Текст книги "Ветер Безлюдья (СИ)"
Автор книги: Ксения Татьмянина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 34 страниц)
Семья
– Вся в отца… – вздохнула мама, едва увидела меня.
– Это почему?
– Кто так одевается на праздник?
– Ма, нарядов у меня нет, а что может быть лучше комфортной одежды?
– Джинсы и блузка? Хоть бы подкрасилась, прическу сделала.
– Фи, – приторно сморщилась я и обняла маму. – Я и так прекрасна.
– И это правда. Хорошо все-таки, что я передумала приглашать одного из своих подписчиков для знакомства с тобой. Как там мой контракт?
– Ты серьезно? На семейный праздник?
Мама отмахнулась и вопросительно посмотрела на меня.
– Пока никак.
– Ты безнадежный переговорщик. Я ведь тебя ему так расписала, махнула бы раз ресницами, и весь вопрос. Этот гад понравился тебе хоть чем-то?
Вместо ответа я вытащила ее бумаги и отдала со словами:
– Давай попробуй сама, все мои силы кончились только на попытке договориться о встрече. Но советую не соглашаться. Лучше судись. Тем более, что в родне есть адвокаты.
Наша арендованная гостиная была обставлена в духе двадцатого века – электрический камин, елка, резной белый стол, такие же стулья, сервировка по высшему разряду и два стюарда для подачи блюд. И большой экран на стене противоположной камину.
Вещи я оставила в гардеробе на первом этаже и поднялась наверх с рюкзаком. Подарки уже давно лежали у камина, упакованные как нужно, и дожидались своего часа.
Мама была в кремовом костюме и смотрелась очень элегантно. Отец тоже уже пришел и сидел немного недовольный – очевидно от попреков мамы в непрезентабельности вида: свитер, тоже джинсы, тоже рюкзак, который смотрелся несуразно на спинке тонкого стула. Оба «по разным углам», и еще не перемолвились и словом при мне. Но я была счастлива. Мы собрались вместе.
Вскоре после меня пришла тетя Лола с мужем. С ними я не виделась давно, поэтому не обошлось без замечаний «как ты похорошела», «а как ты замечательно выглядишь»…
Еду уже принесли – часть расставили на столе, часть осталась на столиках, готовая к раздаче, и пока выжидали время, болтали. Мама о романах, тетя об успехах мужа в правовой деятельности, а я все старалась втянуть в разговор отца, который сидел особняком. Даже когда он вставлял свою реплику, мама перебивала его и уводила в другую тему нить беседы.
Отец и я переглядывались, улыбнулись друг другу понимающе и я пересела поближе.
– Ага, хочешь, чтобы я тебе тест устроил? Давай поиграем в синонимы или цитаты.
– Нет, только не в новогоднюю ночь!
– Ладно. Я тут две статьи опубликовал, почитаешь?
– Давай. Скинь, а я посмотрю на днях.
Он открыл персоник, перекинул мне текст, и немного застрял у экрана, открыв какие-то файлы.
– Я каждый новый год встречаю с ужасом, – произнес отец изменившимся тоном и вздохнул, – мы родились в нулевых и каждая дата напоминает мне, что не только веку семьдесят пять, но и мне. Когда я успел постареть? Это же три четверти от столетия. А хочешь, я кое-что покажу?
– Да.
Я придвинулась ближе, и отец чуть повернул экран. Нажал на иконку файла «хроника».
– Узнаешь?
Семейные фото частенько показывала мне бабушка. Включала смартфон или планшет, прокручивала выборочные снимки и говорила «Вот каким был твой папка!». Конечно, я узнала папу. Мелкий дошкольник в костюме супергероя на утреннике. Потом школьника аж несколько десятков фотографий, студента с друзьями. А на свадебных я уже увидела и Эльсу, его сестру, стоящую рядом вместе с другими гостями.
Общие их фото были. Бабушка и дедушка в их детстве делали массу снимков, несколько тысяч, но отец себе выбрал одиночные. Так решил, раз вычеркнул сестру из жизни, и не хотел о ней вспоминать. Я не спрашивала. У меня сохранен весь архив, но сколько лет уже я сама туда не заглядывала.
– О, вы смотрите фото!
Мама не оставила без внимания наше псевдо уединение. Заглянула со спины.
– Боже, как я здесь молода! Прокрути до Эльсы, пусть вспомнит, какой милашкой малышкой она была!
– Ма…
– Давай, и я хочу посмотреть.
И покрутились вереницей отдельные снимки, селфи вдвоем со мной, одиночные, где я улыбалась, показывая редкие молочные зубы. Не даром вспоминала махровое малолетство, как всплыли и картинки из него. А вот лет с семи, когда я пошла в школу, с фотографиями что-то стало… Улыбки шаблонные, даже у меня.
В груди тоскливо сжалось сердце. Я видела на фоне то нашу старую квартиру, то наш двор, то школу. Родители молодые, и мир вокруг живой. Тот мир, что уже никогда не вернуть – папа и мама чужие друг другу люди, город мертв и превратился в трущобы. Когда пошли снимки со мной уже старшего возраста, те годы, что память моя сохранила лучше, мне вдруг пришел в голову вопрос:
– А с друзьями? Я есть где-нибудь с друзьями? Одноклассники или те, с кем у дома играла?
– Я их не помню.
– Ты вечно играла сама по себе. Умотаешь куда-то, и не дозвониться. Телефон вечно забывала. Но в одно лето, – добавил папа, – ты познакомилась с какой-то компанией…
Пришлось напрячь память. Я общалась с теми, с кем училась, общалась во дворе, но не дружила – так слово-другое…
Краем глаза вдруг увидела, как мама щипнула отца за плечо. Тот дернулся, и свернул персоник:
– Кстати, ты до какого числа себе каникулы устроила?
– До четвертого.
– Предлагаю вместе посмотреть интерактивную лекцию «Медийное искусство тридцатых», будет транслироваться третьего, в пять вечера по столичному.
Для меня это было сомнительным удовольствием, но это же папа приглашал, и для него так редко выпадал случай разделить такие просмотры с реальным человеком.
– Давай, я согласна.
– Я к тебе не поеду эту ерунду смотреть, мне роман надо закончить!
– А тебя никто и не приглашал, – с непонятной мне злостью бросил отец.
– А тебе зря уже налили. Сидишь тут и херней страдаешь.
– Я не пил, дебилка. На столе еще нет спиртного!
Что же между ними успело произойти, что они так накалились? И я поморщилась от тех словечек, которые родители как бы никогда не произносили, интеллигентные люди, но вот такие условные «херня» и «дебилка» вырывались у них во время ссор.
– Остался час, мы же так проводить не успеем!
– Успеем!
Начавшуюся было ссору прервал возглас моей тети. Она подскочила, и увела нас двоих с мамой фотографироваться у елки с подарочными коробками. Я вырвалась уже после двух смен поз и коробок.
– Из окна будет виден салют, звук на экране включим, когда поздравление начнется!
Одиночество
Лола отдала распоряжение подавать горячее и алкоголь. И все мы, как сели, выпили сначала за встречу, потом за планы на будущее, а третьим тостом проводили год уходящий. Я не пила, не хотелось, поднимала бокал с томатным соком.
А после неугомонные мама и тетя стали фотографироваться у камина. Меня затащили на общий снимок, но после быстро оставили в покое. До нового года было минут десять – женщины продолжили фотосессию, мужчины налили себе еще по одной и заговорили в полголоса о чем-то социально-политическом, а я отошла к окну и засмотрелась на город.
Меня не оставляло странное чувство. Я работала с фотографиями, я пересмотрела множество их, тысячи тысяч, и почти половина из них была посвящена людям того же возраста, что и родители и даже старше. На снимках виделась эпоха, я именно по ним могла опознавать время чуть ли не год в год. Мне попадались и совсем древние фотографии, которые прежде были лишь в печатном виде, оцифрованы после.
Мысль крутилась, пытаясь поймать суть самой себя. О чем я думала?
Надо пересмотреть собственный архив. Там было что-то, что так растревожило.
– Эльса, это что такое?
– М?
Лола держала в одной руке лист, а другой хлопала маму по плечу, стараясь отвлечь ее от просмотра персоника, открытого в режиме слайд-шоу.
– Что?
– Это что такое?
Листом потрясли в воздухе, после чего он попал к маме.
– Я без очков и без линз, не прочитаю. Что?
И я не поняла. При чем здесь я и почему такой возмущенный тон?
– Кто такой Гранид Горн?
Этот вопрос я не ожидала услышать и потому не нашлась с ответом от удивления.
– Тут написано, Надин, что Эльса оплатила лечение какому-то наркоману. Сумасшедшая сумма!
– Вы зачем полезли в мой рюкзак?
– Я не лазила в твой рюкзак! – С чего-то психанула тетя. – Я нашла его в бумагах Надин, в ее контракте! Откуда у тебя такие деньги?!
Мама уже взяла лист, прищуриваясь, и читала как могла. Потом побледнела, села на стул и подняла на меня изумленный взгляд.
– Это пенсионные? – Прочитала я ее шепот практически по губам.
– У меня не было других сбережений.
– А что это значит?..
Я, раздосадованная открытием своего секрета, хотела забрать бумагу и сказать что-то вроде «это только мое дело», как отчет перехватил отец.
– Кто этот человек?
Голос отца прозвучал так неожиданно громко и грозно, что решимость моя пропала. Этот тон молниеносно опрокинул на меня чувство вины за нелепые ошибки или поступки, которые родители осуждали. Я внутренне сжалась, как ребенок, который чувствует, что виноват, но пока еще не понимает – почему?
Мама в озарении всплеснула руками и закрыла ладонями пол-лица:
– Ты спуталась с наркоманом! Ты отдала ему все деньги! Господи!
– Это сколько? – Рявкнул отец. – Сколько от твоих сбережений?! Почти все?…
– Госпо-о-о-оди!
Выражение ужаса было на всех лицах, кроме мужа тети Лолы. Оно выражало крайнюю степень любопытства.
– Он не наркоман. Он человек, попавший в беду, и я решила помочь.
– Господи! – Повторяла мама и бледность с ее лица не сходила. – Это наркотики… Алексис, там написано «орхидея»!
Лола воскликнула:
– Какая же ты дура!
Щеки и шея стали у меня горячеть сильнее, чем от стыда, – от подступающего гнева.
– Это мое дело, куда тратить деньги. Я не у вас их занимала, а заработа…
– Эльса! Ты что, действительно не понимаешь?!
Отец, в отличие от матери не бледнел, а краснел от сильных чувств, этим я была в него, – у него надулась венка на виске, а по вздрагиванию подбородка поняла, что он реально сильно разгневан. Он был в возрасте и я вдруг испугалась, что такое напряжение может сыграть с ним злую шутку. Мое недовольство схлынуло, я подошла и протянула руки, чтобы успокоить:
– Ничего страшного не случилось, папа. Все хорошо. Когда-нибудь они вернуться, эти деньги…
– Мы с матерью, – рука, со скомканным листом затряслась у меня прямо перед лицом, – уже старики… ты знаешь, что реформа для нас началась поздно и мы скопили не так много, как могли бы за всю жизнь! Ты понимаешь, что и она, и я до сих пор работаем с этими гребанными статьями и романами для того, чтобы не сесть на твою шею! Ты уже по закону должна нас содержать… но мы договорились, пока есть силы работать, не становиться твоей обузой. Дать тебе время заработать и отложить на собственное будущее! Мало того, что ты бросила достойное образование, мало того, что ты выбрала какую-то никчемную нишу… так ты перестала держаться за место, ты расточительно «вставала на ноги», работая на себя… со смешным заработком! Эльса!
– Это все ты виноват, – вскинулась со стула мама, – ты, придурок! И твоя чокнутая сестра! Твоя дочь спуталась с наркоманом! Она и сама, наверное, уже принимает… ты мне насоветовал, ты уговорил! Ты принял решение за нас обоих! Ваша дурная кровь, ваши проклятые гены…
– Мама!
Ей стало дурно, она снова опустилась на стул, а я почти подхватила ее за руки. Лола кинулась тоже и отпихнула меня с такой силой, будто я собиралась сделать что-то плохое.
– Минералки налей! – крикнула она мужу.
Отец сделал шаг ко мне и я невольно попятилась. Я не боялась, что ударит, он был не такой. Но сделала это на автомате, ощущая на себе общее желание семьи отогнать меня в сторону.
– Мы смирились с опекой над Эльсой. Смирились с твоей работой. Я уговорил мать не наседать на тебя с вопросом семьи – когда ты будешь думать о будущем, о детях и замужестве? Но ты… То, что ты сделала! Ты все наши усилия, всю нашу заботу сейчас растоптала и уничтожила. Ты! Кто бы только знал, как мы переживали, что ты до сих пор одна! Переживали, что ты к старости докатишься до одиночества и нищеты со своими неразумными решениями! А теперь еще и наркотики?
– Папа…
Внезапно у меня навернулись слезы. Обиды, протеста и вернувшейся вины одновременно.
– Ты могла бы мне помочь, – внезапно вставила тетя, – если деньги у тебя в руках не держатся! Я не знаю, как в этом году оплатить обучение внучке. И ты еще осенью слышала, как я советовалась со всеми – брать мне кредит или нет. Что же ты не предложила мне свои пенсионные?! Мы тебе не чужие!
– Где ты его нашла, как ты с ним спуталась?
В эту минуту у меня потекли по щекам горячие слезы обиды, и я молчала. Не имело значения, что я скажу – правду или ложь, буду оправдываться или возмущаться, все равно не услышат. За ними своя правда. Родители приносили жертвы и смирялись, а тетя внезапно чувствовала себя обделенной.
Подал голос и муж-адвокат:
– Дайте мне посмотреть бумагу… может, можно как-то вернуть деньги через суд? Эльсе нужно будет сдать тесты на наркотики и провести обследование у психиатра. Если обнаружится, что она давно принимает и не всегда адекватна, то есть шанс повернуть дело как мошенничество со стороны этого… – Он разровнял отданное ему письмо, – Горна. Он ее подсадил, вынудил к тратам…
– Не на наркотики же! – Вырвалось у меня. – На лечение от зависимости! И я не наркоманка!
– Это нужно будет доказать.
– Кому?!
– Ты понимаешь, – снова взяла слово тетя, – что это чревато болезнями, безумием, ты можешь стать опасной для близких и для себя самой. Мы должны проверить тебя. А после уже решать, что делать дальше.
Вся комната вдруг озарилась вспышками света – за окном запустили салют не слышный из-за толстого оконного стекла. Экран показывал столицу в беззвучном режиме, ликующих людей на главной площади, циферблат.
Наступил новый год.
В возникшей тишине я переводила взгляд с лица на лицо, пытаясь понять по выражению глаз – серьезно ли они говорят? А тетя в это время набирала по персонику вызов скорой.
Она примчалась. Муж тети Лолы грамотно объяснил причину вызова и свои подозрения о моем состоянии. Первичный анализ, который взяли прямо в комнате не показал даже алкогольного опьянения. Но все же меня увезли.
По закону, получив заявку на «вещества», бригада обязана была так поступить. Принимать их нельзя, и если бы выявили зависимого, то принудили бы лечиться за собственный счет или за счет законообязанных родственников. В больнице считали данные чипа – нет ли взломов, помогающих блокировать его сигнал о принятии запрещенных средств. Взяли кровь, мочу и волосы на полный анализ. К трем ночи отчет отправился ко мне на персоник и заявителю, вызвавшему скорую. А меня отпустили.
Никто со мной на станцию не поехал, даже родители – не положено, поэтому в полном одиночестве я вышла за ворота и встала посреди улицы, не зная, куда идти.
Дома – чужой человек, в трущобах тетя, которая тоже не самая понимающая и близкая. Семья Виктора – их я не стану беспокоить ни за что. Да и как бы я к ним попала в это время, при желании? Соседка Наташа, как бы и подруга теперь, в своих заботах. К родителям – не могу, обидно, ни к кому из родных не могу. Куда было идти?
Я никогда не боялась одиночества, оно меня не угнетало. Оно мне даже нравилось иногда. Но я, даже одна, чувствовала, что есть те, кто любит меня – папа и мама. Мы – семья? Или это только иллюзия?
А вот такого одиночества, как сейчас, я никогда не чувствовала – не было на свете ни одного человека, к которому я могла бы пойти посреди ночи, все рассказать и найти понимание. Пусть даже не понимание, а хотя бы не осуждение…
На Набережной
В новогоднюю ночь я ушла в метро. Контакта с миром мне не хотелось, – я включила медленные лиричные песни, устроилась в конце вагона и ездила по кольцевой линии. Глаза хотели спать. Я не плакала так давно, что и не помнила, а вот случилось, и было приятно их закрыть, никуда не смотря. Еще больше хотелось лечь и уснуть, но в таком случае камеры меня сразу «увидят» и пришлют контролера узнать, что случилось. Через какое-то время уложила рюкзак под щеку, прислонилась к стенке и устроилась спать сидя. Дурные мысли уходили, мелодия расслабляла и успокаивала, и я заснула.
Когда за плечо кто-то тронул, сразу открыла глаза. Мне так не хотелось, чтобы меня выгнали или, что еще хуже, приняли за перепившую и снова бы заставили проходить унизительную процедуру в клинике. Но, подняв голову, я увидела Виктора.
– Вот так встреча, – с улыбкой сказал он, как только убедился, что я вытащила наушники, – ты чего здесь?
Несколько секунд в ступоре я молчала, не веря, что вижу именно его.
– Да так… А ты не дома отмечаешь новый год?
Он был такой же, как и в последнюю встречу – вихрастый, закутанный в шарф и пальто, сверкнул в мою сторону карими глазами и сел рядом.
– Дома встретили, да. А я… случайно попал, объяснять долго. Теперь обратно с пересадкой до Дворов еду.
– Домой?
– Нет, на Набережную. Хочешь вместе? Думай скорее, через одну выходить.
– С радостью.
Виктор оказался спасителем – хоть куда-нибудь, любое пристанище и капелька участия, только бы выбраться! И встреча наша это просто чудо!
Мы с пересадкой доехали до северной части старого города. Вдвоем по трущобам идти не страшно ни капли. Мысль о повторной слежке мелькнула и пропала.
Виктор провел меня через одну из арок, крепко взяв под руку. Ударил мороз. Он оказался гораздо ощутимее, чем в трущобах, и уши, нос и щеки моментально стало пощипывать. Я выдохнула белый густой пар в искрящийся воздух и передо мной стала разворачиваться новая сказка нового Двора.
Он, строго говоря, Двором не был – лишь дома, стоящие подковой, и мы выходили как раз из здания с арочным проемом – из «подковы» сразу же спускалась вниз широкая лестница к набережной, подсвеченной желтыми фонарями. Фонари и лавочки были такими же, как в Почтовом – все в духе старого доброго времени.
Откуда-то звучала музыка, ходили люди, даже стояли лотки с горячим питьем в термосах и блинами, которые высокая улыбчивая женщина доставала из короба, завернутого в одеяло. Никто не был в наушниках, никто не пялился в экран, даже телефонного разговора не углядеть. Это все смотрелось так, словно время откатилось на сто лет назад, в семидесятые годы прошлого века или дальше, когда цифровые технологии не приобрели массового распространения.
Шли мы медленно, и Виктор ни о чем не заговаривал, не мешая мне насмотреться на все. Голову пришлось втянуть в воротник, а руки спрятать в карманы. Джинсы, хоть и теплые, здесь не грели. Я не выдержала:
– Почему такие перепады в температуре? Я тут смотрю на остальных и понимаю, что слишком легко одета для зимы.
– Не знаю почему, но всегда так. Если замерзла, давай вернемся и возьмем попить, хочешь?
– Да, хочу.
Уйти далеко и не получилось бы – набережная была всего с полкилометра, захватывая небольшую прибрежную косу. У домов стояли лотки, а дальше – прогулочная часть с белой, схваченной льдом, рекой по левую сторону и ряду сомкнутых строений по правую. Торговали не только блинами – одна выложила на стол вафельные трубочки со сгущенкой, леденцы и орехи в нуге. От третьего стола пахло жаренными пирожками, которых было не увидеть под толстым слоем утеплителя.
Виктор подошел и что-то сказал продавцу, ничем не расплатившись.
– Держи.
Мне в руки перекочевал картонный темный стакан с напитком и горячий блин с маслом на салфетке. На морозе все остывало быстро, поэтому через полминуты я уже выпила компот из чего-то травяного с шиповником и съела блин.
– Ты не успела поесть на семейном застолье? – Засмеялся Виктор и взял еще два пирожка с картошкой и два блина.
– Наедайся.
– А деньги?
– Не думай об этом.
Я ела, пачкала пальцы и подбородок маслом, решив, что ради такого случая поступлюсь правилом против сладкого и мучного, не наедаясь слишком, чтобы снова не стало тяжело. Только в детстве я знавала это удовольствие – есть на улице! И ни капельки не стыдно. Было хорошо, все теплело.
Голоса многих людей вокруг так непривычны, а смех и музыка в воздухе – тем более. Нет, в нашем мегаполисе оказаться в толпе реально, даже в очень плотной, но она обычно либо ждала, как в метро, либо текла массой в направлении. Все «глухие», «немые» и «невидящие». Конечно, каждый что-то слушал, да, куда-то смотрел и с кем-то мог говорить по телефону, но…
Вот так, как здесь, не было ни разу, даже в новогодние ночи на центральной площади полихаусов. Все движение живое, лица и разговор обращены друг к другу, и шаги были не быстрые, и открытых жестов много.
– Спасибо, Виктор, ты мой спаситель!
– Не за что.
– А здесь так на всю ночь?
– До пяти утра. Я как раз хотел успеть.
Утеревшись салфетками, я снова спрятала пол-лица в воротник, а руки в карманы, и мы отошли от общего скопления на прогулку до конца набережной и обратно.
– Получается, ты живешь на два… мира, что ли? Раз ты в метро катаешься?
– Немного, – Виктор рассеянно пожал плечами, – приходится. Но само место мне не нравится. Тепла на материке нет.
– А работаешь ты здесь или там?
– Я не совсем работаю в привычном тебе понимании. Так, для себя.
– Как же ты без персоника обходишься, когда уходишь? Никуда не уехать, ничего не купить, даже в сеть не выйти! А как ты в метро тогда попал?
– Да есть способ, – он хитро сузил глаза, – я тебе потом как-нибудь расскажу.
Об отсутствии платы за еду я спрашивать снова не стала. Мы прошли всю набережную раза три, и Виктор мне рассказывал, чем каждый Двор отличается, кто хранитель или хранительница. Пару раз меня подмывало взглянуть на персоник, но я вовремя ловила себя и не вытаскивала руки. Мне не хотелось показаться здесь чужой со своим заметным браслетом, и не хотела, чтобы Виктор подумал, будто я нервничаю. К слову, сдерживать привычку оказалось трудно – жить целый час без того, чтобы не посмотреть в него по какой-то причине – время, сообщения, смена музыки. И ведь при этом прекрасно помня, что гаджет тут не работает.
– Вижу, ты опять замерзаешь? Еще пить будешь?
– Нет, спасибо. Я боюсь, что потом не сыщу туалета, а до метро далеко.
– Понятно, – немого смущенно хмыкнул он, и сменил тему: – А зачем ты ездишь в трущобы?
– К тете. Она здесь живет.
– Точно, вспомнил, ты говорила… Знаю таких. Это ведь в тех группах или одиночных домах, которые подключены к снабжению, верно? У вас там и молодых полно, мы их «обочниками» зовем, – это те, кто добровольно не в мегаполисе живет.
– Никогда не слышала. Если попадались молодые, то я думала, что это такая же родня приезжает, как я… А почему «обочники»?
Я не сразу догадалась о коренном слове.
– На обочине потому что. На обочине города, на обочине жизни, еще не в канаве, но уже и не на дороге. Печально это все.
– Да, есть такое. А к вам сюда никак не переселиться? Или места ограниченны?
– Нет. Если людей прибавляется, появляется еще один дом и он расширяется, или открывается новый Двор. Но этого очень давно уже не случалось. Скорее, наоборот. Посмотри на дома.
Я посмотрела.
– Окна не горят.
– Двор в котором когда-то были жильцы, а теперь пустуют. Хорошо, хоть не пропали совсем, спасет только то, что сюда много приходят гулять отовсюду.
– Так почему бы переселить кого-нибудь из трущобных? Вот ты меня сюда провел без особых условий и требований, а жить здесь очень хорошо, думаю. Многим старикам не хватает именно такого тепла и уюта. В трущобах полно одиноких и инвалидов… кстати, а откуда вы берете еду, энергию. Что за структура снабжает всем?
– О структуре это долго рассказывать. А с обочниками и трущобными все сложно… – Виктор опустил глаза и замедлил шаг. Мы встали у парапета. – Там ведь разные люди. И Дворы это не совсем богадельня…
– Конечно, всякие попадаются. Но некоторых ведь вполне можно, добрым и светлым?
– Твою тетю сюда перевезти, если ты на это намекаешь, не выйдет даже по знакомству.
Я возмутилась:
– Я не об этом!
Но расспросы звучали так, будто я действительно хочу пристроить свою старую Эльсу. Нет, не хотела. Но здесь, я видела, было так живо, так душевно, так не одиноко! А там так мертво, так сиротливо!
– Тогда ладно. – В голосе Виктора прозвучало заметное облегчение. – Давай еще раз пройдем, и домой.
– Давай. Проводишь до метро?
– Провожу.
– А можно еще кое о чем спросить? Ты ведь здесь все хорошо знаешь…
– Ну?
– Есть места… как бы это объяснить, обратные вашим Дворам? Места с негативом? Тоже тайные, какие посторонние или даже власти, не найдут, а всякие темные личности путь находят?
Его лицо застыло, и Виктор смотрел на меня своими карими выразительными глазами со странным чувством. Что-то изменилось после моего вопроса, он надолго задумался – но не над ответом, как виделось, а над принятием внутреннего решения. Будто это во мне он увидел вдруг что-то плохое и не знал, как быть, как теперь относиться ко мне?
Зря я его спросила, но а что поделать? Я вспомнила о слежке в трущобах, о той паре. Я хотела все знать, чтобы готовиться к опасности, если она реальна.
– Есть такие… – Он медленно оглянулся по сторонам, убеждаясь, что близко никто не стоит, и произнес: – …Колодцы. А почему ты спрашиваешь, ты видела вход туда?
– Нет. Но вчера, как мне кажется, я видела человека, который показался мне опасным, он следил за мной с самых трущоб, потом в метро. Я слышала, что где-то здесь есть притоны для тех, кто из центра. Но этот не оттуда. Наверное он как раз из молодых жильцов трущоб – обочник.
– Что ему было нужно от тебя?
– Не знаю.
– Это плохо. Не ходи пока в трущобы.
– Я не могу. Каждый третий или четвертый день я навещаю тетю… Виктор, я расспрашиваю тебя, чтобы знать, к чему быть готовой. Расскажи все, что знаешь. Что там за люди?
– Это пристанище для всяких уродов, вот, что это за место. Если в наши Дворы приходят жаждущие тишины и покоя, то там те, кого душат рамки закона в мегаполисе. Я не знаю подробностей, и не знаю никого, кто бы там хоть раз побывал, – Колодцы не для таких, как мы. Все, что известно, что там место для человеческого мусора.
Когда мы вышли из арки, я сразу начала оттаивать, настолько стало тепло, что казалось, пришла весна. За спиной осталось веселье, снег, вкусные запахи и душистый горячий напиток, поэтому со входом в трущобы на душе стало, наоборот, холоднее, чем было на набережной.
С Виктором мы шли молча. У меня возникло ощущение, что он был не рад, что согласился провожать меня – так часто смотрел по сторонам, даже пару раз с полным оборотом за спину. Мне с ним не страшно, а вот ему со мной…
– Спасибо за новый год. – Я улыбнулась, протянула ладонь для рукопожатия. – Дальше я сама доберусь, помню отсюда дорогу.
Мне так хотелось услышать его возражение, что он проводит меня прямо до станции, но Виктор торопливо сжал мне пальцы, сказал «пока» и быстрым шагом ушел прочь.
