Текст книги "Ветер Безлюдья (СИ)"

Автор книги: Ксения Татьмянина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 34 страниц)

Я люблю вас

С утра до полудня я просидела за компьютером, доделывая ролик-послание для папы и мамы, а он как лежал трупом, так и продолжал лежать. Косилась на него изредка – дышит вообще? Даже немного ностальгии испытала, вспомнив по скольку он спал, едва поселившись тут после больницы.

В час уже я собралась уходить. Переписавшись с родителями, уговорила их собраться на обед, не важно у кого, и предупредила, что хочу серьезно поговорить. Граниду оставила минералку рядом с диваном, если вдруг жажда, то чтобы и не вставал. А на кухонной стойке записку «Если голодный, холодильник в помощь».

У полихауса было пусто. По пути в метро никто не выплыл со стороны, наступая на пятки. Не было больше соглядатаев. До папиной квартиры добралась ровно к обеду, и когда он меня впустил, увидела, что и мама успела приехать.

– Привет, родная, – она погладила меня по щеке, где осталась желтая дымка от прошедшего синяка, – что у тебя стряслось, что за разговор?

– Дай ей хоть разуться…

– Ничего не стряслось. Но для меня важно…

Они успели что-то наговорить друг другу до моего прихода. Выражения лиц, наэлектризованность, – оба притворялись сейчас улыбчивыми и радушными ради меня. Я поняла одно – я всегда буду любить мать и отца, не смотря на то, что еще пять минут назад хотела задать им обличительный вопрос: ну почему вы не развелись вовремя, а мучили друг друга столько лет? Я расхотела спрашивать их о них самих. Прошлого не поправить. Они уже возрастные. Все, что могу я – перестать пытать их своими претензиями.

– Закажем что-нибудь?

– Да, но не сложное. Не хочу ждать долго.

– Лазанью, – предложил папа, – в этом полихаусе на втором ярусе есть замечательный ресторан с доставкой. Все за?

Я кивнула, а мама равнодушно махнула рукой.

– Ма, у вас остались ключи от трущобной квартиры?

– Что? В смысле… от той, что на Вересковой?

– Да.

– Зачем тебе? Там и подъезды опечатаны.

– Так ключи есть?

– Нет, конечно, выбросили давно. Ты об этом хотела поговорить?

– Не совсем… – пока папа был занят заказом, я улучила этот момент с расспросом. – А мои вещи оттуда ты или отец никуда не увозили? Вон, у папы его библиотека с собой… может, где что и моего осталось среди ваших вещей?

– Лисенок, мы съехали оттуда, оставив все твои вещи там, до последнего платья или босоножки. Ничто не должно было напоминать тебе о ужасном августе и всем, что случилось. Как смогли съехать, так сразу купили все новое – книги, одежду.

Я поджала губы, колеблясь – спросить или не спросить? Реально ли мама могла вспомнить эту деталь, если знала о ней, спустя столько лет.

– А фотографии? Не цифровые, а напечатанные. Альбом семейный же не выбросили, где ваши бабушки и прадедушки.

– Оцифровано все давно, вот еще смысл пыльный картон хранить? Ты про какие-то конкретные фото говоришь?

– Да, – решилась я, – тот снимок, где я с друзьями? Или тот, где я в платье с ромашками? Помнишь что-то похожее?

– С теми друзьями? – Мама произнесла это так многозначительно, что мне даже отвечать не пришлось. – Я поняла, про что ты. Удивительно, что ты вспомнила об этом. Мы в тот день тогда так перепугались, не представляешь! Думали, что все на волоске от рецидива… тебя два дня как из клиники выписали. Мы все убрали, одна мебель осталась в твой комнате. Вот-вот как готовились съехать, как ты внезапно притаскиваешь коробочку и спрашиваешь нас – а кто это? Что был за тайник, где? Как мы его прозевали? Я думала, поседею! Только избавили тебя от кошмара, как ты в руках держишь фотографии с этими ребятами. Господи, до сих пор ума не приложу, почему ты сдружилась с такими? Я снимки отобрала и все уничтожила, ради твоего же блага.

– Все?

– Конечно!

Если мама, то это правда. Скажи она «отец уничтожил» то был бы шанс на то, что они спаслись и сохранились между страниц любой толстой книги из его библиотеки. Я увидела лица своих друзей уже после того, как они вывелись у меня из памяти насильной «незабудкой»… Да, именно поэтому воображала себе каждого так достоверно. Что мы там наснимали в какой-то из счастливых дней? Кто принес фотоаппарат? Кто напечатал потом кадры?

– Жалко.

И для Гранида теперь нет доказательств. Останется голое признание и надежда, что он поверит в межпространственные путешествия между городами, и простит мое исчезновение на годы, и мое молчание до… до сих пор.

Доставка заняла десять минут, расставили и сели за стол еще быстрее. Напряженно поговорив о ерунде, попробовав лазанью и сразу замолчав на долгую длительную минуту, я поняла, что родители напряжены не только своей какой-то очередной размолвкой, но и ожиданием. А я не знала – с чего начать? Хотелось сказать все и сразу, но какого-то вводного предложения не находилось.

– Дочка, так что?..

– Да, говори уже, я умру так от нервов! О чем важном ты хотела поговорить? Ты забеременела?

– Нет, – я даже хохотнула от того, с какой надеждой мама это произнесла, – но речь пойдет обо мне, о вас, и об Эльсе…

– О твоей тетке? Что тут можно обсуждать?

– Дай ей сказать, Надин.

– Ма, па, если с начала, то предлагаю больше так не собираться. Не надо вам из-за меня встречаться и нервировать друг друга. Вы не обязаны общаться потому, что у вас есть общая я.

– Интересное начало. Но если вопрос касается общей тебя, как ты выразилась, мы все равно должны принимать решение вместе.

– Не надо. Я взрослая, и все вопросы останутся при мне, хорошо? Я не пойду замуж ни за каких редакторов и не буду заниматься журналистикой…

Отец настолько громко и облегченно выдохнул, что я прервалась. Мама тоже аж ссутулилась на миг, перестав держать напряженно прямую спину.

– И это то важное? Слава богу, а то я уже не знала, что подумать… мы тут с твоим отцом голову ломали, что у тебя за события, вдруг заболела серьезно или опять денег лишилась, а ты о том же. Эльса, милая, да кто тебя неволит-то? Занимайся чем хочешь!

– Правда?

– Конечно. – подхватил папа, – давай обсудим. Достойных профессий много!

– И возраст у тебя еще не критичный, если уж хочешь еще ждать.

– Подождите, – я засмеялась и замахала руками, отложив вилку, – мы сейчас на те же рельсы вернемся. Я – Эльса, я не замужем, у меня нет детей, я по профессии визуал и я ваша дочка. Ма, па, – это вся история и обсуждать мы больше никогда и ничего не будем.

Они тоже перестали есть. Оба непонимающе смотрели на меня и ждали ответ на свой недоуменный немой вопрос.

– Я люблю вас, – сказала я искренне, – я иногда буду приходить к вам в гости и рассказывать новости, слушать ваши новости. Но если тема разговора перейдет на мою личную жизнь, работу, деньги или мои решения, я буду разворачиваться и тут же уходить. Давления, советов и оценок я больше не выдержу.

– Лисенок, я тебя тоже очень люблю, но… – тихо начала мама, а я ее перебила.

– После «но» не говори ничего, умоляю. Я знаю, что вы меня любите, и мне всегда приятно, если вы напоминаете мне об этом.

– Ты серьезно? – Очнулся папа и не сдержал осуждающего тона. – Серьезно решила застрять в визуалах до конца жизни?

– Да.

– И прожить до старости без детей?

– Если решу, что это мое, то да.

– Лисенок, ты же губишь себя… как заживо…

– Это последний день, когда я не уйду немедленно! Не трогайте, не клюйте меня в одно и тоже место раз за разом. Там и так все болит, потому что расковыряно, а не потому что я неправильно живу… прошу вас.

– Раз ты так…

Мамин обиженный и похолодевший голос не дал ожидаемого эффекта. Я непреклонно переждала эту паузу, и спокойно сказала:

– И не называйте меня больше Лисенком, это имя теперь принадлежит не вам…

– В смысле? Почему?

– Потому что это не от нежности говорите, а дергаете за прозвище как за нитку, чтобы выдернуть на свет вашего ребенка и научить уму разуму. Это манипуляция, это не ласка, а «кнопка вызова» вечно послушной девочки. Я Эльса. Взрослая дочь Эльса.

– Сурово ты, Эльса.

Родителям горько было услышать это, и мне было горько услышать, как папа нарочито нажал тоном на мое имя, словно назло. Не будет диалога. Будут только мои ультимативные условия. Просьбы понять, уговоры, извиняющийся тон голоса – и родители никогда не воспримут меня серьезно, они будут думать, что очередная блажь втесалась мне в голову и нужно спасать несчастную от ее же глупостей. Я переборола чувство вины за грубую жесткость сказанного и продолжила:

– Папа, не заставляй меня заниматься делом всей твоей жизни. Я не люблю мировую художественную культуру, не хочу писать. Я хочу слушать детские книги и создавать свои маленькие сказки для людей. Мне жаль, что у нас нет общих тем для разговора. Мне жаль, что мы сможем поговорить только о погоде, когда я приду… но вот я такая, не высоко образованная, не интеллигентная, и мне плевать на великий вклад в культуру. Я готовить люблю… Мама, не было у меня никаких двух любовников, я их выдумала для тебя. Ты так переживала, так пытала меня с вопросами личной жизни, что я тебе наврала. И потом наврала, когда ты к моим тридцати сокрушалась, что в моей жизни был только один мужчина… а у меня их совсем не было. На самом деле я вот такая… старая дева, – я развела руками, устыдившись произнести слово «девственница», – комплексы у меня, тараканы, называй как хочешь. Я наивная, я до сих пор хочу в первую очередь любви. Да, мне скоро сорок, я помню… вообщем… или примите как есть, без оговорок, или откажитесь совсем. Другой дочери не дано.

И мать, и отец сидели в потрясении от моих признаний. Я тоже виновата, не нужно было всю жизнь притворяться и искать варианты, – как не разочаровать родителей, нравиться им и бояться расстроить «неправильностью». В молчании, я открыла почту персоника и переслала им ролик:

– Это вам. Если будет сильно тяжело, посмотрите до конца, я исполнила вашу мечту – если не в жизни, то хотя бы там. Я пойду.

– Эльса…

Мама больше ничего не продолжила. При всем ее красноречии и богатом словарном запасе, она не знала, что бы сказать. Уже обувшись и накинув рюкзак на плечо, открыла последнее из замолченного:

– Старшей Эльсы больше нет в живых. Тетя умерла и уже кремирована.

Тревога

Странно, но едва я вышла от них, мне стало так легко, будто я вынырнула на воздух после глубокого погружения в толщу воды. Готовилась к тому, что придется смиряться и переваривать этот разговор, только он не задержался в мыслях. Я поняла, что большее напряжение испытываю от ожидания звонка – Андрей говорил, – нужно встретиться, а сам никак не давал о себе знать. Не попал ли в беду?

Вернувшись домой, Гранида не обнаружила. А на кухонной столешнице лежали два чистых контейнера, вилка и салфетка с надписью. Одно слово: «Сдаюсь».

Я засмеялась. Посмотреть на ситуацию со стороны, так меня бы обплевали все феминистки. Мужчина сдался и согласился лопать мои борщи, благосклонно обещав не ворчать на меня же, и не ломаться. Да, он герой, и еще помыл за собой посуду… это было забавно, но на деле не просто. Смысл не в обедах и ужинах, не в бытовом женском обслуживании условных «штанов», лишь бы милый был доволен образцовой хозяйкой… Это – другое.

К тому же я и сама не буду отказываться от того, что приготовит он, не откажусь ни от чего, что он для меня сделает – от защиты, от своей заботы, от подарка, если таковой ему захочется преподнести. Выбросить салфетку рука не поднялась. Получилось, как белый флаг с капитуляцией, мой трофей.

Просигналил персоник. Наконец-то! Я вскинула руку, но увидела, что сообщение от тети Лолы: «Ты видела, что написала Надин в блоге? Эльса, посмотри!» и приложила ссылку. Я не ответила ей, и не стала ничего читать. Даже если мама вывалила в сеть обо мне все, что узнала, или написала только о своих чувствах, я ничего не хотела касаться. Пусть теперь все идет стороной, не вовлекая меня.

Получив второй сигнал, опять вскинулась с надеждой, но объявился Елиссарио: «А вот это уже не честно, милая барышня». Этого еще не хватало… И следом продолжение: «Хотите войны?»

Сообщение пришло только что, но я подорвалась так быстро, словно редактор уже в лифте ехал «воевать», и нужно успеть с ним разминуться. Закинула ноги в кеды, схватила рюкзак, и, захлопнув дверь, постучалась к Наталье. Подруга была дома:

– Пойдешь со мной выгулять этих чертиков?

Она в прихожей была собрана и застегивала шлейку на таксофоне.

– Нат… Да, отличная мысль. Только бегом.

– Я уже. А чего такая встревоженная?

– Поговорим по пути. Расскажу тебе про расследование.

– То, которое сейчас Андрей ведет? – Серьезно спросила та. – Он обмолвился в двух словах, на нашем сборе тогда… опасно, есть чего бояться?

– Есть.

«Бояться» – это Наталья не за себя, это него, за нас, за всех, кто причастен.

Пока выбирались с полихауса, набрала его. Андрей ответил сразу, выслушал, и над моей паранойей не посмеялся:

– Правильно сделала. Не отвечай ничего, и переждите до вечера у Тимура. Жди моего звонка, договорились, сестренка?

– Еще вчера договорились. Жду.

Юность

Тимур немного закопался в делах. Мы еле нашли его кабинетик на этаже с массой дверей и табличек волонтерских, городских, социальных и юридических организаций. Все здание походило на улей с сотами, где в каждой ячейке было место для одного, максимум двух человек.

– Надо худеть, мне здесь даже общий кондиционер не помогает, – он поприветствовал нас обоих, и виновато улыбнулся: – осталось чуть-чуть, четыре обзвона, чтобы уточнить время и я свободен, как отправлю каждому согласованную дату.

– Так взбаламутили, да?

– Брось. Я тоже в деле, помнишь? Могу мало, но Андрей держит меня в курсе.

– Мы в коридоре.

– Я мигом!

Вышли, встали обе в стороне. Офисный шум и возня походили на фоновый шелест городской среды, – плотный, но не навязчивый. Не лучшее место для откровений, но я вдруг услышала:

– А знаешь… – Наталья чуть-чуть улыбнулась и уставилась вниз на своих питомцев у ног, – я еще вспоминать начала. Даже когда одна, а не вместе.

– Что?

– Много. Но один эпизод самый главный. Только тебе расскажу. – Она поколебалась, прежде чем начать. – Я болела… или перепила маминых лекарств, что она вечно мне для профилактики давала. Лежала в кровати, в комнате без света и воздуха, сил мало, апатия, дышать тяжело. Слышу – звонок в дверь… мамины шаги, ее голос, потом громкий голос и, наконец, крик «И не ходи сюда больше! У нее сердце больное, ей волноваться нельзя, ты что убить ее хочешь? Еще раз увижу, скалкой получишь!»… Я наскребла в себе силы встать, выйти в коридор, а там мама записку рвет у закрытой входной двери, и меня увидела: «Кавалера нашла! А ты сказала этому мальчику, как ты больна? Что ты инвалидка?»…

Наталья с горечью хмыкнула и взяла паузу, переживая свой неприятный и болезненный момент.

– Это она Андрея прогнала… Я подумала, что мне лучше умереть. Тогда подумала. Глупая, не могла не поверить матери – я ущербная, мне никогда не жить нормальной жизнью, и такая больная я нужна только ей. Даже про вас не подумала, так мне плохо было… Ревела весь вечер, а ночью не могла заснуть от ненависти к себе самой, к слабому телу. Вдруг слышу – камешек в окошко – «цок», потом еще раз… Раздвигаю шторы, выглядываю, а внизу под деревом Андрей стоит, знаки руками подает, чтобы открыла… Я открыла, а сама в ужасе, что мама услышит, – ее комната рядом. Андрей подпрыгнул, за решетку зацепился и подтянулся, чтобы шепотом можно было говорить. Это я так подумала. Сунулась ближе, прямо в прутья, а он вдруг взял и поцеловал меня в губы… Ты представляешь себе? Я, нареванная, – она изобразила полусжатыми кулаками свои веки, – он с фингалом под глазом и еще не зажившей губой… Ромео и Джульетта… Мой первый в жизни поцелуй. Такой легкий, как мотылек, такой оживляющий. Эльса…

Я обалдело смотрела на нее и видела столько юного смущения в лице. От поджатых губ, опущенных ресниц, от движения руки, когда она неловко заправила короткую прядку за ухо.

– А если и он это вспомнит? Что мне делать?

– Ты у меня спрашиваешь? – Поразилась я.

– Еще недавно я готова была плакать из-за понимания, что мне больше никогда не испытать свежести, первости, наивности… только не я, только не с моим прожитым опытом и багажом. У меня за жизнь муж и был, но и его мне хватило, чтобы все опостылело. Эльса, а теперь вдруг… Я настолько не чувствую своих лет, что мне стыдно.

– За что стыдно? Объясни так, чтобы я не обиделась.

– Ты что? Это не камень в твой огород, подруга. Понимаешь, я как будто самозванка. Испытываю то, что мне не положено испытывать. И меня уличат, ткнут носом, обвинят в притворстве, игре в… первую любовь. Она была очень давно. Но из-за этого воспоминания… погружения. Словно вселения в то тело в те минуты, я ощущаю ее в сердце также ярко и ново. А в теле, в голове, в понимании – ведь мне не тринадцать.

– Наташ? Так, может, это и есть правда? Все люди – самозванцы, притворяющиеся взрослыми, а на самом деле каждому – десять, пятнадцать, двадцать лет? Кто на каком моменте поймал самого себя в счастливом детстве или юности? А? И в итоге всем стыдно, никто не признается, что в душе вечный ребенок?

Мы стояли рядом, локоть к локтю, подперев стенку, и молчали. Она задумалась, развеялась, опять заправила прядку за ухо, и в этот раз решительно:

– А я его поцелую. Тоже внезапно. И пусть думает, что хочет. И плевать мне, что он вспомнил, а что нет, и как это будет выглядеть. Мой тебе совет – сделай с Гранидом тоже самое.

Засмеявшись, решила признаться:

– А он твоим советом первый воспользовался – чисто технически Гранид меня уже раз поцеловал. Чмокнул непонятно, бегло и как бы в шутку. За уши зачем-то держал.

– Ну и дурак, – Наталья вынесла свой вердикт. – Или он знал, что ты от испуга рванешь от него, как от огня?

– Ээээ…

Замолчав, услышали из кабинета Тимура, что он звонил жене и ласково, приглушенно, называл ее Маришкой.

Семейный альбом

На всякий пожарный я проверила – когда последний раз отец появлялся в онлайн и когда мама. С ними вроде бы было все в порядке. Мама так и сейчас находилась на связи и я могла написать ей на чат сайта, но не стала. Там у нее что-то и так бурлит с комментариями от подписчиков. А на секунду представив, что она обсуждает с «верными друзьями» обман и дремучую невинность своей дочери, поняла, что меня это больше не задевает. Ни капельки.

Тимур пригласил нас к себе, – жил он не далеко от работы, так что дошли пешком. Если я и Ната обосновались в третьем кольце полихаусов, в комфортных, но самых экономных ячейках, то квартира Тамерлана оказалась редким средним вариантом между трущобами и мегаполисом. Один полуквартал старого Сиверска не вошел в зону отчуждения – несколько элитных домов кирпичных высоток, с огороженными зонами и подземной парковкой превратились в такие же эконом класса квартиры, только гораздо просторнее. Метров сто квадратных против моих шестнадцати.

– У тебя жена ревнивая? – Наталья задала уточняющий вопрос прямо за порогом. – А то привел двух красоток.

– Ох вы мне и польстили, – засмеялся Тимур, закрывая дверь.

– Папка!

Шестилетка, маленькая копия Тимура, вылетел в холл и уже протянул руки, как затормозил и вытянул губы трубочкой:

– Уууу! Собаки!

Маришка выкатилась к гостям на инвалидной коляске, – ее ногу фиксировала еще одна приподнятая ступенька, а колено обхватывала сложная металлическая конструкция. Нас представили, хозяйка пригласила в зал, на себя махнув рукой:

– Не делайте такие печальные глаза, это временные меры. Я хожу и все хорошо. Еще две недели покоя колену и все. Проходите. Тима сейчас ужин погреет.

Мне так и хотелось все время смотреть в персоник. Из-за ожидания, но со стороны это могло выглядеть невежливо, в гости же пришли. Я заикнулась предложить помощь на кухне, но Наталья цыкнула на меня:

– Сядь, неугомонная. Сегодня я буду крутиться и носить-подавать. Вы не возражаете, Мари?

– На ты, – кивнула та, – и я не возражаю. Тима с посудой неуклюжий и суетливый, разбил уже на сервиз. Не жалко, но однажды это была любимая чашка Тимурки, и была трагедия.

– Сын тоже Тимур, – улыбнулась Ната, – это о многом говорит.

Хозяйка закатила глаза, но общее выражение лица все равно говорило о счастье:

– Это говорит о том, как мне трудно с двумя одинаковыми упертыми мужчинами!

С непривычно далекого расстояния, с кухни, доносились звуки посуды, микроволновки, взрослое ворчание, детское ворчание и цокот коготков по ламинату. Ната ушла, а Мари сказала:

– Тима рассказывал о вас, о друзьях. Такой счастливый, что вспомнил, столько мне рассказал. Я его даже немного не узнаю, хоть мы и давно уже вместе, изменился в лучшую сторону. Как будто лет двадцать ушло.

– Вы… ты не сердишься? Получается, что теперь кроме работы у него еще и компания завелась.

– И чудесно. Так и должно быть. А времени хватает, даже если за вечер он всего час проводит с сыном, прежде чем тому пора будет спать, то весь этот час он действительно с ним, а не головой в работе и раздражении. Со мной он вообще носится! Был бы сам полегче, мне кажется, на руках бы носил.

Есть мне никак не хотелось. Голод был, но не было аппетита. И я и Ната отделались скромными закусками и уже пили чай, когда Тамерлан рассказал, что вспомнил буквально утром эпизод прошлого с купанием в речке. Он не умел плавать, и его пытались научить Эльса и Наталья, а Андрей издевался и мешал, но не долго, потом сжалился и тоже помог.

– А еще на твой, Ната, день рожденья летом, в какой-то июльский день…

– Двадцать восьмого?

– Я точной даты не помнил, прости. Ты принесла цифровой фотоаппарат. Мы почти на головах стояли, бесились, носились…

– Есть фотографии? – Вскинулась я. – С тех лет есть фото?

– У меня не сохранились. Мама, скорее всего, уничтожила.

– А у меня есть! – Закивал Тимур. – Бабушка меня забрала когда, вещи мои бережно сохранила.

– Умоляю, хоть одним глазком!

– Тимка, принеси альбом. Помнишь, мы вчера вечером его разбирали?

Снимка было всего четыре. На трех не было кого-то из.

– А этот на таймер поставили, видишь, как горизонт завален? Зато вся компания.

– Можно взять хоть один на память?

– И мне?

– Конечно, – он перевернул все четыре картонки, покрутил их на столе, и довольно предложил: – выбирайте!

Я потянула самую крайнюю и забрала ту, какую хотелось больше всего – общую.

– Все равно все отсканируем и перешлем друг другу. Надо еще следователя нашего на этот счет поспрашивать. Видала, Ната, какой я тощий был?

– Да и так помню! Я тебя не толще, – жердь, как моль ходячая… А у Андрея еще синяк виден… Это его отец приложил?

– Ну, да…