Текст книги "Ветер Безлюдья (СИ)"
Автор книги: Ксения Татьмянина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 34 страниц)
– Она тоже стала системным призраком?
– Ушла в подполье, уверен.
– Андрей, – не сдержала я любопытства, – если Гранида хотели убить, зачем такие сложности? Я не понимаю. Его город от Сиверска далеко, данные о личности удалить еще сложнее. Зачем так? И даже если здесь – не проще ли было вколоть тот же «зверобой» или двойную «орхидею» и выбросить тело в восточных кварталах?
– Причина – деньги. А способ… на это ответа нет. Изуверский, уродский, пыточный способ – надо спросить заказчика, за что он так хотел заставить его страдать перед смертью. Лихорадка не сахар, болезнь мучительная. Да и подсадка на наркотик – это минуты эйфории и часы боли после. К счастью, один плюс вещества, – обратимость, возможность излечения.
– Это страшно…
– Не верится, да, что в нашем мирном и тихом городе может такое твориться?
– Верится. Но прежде жизнь как-то шла в стороне.
– Ему с тобой повезло. И мне повезло – он ценный свидетель, у него есть шанс вспомнить все, что он там видел и слышал, потому что «незабудки» попало мало, она должна пройти. Я бы его лечение оплатить не смог при всем желании, я нищий. А так – он должен быть благодарен за вторую жизнь. Этой Карине, и тебе.
– Сдалась мне его благодарность… – вздохнула я.
Мы почти вернулись к площадке входа на станцию, и Андрей, еще не переходя границу трущоб, остановился и протянул мне свою ладонь для рукопожатия:
– Выходит, друзья?
– Да. – Я протянула свою и мы пожали друг другу руки.
– По личному номеру я всегда на связи, не стесняйся. И Тимура подключим, уверен, что на него можно рассчитывать. Старую историю нужно прояснить. Его родители тоже уже ничего не расскажут – мать умерла когда ему было пять, отец в тюрьме от болезни, бабушка, у которой он воспитывался после – вряд ли в курсе. Я уже наводил и о нем справки.
– Может быть, – решилась я добавить, – нас больше, чем трое. А архив клиники доступен?
– Увы.
В метро мы разъехались – он обратно в мегаполис, я до тети. Не в силах ни на что отвлекаться, я не включала ни музыки, ни аудиокниги, только вложив наушник в ухо для радара, и думая.
Если бы не это чтение мыслей, я бы не обратила на них внимания, в этом я слукавила. Они меня узнавали, но вот я их – нет, глухо. Черно. Или попытаться, вообразить? Почему Гранида в своей памяти я хоть сейчас вижу тем подростком, ведь случилась та вспышка на несколько секунд, а их – не могу.
Я закрыла глаза, развернула в памяти собственный детский снимок, заставив ощущения ненадолго вернуться – солнце греет, травы пахнут, живые звуки окружающего пространства! Еще немного! И у меня получится вспомнить – и высокую девочку с длинной светлой косой, голенастую и прыткую, как олененок. Темноволосого мальчишку с раскосыми глазами и бронзовой от крепкого загара кожей. Могу вспомнить и другого мальчика – красивого, у которого глаза как серые омуты и легкие летящие волосы.
Я придумала их? Я придумала, как выглядели мои друзья в детстве?
Хотеть счастья
– Я пришла.
Свет в окне у тети не горел, поэтому оповестила аккуратно. Рюкзак с продуктами сначала на тумбу, куртку и шарф Виктора отправила на вешалку, кеды скинула на привычное место, и заглянула в зал. Да, тетя спала, а не смотрела телевизор.
Тихонько обосновавшись на кухне, разложила продукты, перемыла посуду. Не разогревая ужина, а давая еще поспать, я ушла в комнату-склад, решив, что самое время немного разобрать хлам. После новых вещей, что накупила с выигрыша старшая Эльса, я всю замену перенесла сюда, и в комнате остался свободным пятачок пространства. Жалко выбрасывать. А куда девать? Если только походить по соседям и спросить – нужен ли кому телевизор или пледы?
Кроме личных вещей и казенных, в комнате оставалась мебель от прежних жильцов. Гор. управление не сочло нужным ее вывозить, она была не лишней для будущих трущобников. Я за все время лишь мельком заглядывала в шкаф, комод и письменный стол, помня, что туда запрятала все, что осталось от жизни Эльсы еще до приюта. Сохранилась ее коробка с керамическими чашками – последний подарок от бабушки, которая мне была прабабушкой и в живых я ее не застала. В шкафу – памятные платья, с которыми тетя ни за что не хотела расставаться, хоть и не носила их. Была и большая коробка со старыми документами – на давно проданное имущество, медицинские выписки, амбулаторная карта. Жизнь вещественная, давно всеми конторами оцифрованная.
Я залезла в эту коробку, решив, что все можно переложить в меньшие объемы и уплотнить кладовую. А вместе с бумагами вытащила на свет и ключи от последней ее комнаты или квартиры. Даже брелок с корабликом на кольце сохранился.
– Это я оставлю тебе…
– Господи… – чуть все из рук не вылетело от неожиданности, – зачем так пугать?
Старуха стояла в коридоре, заглядывая в комнату через полосу прикрытого дверью проема.
– Заходи. Давай немного наведем порядок вместе.
Эльса зашла. Я освободила ей от вещей пуф и она села напротив. Посмотрела вокруг, сощурилась:
– Купи мне еще один лотерейный билет. Мне нужны еще деньги.
– Хорошо.
– Как дела у моего Алешки?
От удивления я не знала, что и отвечать. Еще ни разу тетя не спрашивала меня про отца. Никогда. Она никогда не заговаривала о моей маме, папе, не вспоминала своих родителей или прошлую жизнь, никогда не интересовалась моей жизнью.
– Нормально…
Эльса подтянула к себе опустевшую коробку и посмотрела внутрь:
– Будем туда мусор кидать. Что за бумажки? Читай, я слишком плохо вижу.
Даже такое количество слов было необычным. Диалог, напоминающий настоящую беседу, а не несколько односложных ответов к которым я привыкла. Я стала читать, прокручивая в голове – не перепутала ли я лекарства в последнюю покупку? Или не додала обезболивающих, которые ее отупляли? Что случилось, что она стала со мной контактировать?
– Дай сюда, – Эльса разрывала очередной документ и бросала в коробку. – Дай сюда. И это уже не надо.
В мусор пошли и некоторые вещи: две пустые фоторамки, лоскутный пустой кошелек с металлической защелкой, несколько древних любовных романов, что валялись в письменном столе грудой без обложек. Зонт, летняя выцветшая панамка, платье и зеркальце с пластиковой крышкой.
– Можно это будет моя комната? – Внезапно спросила Эльса, посмотрев на меня сверху вниз.
– Вся квартира твоя.
– Нет, эта комната. Я хочу эту комнату, а не ту. И чтобы здесь все было моим и как мне хочется. Все, что я успела купить, обустрою тут, но мне не хватает.
– Конечно. Давай сделаем.
– Не люблю эти вещи. Я…
Она вдруг уставилась на свою руку, растопырив пальцы с раздувшимися суставами и замолчала. Долго молчала.
– Я хотела жить совсем не так. Разве это преступление – хотеть счастья? Нет, не покупай мне билета. Купи сразу вещи… ты же можешь? Мне так хочется хоть немного вернуться в прошлое и побыть в стенах родного дома.
– Новое ты подбирала нарочно, как у тебя когда-то было?
– Да. Ты моя маленькая рыжая собачка, – тетя внезапно протянула к моей голове руку и погладила по макушке, так как я сидела ниже, почти на полу с вещами, – суетливая непоседа.
– Собачка? – переспросила с удивлением, а тетя мне улыбнулась.
Да что с ней сегодня такое?
– Да, ты, как маленькая собачка, носилась везде, где хотела. Одно наказание. Пойди, поймай. Маленькое сокровище… Мама и я водили тебя за руку, чтобы не сбежала внезапно. Ты помнишь маму? Бабушку помнишь?
Тон старухи был таким, словно разговаривала она именно с малышкой, а не со мной взрослой. Виной ли наше разное положение, что она надо мной возвышается немного, а не наоборот? Ностальгия изменила ее настроение, сделало разговорчивей и раскрыло сердце для общения.
– Немного помню. Как кино смотрели, как она на кухне блинчики делала.
– Это ее квартира, там и я жила. – Ключ с корабликом Эльса взяла в свои узловатые руки. – Наследство. Твое наследство, девочка.
Тут ее глаза потускнели, – старуха прочитала на моем лице непонимание и сразу же погрустнела.
А понимала ли она в полной мере, что старый Сиверск больше не жилой? Та квартира давно оставлена, а сейчас наверняка запечатана, как и многие другие.
Ужинали мы как обычно – ей я приготовила фаршированный перчик с начинкой из говяжьего фарша, тертой цветной капусты и приправ. Со сметаной, с подливкой, в прикуску с льняными тонкими лепешками. А себе черный чай с лимоном. Телевизор работал без звука, тетя с подносом была в кресле а я на диване. Я подумала, что она не включает звук, потому что еще хочет поговорить, но больше не услышала ни слова. Убрав, помыв посуду, я оделась, обулась, взяла коробку мусора и крикнула:
– Я ушла!
Несколько дней ее слова не оставляли меня, а особенно фраза про счастье.
За неделю я дважды была в гостях у Виктора. Гуляли с Нюфом, потом ужинали с его родителями. Один раз я помогала готовить Виктории Августовне и она даже не возмущалась, что меню у меня принципиально другое. Сказала, что если Витя ее не думает набиваться в женихи, то она набивается в свекрови, и будет хорошей мамой. Потом смеялась и обнимала. Много обнимала. Было и приятно и не очень приятно, потому что гораздо сильнее я приучена к соблюдению личного пространства и дистанции. Но открытость и южный темперамент их семьи подкупал, и было хорошо. Разве это преступление – хотеть счастья?
За неделю я дважды появлялась и у родителей, сначала у мамы, куда и папа был приглашен на чаепитие, потом у папы. Куда пришла и мама, впервые посмотрев как живет ее бывший муж. Конечно, она долго ворчала, что в такой берлоге нет уюта, и «опять свое старье не выбросил, что за бардак», но потом снисходительно махнула рукой, заняла место за столом и хвалила все, что я приготовила на обед. Они общались! Они общались друг с другом, не срываясь на ругательства и упреки. Спрашивали вместе о моих делах – с заказами, с новыми курсами, делились своими новостями – о новой статье или новой главе романа. Я не расспрашивала их больше про то лето… И мне было так хорошо! Разве это преступление – хотеть счастья?
За неделю я просмотрела два учебных ролика, написала заметку о художнике. Мне так хотелось отблагодарить родителей за все то, что они сделали для меня, что я постаралась найти в журналистике удовольствие. Параллельно взялась за свои заказы по визуалу. И хватало времени. Я плавала через день в бассейне, через день ходила на гимнастику. Свободно закупала любимые продукты, зная, что у меня снова есть финансовый тыл, и не нужно жестоко экономить ради новых пенсионных накоплений. Я готовила взахлеб сложное и разное, кормила Гранида, носила гостинцы к родителям и Виктору, баловала тетю, ела сама. И радовалась всем этим обычным вещам! Разве это преступление – хотеть счастья?
Признание
– Пятнадцатого февраля я съеду, – оповестил меня Гранид прямо с порога, едва зашел.
– Хорошо.
– Хотел раньше, но не получается, в гор. управлении загвоздка с квартирой.
– Уж вытерплю как-нибудь, – ответила я чтобы хоть что-то ответить, сосредоточившись на наложении ключевых точек снимка на 3D модель в программе. – Не… по…мру…
– Я от следователя. Дело мое тоже закрывают. За недоказанностью состава преступления. Закрепили за мной статус бывшего наркозависимого, медики освидетельствовали трудоспособность. И тебе нужно подтвердить снятие меня с регистрации по твоему адресу. Я выпишусь на свой.
– Как закрывают? – Поразилась я. – Еще же ничего не выяснили, никого не задержали, не нашли…
– Надавили на начальство Черкеса и на него самого. Я из Тольфы, а ворошить там не позволили заинтересованные люди.
– И как же ты теперь?
– Никак. Меня устраивает чистый лист, новое начало без прошлого. Свободен по всем статьям.
– А наказать преступников?
Гранид смолчал.
Я решила отвлечься от работы, все сохранила, и пока Гранид мыл руки с улицы, поставила вариться кофе. Спросила, когда вышел:
– Кофе будешь?
– Буду. Ромашка, почему ты не рассказала мне, что за тобой в трущобах следили?
Пожала плечами. Сама не знала ответа. За последнюю неделю с Гранидом мне было не так просто и безразлично, как неделями раньше. Я не знала, что мне делать с такими противоречивыми чувствами… он – чужой человек, если говорить, как есть, и в тоже время – теперь не чужой. Даже если он весь день молча проводил в квартире, его присутствие я ощущала сильнее, а не как раньше – что фоном маячит.
– Выходит, люди из притонов все еще ищут меня? И откуда-то знают, что ты со мной связана…
– Надеюсь, что нет. Но я тебя не выдам, даже если припрут к стенке.
Улыбнулась, только натолкнулась на такие глаза Гранида, что попытка развеять напряжение легким тоном, провалилась. Он нехорошо сощурился, и процедил:
– Даже не вздумай так сглупить, героиня.
Все последнее время Гранид вел себя как нормальный человек. Его вспышки желчи прекратились, он не обзывался, не доставал меня с оценочными суждениями. Не повторялось и того короткого проблеска улыбчивости и хорошего настроения, что довелось увидеть, когда заболела. Он был неразговорчив, но и не хмур. Погружен в свои дела и мысли, много пропадал где-то, а когда возвращался, то ел, спал, сидел за компьютером или за персоником. Но из-за перемен, из-за изменившегося к нему спорного отношения, не могла вдруг не заметить – когда я за работой, за плитой, за другими делами, увлечена и сосредоточена, Гранид за мной наблюдал. Аккуратно, тихо, задумчиво. Меня его внимание не пугало.
Не чувствовала я в его пристальности плохого или пошлого. Да, жили мы вместе, спали почти рядом, Гранид уже вполне себе оправился, чтобы вернулся интерес к женщинам. Я за жизнь, а в юности особенно, знала липкость похотливых взглядов, различала особый, маслянистый блеск глаз у мужчин, и мысленное раздевание с улыбочкой удовольствия на лице. Он не так смотрел. Иначе.
– Можно отпраздновать «чистый лист». Хочешь ужин особенный?
– Хочу. Давай прямо сегодня. Приготовишь? И коньяка выпьем, а то он стоит у тебя в холодильнике без дела.
Мне показалось, что в его голосе прозвучали нотки какого-то вызова. Будто бы язва вернулась, но при этом Гранид вполне дружелюбно улыбнулся.
Он на счет ужина никаких личных пожеланий не высказал, поэтому я закупила все на свой вкус. Чтобы не возиться с долгой готовкой взяла продукты больше на приготовление закусок – ингредиенты для паштета, шпинатные крекеры с кунжутом, зелень, черные маслины и четыре сорта сыров. На десерт – горький шоколад с апельсином. Оставшуюся часть работы я доделала быстро, успела ко времени и отправила заказчику маленькое превью. Засуетилась на кухне. К семи вечера я и Гранид сидели по разные стороны кухонной стойки и оба подняли маленькие каплевидные рюмки с коньяком.
– Поздравляю.
– Взаимно. Ты, наконец-то будешь свободна.
– Как и ты.
После двух крекерных бутербродов и второй рюмки, он спросил:
– Зачем ты занимаешься тем, что тебе не нравится?
Не совсем поняв о чем он спрашивает, ответила размыто:
– Эта штука называется взрослая жизнь, тут частенько приходится заниматься тем, что не нравится.
– Да ну? Не знал… – Гранид лениво качнул головой в мою сторону, в сторону кухонного уголка за моей спиной: – Ты готовишь. Вкусно, даже простое. Видно, что любишь это занятие.
– Не спорю.
– И ролики у тебя стоящие. С отдачей работаешь.
– Да.
– Курсы тебе зачем?
– Родителям хочу сделать приятное. Я ведь начинала учиться на журналиста, бросила, а их… отца больше всего, тревожит нестабильность выбранного мной визуала. Ты в курсе на сколько это ширпотребная профессия? Теперь я буду немного там и немного там.
– Послушная девочка, – с неприятной ноткой в голосе сказал Гранид и взялся за тарелки с сырами. – Пошли лучше в комнату, а то вдруг я допьюсь до беспамятства, так лучше свалюсь сразу с пола на пол, чем с этого стула.
Я согласилась и всю трапезу перенесли на тумбу, которую выкатила с прихожей зоны. Гранид сел на пол, подсунув под спину свой постельный валик, а я забралась на диван и обняла подушку. Дневной свет ушел, за окном-стеной горел огнями Сиверск, а в комнате осталась включенным только настольная лампа рядом с компом.
– Ты сам чем планируешь заняться?
– Чем и раньше – программированием.
– Уже нашел место, или сам на себя будешь?
– С завтрашнего дня отправлю резюме, а там посмотрим. А ты, если что, сможешь мне снова помочь деньгами?
– Смогу, наверное, если очень надо.
Гранид то ли чихнул, то ли громко фыркнул, и сам себе закрыл глаза худой ладонью. Потом спросил:
– А деньги у тебя откуда? Разве ты на меня еще не все спустила?
– Мне родители помогли. Они скинулись со своих пенсионных.
– Это сколько, если не секрет?
Не чувствуя подвоха, я назвала сумму. Гранид помолчал, пожевал сыр и оливки, над чем-то раздумывая, а потом произнес:
– А сколько ушло на меня, за все сразу? Вплоть до этого куска сыра?
– Я так не скажу, я же не считала.
– С вопросом не отстану, озвучь хоть примерно, округли.
Я припомнила и озвучила.
– Выходит, столько стоила тебе моя жизнь. Лечение, обеспечение, и кормежка. – Он повертел очередную оливку, наколотую на фруктовую вилочку с двумя зубцами. – А ты и сейчас не говоришь мне о том, чтобы вернуть тебе эти деньги, а даже соглашаешься снова помочь, если очень надо.
Я пожала плечами.
– Знаешь, ты такая вся хорошая-хорошая, что аж тошно становится. Иногда это в тебе не заметно, а иногда прям скулы сводит.
– Я не хорошая-хорошая.
– А ты мне деньги без возврата сможешь дать? Я возьму и уйду с концами. Без отдачи, без благодарности… взрослая жизнь называется – это когда за добро скорее пинка под зад отхватишь, а не спасибо?
– А ты такой?
– Такой, – с готовностью кивнул Гранид и очень серьезно посмотрел на меня. – У меня в жизни так, что если сам не выгрызешь, и не смоешься вовремя, останешься ни с чем. Папы-мамы не скинутся. Так что пользоваться нужно всем и всегда при любом удобном случае. Да, Ромашка?
– Откуда я знаю. Я слишком хорошая, чтобы тебя понять.
– Доверчивая дуреха…
Мысленно я с ним не согласилась, но в слух не сказала ничего. Не проклюнулось даже обиды, что обозвал. Я бы дала ему денег, если нужно, но не потому, что такая наивная и бескорыстная дура, а потому что он, куда отпираться, перестал быть чужим. Злое свойство психики, что невольно ценишь того, в кого столько вложила. Или синдром заложника, который сочувствует своему захватчику и сопереживает ему. И еще виновата та вспышка памяти. Тот осколок лета и дружбы. То его мальчишеское лицо.
– А ты… а ты как свою профессию выбрал?
– Это она меня выбрала. Я всегда рвался к компьютерам и хотел познать эти загадки цифрового мира. Как оно работает, как создавать свое?
– Расскажи.
– Зачем?
– Ты все равно скоро уйдешь, без отдачи и благодарности, как сам говоришь. Так хоть расскажи что-нибудь про себя.
Я решила больше не пить. Устроилась полулежа на диване, укрыла ноги пледом и утащила вазочку с колотым шоколадом к себе. А Гранид налил еще рюмку. Бутылка изначально не была полной, и сейчас в ней оставалось на четверть. Он не упьется до отключки, даже если сильно захочет.
– У меня не длинная биография. Я детдомовский, родился и почти всю жизнь провел в городе Тольфа. Самый большой город Большеречья.
– Слышала о таком, знаю.
– Хорошо учился, хорошо сдал экзамены, по программированию учувствовал во всех мероприятиях и конкурсах, так что к старшим классам выиграл гос. стипендию на возможность обучаться вышке бесплатно. К третьему курсу показал себя еще лучше, так что два года практиковался в ОРК. Знаешь, что это?
– Неа.
– Оборонно-ресурсный комитет. Суть в том, что они занимаются продвижением новых технологий в оборонке и добычи ресурсов. Большая часть всего секретна, само собой. Я подписал с ними контракт, что они оплачивают мне оставшиеся два года старших курсов, дают доступ к практике и обеспечивают сверхновым оборудованием. Дальше ответственность за неразглашение и право призвать на три года работы в любое время на любой объект. Закрытая командировка.
– Это как?
– Отпускают работать на гражданке. Но как только государству ты понадобишься как специалист, ты обязан оставить все и отслужить обещанное время на закрытом объекте, решая те задачи, которые перед тобой ставят. И в моем случае призыв по контракту случился три года назад. Меня отправили на север, и я работал над программным обеспечением добычи солнечной энергии…
– Подожди, а это тебе можно рассказывать? Пусть даже и мне?
– А ты разболтаешь?
– И что дальше?
– А дальше… Я создал «Оптиму». Если по-простому, то я написал программу-синтез, объединяющую несколько сложных программ в одну, упрощенную. Стало возможным не только обрабатывать больший объем данных, но и делать это быстрее. Разница – стратегически важная в гонке преимуществ с другими странами, что мы бы опередили их лет на пятьдесят. Я создал то, что сделало бы меня очень богатым. Успей я оформить патент, продать его за процент от потока, успей я заявить об «Оптиме» в новом направлении…
– И почему ты не успел?
– Потому что дурак. В первый же день увольнения, как вернулся домой, радостно выложил все своему другу, своей жене и шурину. Как теперь долой все финансовые трудности, как заживем, как весь мир объездим. Я так соскучился по близкому общению, забыв о том, что они за люди. И про себя и свои правило не доверять никому тоже забыл.
– И поэтому они решили тебя убить?
– Да, – вздохнул Гранид, – поэтому. Друг мой тоже программист, – ему ничего не стоило вникнуть в детали и легко присвоить себе разработку. А она хранилась на внешнем носителе. Я же умный. Я нигде не оставил следов, и никуда ее не копировал.
– Жуть.
– Сейчас ты подумала, как несчастного белого зайку чуть не загрызли серые волки? – Он спросил и коротко рассмеялся. По-злому. – А я та еще свинья. Я к своей цели шел напролом, и даже по головам. Я воровал гаджеты в магазинах, и взламывал платные сервисы через библиотечный комп в те годы, когда не мог ни за что заплатить, живя в интернате. Я подсыпал слабительное в сок своим самым сильным конкурентам на офф-лайн стажировках и конкурсах, когда не был уверен в силах на сто процентов, а стипендия мне была нужна больше жизни. Я так хотел выбиться в люди, что сам воровал идеи у подвыпивших коллег и воплощал их в жизнь быстрее, чем они, колеблясь и раскачиваясь. Я, заядлый холостяк, влюбил в себя женщину со связями и из обеспеченной семьи. Это ее брат работает так высоко, что имеет доступ к программам способным стереть личность со всех баз данных. Я хотел воспользоваться ее возможностями и рвануть как можно дальше от всего, использовать как трамплин. Я никогда не хотел ни семьи, ни детей, а ей наврал, что хочу. Наврал, что люблю ее. И за три года моей вынужденной командировки она нашла себе счастье с моим другом. Хорошим знакомым и коллегой, которому я более-менее доверял. Так что я получил то, что вполне заслуживаю.
Гранид прервался, спокойно закинул в рот последний крекер с паштетом и налил еще рюмку.
– Я хотел воспользоваться ими, а они успели меня опередить и попользовались мной. Я усвоил урок. Даже не злюсь и не хочу мести, пусть оставят меня в покое и забудут. Меня задевает только степень их мер – сдохнуть от наркоты и лихорадки, это слишком жестко даже для такой сволочи как я. Как тебе кажется, Ромашка? Или нормальная мера?
Мы долго молчали. Я доела шоколад, Гранид допил коньяк.
Алкоголь расслабил его, но и погрузил в мрачное состояние. Он сидел на полу, подобрав острые колени к груди, и оперся на них руками. Закрывал на короткое время глаза, задумавшись, потом открывал и смотрел невидяще в сторону входной двери.
– Я пьяный, – сказал Гранид глухо, когда я уже думала, что разговор наш давно закончен, – и поэтому я тебе расскажу то, что никогда и никому не рассказывал… Мне было пятнадцать. Я впервые после многих попыток смог взломать архив с закрытыми данными и узнать, как зовут мою мать и почему она меня оставила. Воображал себе разное и героическое —, она меня спасала, она сама была в опасности и у нее не оставалось другого выхода. Я всю свою сознательную жизнь тогда придумывал эти сказки. А оказалось, что она отказалась от меня сразу же как родила, потому что очень хотела замуж за нового мужчину. Ему такой «прицеп» был не нужен, он своих хотел, но своих никак не получалось. И по полицейским протоколам, которые я тоже нашел, выяснилось, что он ее, такую шёлковую, регулярно бил, и через пять лет прибил насмерть. Она давно в могиле, убийца в тюрьме. Биологический отец неизвестен. А я, ничего не зная, еще десять лет после ее смерти мечтал, что однажды она объявится и все объяснит. Я мечтал, что всему виной обстоятельства непреодолимой силы. Но это предыстория. Я подвожу к тому, о ком на самом деле хочу рассказать.
Тут Гранид улыбнулся – каким-то своим далеким воспоминаниям, и его лицо просветлело, даже не смотря на тяжелый взгляд в никуда.
– После того, что узнал, я удрал. Я бежал так долго как мог, и добрался до загородных пустырей, безлюдных, заросших, где можно было наораться и нареветься без свидетелей. Я же уже взрослый, я же уже настоящий мужчина. Плакать нельзя даже под пытками, в детдоме вообще таких не прощали. Только дай слабину – никогда не забудут. И вот я забился, как в нору, зареванный до соплей, ненавидящий весь мир. Как появляется вдруг девчонка, малявка, рыжая, как ты. Вся, как ты… Подошла, села под бок молча, и стала травинки обрывать.
Я зажмурилась и мое сердце словно нырнуло в глубину, а потом выскочило, как поплавок, застучав сильнее от волнения. Дернув защелку персоника, я стянула с руки ремешок браслета, лишь бы писк датчика не успел забеспокоиться о моем частом пульсе. Замерла и сжалась, боясь, что Гранид вдруг перестанет рассказывать.
– Я не смогу тебе объяснить всего. Эта девочка была такая… ясная. И я все забыл, всех простил, и сам загорелся. Новая жизнь, с новой силой. Она оказалась источником всего настоящего и искреннего… Через каждые два дня, редко дольше, приходила на пустыри, мы играли, читали вслух, болтали, запускали воздушного змея или кораблики на запруде у трубы в дождливые дни. Ты не подумай ничего пошлого, мне хоть и было пятнадцать, я никогда про нее гадостей не думал. Она младше лет на пять-шесть, но это не мешало нам быть друзьями. О нас никто не знал. Над нами никто не смеялся.
Он опять замолчал, зашевелился. Но я закрыла глаза и не видела, что он делает. Мне так страшно было что-то проявить из эмоций, что я мумией застыла на своем диване.
– А, так ты заснула… и хорошо, что заснула. Не нужно тебе знать все на свете. Ведь я не люблю людей. И тебя тоже… Меня сходство твое подкупает, и бесит, и с ума сводит, потому что и она была рыжей и кареглазой. – Гранид засмеялся. – А знаешь, что эта девчонка заявила в тот самый первый день нашего знакомства? Ты не знаешь, ты спишь, потому что надоели эти скучные и сентиментальные бредни…
Гранид поднялся, звякнул тарелками, бутылкой, ушел в кухонную зону и там, уже самому себе, произнес:
– Она взяла меня за руку и сказала – «Почти как в сказке – принц и лисенок»… Можешь поверить? Мне сорок два, я уже старый, желчный и неблагодарный скот. Самого себя потерял. А где-то очень глубоко в душе, на самом дне памяти, меня до сих пор держит за руку мой Лисенок…
Лицо у меня нестерпимо горело, а сердце в груди бухало, как барабан…
* * *
– Я сейчас зажарюсь! – Лицо у меня горело, и руки и коленки тоже пекло. – Без воды – умру.
Разомкнув веки и с прищуром посмотрев в небо, где солнце стояло почти в зените, увидела высоко парящую птицу.
– Смотри! – Из травы взметнулась худая рука Гранида и указала на нее.
– Вижу!
Мы бежали до сюда без передыху от самого бетонного забора заброшенной стройки. У него еще были силы, а я выдохлась и потому свалилась ничком в траву. Он тоже улегся рядом, но из-за густой зелени я его не видела, а видела только взметнувшуюся руку.
– Потерпи, сейчас доберемся до березовой рощи, и за логом будет маленький ручей.
– Когда ты его нашел? Без меня?
– Вчера бродил.
– Ууу, я тоже хочу что-нибудь новое открыть.
– Откроешь. Самое классное, что здесь такое глухое место – даже у ручья никакого мусора. Ни банок, ни пакетов, ни окурков. Как будто люди совсем не ходят. В траву можно упасть и не бояться, что о разбитую пивную бутылку приложишься.
– Конечно не ходят. Это же места Безлюдья, ты что, не знал?
– Не знал, – озадаченно сказал Гранид… – Но тут здорово!
* * *
Я пялилась распахнутыми глазами в темный потолок, и моя кожа медленно остывала от солнечного зноя в прохладе комнаты. Еще не было время для сна, мой персоник не выдавал сигнала к отбою, но я валялась на диване, притворяясь заснувшей, а Гранид действительно спал – не раздевшись и не укрывшись, на полу, положив голову на свою скатанную постель.
Я не знаю, почему я до сих пор не могла сказать ему, что я это она. Ведь он не ошибся, когда пытал меня вопросами в больнице!
Мы из разных городов – он бы не поверил. Это слишком невероятно – он бы не поверил!
А еще мой язык сковывало чувство огромной вины. Он помнил. А я забыла. То самое лето стерли из моей памяти вместе с ним. И вместе с другими моими друзьями. Он ждал, а я больше так и не появилась. Никогда.
«У тебя начались истерики, ты пыталась все время куда-то сбежать, ты все говорила и говорила о том мальчике», – прозвучали в голове слова родителей, – «Ты, Эльса, хотела выпрыгнуть из окна…»
– Прости, Гранид, – прошептала я повернувшись в его сторону, – это были обстоятельства непреодолимой силы.
