Текст книги "Глубокая борозда"

Автор книги: Леонид Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 34 страниц)

– Вот видишь! – подхватил Егоров. – Государство не получит овса и ячменя, придется свернуть комбикормовую промышленность, пиво и то не из чего будет варить.

– Вот когда так случилось бы, в пределах своей области ты что сделал бы? – Не дождавшись ответа, Павлов бросил: – Наверняка поднял бы цену на овес! И это было бы разумно. Но если это разумно можно сделать в рамках одной области, значит, можно и в масштабах государства, – заключил он.

Егоров сам налил в стакан вина, выпил, крякнул.

– А тут вот что надо сказать, браток, – начал он. – Возможно, при разработке цен допущены серьезные просчеты. У нас, например, молоко почти везде убыточно, а свинина в целом все же дает некоторый процент рентабельности.

– Вот и хорошо! – обрадовался Павлов. – А у нас как раз молоко прибыльно. Мы при существующих сейчас ценах займемся молоком и говядиной, а вы свининой. Разве государство от этого проиграет?

– Подожди, браток, – выставил руку Егоров. – Планирование заготовок тут ни при чем. Речь идет о ценообразовании. Правильно учесть производственные затраты – вот задача…

– Но нельзя же установить особые закупочные цены для каждого хозяйства в отдельности! А производственные затраты на одну и ту же продукцию в каждом хозяйстве различны. У нас центнер зерна в северных районах обходится в два раза дороже, чем в южных. Зато молоко на севере дешевле, чем на юге. Что же, для каждого хозяйства свою цену? Не лучше ли цену установить единую, выгодную для государства, а каждое хозяйство, сообразуясь с этой ценой, будет планировать свое производство? А государство рассмотрит эти заявки и решит, сколько продукции может принять. И не на год, а на длительный срок определятся взаимоотношения государства с хозяйством.

В подтверждение этих мыслей Павлов привел цифры, подготовленные Сергеевым: сейчас в нечерноземной зоне за центнер ржи и пшеницы государство платит по тринадцати рублей, а на Кубани – по пяти. С одной стороны, это разумно, оказана большая поддержка хозяйствам трудной зоны. А если на все это взглянуть с другой стороны? Почему же государству не обратить особого внимания на производство пятирублевой пшеницы? Тем более что при этой цене колхозы и совхозы юга получают большую прибыль, а в Нечерноземье и тринадцать рублей не везде покрывают фактические производственные затраты?

В справке, имевшейся у Павлова, приведен любопытный пример: в прошлом году в Калужской области многие хозяйства получили от продажи каждого центнера зерна до восьми рублей чистой прибыли, а в Калининской области многие оказались даже в убытке. К тому же и государству зерно, купленное по тринадцати рублей за центнер, не приносит большой прибыли.

– Что же ты предлагаешь? – грубовато спросил Егоров.

– Что предлагаю?.. Зачем государству платить по тринадцати рублей за центнер пшеницы, если оно может закупить по пяти или – как у нас в Сибири – по шести?

– Что же: свернуть посевы зерновых в нечерноземной зоне?

– Не зерновых, а продовольственных культур, – возразил Павлов. – Сеять больше кормовых и фуражных, развивать на этой основе молочное и мясное животноводство. У них там молоко, например, почти во всех хозяйствах прибыльно.

– А ты откуда это знаешь? – усомнился Егоров.

Павлов достал записную книжку, назвал еще несколько фактов: в нечерноземной зоне молочное животноводство прибыльно, а на Кубани – убыточно. Пшеница же у южан дает самую большую прибыль.

Егоров пожевал-пожевал губами, потом небрежно спросил:

– И что же дал уже твой эксперимент?

– Есть кое-что, – оживился Павлов. – В обоих районах подсократили убыточные отрасли, специализация стала более углубленной…

– Ну, пробуй, браток, – поднялся Егоров. – А я подготовил статью – газета попросила, корреспондента подсылали ко мне, ученых хочу покритиковать. Бывай здоров…

«Так вот почему Егоров говорил так книжно, – подумал Павлов. – Статья-то, видимо, готова».

Проводив гостя, Павлов задумался. «Неужели Егорова выдвинут в Москву?» Раньше Павлов даже радовался этому выдвижению: сибиряк будет ведать важными делами. С людьми, знающими условия Сибири, легче найти общий язык. Но теперь полезли в голову совсем уж безрадостные мысли: область под руководством Егорова славы не имела, провалов же – и с урожаем, и с животноводством, и даже с сельскохозяйственной наукой – было более чем достаточно. «Неужели могут его выдвинуть?» – который раз спрашивал себя Павлов.

7

За те пять дней, что Павлов провел в Москве, в области посеяли более сорока процентов зерновых. Никакого срочного вмешательства в ход кампании не требовалось, поэтому, пробыв в обкоме всего один день, он уехал в северные районы – предстояло собрание актива по обсуждению решений майского Пленума ЦК, а они касались прежде всего северных районов: там намечались основные работы по осушке болот, по раскорчевке кустарников, там нужно создавать новые лугомелиоративные станции. А когда вернулся, вопрос весеннего сева можно было, что называется, снимать с повестки дня. Никогда еще в жизни Павлова посевная не проходила столь организованно.

Но не совсем спокойно на сердце у Павлова.

Перед отъездом из Москвы Павлову довелось беседовать с весьма ответственным работникам, к тому же ученым. Он упрекал Павлова за то, что в крае увлеклись чистыми парами, отвели под них почти пятнадцать процентов пашни.

Позднее Павлов не раз вспоминал об этой беседе, и многое было ему непонятно. Разве решения мартовского Пленума не ясны? Разве они не открывают простор для творчества людей деревни? Влиянием этих решений главным образом и можно объяснить первые успехи в сельском хозяйстве. И почему тогда ответственный товарищ высказывает иную трактовку тех же самых документов?

Этими своими раздумьями Павлов поделился с Сергеевым, когда тот пришел к нему с наметками мер по осуществлению решений майского Пленума ЦК.

– Бросьте вы слушать этого ученого! – с неожиданной горячностью воскликнул Сергеев. – Это же путаник. Удивительно, как он удержался на высоком посту…

Эта вспышка была совершенно неожиданна для Павлова. Он знал Сергеева как очень уравновешенного, выдержанного человека. И вдруг… Но Сергеев продолжал уже более спокойным тоном:

– Если хотите, я принесу наглядную характеристику этому ученому.

Тучный Сергеев быстро вышел и вскоре вернулся. Тяжело дыша, положил перед Павловым несколько листков бумаги, сказал, что следит за трудами этого ученого, сопоставляет его прежние высказывания с нынешними. На листках были сделаны выписки: на левой стороне – из книги ученого, вышедшей в середине 1964 года, а на правой – из его статьи в журнале, опубликованной в середине 1965 года.

Павлов читал, и нехорошее чувство закипало в нем. Вот что писал ученый в своей книге: «Например, кукуруза и овес относятся к одному семейству злаковых, но первая культура по своей продуктивности при оптимальном температурном режиме выше второй примерно в три раза. Следовательно, при благоприятных условиях, то есть при достатке тепла, пищи и влаги, растения кукурузы на единице площади благодаря высокому росту и сильному развитию листовой поверхности могут ассимилировать значительно больше солнечной энергии и углекислоты, чем овес».

А в 1965 году – уже иные нотки в статье по тому же вопросу: «Шаблонное внедрение кукурузы нанесло значительный ущерб сельскохозяйственному производству… Другая необоснованная крайность была допущена по отношению к овсу, который был отнесен к так называемым «малоурожайным культурам».

Павлов посмотрел на Сергеева. Тот уже отдышался.

– А вы и про пары почитайте!

Про пары в 1964 году: «Нельзя забывать и о том, что при чистых парах в течение теплого периода пустует, находится без растений, целое поле севооборота. На таком поле не используется ни лучистая солнечная энергия, ни углекислота воздуха, ни другие даровые земные факторы, необходимые для образования полезных органических веществ. Недаром еще в старое время передовые крестьяне незанятый, пустующий или чистый пар называли чумой сельского хозяйства».

А год спустя уже другое: «В различных условиях роль паров будет различна. В одних условиях хороши чистые пары, а в других – занятые. Проблема паров в земледелии не может решаться абстрактно, вне времени и пространства».

– Видели, какой умный наставник появился! – воскликнул Сергеев. – Да как такого ученого можно допускать до руководства? И тут вы, как член Цека, в ответе, – вдруг обрушился он на Павлова. – Конечно, решения Пленума умные, но если этот же самый ученый будет поучать нас и дальше… Он и окружение создаст подобное себе, это же ясно. Да вы сами же рассказывали, как он о чистых парах толкует… В статье одно, на практике – другое. А других учит принципиальности. Вот почитайте его последнее выступление в печати. – Сергеев положил перед Павловым еще одно творение «ученого»:

«Требовательность и принципиальность – неотъемлемое качество ученого. К сожалению, не все ученые в этом отношении оказываются на высоте. Некоторые направляли свои усилия на то, чтобы подкрепить так называемыми «научными данными» те или другие волевые решения и придать этим решениям видимость научных выводов, полученных порой в результате грубейших нарушений методики научных исследований».

– Разве это не лицемерие? – снова завозмущался Сергеев. – Я мог бы вам и другие его изречения показать. Теперь и он за клевера и за чистые пары, и даже за овес, он тоже за прогресс…

Возмущение овладело и Павловым. Он попросил Сергеева оставить ему эти выписки. Ему захотелось показать их в Центральном Комитете при первом удобном случае.

Перед глазами Павлова стоят рядом тот ученый и Соколов. Иван Иванович ни при каких обстоятельствах не терял голову, не говорил того, во что сам не верил. Трудно Соколову под руководством этого ученого? Впрочем… Впрочем, Соколов не слушал советов этого ученого пять лет назад, не обратит на них особого внимания и теперь. Только ведь не все такие, как Соколов. Для многих указания ученого-руководителя станут законом, особенно для молодых, «необстрелянных»… И другое: а если бы и таким, как Соколов, не было надобности «мудрить»? Вот когда все пошло бы по-деловому!

Оторвавшись от этих дум, Павлов тихо произнес:

– Ну, хорошо… Вернемся на свою землю-матушку. Как у нас по экспериментальным районам?

Достав из папки кучу бумаг, Сергеев заговорил о первых выводах:

– В прошлом году в девяти хозяйствах этих районов были еще убыточные отрасли: в трех – птица и свинина, в двух – молоко, в остальных – некоторые другие отрасли. А ныне очень похоже на то, что убыточных уже не останется. И по решению бюро насчет специализации мы заканчиваем подсчеты, здорово получается! – Сергеев сразу оживился: – Кузинский свиносовхоз, если, как намечено, поголовье свиней довести до сорока тысяч, будет производить самую дешевую свинину в республике, а может быть, и в стране.

Павлов тоже ждал окончания этих подсчетов. Было принято очень важное решение: создать двенадцать крупных специализированных совхозов по производству свинины, десять птицефабрик, несколько десятков специализированных ферм по производству говядины. В два года все это можно осуществить, и тогда все колхозы края можно освободить от птицы, приносящей им большие убытки, многие мелкие свиноводческие фермы – тоже очень убыточные – закрыть. В крупных же специализированных хозяйствах и птица, и свинина – прибыльны. Но формирование крупных спецхозов вызывает ломку планов закупок по районам и хозяйствам, утвержденным на пятилетку, а это категорически запрещено. Утвержденные уже планы не случайно названы твердыми. Когда Павлов завел речь о планах в Москве, ему намекнули, что при наличии очень обоснованных предложений могут их и рассмотреть. Вот эти обоснованные расчеты и поручено подготовить комиссии специалистов под руководством Сергеева. Павлов знал, что на юге страны тоже идут по пути создания специализированных хозяйств.

– Между прочим, Андрей Михайлович, – продолжал Сергеев, – вчера в центральной газете опубликована любопытная статья. – Он достал из папки вырезку из газеты. – У эстонцев плохо растет лен, зато они мастера по выращиванию картофеля. А у соседей, в Псковской области, наоборот: лен растет хорошо, а картофель плохо. И вот договорились и выдают как открытие – обменяться продукцией: Эстония сдаст за Псковскую область картофель, а те за эстонцев сдадут лен.

– Так это разумное решение.

– Конечно, разумное, – согласился Сергеев. – Но это же укор Госплану и системе закупок. Ведь если бы планирование закупок осуществлялось так, как в наших экспериментальных районах, то Эстония не запланировала бы продажу льна, коли он у них плохо растет. А псковичи нажали бы на лен, а не на картофель, потому что лен у них умеют выращивать и доходы от него большие.

Павлов с любопытством следил за ходом мыслей Сергеева. Сам-то он не дал статье вот такое толкование, лишь возмущался: почему Госплан так планирует закупки по республикам, если они теперь вынуждены обмениваться планами? Об этом он сказал Сергееву.

– Тут дело глубже, – возразил тот. – Сам этот факт говорит о том, что нужно, постепенно, конечно, снимать все то, что тормозит специализацию производства, а без специализации не решить главных задач – увеличения производительности труда и снижения себестоимости продукции. Это вы и сами прекрасно знаете. Вот вам, как члену Цека, я предложил бы на обсуждение и дальнейшее, так сказать, продвижение такой вариант на следующую пятилетку или на девятую: объявить закупочные цены по зонам. Но, скажем, если в нашей зоне за зерно, допустим, в семьдесят первом году платить шесть рублей за центнер, то в семьдесят третьем – по пять с полтиной, в семьдесят пятом – по пять. Так же по мясу, молоку и другим продуктам.

Павлов встал и глядел на Сергеева как на первооткрывателя, уже немного досадуя: почему самому ему не пришла такая простая и ясная мысль?

А Сергеев продолжал развивать ее: при заранее объявленных ценах колхозы и совхозы подошли бы более углубленно к разработке перспективных планов производства. Заранее обусловленное снижение закупочных цен заставило бы их более серьезно рассчитывать себестоимость своей продукции, находить наиболее правильное сочетание отраслей хозяйства, наиболее разумную специализацию.

Павлов – за! Он просит Сергеева подготовить соответствующие предложения, чтобы войти с ними в правительство.

8

Машина неслась среди сплошной зелени полей. Настроение у Павлова хорошее: в июне редкий день обходился без дождя, а ведь июнь в Сибири и решает судьбу урожая. Поля дружно зазеленели, а в середине июня в лесах появились белые грибы! Явление не совсем обычное для Сибири. Павлов – грибник, ему удалось две вылазки совершить. Вместе с женой нашли более сотни беляков, да каких! А Петрович со своей женой собрали еще больше.

Иногда Павлов останавливал машину, выходил, чтобы еще и вблизи полюбоваться буйной пшеницей. А усаживаясь рядом с шофером, неизменно спрашивал:

– Ну как, Петрович?

В первый раз Петрович ответил, что урожай уже есть. А после только широко улыбался, пожимал плечами.

Отрадно на душе. Тем более, что ехал Павлов с очень приятным поручением: вручать ордена и медали в «своем» Дронкинском районе. Вручит орден Ленина и Золотую звезду Героя Ивану Ивановичу Соколову. Он пытается представить, как Соколов примет из его рук эти знаки высочайшего уважения к его труду. Наверняка засмущается, не сразу найдется, что сказать… Припоминает Павлов и других награжденных. Доволен: почти всех знает в лицо. Это в какой-то мере и его воспитанники: комбайнеры, животноводы… Варвара Петровна награждена орденом «Знак Почета»… Вспомнив о Варваре, он попросил Петровича завернуть в Ясную Поляну.

В течение мая и июня в области настойчиво внедрялась двухсменная работа животноводов. Этим делом занимались все – партийные, профсоюзные, комсомольские организации, и теперь уже более половины животноводческих бригад работают в две смены. А ведь это Варвара Петровна «настроила» Павлова так, что он и сам всерьез занялся двухсменкой.

Ясная Поляна обозначилась высоченными, ярко-зелеными тополями. Но Варвары дома не оказалось. В соседнем огороде работала женщина. Увидав Павлова, она оставила тяпку, подошла к изгороди.

– А Варвара-то на выпасах, – напевно произнесла она. – Первая смена на работе, как раз я ейная напарница, вместе мы одну группу доим. Приедут, тогда и моя очередь…

Павлов спросил про двухсменку. Женщина охотно ответила на все вопросы. А заключила так:

– И чего раньше-то никто не подсказал? Так все складно вышло…

…Выпасной табор раскинулся у полезащитной лесной полосы.

Когда машина Павлова подкатила к табору, доярки завершали работу. Варвара Петровна – в белой с голубым горошком косыночке, с загоревшим лицом показалась Павлову словно бы помолодевшей. Она сидела на скамеечке у малюсенького столика и что-то записывала в журнал учета. Увидав Павлова, легко вскочила, протянула руку.

– Позвольте, Варвара Петровна, пока предварительно, поздравить вас с правительственной наградой, – начал Павлов, но такое начало ему самому показалось слишком официальным, и он крепко пожал руку Варваре.

– Да уж спасибо, Андрей Михайлович, – застеснялась Варвара. – Спасибочка вам… А у нас видали, как тут теперь! Как на курорте… В тенечке отдохнуть можно, и работается получше… Да как не работать, Андрей Михайлович, трава-то ныне так и прет, а коровушкам только этого и надо, ну, прямо заливают молоком!

Подошли другие доярки. Заговорили о двухсменке.

– Тут, Андрей Михайлович, и говорить нечего! – отмахнулась рукой Варвара. – Облегчение почуяли сразу. А ведь смешно, не шибко охотно шли поначалу-то, боялись…

– Теперь чего… – включилась в разговор другая доярка. – Так-то просто. Сейчас посуду вымоем и все, до утра гуляй, никакой заботушки.

– А вот у нас и молодые появились! – показав на худенькую девушку, воскликнула Варвара. – После восьмилетки на стройке да на разных работах была с подружкой своей, а теперь обе согласились в доярки. Чего молчишь, Надюша?

– А чего говорить? – застеснялась Надюша. – Сами же сказали: хорошо… Было бы по-старому, не пришли бы…

Варвара рассказала, как все началось. После хронометража правление колхоза снизило нормы нагрузки. И теперь при двухсменной работе на двух доярок приходится двадцать четыре коровы.

Павлов подумал: все же двадцать четыре коровы… Они же, наверное, очень долго стоят в загоне, на выпас времени мало остается, а это отразится на продуктивности коров. Он высказал это Варваре.

– А мы и сами догадались! – возразила она. – У нас видите: коров-то мало, половина гурта. Теперь один пастух полгурта пригоняет, а другой – вторую половину. И пасут коров отдельно – полусотками. И хорошо получилось: пока первую полусотку угоняют, а вторую пригонят, и мы маленько отдохнем, не мы, – поправилась она, – а руки отдохнут. Вот Надюшка и то не устает, верно ведь? – повернулась она к Надюше.

– Первые дни только, а теперь нет! – улыбнулась Надюша.

– А бригадир как? Доярок две смены, а бригадир один.

– А я внештатным помощником значусь, за это мне маленько доплачивают, а в своей смене я за старшего и за младшего, – весело смеется Варвара, смеются и ее задорные глаза. – Учет молока веду, по кормам тоже. Теперь все встало на место. Зоотехник наш говорил, что полусотками коровы лучше пасутся, наедаются покрепче, и удои повыше, вот лишний пастух себя и оправдает.

Когда Павлов собрался уезжать, к табору подкатил трактор с тележкой на прицепе. Доярки начали грузить фляги с молоком. Из лесной полосы появился пастух (видимо, отдыхал там), начал поднимать коров. А доярки забрались на тележку с флягами.

Павлов пригласил Варвару в машину, но она отказалась:

– Я же старшая тут, мне молоко на молоканку сдавать…

Трактор затарахтел и вскоре шустро побежал. Доярки запели песню. А в вышине заливались жаворонки. И Павлову хотелось петь…

– Поехали и мы, Петрович.

Петрович понял настроение Павлова, включил радиоприемник. Москва тоже пела…

Когда Павлов поднимался на второй этаж хорошо знакомого ему здания райкома, его встретил Дмитриев. Он заговорил смущенно:

– Не управились немножко… Бюро идет, персональное дело… Кляузное, – и он коротко изложил суть дела: председатель райпотребсоюза вступил в сговор с двумя завмагами, снабжал их ходовыми товарами, они перевыполняли план, получали премиальные и половину их передавали председателю.

Когда Павлов присел на стул, перед членами бюро стоял заведующий магазином – щупленький, юркий человечек. Говорил он торопливо:

– Виноват я, товарищи члены бюро… Признаю честно: виноват! Мне бы, дураку, Ивана Григорьевича отговорить, а я сам согласился, ну, и того… Прошу, дорогие товарищи, учесть мое искреннее раскаянье… – Он запнулся и, встретившись с суровым взглядом Дмитриева, как-то сразу сник.

– А на следствии почему от всего отказывался?

– Вот так получилось, – развел тот руками.

А председатель райпотребсоюза, когда повели речь о нем, поднялся решительно. Он совсем не походил на виноватого: взгляд открытый, ни капли смущения на лице. Это удивило Павлова: человек совершил подлость, и никакой тревоги… И он не удержался от вопроса:

– А вам руку подают ваши друзья после этой… истории?

Иван Григорьевич вздрогнул, покосился на Павлова, видно, лишь теперь узнав его. А Павлов подумал, что кто-то, очевидно, гарантировал этому жулику не очень строгую меру наказания, только потому он так и держится. И от этой мысли стало не по себе.

– Подают тебе руку твои друзья? – повторил Дмитриев.

– Подают… – отрешенно произнес Иван Григорьевич.

– Зря подают…

Павлов повернул голову на этот, показавшийся ему знакомый голос и обрадовался: Иван Иванович! Он не заметил Соколова, когда вошел в комнату. К тому же и узнать его было мудрено: совсем изменился. Всю жизнь, как помнит его Павлов, Соколов ходил в гимнастерке. Были и темные защитного цвета, и синие… А сейчас пиджак темно-синий и… галстук. Этот наряд молодил его.

Кооператору задавались еще вопросы, а когда Дмитриев спросил о предложениях, Павлов насторожился: как члены бюро прореагируют?

Недолгое молчание, потом громкий голос:

– Выговор, с занесением в личное дело.

– Есть другие предложения?

Поднялся Соколов – высокий, грузный. Привычно провел ладонью по седому ежику на голове.

– Это как же выговор, Василий Федорович? Коммунист сознательно, понимаешь, сознательно идет на сделку со своей совестью, ворует, понимаешь… Перед другим коммунистом, его подчиненным хотел показать: вот, мол, мне – руководителю, все дозволено! А коммунисту как раз, понимаешь, ничего сверх советского закона не дозволено, он должен оберегать не только свою честь, но и честь товарищей по работе. А Иван Григорьевич, которого мы тут вроде бы, понимаешь, все уважали, оказывается, скрывал перед партией свое настоящее лицо. Нет, товарищи, у нас и честных коммунистов хватит, а таких жуликов надо гнать! – Голос Соколова неожиданно стал крикливым: – Гнать, чтобы такие не пачкали ленинскую партию… Да если бы, понимаешь, попался такой коммунист Ленину, Владимиру Ильичу, на глаза, стал бы он держать такого в партии? Стал бы, Василий Федорович?.. Что молчишь?.. – тихо закончил: – Не стал бы товарищ Ленин такого держать в партии. И мы не имеем права, коли считаем себя ленинцами.

Он тяжело опустился на стул, достал платок, долго обтирал лицо. Павлов увидел, как дрожат руки Соколова.

– Ты, Василий Федорович, остаешься при своем мнении?

Когда Василий Федорович поднялся, Павлов вспомнил его. Давно еще он был директором МТС, а потом Павлов как-то потерял его. Это был немолодой уже человек, с седыми висками.

– Я, товарищи члены бюро, почему вносил свое предложение? Все же наш потребсоюз план по обороту почти всегда выполнял. А Иван Григорьевич чистосердечно признал свою вину. Можно, конечно, записать так: «Заслуживает исключения из партии, но, принимая во внимание чистосердечное признание, объявить выговор с занесением в личное дело».

– А почему ты думаешь, что он чистосердечно раскаялся? – подал голос Соколов. – Вот если бы, понимаешь, пока его не изловили, он сам одумался бы и пришел в райком на себя жалобу подавать, тогда, понимаешь, чистосердечно. А то ворюгу схватили за руку, и он нам признается: воровал! И мы готовы его на руках носить. – И неожиданно строго заключил: – От таких чистосердечных партию надо освобождать, понимаешь!

– А деньги он вернул? – спросил кто-то.

– Я могу вернуть! – порывисто выкрикнул кооператор. – В любое время!

– Выходит, понимаешь, много наворовал, если можешь в любое время, – усмехнулся Соколов.

Воцарилось неловкое молчание. И Павлов понял, что Василий Федорович внес предложение, которое уже сложилось в райкоме до начала бюро. А Соколов приехал, видимо, лишь к началу бюро и теперь внес раскол. Однако Соколов со своим очень правильным суждением может остаться в одиночестве или в меньшинстве. Скорей всего в одиночестве. А почему? И что же получается? Выходит, в принципе явный вор может оставаться коммунистом? Какая-то нелепость… Можно как-то понять коммуниста, который не справился с порученной работой: или неспособен, или рано его выдвинули, а он не оценил правильно своих сил. Освободив его от работы, можно ограничиться и взысканием. Но если коммунист берет взятки, ворует, обманывает партию, то как можно оставлять его в партии? И ведь оставляем! – упрекает себя Павлов. – В самом деле: подают ли руку товарищи такому коммунисту, который жульничает? Если подают, то ведь как бы прощают. И чем дальше размышлял на эту тему Павлов, тем ему грустнее становилось.

А между тем Дмитриев заключает:

– Что же, ставить на голосование оба предложения?

И тут Павлов счел уместным изложить свои мысли, которые только что одолевали его.

Как только Павлов закончил, вскочил Василий Федорович:

– Товарищи, я снимаю свое предложение!

Павлову стало еще грустнее. Хотелось крикнуть этому руководителю: что же произошло за эти пять минут? Открылись новые факты, обличающие виновного? Нет, ничего нового не выяснилось. И не будь Павлова, Василий Федорович настаивал бы на своем предложении. Павлов решил побеседовать с членами бюро. А пока ждал, как поведет дело Дмитриев.

А Дмитриев объявил, что осталось одно предложение, и поставил его на голосование. За исключение из партии проголосовали все.

После беседы с членами бюро Павлов увел к себе Соколова. В гостинице для Павлова была приготовлена «правительственная комната», как в районных гостиницах называли единственный одинарный номер.

Соколов возбужден. Он горячился и во время беседы с членами бюро, галстук явно мешал ему, и Соколов, как заметил Павлов, порывался сорвать его, но всякий раз какая-то сила удерживала его. Видно, строго наказала ему Харитоновна сохранить праздничный вид. Ведь не каждый день вручают Звезду Героя…

Тяжело опустившись в кресло, Иван Иванович сказал:

– Поимей в виду, Андрей Михайлович, этот сегодняшний разговор… Надо, понимаешь, строго поставить вопрос о честности каждого коммуниста, чтобы коммунист во всем, ну, понимаешь, и в малом, и в большом, был примером для беспартийных. А когда коммунист еще и руководитель, с него спрос за эту самую порядочность – вдвойне, а то и втройне, понимаешь… Как ввели меня в бюро, наслушался я… Недавно с одного четыре выговора сразу снимали. Добро бы еще на большом деле не управился, а то за пьянство: жену покалечил, теще пальцы выломал, в вытрезвитель попал с партийным билетом. Выговора накапливались, сроки все прошли, он все равно пьет, вот и встал, понимаешь, вопрос: чего делать?

– И что же решили?

– А чего решили, понимаешь… Большинством голосов сняли все выговора. Василий Федорович орготделом заведует, старается, чтобы взысканий меньше было в карточках, вот и гнет свою линию. Худо это, Андрей Михайлович…

– Ну, а ты в том деле с пьяницей каких позиций держался?

– А что моя позиция, понимаешь… Говорю, нельзя такого оставлять в партии, честные люди над нами смеяться будут: вот, мол, авангард! Но большинство, понимаешь… Худо, когда большинство не понимает такого зла… Надо, Андрей Михайлович, строго поговорить насчет облика коммуниста. А то в кино про Ленина люди смотрят, а потом, понимаешь, смеются над некоторыми коммунистами: вот, мол, ленинцы… У нас в районе одного так в насмешку и зовут… Нельзя этого допускать, Михайлыч, – с чувством заключил Соколов и опять попытался освободиться от галстука.

– Что же, Иван Иванович, начать со строжайших мер? Беспощадно исключать всех провинившихся?

– Вина бывает разная… По несознательности, или там, понимаешь, по недоразумению – одно дело. А человек, когда еще заявление в партию пишет, то прямо объявляет, понимаешь: Устав знаю, то-се изучил. Кандидатский стаж проходит, – это дополнительная подготовка. И если коммунист после такой подготовки залезает в карман к государству или врет перед партией, такого надо гнать без оглядки. Таких и жалеть не надо, Михайлыч… Партию пожалеть надо… Столько у нас людей выросло честных, образованных, а мы терпим вралей и ворюг… Вот и сегодня… Думаешь, у этого Ивана Григорьевича только эта вина? Тут комсомолка одна, экономист в его конторе, накрыла их, спасибо ей. А так уж сколь годов в районе говорили, что Иван Григорьевич живет не по зарплате.

Слушая Соколова, Павлов ходил по комнате, заложив руки назад, и думал: вот ведь бывает так – ничего особенного нового не услышал он сегодня, но на обычное дело взглянул другими глазами и увидел все в ином освещении.

А Иван Иванович помолчал немного, шевельнулся, усаживаясь поудобней в кресле, чуть повел глазами на Павлова, заговорил опять, но совсем по-другому:

– Тут, понимаешь, Михайлыч, и о другом надо подумать… Всякое преступление – малое ли, большое ли – нельзя коммунисту простить, понимаешь… Никак нельзя! Но бывает, что коммунист-руководитель идет на нарушения не для себя, не ради своего кармана, а ради общего дела. Тут поглубже, понимаешь, надо глядеть… – Передохнул, достал платок из кармана, махнул им по лбу, по лицу. – Когда ты, скажем, разбираешь дело председателя, который санкционировал купить краску у частного лица, то наказывай по всей строгости! Однако, понимаешь, сразу и себе запиши, в свою учетную карточку, потому что ты не обеспечил нормальную жизнь этому председателю, плохо сработал, не спросил вовремя с промышленности или забыл запланировать. Грехи такие – общие, дели их пополам! Не прощай председателя, наказывай, но и других сразу же! И себя тоже!

Долго еще Соколов развивал свои мысли в этом направлении. И Павлову нечего, решительно нечего было возразить. Мысленно же он благодарил этого человека за его заботу об общем деле, за его трезвое мышление по вопросам, которые по долгу службы должны обдумывать и решать партийные работники.