-то скачет взад-вперед только потому, что агрономы не производят нужного количества кормов. Одним словом, – заключил Сергеев, – зоотехники слишком добры к агрономам, в том числе и к руководящим. Шума не поднимают, не называют вещи своими именами. А вина-то на агрономах!
Павлов извиняется за беспокойство, кладет трубку. Опять смотрит таблицы.
А что же с индивидуальным скотом? Потолок достигнут вскоре после мартовского Пленума, когда с частного сектора были сняты многие ограничения.
Павлов еще раз нарушает свое правило: звонит Гребенкину, просит зайти на квартиру.
– Что случилось? – весело произнес Гребенкин, заходя к Павлову.
– Случилось ЧП! – не принимая его веселого настроения, сказал Павлов. – Ты у нас секретарь по сельскому хозяйству, с тебя и спрос… Ты не знаком с этими анализами? – кивнул он на таблицы.
Гребенкин пожал плечами, протянул свою здоровую руку к бумагам, сел в кресло-качалку.
– Да не спеши, Сергей Устинович, я подожду. – Павлову не хотелось, чтобы Гребенкин обиделся за резкий прием.
Гребенкин, помогая подбородком, листал таблицы.
Чтобы не мешать ему, Павлов вышел, попросил приготовить чаю. А когда вернулся, Гребенкин, как видно, был готов к беседе: таблицы лежали у него на коленях.
– Ну, что сказать? – поднял голову Гребенкин. – Шагаем в ногу со всеми, – он усмехнулся. – Не лучше, но и не хуже.
– А кое-где с мясом плохо, на рынке берут до четырех рублей за килограмм. Это тебя не волнует?
– Значит, так было и запланировано, – в том же тоне продолжал Гребенкин. – Планы-то мы выполняем!
Павлов хорошо знаком с подобными приемами Гребенкина: умеет так повернуть суть вопроса, что нападающая сторона невольно становится обороняющейся. Вот и сейчас Павлову фактически нечего возразить Гребенкину. Он понимал, что все сказанное Гребенкиным – лишь злая ирония. Однако она может быть и совершенно непробиваемой защитой! В самом деле, какие могут быть претензии к тем, кто перевыполняет установленные задания по закупкам молока и мяса?
– А ведь дело-то, Сергей Устинович, серьезное…
– Конечно, серьезное, – строго выговорил Гребенкин. – Я, Андрей Михайлович, честно скажу: радовался, когда было принято решение устанавливать план-заказ государства не по тем заданиям, какие раньше существовали, а по сниженным. Нам дали почувствовать реальность планов, уверенность в своих силах. Дело прошлое, но когда работаешь изо всех сил, а задания выполнить не можешь – руки опускаются. Очень уж напряженными были тогда планы, часто просто нереальными. А вот теперь думаю, Андрей Михайлович, что на вооружение приняли другую крайность, и она может вызвать…
– Расслабленность?
– Совершенно точно, Андрей Михайлович! Расслабленность… Планы по продаже молока, мяса, зерна и других продуктов снизили, надеялись на подъем энтузиазма, да так оно и получилось в первые годы, это факт! А все же и расслабление уже заметно. Произошла переоценка в понимании своих задач… Да вот вам пример: Егоров из Кулундинской области задается – в прошлом году перевыполнил план поставок зерна на семь процентов. Сколько о них писали! И ведь что удивительно: вроде все уже забыли, что их области еще недавно доводился план сдачи зерна триста миллионов пудов. Правда, они ни разу его не выполнили, но все же до двухсот восьмидесяти миллионов дотягивали. Помните? Ну вот. А теперь у них план-заказ на сто шестьдесят миллионов, они продали сто семьдесят, то есть на сто миллионов меньше, чем когда-то, и уже герои! За двести восемьдесят миллионов, бывало, поругивали, а за сто семьдесят – хвалят, да еще как!
Теперь Павлов понял ход мыслей Гребенкина. В самом деле: после мартовского Пленума в целом по стране план-заказ на зерно снижен почти на тридцать процентов. И сделано это с определенной целью: сильнее заинтересовать хлеборобов в увеличении продажи зерна, потому что сверхплановое оплачивается теперь в полтора раза дороже. Материальная заинтересованность хлеборобов! А моральная? Это уже в большой степени относится к руководителям районов и областей. Тут прав Гребенкин: послабление ведет к расслаблению…
И еще больше эта расслабленность чувствуется в животноводстве. Здесь твердые планы-заказы тоже были несколько снижены в сравнении с прежними, но в отличие от хлеба за сверхплановую сдачу молока и мяса пока что нет поощрительной оплаты. В этих условиях и сами животноводы, как видно, расслабились. План-заказ перевыполнили, скажем, на пять процентов – и все довольны! А предоставленная всем возможность продать сверх плана 30—35 процентов зерна и 8—10 процентов продуктов животноводства все же воспринимается как доброе пожелание: кто не исполнит его, наказанию не подлежит.
«Да что ссылаться на Егорова», – думает уже Павлов. Однако полезли в голову оправдания: у Егорова в области урожаи за эти годы снизились, а у нас увеличились все-таки. И тут Павлов невольно подумал: вот она, расслабленность в действии…
Гребенкин все посматривал на примолкшего Павлова и, как видно, уловил ход его мыслей.
– Это вам, Андрей Михайлович, надо войти с предложением в правительство.
– С каким предложением? – очнулся от дум Павлов.
– Надо считать планы-заказы своеобразной расчетной нормой. Что сдано сверх этого заказа, оплачивается поощрительно. А контролировать особо строго нужно планы производства продукции. Производства! – повторил Гребенкин. – Потому что, в конечном-то счете, важно произвести определенное количество зерна или мяса, а как всем этим добром распорядиться, государство скажет: скоту ли скормить зерно, на элеватор ли сдать… Важно произвести! А при подведении итогов соревнования, скажем, по зерну победителем считать только тех, кто перевыполнил план-заказ государства не менее чем на тридцать процентов. Вот тогда все встанет на свои места, и с этой самой расслабленностью будет покончено.
Павлов с признательностью глядит на Гребенкина: умело раскрыл все стороны нового порядка в планировании заготовок.
– А с животноводством положение сложное, – продолжал Гребенкин. – Позавчера я ночевал в Лабинском совхозе у Никанорова…
– Они же превзошли все прошлые показатели.
– Вот-вот… Превзошли! А я обрушился на Никанорова: почему двенадцать лет самих себя догоняли! А он посмеивается: отстал, мол, ты от жизни… Мы, говорит, среди передовых хозяйств страны совершили такой прыжок, что впору ждать второй звезды Героя труда. И прижал меня! Да, – вдруг спохватился Гребенкин. – У меня же она осталась в кармане. – Он поднялся, вышел в прихожую и скоро вернулся с пожелтевшим газетным листом. – Вот полюбуйтесь, Андрей Михайлович…
То была «Совхозная газета» за 1953 год. На второй странице опубликован список совхозов страны, в которых удои коров превышали 4000 килограммов. Таких хозяйств тогда было 212. Павлов обратил внимание на подчеркнутое. Это совхозы их области. «Приречный» за 1952 год надоил 5335 килограммов и занимал 23‑е место. А «Лабинский» с удоем в четыре тысячи с небольшим был на 193‑м месте.
– Понимаете суть-то? – спросил Гребенкин. – Я жму на Никанорова, а он показал мне эту газету и сводку министерства за прошлый год. Его совхоз-то с удоем в четыре пятьсот оказался на девятом месте в стране! А «Приречный», снизивший удои чуть не на тысячу, теперь на четвертом месте!
– В чем же дело? Может быть, поголовье коров в совхозах сильно увеличилось?
– Так если и увеличилось, то ведь за счет своих лучших племенных телок, – отпарировал Гребенкин. – Нет, Андрей Михайлович, тут дело в другом. Необоснованно бросаемся из стороны в сторону: то боремся за высокие удои, то вдруг выступаем против высоких, хотя настоящих рекордов у нас достигли лишь немногие хозяйства. Надо было всемерно поддерживать такие достижения. Я сам с этого года возьмусь за «Приречный»! – неожиданно заключил Гребенкин. – Не сумеем за два-три года подтянуться до уровня пятнадцатилетней давности – сам подам в отставку, если раньше не выгонят.
