Текст книги "Ветер Безлюдья (СИ)"

Автор книги: Ксения Татьмянина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 34 страниц)

Уголок

Арендованная квартира в шестнадцать квадратных метров – мое пристанище. Студия в одном из самых бюджетных полихаусов третьего кольца.

Как ни странно, но те квартиры, которые остались в трущобах, даже с нынешней изношенностью казались мне уютнее этих ячеек. Там были балконы, комнаты и коридоры. Можно дать лицо каждому пространству – что-то превратить в кабинет, что-то в гостиную, готовить на кухне. А прелесть окон и подоконников вообще не передаваема, – посидеть, помечтать, посмотреть на улицу или дворик. И сколько можно вещей хранить в квартирах. Пусть ненужных по пользе, но создающих уют.

А в моей ячейке было все в духе времени – условное зонирование, минимализм, окно-стена из толстого стекла и вид на вечернее зарево огней мегаполиса. Я понимала, что из-за детских воспоминаний трущобы мне казались более «домашними», а комфортнее все же жить в полихаусе.

Добравшись от входа к лифтам, поднявшись на свой этаж, и, закрыв за собой дверь, почувствовала облегчение. Длинный и полубезумный по событиям день еще не закончился, но за порогом он как бы и остался.

Разложила вещи в зоне прихожей, сменила одежду на домашнюю, помыла руки, поставила чайник и прошлась немного босиком по ковру у дивана, расслабляя ноги. К черту работу, вечер сегодня должен был пройти как отдых.

В кухонном своем закутке, который от общей комнаты отделяла обеденная стойка, я разбавила кипятком минералку из холодильника, добавила в стакан лимонного сока и выпила. Это было единственное привычное действие, потому что дальше не могла как обычно – послушать книгу или поработать. Голова гудела, глаза так и возвращались к газете, брошенной на рабочий стол, на таблетки наушников рядом…

«Новый глава Библиотечного Двора», «Праздник на Набережной», «Новый год на Королевском Дворе». Вторая страница с литературными публикациями мне неизвестных, третья – бытовые секреты и рецепты, на четвертой большой кроссворд и пол-листа с бланком заявки на «Дворовые нужды».

Так сколько этих мест в трущобах? А что, если эта вещь попадет к здешним властям? Можно ли вообще выносить сюда подобное? Как там этот Виктор сказал – «Дитя континента»?

Покосилась на компьютер, но тут же почувствовала себя глупо… как я могла отыскать сказку в сети? Хоть что вводи, ничего, кроме информационного мусора, не всплывет. Что делать? Со всем этим нужно было что-то делать!

– Спать…

Расстелила постель, скинула платье, нырнула под покрывало, блаженно вытянувшись. Заснула я быстро, не смотря на смесь возбужденности и тревоги. Их в какой-то момент оттеснил покой. Не из этой взрослой жизни, а покой детства, когда засыпаешь и знаешь, что завтра каникулы, лето, свобода и друзья… друзья?

Надин

– Нет, мам, все еще по прежнему!

Ее вечный вопрос прямо с порога «Ты встретила сегодня мужчину своей жизни?» раздражал, а иногда вызывал смех.

– Все равно проходи и ставь чай. Я пока работаю, но скоро закончу.

Я скинула обувь и куртку в зоне прихожей, обулась в свои местные тапки и пошла к кухонному уголку. Мама не готовила, но ее любимым занятием осталось заваривание чая. Целый стеллаж с разными сортами этого напитка занимал половину стены. Вторая половина отдавалась холодильнику с хлебом и сухофруктами, и столу с техникой.

– Какой сегодня?

– Любой из зеленых, на твой вкус. У меня голова побаливает. Так что новенького? – Я знала ее привычки, любимые словечки и те «коньки» на которые она всегда садилась при разговоре. – Как у тебя дела?

– Как обычно. Сейчас загружена заказами к новому году, ищу подарки вам и прочим, но все в рамках графика.

– На свидания ходишь?

– С кем?

– Что у тебя, так и не появилось интересных клиентов? О, есть хорошее предложение. Недавно мне прислали на ознакомление контракт. Новый год, и у сайта меняются правила. У них там статистика, которая врет, что мои романы стали реже читать, что на страничке упала посещаемость! Это мои-то романы, Эльса! Я занимаю шестнадцатое место в двадцатке лидеров!.. Теперь этот гад урезает мне оплату на пятнадцать процентов за каждое скачивание. Я собираюсь воевать за свои права и прежние ставки. Поможешь? Встретишься с ним, поговоришь? Ему тридцать пять, он хоть и гад, но не женат и перспективен. Очень хочу вас познакомить.

– Так это сватовство или деловое предложение?

– И то, и другое. И мне поможешь, и с новым мужчиной пообщаешься. Вдруг судьба?

Я улыбнулась про себя, подумав о вчерашней встрече с Виктором. Вот о чем нельзя говорить маме, так это о любом новом знакомстве. Случится допрос, лекция, причитания, учения, переживания, и отображение всей, хоть и маленькой, истории на страницах любовных романов или в блоге. Мама не могла ничего держать в секрете ни от родственников, ни от своих многочисленных читателей-подписчиков.

– Нет, в решении деловых вопросов я ничего не смыслю, так что договаривайся сама со своим гадом.

– Так ты не хочешь ни мне помочь, ни себе помочь. Сколько еще ты будешь одна?

– Мне пока и так хорошо. Жду принца.

– Глупости!

Мама вздохнула и продолжала писать, порхая пальцами по сенсорной клавиатуре, но теперь молча. Больше не спрашивая.

Я заварила чай, отнесла на столик у окна чашки и корзиночку с курагой, фруктовый хлеб, сервировала все, и заглянула через плечо в ее экран. «…как символ верности и любви. Романо взял тонкие девичьи пальчики в свои руки и с нежностью сжал их. Они были холодны, как лед. А его были горячи, как пламя…».

– О, Романо, – с усмешкой не сдержала я комментария, и мама тут же оживилась:

– Отцу звонила?

– Да, я после тебя сразу к нему поеду.

– Новый год?

– Он никуда не уезжает, так что придет, уверена.

– Подарка от меня все равно не увидит. Я терплю его присутствие из-за тебя. Только потому, что он тебе отец.

Вот это напоминание про «терплю» на мое настроение бросило тень.

Родители давно развелись, жили отдельно, не общались и не скрывали от меня всю степень своей неприязни друг к другу. А мне так хотелось… нет, не чтобы они снова были вместе, а чтобы оставалась хоть капля благодарности и теплоты. Чтобы каждый не «кусал» другого даже на расстоянии, в разговоре при мне.

Воспользовавшись ожиданием и тем, что текст снова заставил маму отвлечься от слов, я достала наушники и включила на персонике музыку. В таблетках началась тихая песня. Меняла треки, переходила на радио и вещание с ближайшего тв. Ничего.

По пути сюда я проделывала тоже самое и на улице, среди потока попутчиков, и на станции и в самом вагоне. Но пусто – ни одной фразы чужой мысли. Я планировала попробовать и тут, с мамой, внутренне немного побаиваясь, что сработает и я услышу, что там у нее в голове… но тоже зря.

Феномен не повторился.

Я все отключила, села в кресло, и поддалась грусти.

Мамина фигурка в рабочем кресле казалась еще меньше. Она держала осанку, сохраняла изящество движений. В ней эта женственность не умирала даже в семьдесят два. Если бы не седые волосы, то я бы сравнила ее с Клеопатрой – длинное каре, жирные черные стрелки, ярко подкрашенные губы. Мама наводила макияж и хорошо одевалась, даже если была дома и никуда не собиралась выходить. Правда, она часто устраивала прямые трансляции с читателями. Записывала видео на канал об отношениях, любви и сексе. Или чатилась с сестрой Лолой, моей второй тетей.

– Я почти закончила. Разливай чай и я готова слушать.

– Что?

– Твои оправдания… нет, твои объяснения, почему сегодня ты опять пришла в своих кедах и куртке, когда я тебе дала в прошлую встречу все каталоги и рекомендовала сменить гардероб. Я всю жизнь буду биться с тобой в пустую, да?

– Ма, никто так старомодно не одевается. На наш возраст приходится мода унисекс, некрасивым считается выпячивать гендерную принадлежность.

– Что за чушь?

– Согласна. Но тебя же не устраивает мой ответ, что мне наплевать на то, что сейчас в моде.

– Не забывай, Лисенок, что ты выиграла конкурс моделей для каталога «Fe-mi-mi». С твоими данными ты можешь покорить кого угодно. Слава богу, в меня – стройная фигурка, огромные глаза… карие, правда, в отцовскую породу. И рыжая.

– Ты заставила участвовать меня в этом конкурсе и мне было восемь.

– Самая красивая девочка Сиверска. А как ты пользуешься своим капиталом? Два любовника за всю жизнь, ни мужа, ни детей до сих пор. Помни, что тебе еще три года до сорока, а потом мед. услуги по беременности столько будут стоить, что ой-ой.

– Мама, – особым тоном произнесла я, давая понять, что мне такой разговор не по душе, – пошли пить чай.

Она поднялась с места, оставила свои очки на столе, потерев от усталости переносицу и подошла.

– Тебе не нравится это слушать, я понимаю, не надо кривиться и бурчать. Это правда жизни. Не будет детей, не будет будущего. А сколько ты там уже скопила на своем пенсионном счету, много? То-то же. Не дай бог, будешь как эта старуха, которую ты посадила себе на шею.

– Мама…

– В том и дело, что я мама. Я знаю, я вижу, я беспокоюсь не зря. Ты выглядишь моложе своих лет, ты следишь за собой, ты здорова. Ну, что не так? Почему ты одна? Почему ты не думаешь о детях? И женщине нужен мужчина. Для здоровья физического и морального. Одиночки вымирают!

– Ты же одна и ничего. Без мужчины.

– Не переводи стрелки. Я отстрелялась, и у меня все было. И ты мой ребенок.

– Ма, – я протянула руку и примирительно погладила ее ладони, напряженно лежащие на коленях, – давай не снова, давай не сегодня, давай не будем о том же. Все придет, все будет. Не хочу я с кем попало семью заводить.

Мама вздохнула, взялась за чайник и разлила нам чай.

– Самое гадкое, Эльса, знаешь, что? – Она добавила это после долгой паузы и я затаила дыхание в надежде, что тема сменится. – Что этот редактор, гад, называет меня Надей. «Наденька, мое почтение» – говорит он по телефону. «Наденька, как возможно, что вас больше не читают как раньше?». Отвратительная манера речи, столько «кудряшек», и имя коверкает, старомодный русофил. А я Надин. Больше половины своей жизни я – Надин, и читатели знают меня, это уже Имя с большой буквы в литературе.

От этого замечания мои мысли снова перекинулись к Виктору, пожелавшему узнать мой славянский вариант имени. Надо решить, когда снова заглянуть в Почтовый Двор. Логичнее было совместить поход к тете с визитом в гости, но еще лучше, если удастся связаться по телефону и договориться заранее. Как – это другая задача.

Но я точно была уверенна, что хочу побывать там снова! Отключившийся персоник напугал меня, но я смирюсь с дискомфортом. Ради нового опыта, нового ощущения детства и новых людей. Кто из трех миллионов жителей Сиверска мог похвастать такими приключениями? Или никто, или единицы!

В эти рассуждения тут же вклинилась усмешка в свой же адрес – как сладко быть избранной, особенной, уникальной. Эльса в стране чудес…

– Вот, бери.

Мама говорила, а я, отвлекшись, машинально кивнула головой два или три раза. А оказывается, меня подписали на разрешение проблем с редактором:

– Я тебе и в электронном виде отдам, и в документах. Прямо письмом прислал уведомление и новый контракт. Но я не подписываю. Эльса, договорись, умоляю. Ты его обаяешь, он не устоит перед красотой и оставит для меня прежние условия. Я не смогу.

Персоник мамы дал сигнал отправки практически одновременно с сигналом о принятии входящего документа.

– Хорошо. Я свяжусь с ним и договорюсь о встрече.

– Только до нового года. Если я не подпишу, со мной вообще разорвут контракт! Да, и скажи ему, чтобы перестал звать меня Надей. Я – Надин! Надин с большой буквы! Господи, а ты бы знала, чего мне стоило достать его личный номер… он такой неуловимый, скрытный и загадочный.

Алексис

Папу я тоже застала за работой.

– От матери? – Спросил он прямо с порога, хотя я всегда навещала их в один и тот же день по очереди, и он это знал.

– Да, как всегда.

– Как она?

– Все по-прежнему. По тебе скучает.

Отец хмыкнул. В это он, конечно, не поверил.

– Дай мне две минуты, я допишу мысль.

– Статья?

– Да, обзор на интерактивную выставку итальянских гравюр. Проходи пока.

– Что приготовить на обед?

– Ты мои запасы знаешь. Но сегодня я заказал из ресторана. Согласна на кальмар и овощи? До доставки пятнадцать минут.

– Буду конечно.

Но сама немного разочаровалась – я настолько любила готовить, что практически предвкушала, какой сделаю особенный обед для отца.

В этом полихаусе ячейка была просторнее. Один огороженный угол звался «кабинет» – весь заставлен стеллажами с книгами, которые достались в наследство или были куплены в отроческие годы. Эту маленькую библиотеку отец не выбрасывал ни при одном из переездов и все сохранил. Отсюда я еще знала запахи старых бумажных книг, особой пыли и приятное тактильное ощущение, когда держишь в руках том, перелистывая страницы.

У мамы я пила чаи, у отца готовила и обедала.

– Так, секунду… секунду!

– Не торопись, я не исчезну.

– Гостей надо встречать не так, но я уже через секунду!

Таблетки в уши и повтор той же процедуры с треками – уловит чужую мысль мой персоник или нет? Я подходила к отцу со спины, даже раз похлопала его по плечу, привлекая внимания и ловя связь глазами. Вдруг в этом весь секрет? Но нет, опять ничего не сработало. Даже посетила мысль – а вдруг я могу слышать только одного человека – эту Наташку-потеряшку? Или это не мое свойство и не свойство моего персоника, а чисто ее транслятор? Может уже сотня человек ломает голову – как они могли слышать в метро мысли попутчицы, а дело-то в ней, а не в тех, кто «ловит волну»?

– Выползай из раковины, – отец свернул документ и указал на кресло, – давай, пока ждем доставку, сыграем.

– Рендзю?

– А давай рендзю.

Пока мы выставляли поочередно камешки в клеточках, папа пересказал свои недельные новости, которые и состояли, что из работы и больной спины. Он, как и мама, уже давно носил очки, но осанку прямо не держал никогда, был горбат. Сидячую работу разбавлял короткими прогулками в оранжерее на крыше полихауса. Я немного поворчала на него, что надо соблюдать режим, не переутомляться, давать себе перерыв-разминку, вставая со стула. Отец и так все знал прекрасно, и повторяла я это не раз. Ничего не делал, ему просто нравилось такое мое проявление заботы и беспокойства. Он улыбался.

– Мне некогда, Эльса, у меня работа. Мне нужно еще многое сделать, пока не умер, – и папа добавил в свой ход один камешек на поле.

Это была его любимая отговорка на все, слово в слово. Уже последние лет двадцать.

– А как у тебя? Глупостями своими занимаешься?

– Без перемен.

– А я все жду и надеюсь, что ты когда-нибудь станешь мне соавтором по статьям и мы наши две фамилии вместе ставить будем. Алексис и Эльса Вальс! Но до такого счастья я не доживу…

– Планы на новый год в силе?

– Конечно. Подарки даже готовы тебе и матери. Сестре ее, извини, ничего не купил и не куплю. Не люблю я эту стерву и муженек ее тоже мне не нравится, юрист паршивенький, а самомнения вагон.

Отец, задумавшись над ходом или над чем-то другим, взялся за круглый свой подбородок. От рыжей копны не осталось ничего, кроме седых прядок. Он лысину не скрывал, и коротко стриг венчик оставшихся волос над ушами. Не молодился, как мама, выглядел как настоящий старик, обожавший джинсы и полисинтетические свитера.

– К тетке своей все ходишь?

– Да, там все по-прежнему.

Отец засопел, сделал вид, что задумывался над ходом. Но я-то знала, что так бывает всякий раз, когда его терзало чувство вины. После вопросов об Эльсе, которую он нарочито пренебрежительно именовал «моей теткой», часто добавлял «Я все равно не буду оплачивать ее расходы, и не проси», а я ни разу и не просила. И в голосе отца слышалась виноватость со странной примесью сожаления. Ему бы хотелось, чтобы жизнь сложилась у Эльсы иначе, чтобы она не была бременем на его совести, которой он теперь не помогал, но испытывал это давление долга.

Отец сделал ход и схмурил брови, посмотрев на меня озабоченно:

– Сколько ты сейчас получаешь дохода в месяц?

– Ты меня уже спрашивал об этом летом… Сейчас в среднем… – я покачала головой, и назвала сумму.

– Мало. С такими расходами. Тебе нужен муж и нужно настоящее дело. Сейчас ты к этому возрасту должна крепче стоять на ногах, понимаешь?

– Понимаю.

– Ничто не мешает тебе сдать экзамен и восстановиться на факультете. Получишь образование дистанционно, не бросая своих видеороликов. Эти твои творческие нарезки в подарок не обеспечат будущего. Я уже молчу о чем-то достойном в плане человеческого вклада в важную отрасль искусства, журналистики. Можешь визуала не бросать, занимайся в качестве хобби.

Я ничего не ответила. Отец снова вздохнул – настроение его испортилось.

– Нельзя бросать интеллектуальное развитие. Не хочешь ты на журналиста учиться, хорошо, выбери что-то другое. Но только не это унизительное угодничество низким вкусам. Ты как развлекалочка для них, вот сама не чувствуешь, каково отношение к тебе? У тебя профессии нет, так, сертефикат визуалов. А их, как мошкары летом, они после выпуска все в обслугу идут, а кому повезет – в рекламу. Никаких перспектив.

Я снова молчала, потому что таких разговоров всегда было много. Спорить – бессмысленно, только давление у отца поднимется.

– Звонят, слышишь? Обед привезли.

Соцработник

Возвращаясь, я не вынимала таблетки из ушей. Хотелось музыки – печальной такой, со светлой грустью. А потом, наоборот, хотелось музыки радостной. Мне так нравилось видеться с родителями, но так напрягало их давнее давление на важные для них «точки». Я помимо воли всегда чувствовала их разочарование во мне. Мы любили друг друга, но я ощущала, что они хотели бы видеть меня чуть-чуть другой. Каждый по-своему. И каждый раз возникали споры-уговоры, как маленькие битвы между их желанием и моей волей.

Моя остановка была через две станции.

Я закрыла глаза, чтобы не отвлекаться на людей, а побыть в иллюзии одиночества и ощущении движения. Хорошая, цепляющая мелодия и певучий распев перенесли меня на эти три минуты трека в степь ко всаднику, что зовется «кормчим высокой травы», в мир особой магии и стихий…

«…если сегодня мне не подпишут бумаги, я просто разобью голову – или им, или себе. Невозможно до бесконечности оговаривать эти подробности, невозможно! Не хотите – откажитесь, хотите – соглашайтесь! Так нет, эти уроды пьют кровь и своего деда и мою. Я-то здесь причем? Почему всегда я крайний? Они что не понимают, что это такая же работа, как любая другая?»

Ошарашено открыв глаза, уставилась на женщину, сидящую напротив. Голос в наушнике был мужским, глуховатым, усталым даже в своих мыслях. А я смотрела на незнакомую даму преклонного возраста только потому, что она первая попалась на глаза. Потом, осторожно переведя взгляд в сторону, не увидела никого, кто бы подошел под источник этой трансляции.

Так, может, это все же мое личное сумасшествие?

«Ненавижу свою работу, – продолжал голос, – ее стало так много, что задыхаюсь. Как я докатился до такого? Мечтал быть идеальным отцом, всем обеспечить семью! И где эта мечта? Что я делаю не так, где не туда свернул?»

В ближайшем круге лишь трое мужчин – но двое из них молодые парни, один из которых чатился с кем-то, судя по движению пальца по экрану и саркастичной улыбке, другой смотрел ленту соцсети – я видела часть его экрана персоника. А третий притоптывал ногой, слушая музыку, и он тоже не походил по возрасту, явно не работяга со стажем.

Поднявшись с места, двинулась ближе к дверям, как бы собираясь на выход. Жалко, что мой приемник не работал в режиме «тепло-холодно», так бы я могла знать, где находится источник мыслей. Я все же надеялась, что мужчина где-то в вагоне, а не в моем воображении.

«Ладно, не надо себя самого обманывать, – интонация голоса дала ощущение горького вздоха, как если бы он говорил это вслух, – это не работа виновата, всех денег не заработаешь… Это я сам выслуживался до истощения по шестнадцать часов в сутки, забив на жену, сына, потеряв их в конце концов. Это я виноват. А что теперь? А теперь, – и тон мысли стал издевательским и едким, – ты, Тамерлан, погряз в работе… не своей жизнь живешь, а свою потерял где-то! Но когда? Когда? Почему сейчас все стало так ясно?!»

Мужчина нарочно обратился сам к себе в третьем лице, словно обличающий обвинитель. И я увидела этого человека вживую – полный, под пятьдесят, сидел у самой торцевой стенки вагона. Напротив него никого не было и он, видимо, обращался к своему отражению в стекле. Именно это выражение его лица заставило понять, что я не ошиблась, – губы искривлены, суженые по-восточному глаза презрительно сощурены, пальцы вцепились в сумку для принт-ноута. Мышцы лица едва заметно подергивались, словно он проговаривал свои мысли движениями языка и горла.

«Почему детство вспоминается? А я другим был… другим…»

Мне пришлось проехать свою станцию. Я пересела так, чтобы не терять его из виду. Аномальная трансляция не прерывалась, и любопытство уже определило за меня, что я буду слушать этого человека столько, сколько позволит время. Даже пойду за ним, когда он выйдет.

Судя по общему характеру с первым случаем – мысли ловились каких-то «потерянных» в своей жизни людей. Он не называл себя потеряшкой, но жалел о том, что свернул куда-то от своих настоящих стремлений. Вспоминал отца, вспоминал несправедливость суда над ним, необоснованное обвинение. Много еще чего.

На его станции мы вышли вдвоем. Я не опережала, стала идти медленно, уперев глаза в открытый персоник, как бы вся занятая своими делами. Но опасаться нечего. Мужчина шел на автомате, сам в своих мыслях, и не видел никого вокруг, ни на что не обращал внимания. Я же, превратившись в ментальный слух, шагала следом, сверяя иногда расстояние «трансляции» – в разрыве шагов на пятьдесят я уже не слышала ничего, но стоило мне нагнать, как все возобновилось. Соцработник, подходя ближе к своему адресу, переключился на злобное «Ну, если они не подпишут бумаги!» и тут же замолк.

Когда мы свернули в жилой квартал, пришлось оставить преследование – он направлялся в дом и квартиру для разбирательства дела с пожилым дедом и его дотошными внуками.

В ушах зазвучала снова музыка, и я отключила плеер. Вытащила наушники совсем. Оглядевшись, вспомнив на какой станции вышли – поняла, что занесло меня в северную часть старого города. Именно туда, куда я бы специально ни за что не пошла.

Мы когда-то жили в этом квартале. У нас с родителями в одном из дворов была квартира в пятиэтажке, трехкомнатная. Мое детство до десяти лет проходило тут, когда все вокруг еще было живое и не заброшенное. Я могла стерпеться и воспринимать трущобы в любом другом месте стоически, но вот хоть раз прийти в свой двор к своему дому и посмотреть в окна своей бывшей квартиры – не могла.

Я не смогла бы смотреть что стало с лавочками, во что превратилась детская площадка и некогда пышные клумбы. Их, скорее всего, и не существует уже. Я не смогла бы поднять глаза на окна той самой квартиры, где мама, папа и я… Это было так давно и так неясно, что иногда думалось – а не выдумала ли я свое детское счастье и чувство семьи?

А вот теперь ноги занесли – если пройти дальше, завернув по бульвару направо, то после двух шестнадцатиэтажек как раз будет родной двор на улице Вересковой.

Я знала, что он не жилой. Даже тридцать лет назад он считался «старичком», дома уже тогда считались ветхими. Подъезды опечатаны, уверенна. Думая об этом, я все же прошла немного в направлении тьмы бульвара, ступила на него и сделала три шага, вглядываясь в силуэты тех самых двух «высоток», что казались темными башнями на фоне светлого мегаполисного неба. Тоже мертвые здания. А я помнила, как преодолевая страх, добиралась до последнего этажа и выходила на балкон – на страшную по тем временам высоту, чтобы посмотреть на город.

Я сделала шаг назад, решив, что хватит с меня ностальгии и мрачных созерцаний, пора уходить. Как вдруг из глубины бульвара донесся слабый возглас:

– Помоги…