Текст книги "Тиран"

Автор книги: Кристиан Камерон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 28 страниц)

Киний тоже спустился к своим. Ателия он узнал, едва тот выехал из стены дождя на западе. Ателий был со Страянкой. Киний почувствовал, как чаще забилось сердце.

Он проехал через царскую свиту. Воины были мрачны. Ателий приветствовал его усталой улыбкой.

– Слишком устали, чтобы сражаться, – сказал он. – Слишком много проклятых стычек.

Царь только что надел на плечи кольчугу.

– Страянка прикрывает последний отряд. Ей приходится тяжело.

Ателий положил руку на руку Киния.

– Много боев – Жестокие Руки, и Стоящие Лошади, и немного Терпеливые Волки. Мы обманываем их – они обманывают нас – мы обманываем их. Дрались, как… – он повел рукой, точно человек, мешающий в горшке, снова и снова. – Мы стреляли, пока не вышли стрелы. Бронзовые Шапки бились, пока не начали падать лошади. Потом они отошли, и госпожа Страянка стала всех пропускать. Пропустила Терпеливых Волков. Потом Голодных Волков. – Он показал на дождь. – Вон там. Они идут. А Жестокие Руки за ними.

Киний смотрел в темноту.

– У меня за рекой два отряда – сто тяжелых коней. Позволь мне прикрыть ее.

Матракс быстро кивнул.

– Хорошо. Бери греческих лошадей и савроматов – вон тех. И иди! – Одной рукой он задержал царя. – Ты сиди здесь и жди, – сказал он. А Кинию крикнул: – Помни, братец: это не та битва, которая нам нужна!

Царь был уже в доспехах. Он быстро, повелительным тоном заговорил по-сакски. Он извещал Матракса, что намерен сам поехать со своей охраной и поддержать Страянку.

Киний повернул лошадь.

– Господин, тебе не следует этого делать. – Личный интерес и потребность в том, чтобы союзники действовали вместе, придали его голосу убедительность. – Мы не можем так рисковать.

Царь выпрямился и решительно сжал губы.

– Кто здесь приказывает? – спросил он.

Матракс схватил за узду его коня.

– Нет! – сказал он. И крикнул Кинию: – Езжай!

Киний не стал ждать. Он развернул лошадь и направился к броду. Рядом с ним – Никий.

– Труби общий сбор, – сказал Киний. А Ситалку приказал: – Моего боевого коня!

Пропела труба, ее голос отдавался во влажном воздухе необычным эхом. Киний махнул Левкону, который еще мог его видеть. Подошел Ситалк с Танатосом.[89]89
  В греческой мифологии Танатос – бог смерти, ее олицетворение.


[Закрыть] Киний сел на высокого коня и вошел в воду.

В дождь брод словно раздался. Кинию казалось, что он едет слишком медленно, его люди передвигались словно не в воде, а в меду.

– Ты нас отзываешь? – крикнул с противоположного берега Никомед.

Киний сжал спину коня коленями и приподнялся.

– Нет! Постройтесь на берегу! Оставьте место для Левкона!

Никомед, невидимый в темноте, ответил согласием. Киний слышал, как строится конница. С южной стороны долетали и другие голоса. Дождь припустил, струйки холодной воды текли между лопатками под бронзовой пластиной панциря, переливались через шлем, смачивая волосы.

Копыта Танатоса ступили на гальку, потом на траву, и брод остался позади. Киний пустил коня легким галопом, ориентируясь на голос Никомеда. Никий держался за ним, он по-прежнему трубил общий сбор. В дождь трудно было смотреть прямо, но Киний наконец увидел Никомеда – его плащ нельзя было не узнать. Люди Никомеда уже образовали сплошной прямоугольник. В полустадии к югу собирал и выстраивал свои заслоны Диодор. Киний натянул узду и указал на Никия.

– Левкон прямо там, – сказал он, показывая на север от отряда Никомеда.

Люди Левкона и отряд пантикапейцев в строгом порядке переходили брод. За ними двигались тяжело вооруженные савроматы. То, как они двигались, свидетельствовало, что их лошади устали.

Подъехал Ателий. Киний наклонился и положил руку ему на спину.

– Мне нужно точно знать, где Страянка, – сказал он. – Можешь связать нас?

Ателий улыбнулся. Он высморкался в руку, спрыгнул с лошади и пересел на запасную, которую вел в поводу.

– Конечно, – ответил он, помахал и уехал в дождь.

Киний подъехал к Левкону.

– Мне нужен Эвмен, – сказал он. Левкон кивнул. Киний продолжал: – Держи строй, не теряя свое место. Если придется нападать, останавливайтесь сразу, как услышишь сигнал, и возвращайтесь в строгом порядке. Если прижмет, уходи через брод. Сегодня нам битва не нужна. Понятно?

Левкон приложил руку к груди:

– Строй. Отступать в порядке. Ждать общей битвы.

Киний ответил на приветствие.

– Из тебя еще получится полководец. – Он повернулся к Эвмену. – Оставь свой отряд и отправляйся с савроматами. Оставайся с ними и передавай мои приказы. Сейчас они мой резерв. Постарайся объяснить это им, чтобы не обижались.

Эвмен кивнул и уехал, сутулясь. Левкон ничего еще не говорил об убийстве своего отца – но за три дня не сказал своему гиперету ни слова, за исключением приказов.

Киний вернулся к Никию. Люди построились – три плотных ряда и более редкая цепь савроматов в тылу.

– Труби «Вперед!» – велел Киний Никию.

Строй двинулся вперед. Через двадцать шагов брод остался позади. Через сорок – стали теряться из виду холмы за бродом.

Из дождя показался отряд саков, они скакали быстро. Их появление вызвало тревогу, но почти сразу их узнали – Терпеливые Волки. Проезжая, они показывали свои пустые гориты и знаками давали понять, что враг близко.

Сверкнула молния. И за то мгновение, которое ей потребовалось, чтобы осветить лица людей, Киний понял: битва. Его смерть.

Глупая мысль – то же самое относится и ко всем здесь.

Киний проехал вдоль фронта, слишком занятый, чтобы размышлять о своей смерти. Он приказал всем трем отрядам растянуть фланги, чтобы предотвратить внезапное нападение. Пропустили еще один отряд Терпеливых Волков, а потом и первых Жестоких Рук – их легко было узнать по нарисованной на крупах коня руке. Они проезжали мимо, все больше и больше – сотни. Не разбитые, но усталые. Истратившие все силы.

К Кинию подъехал Ателий.

– Она близко, – сказал он. – Бронзовые Шапки дальше. Услышав трубу, они вспомнили об осторожности.

Подчеркивая свои слова, он показал на Никия.

Дождь бил им в лица.

– Стой! – крикнул Киний.

Никий повторил приказ на трубе.

Они сидели на лошадях под дождем, который заглушал звуки равнины и даже звуки боя, если тот шел. Киний не слышал ничего, кроме стука капель по шлему. Он стащил шлем и взял под мышку. Повернулся к Никию с намерением заговорить, но тот молча показал за плечо Кинию.

Она была прямо перед ним, на расстоянии в несколько корпусов лошади. Скакала, оглядываясь через плечо. Киний пустил коня легким галопом – к ней. Топот копыт предупредил ее, она повернулась, увидела его и устало улыбнулась.

Первая ее улыбка, какую он увидел за долгое время, хотя это всего лишь улыбка одного полководца другому.

– Они меня почти разбили, – сказала она. Поискала в горите стрелу и не нашла.

– Уводи своих людей через брод, – велел Киний. Впрочем, он мог этого и не говорить: за Страянкой ехало всего человек двенадцать.

Он потянулся к ее лицу и отдернул руку – та двинулась вперед без его умысла.

– Прямо через мой строй. Я прикрою, – сказал он, не только наставляя ее, но и давая понять, что они ограничены своими военными ролями.

– Жестокие Руки прикрывают тыл – всегда. – Ее брови поднялись, в глазах по-прежнему плясали искры. Потом она повела плечами. – Тетивы промокли. Стрелы кончились. Долгий день.

Киний видел, как из темноты появляются все новые Жестокие Руки. Мгла объясняется не только дождем: день быстро клонится к вечеру.

Страянка поднесла к губам кость и подула. Подъехала женщина-трубач. Рука у Хирены обмотана тканью, на седле кровь, но на ее лице меньше морщин, чем у Страянки. Она поднесла к губам трубу и сыграла две ноты – варварский сигнал, который резко прозвучал под дождем. Он угас в траве, но неожиданно из дождя показалось множество Жестоких Рук, они гнали своих усталых коней галопом или меняли лошадей, бросая уставших. Кинию казалось, что среди саков множество раненых, что они страшно устали… и вот уже последний всадник проскакал мимо. Исчез в проходе между отрядами.

– Уходи через брод, – распорядился он. И показал хлыстом.

Она вскинула бровь, махнула плеткой, тронула пятками лошадь и поскакала галопом, высоко подняв голову и выпрямив спину. А он думал обо всем, что мог бы ей сказать, вместо того чтобы выкрикивать приказы.

Он повернулся к Ателию.

– Далеко? – спросил он, показывая в дождь. – Далеко враг?

Ателий одним гибким движением достал из горита стрелу, наложил на тетиву, натянул тетиву и пустил стрелу прямо в небо. Стрела полетела по дуге, начала опускаться…

Заржала лошадь.

– Вот здесь, – сказал Ателий.

– Зевс, всеобщий отец! Посейдон, повелитель коней! – призвал Киний, потом повернулся к Никию. – Труби «Вперед!»

Никий протрубил сигнал, и они двинулись вперед.

– Мне казалось, мы собирались уклоняться от битвы.

– Труби «Шагом!», – велел Киний.

Он чувствовал, что три прямоугольника сохраняют строй, слышал топот копыт и ощущал дрожь земли. Если это ловушка…

Он полуобернулся, собираясь приказать «В атаку!», и переложил копье в правую руку, когда увидел гребень, а потом и всего показавшегося из дождя всадника – на расстоянии в две лошади.

– В атаку! – взревел Киний.

Это были фессалийцы – желтые и пурпурные плащи, хорошие доспехи, крупные кони – и они стояли. Конь Киния в два скачка перешел с шага на галоп, и копье Киния вонзилось в лошадь фессалийца.

Их ряды были ровными, плотными, непоколебимыми, но усталыми – это сразу бросалось в глаза. Конь Киния миновал раненую лошадь, протиснулся мимо следующих двух, зубами и копытами расчищая себе путь, и весь отряд уклонился от его натиска. Киний орудовал вторым копьем, как моряк абордажным крюком, размахивая им направо и налево, путая всадников и сбивая их с коней, и тут ударил весь ольвийский отряд и смел противника. Чего бы ни ожидал осторожный начальник конницы, он никак не рассчитывал на конную атаку из дождя.

В то же мгновение враги начали отход – но отступали как опытные воины, оставив на земле всего двоих или троих убитых. Дождь сразу поглотил их.

Киний приподнялся на спине коня и закричал:

– Никий! – грозя надсадить грудь.

– Здесь! – ответил гиперет. – Я здесь!

– Труби отход!

Киний вывел коня из толпы своих воинов – слишком многие ринулись в дождь, по неопытности пытаясь преследовать фессалийцев. Он проехал вдоль линии наступления, пока не увидел тускло блестящие фигуры савроматов.

– Эвмен! Мы отступаем. Была стычка – но мы не знаем, с кем. Двигаемся к броду. Прикрывай нас.

Он повернулся и поехал к своим людям, которые, услышав сигнал, поворачивали – опасный маневр, если есть возможность, что из дождя внезапно нападет неразгромленный противник. Киний наблюдал за ними: маневр занял, казалось, целую вечность. Он увидел в дожде движение – яркие пятна справа. Красные плащи. Новая вражеская конница.

Отряд Никомеда находился на полстадия в тылу и был хорошо построен. Слышался голос Аякса, строившего людей в линию: он приказывал сомкнуться. Хорошо был заметен Диодор – но и он исчез в дожде. Больше неприятностей у Левкона с его людьми. Киний подъехал.

– Пора, Левкон! – сказал он.

Левкон покачал головой. Возбужденные пантикапейцы в дождь с трудом находили свои места в строю. Впереди слышались крики.

Никий показал.

– Слишком много расхлябанных. Их сметут. Нам пора убираться.

Киний чувствовал: впереди собирается вражеская конница. Он услышал трубу.

– Левкон! – закричал он. – Прочь! Бегом к броду!

Левкон откинул шлем, ударил человека мечом – плашмя – и раскрыл рот, собираясь отдать приказ. Копье пробило ему шею, и его словно вырвало кровью. Он упал. Из дождя показался строй фессалийцев и ударил по отряду Левкона.

При первом же прикосновении конь Киния повернул и недолго думая бросился назад к броду. Киний был в относительной безопасности; он оглянулся в поисках Никия. Тот скакал сразу за ним.

Дождь чуть притих, и Киний увидел, как савроматы несутся вперед прямо через прорванный строй людей Левкона. Они обрушились на фессалийцев. Звук был такой, словно сотня людей бьет ложками по медным котлам, и фессалийцы остановились.

Люди Левкона были самыми молодыми, но и лучшими из гиппеев Ольвии. Увидев савроматов, они повернули. Теперь они сравнялись в числе с красными плащами. Летели копья, падали люди. Весь строй – оба строя – двигались по полю боя, как челнок в ткацком станке. Потом в несколько мгновений воцарился полный хаос.

Киний отвел взгляд. Теперь время можно было отсчитывать ударами сердца. Битва, которой он так не хотел, начиналась – половина его людей уже участвуют в ней, и если у Зоприона поблизости есть еще конница, он может одержать победу до наступления ночи. Киний посмотрел направо, в сторону Диодора. Диодор был перед ним. Его люди уже повернули налево и перестроились.

– За мной! – крикнул Киний и развернул коня. Жеребец опять сразу послушался – великолепное животное, лучшего боевого коня у него никогда не было.

Он подвел отряд Диодора к противнику с правого фланга, определяя его местонахождение по звукам и руководствуясь чутьем. Их появление повергло красные плащи в панику, и они обратились в бегство, но на этот раз им мешал бой впереди, и они, пытаясь уйти, несли потери. Их лошади устали, и всадники гибли десятками, зарубленные сзади или растоптанные в грязи собственными лошадьми – начала сказываться относительная свежесть ольвийцев. Киний услышал другой голос, словно голос великана во тьме, – это был Аякс с отрядом Никомеда; он набросился на обреченные красные плащи с другого фланга. И даже в темноте виден был Эвмен с красным от крови мечом, призывающий молодых ольвийцев драться ожесточеннее.

Чувствуя близость победы, Киний поскакал им вслед и тремя стремительными ударами свалил всадника с лошади, отрубил другому руку и убил трубача. При вспышке молнии он увидел вражеского военачальника в нарядном позолоченном панцире и напал на него – на знакомого ему человека, но конник отказался от схватки и вихрем унесся в тыл. У его лошади еще хватило сил для бегства.

Филипп Контос, подумал Киний. Человек, которого он когда-то уважал, а теперь стремился убить.

Киний с полстадия преследовал его, потом натянул повод и всмотрелся в темноту – он был один.

Он понял, что уехал дальше от поля битвы, чем намеревался, и потерял своего гиперета.

– Собраться! – хрипло крикнул он.

Мимо проехал савромат и показал назад, на брод, как молодому воину, который нуждается в руководстве.

Из дождя появился Ателий, схватил за узду его коня и крикнул:

– Копейщики!

И показал в дождь.

Киний прищурился и увидел – совсем близко – колонну тяжелой пехоты. Он повернул голову лошади. На некотором удалении была слышна труба Никия. Он заехал слишком далеко – как глупо! Его унесла вперед атака.

Киний прижался к шее коня и пригнул голову – на случай, если у македонцев есть лучники. Это их войско. Он прямо перед ним, в стадии от копейщиков или даже ближе. Он поскакал к первой же большой группе своих людей – с удовлетворением отметив, что конь по-прежнему словно летит над землей, – и резко крикнул, приказывая отходить.

Копейщики – полный таксис – на ходу перестраивались в боевой порядок.

Жестами, взмахами меча – Ателий переводил его приказы на сакский – он повел людей назад, к месту первой атаки, и еще дальше, туда, где Никий давал сигнал к отходу – Никий находился именно там, где и должен был. С раненой рукой, лишившись шлема, он продолжал трубить в трубу, и на его лице, когда он увидел возникшего из дождя Киния, появилось выражение, с каким отец смотрит на непослушного сына: любовь, облегчение и гнев.

Никий опустил трубу и сердито посмотрел на Киния.

– Где ты, во имя Аида, был? – крикнул он.

– Как дурак, играл в Ахилла! – крикнул в ответ Киний.

Они снова строились. Киний гордился ими: трудно строиться после выигранной стычки, еще труднее – после двух, а люди Левкона были разбиты, потеряли командира, но строились, готовясь к третьей схватке.

Их кони устали, и ни у кого не было копий, ни легких, ни тяжелых.

Киний подумал, что должно быть темнее. С первой стычки как будто не прошло нисколько времени.

За дождем, за поднимающимся туманом прозвучала македонская труба, потом еще одна. В нескольких стадиях к югу слышались крики.

Никий тяжело дышал.

– Мы побеждаем или проигрываем? – спросил он. Потом поморщился. – Разве не ты приказывал нам уклоняться от большой битвы?

Киний пожал плечами, наблюдая за строящимися воинами.

– Я тебя понимаю, старина. Давай переберемся через реку. Где савроматы?

Никий показал в середину линии.

– Эвмен их остановил – почти всех.

Киний подъехал к Эвмену.

– Принимай отряд под свое начало, – сказал он. – Левкон мертв.

У Эвмена вытянулось лицо – он открыл и закрыл рот, как наколотая на острогу рыба. Из его рта не вырвалось ни звука.

Киний снова показал.

– Принимай командование! – повторил он. Голос выдал его, оборвался на визг.

Они в строгом порядке вторично пересекли реку, успешно переправились через брод, несмотря на дождь и раненых, и тут наконец сказалось пережитое. Все замерзли, промокли и устали – слишком устали, чтобы готовить еду или растирать лошадей, и военачальникам пришлось подгонять людей. Никомед и Аякс были так же суровы, как Киний; они хлестко бранили тех, кто позабыл про свою лошадь или сбросил доспехи на траву. Никий рванул одного из молодых прочь от костра и швырнул на землю.

Порядок был восстановлен. Потом, спустя несколько минут, оцепенение прошло. Киний благодарил всех богов за синдов, которые немедленно взялись за дело: разводили костры, ухаживали за ранеными, готовили еду. Из других лагерей подтянулись воины – ольвийские гоплиты, потом несколько Стоящих Лошадей и кое-кто из Терпеливых Волков. Они шли под дождем и несли кто кувшин с медом, кто мех с вином, а кто кусок холодного мяса.

Ярко разгорелись костры, отгоняя дождь обратно в небо. Люди поели, выпили вина и дареного меда, и молчание было нарушено. Всем вдруг захотелось поговорить, рассказать свою историю.

Киний, все еще в нагруднике, со шлемом под мышкой, стоял без плаща под дождем и наблюдал за этим беспорядком; его уже одолевали новые заботы и тревоги.

Филокл не участвовал в схватке, но ожидание сказалось и на нем. Он был полупьян и пытался стащить с Киния доспехи.

– Не будь дураком! – рявкнул Киний. – Я не хочу их снимать.

– Это кто тут дурак? – огрызнулся Филокл. – Не я мчался прямо на македонский строй – Аякс говорит, ты был как бог. Ищешь смерти? Или вправду дурак?

Киний покачал головой.

– Я плохой полководец. Едва только начинается бой, я теряюсь – слепну. Смотрю только на человека передо мной, потом на следующего. – Он пожал плечами, тоже начиная ощущать последствия битвы. – Я наткнулся на старого… соперника.

– Уложил его? – спросил Филокл.

– Он сбежал, – ответил Киний.

Филокл взял шлем из-под руки Киния.

– Убери эту игрушку со своей шкуры, братец. Поживи немного. Хоть на вечер выйди из роли тирана. Иди поцелуй Медею – если я не могу вернуть тебе здравый смысл, может, она сумеет.

Киний отобрал шлем.

– Ты пьян, братец.

– Ба! Пьян. Чего и тебе желаю. Греческое вино приносит сны от греческих богов – не сны о смерти.

– Кому это снится смерть? – спросил Диодор. Нагой, он хитоном вытирал голову. – Самая злая схватка, в какой я побывал.

За ним стоял раскрасневшийся Аякс.

– Я все думаю… не похоже было на битвы, которые ты описывал.

Киний обнял Аякса за плечи.

– Это было просто зверство, – сказал он молодому человеку и сжал его плечи. – Ты вел себя молодцом.

– Смерть снится Кинию, – сказал в наступившей тишине Филокл – и прикусил язык.

А Диодор продолжал:

– Мы застали их врасплох? Или они нас? Я даже не знаю, кто победил… а? – Он посмотрел на Филокла, потом на Киния. – Тебе снилась твоя смерть?

Киний возился с шарфом, который повязывал вокруг нагрудника.

– Филокл надрался.

Диодор взял из руки спартанца чашу и осушил ее.

– Хороший план. Сны о смерти – вздор. Я точно знаю. Мне перед боем всегда снится моя смерть. Я видел во сне смерть вчера ночью и, несомненно, увижу сегодня.

Филокл посмотрел на пустую чашу.

– Придет ли завтра? – негромко спросил он.

Неожиданно он перестал казаться пьяным.

Киний наконец развязал шарф и раскрыл панцирь.

– Может быть. Не знаю. – Он осмотрел костры. – А где Герон?

Из дождя появился Никий вместе с Арни, рабом Аякса. Арни снял с плеч Киния влажный хитон и набросил другой, сухой.

Никий покачал головой.

– Герон не вернулся. Его люди тоже.

– Проклятие, – сказал Киний. – Где Ателий?

Никий пожал плечами.

– Он под конец боя прихватил несколько лошадей, – сказал он. – Думаю, ухаживает за девушкой из Жестоких Рук.

Киний набросил влажный плащ поверх почти сухого хитона.

– Я его найду.

Ужасно не хотелось уходить: их окутывало сияние радости, вызванной успехом, а он возвращался к черному отчаянию. Но что-то грызло его. Герон.

Киний прошел по холму к лагерю Жестоких Рук. Его то и дело хлопали по спине, саки предлагали ему глубокие чаши с вином, кобыльим молоком, чаем с травами, и он пил из каждой, переходя от костра к костру, везде спрашивая Ателия.

Вначале он нашел повозку Страянки. Он услышал знакомый смех и положил руку на колесо: он никогда не встречался с ней с глазу на глаз, только той ночью у реки, и теперь чувствовал себя глупо, как при попытках ухаживать под дождем.

Из-за войлочного полога долетали новые взрывы смеха, Киний различил низкий голос Парстевальта, справился с собой, поднялся по ступенькам и сказал: «Здравствуйте!» – по-гречески.

Рука Парстевальта отбросила полог. Крытая повозка, освещенная жаровней, была полна густого дыма от семян и стеблей – в ночи разносился смолистый запах.

– Ха! – сказал Парстевальт. Он схватил Киния за шею, потом втащил внутрь и подтолкнул к скамье, которая тянулась во всю длину повозки. Днем здесь сидели, ночью спали. Повозка была полна народу, пропахшего влажной шерстью и дымом. К Кинию протянулись руки, его трогали, хватали, пока он не сел, втиснувшись в теплый промежуток между двумя телами. Одно из этих тел принадлежало Страянке, и не успел Киний усесться, как Страянка просунула руку ему под хитон и прижалась губами к его рту. Он поцеловал ее так крепко, что вдохнул воздух из ее легких, а она из его; она свернулась рядом с ним на скамье, и жар ее тела высушил его хитон. В повозке было темно – красные угли жаровни не давали настоящего света, и, хотя слева от себя он чувствовал Хирену, у него создалось впечатление, что они со Страянкой одни, и каждый вдох лишь усиливал его желание.

– Ты пришел, – сказала она между поцелуями, как будто не верила себе.

Он пришел искать… что? Его рука была под ее платьем, касалась того места, где мягкая кожа груди переходит в сосок. Страянка впилась зубами ему в руку, он ахнул и еще глубже вдохнул дым жаровни…

Червь совсем близко, его жвалы перемалывают все на пути, и у Киния подступила к горлу рвота: червь начал сгрызать лицо Левкона с костей черепа…

– Ателий! – сказал Киний. Он оттолкнул Страянку. И подумал, не сошел ли с ума.

Она схватила его за руку. Он противился, но она была сильна, притянула его, толкнула, и он упал – было влажно и скользко, и он ударился о втулку колеса. Она спрыгнула на влажную траву вслед за ним.

– Ты легко поддаешься дыму, – сказала она. Поманила пальцем. – Дыши глубже. Ложись под повозку и дыши.

– Останься со мной, – попросил Киний, но она покачала головой.

– Слишком много, слишком быстро. Дыши. Я найду Ателия. Он с Самахой. Делай, что мы должны делать, но ради Састар Бакки и царя.

И она ушла.

К тому времени как Страянка вернулась, ведя за собой Ателия, точно запасную лошадь, в голове у Киния прояснилось.

Киний не чувствовал себя полководцем и понимал, что не похож на полководца. Тем не менее он подтащил к себе Ателия.

– Я сегодня утром послал Герона, гиппарха из Пантикапея, вниз по реке разведывать броды.

– Вниз по реке нет бродов, – ответил Ателий. С ним был еще один мужчина – нет, женщина. Она стояла, сложив руки на груди, и по ней вместе с дождем, казалось, струился гнев. – Это Самаха, жена мне. – Он улыбнулся. – Жена в двадцать лошадей.

Киний пожал ему руку, что было безумием.

– Я должен знать, где Герон и что он обнаружил.

Ателий нахмурился и посмотрел на Киния исподлобья:

– Ты просишь меня ехать в дождь – сейчас? За Героном?

Киний сказал:

– Да.

Ателий глубоко вздохнул.

– Для тебя? – спросил он.

– Для меня, – подтвердил Киний. Ему не хватало слов, чтобы объяснить, почему он так встревожен, почему так беспокоится из-за отсутствия гиппарха, – но он беспокоился.

Когда Ателий ушел – Самаха шла за ним, громогласно протестуя, – Киний сел на сухую землю под повозкой. Страянка села спиной к нему. Они долго молчали. Наконец она сказала:

– Если мы победим… когда мы победим. Ты приведешь мне двадцать лошадей?

И рассмеялась – низким грудным смехом.

– Мне нет цены, – сказала она по-сакски и повернулась, чтобы посмотреть на него. – Я хочу тебя, как кобыла в течку хочет жеребца, и пошла бы к тебе за пучок травы, как жрица. Это Страянка – женщина. – Она запрокинула голову, и ее профиль четко обрисовался на пламени костра. – Я вождь Жестоких Рук, и у меня нет свадебной цены. Царь сделал бы меня царицей, тогда Жестокие Руки разбогатели бы. Я женщина и вождь. – Она посмотрела ему в глаза. В ее глазах горело отражение лагерных костров. – Но если мы победим в этой битве, – снова сказала она, – если освободимся от Састар Бакки, ты возьмешь меня в жены?

Киний прижался спиной к ее спине.

– Если мы уцелеем, я попрошу тебя выйти за меня. – Он поцеловал ее и почувствовал, как ее ресницы щекочут ему щеку. – Что значит Бакка, я знаю. А кто Састар?

Она молча обернулась в его объятиях.

– Как называется… какое слово вы говорите, когда человек правит другими и не слушает их? Правит один? Ни у кого нет голоса, кроме него?

– Тиран, – ответил после недолгого молчания Киний.

– Тиран, – повторила она. – Састар – это как тиран. Састар Бакка – Бакка, который никому не дает голоса. – Она повернулась и обхватила его голову руками. – Больше не надо ни сакского, ни греческого.

– Не надо, – сказал Киний. Смерть казалась далекой, и все стало возможно. – Я женюсь на тебе.

Он снова поцеловал ее.

Она улыбнулась под его поцелуем, отпрянула и посмотрела на него.

– Правда? – Она улыбнулась, снова поцеловала его и оттолкнула. – Ну тогда принеси мне как свадебный выкуп голову Зоприона.

И она вскочила на ноги.

Киний тоже встал, все еще держа ее за руку. Они посмотрели друг другу в глаза. Страянка пожала ему руку – и отошла.

Дождь отрезвил его, и все мгновенно вернулось: битва, равнина, тревоги. Где, во имя Аида, Герон? И простой факт: я ведь буду мертв – все это глупость. Но он заставил себя засмеяться и сказал:

– Дорогая цена.

Она выскользнула из-под повозки и обернулась.

– Об этом получится хорошая песня, – сказала она с улыбкой. – А знаешь, о нас уже поют?

Киний не знал.

– Правда? – спросил он ей вслед.

Она остановилась под дождем на ступеньке повозки.

– В песне мы можем жить вечно.

Он задержался в лагере царя, чтобы доложить обстановку, потом, промокший насквозь, спустился с холма отдать последние приказы у костров. Ночь уже перевалила за середину, когда он раздвинул полог в своей повозке. У него хватило сил снять хитон, повесить промокший плащ и лечь на ложе. Какое-то время он лежал без сна и гадал, не послали ли боги ему безумие. Он не хотел закрывать глаза. И закрыл их.

Червь двигался, тысячи ног толкали его непристойное тулово по мокрой траве к реке, десятки похотливых ртов жевали все, что подворачивалось, – мертвых лошадей, мертвых людей, траву.

Он кружил возле червя, видя его двумя зрениями: как чудовищного червя и как людей, лошадей и повозки, из которых состоял червь. Киний словно читал свиток и в то же время воспринимал его в целом. Так иногда одновременно видишь и каждый камень в мозаике, и весь рисунок.

Он отталкивал сон, и сова отвернула от червя и полетела на юг – впервые он смог управлять своим сном. Сова била крыльями, и стадии улетали назад, серые, неотличимые в неутихающем дожде, но он видел всадников, скачущих по западному берегу реки, – десятки отрядов пробирались на юг.

Тут он вдруг потерял власть над сном и повернул на север, назад к червю в море травы. Это вселяло ужас, но ужас знакомый – ведь он и сам был ногами червя и его ртом. Он знал этот запах.

Грезя, Киний повернул на восток, пролетел над рекой, которая во сне отливала под дождем металлическим блеском, и начал спускаться; там было дерево – но не прежний столп черно-зеленого величия. Дерево умирало. Кора кедра была под его когтями ломкой, листва и иглы отпадали охапками, обнажая древесину и гнилую кору, – так больной зверь теряет клочьями шерсть, – а вершина уже обломилась. Он сел, вцепившись в прочную ветвь, но та тоже сломалась, и он стал падать…

…с лошади, со стрелой в горле, давясь жестокой болью и потоком крови; во рту и в носу горечь меди и соли; в последние мгновения жизни Киний постарался увидеть, вспомнить, выиграна ли битва, но все перед глазами распадалось, оставался только ее голос, поющий; Киний не мог припомнить ее имя… только слушал…

– Внизу, где-то в дожде, – произнес голос. Рука потянула его за плечо. – Хорошие новости. Вставай.

– Что? – спросил он. Он чувствовал себя избитым, словно его месили, как тесто.

– Уже рассвело. Эвмен готов выступить. Твой приказ… да ты проснулся ли? – спросил Филокл, голый и мокрый. – Здесь Лаэрт с пленным.

Киний сел. Хитон, который он снял перед сном, был таким же мокрым, когда он натягивал его. Плащ тоже. Он набросил плащ на плечи и выбрался из повозки, поеживаясь. Пахло влажной шерстью. Филокл спрыгнул вслед за ним.

– Не холодно, – сказал он.

– Не все из нас спартанцы, – ответил Киний. На самом деле ему, как всегда, не хотелось показываться обнаженным. Даже в преддверии битвы. Он улыбнулся собственному тщеславию.

Ателий сидел у костра вместе с Лаэртом, Краксом, Ситалком и еще одним воином – этот лежал у ног Лаэрта, у него были короткие светлые волосы, голые ноги прикрывал красный плащ: это пленник, если уже не труп. Остальные передавали друг другу рог, от которого шел пар. Киний перехватил рог.

– Доброе утро, – сказал он. Сквозь остатки сна до него дошло, что значит присутствие Ателия. Он положил руку на плечо Краксу. – Где Герон? – спросил он. Потом показал на незнакомца под плащом. – А это кто?

Кракс улыбнулся.

– Это дурак. Я его поймал. – Он ткнул лежащего ногой. – Ситалк слишком сильно его ударил.

Киний начал разминать мышцы.

– Расскажи-ка все по порядку.

Лаэрт улыбнулся и отобрал у него чашу.

– Герон дотошен, гиппарх. Надо отдать ему должное. Мы прошли шестьдесят, а то и восемьдесят стадиев и прощупали копьями все берега этой проклятой реки.

Быстро заговорил Ситалк, от волнения запинаясь на греческих словах и показывая скальп на своем копье, но его заглушил Лаэрт. Он высвободил руку из-под плаща и показал на Ателия.