Текст книги "Тиран"

Автор книги: Кристиан Камерон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 28 страниц)

– Я полагаю, мы победили? – сказал Киний.

Оглядевшись, он почувствовал, как переживания этих людей заражают и его – у него стиснуло горло, глаза обожгло.

Никомед закатил глаза.

– Любезный гиппарх, – сказал он, – ты отлично знаешь, как подготовить засаду или вести людей на врага, но мало сведущ в том, как проводить собрания. Если бы ты говорил последним, ты бы увидел, – но ты не был последним. А я, – пожал плечами Никомед, – встревожился только раз.

– Когда же? – спросил Киний; ему приходилось кричать.

– Жертвоприношение, – крикнул в ответ Никомед. – Старого дурака Элладия могли подкупить. Дурное предзнаменование могло бы нам повредить. А в остальном – ты был прав, гиппарх, что говорил с ними с самого начала и часто. Если бы предательство застигло нас врасплох… я содрогаюсь при мысли о последствиях. Но подготовленные, получив время поворчать и выпить вина, они не колебались.

– Слава богам, – сказал Киний. – Надо идти к царю.

Никомед кивнул.

– Конечно. Но, Киний… я могу дать тебе совет? Когда эта война кончится, наш мир изменится. Тиран будет низложен. И нам придется вести дела по-новому. То, как ты будешь держаться с царем, наши отношения – все это проложит дорогу новым поколениям людей, которые будут править городами на Эвксине. Не спеши к нему, словно он наш господин. Веди себя как равный. Не обращайся к царю как проситель – пошли известие о нашей полной поддержке, расскажи, что мы провели собрание и решение было единодушным. Пусть успокоится. Но передай это в послании, чтобы ольвийцы видели: мы не пляшем под дудку саков: мы союзники, а не подданные.

Киний сурово взглянул на Никомеда, думая: так можно ненароком расторгнуть союз. А Никомед покачал головой.

– Гляди сколько хочешь. Полномочное собрание – собрание, которое отвергло тиранию, – зверь опасный и сильный.

Киний поморщился.

– Мне это не нравится, – сказал он. – И так между мной и царем стоит слишком много.

Но он подозвал Аякса.

Аякс отправился к царю и вернулся. Терпеливые Волки вернулись в лагерь с пустыми седлами и множеством раненых. Отряд савроматов, знатные воины в доспехах с головы до ног, сохраняя строгий порядок, отправился на запад.

Киний понял, что стоит у своей повозки и смотрит на лагерь царя, силой мысли пытаясь заставить того послать за ним. Он изголодался по новостям. А его сны – сны наяву – говорили ему, что опасность близко.

Вошел Филокл, вытирая руки куском льняной ткани. Волосы у него были чистые, а кожа только что натерта маслом.

– Я принес жертву всем богам, – сказал он.

Киний кивнул.

– Подходящий день для обращения к богам, – сказал он, по-прежнему не отрывая взгляда от царского лагеря. – Полагаю, Диодор занят тем же самым?

Филокл сел на ступеньку повозки и маленьким ножом стал вычищать из-под ногтей жертвенную кровь. При упоминании Диодора он рассеянно кивнул и сказал:

– А когда дойдет до битвы?

– Что? – переспросил Киний, неверно поняв слова Филокла. – В битве все будет по-другому. У саков есть тяжелая конница. Я удивился тому, как хорошо вооружены их знатные воины. А савроматов ты сам видел – они словно кирпичная печь на коне. Но маневрировать, как мы, они не могут.

Он посмотрел на Филокла и понял, что ответил невпопад.

– Ты ведь не это хотел знать? – с некоторым замешательством сказал он.

Филокл покачал головой.

– Нет. Это, конечно, любопытно, но я о другом. Где ты умрешь? Не возражаешь, если я попытаюсь предотвратить это?

Киний нахмурился, потом улыбнулся.

– Думаю, я слишком привык к этой мысли. Она стала главным фактом моего существования, и да – у меня словно гора с плеч. Я знаю час своей смерти – знаю, что мы победим. Почти справедливый обмен. – Он пожал плечами, поскольку не мог объяснить, что чувствует, не мог объяснить свою покорность судьбе. – Сейчас я не так тревожусь, как раньше, – сказал он, надеясь, что его слова прозвучат весело.

Лицо Филокла побагровело, глаза сверкнули, и он так ударил кулаком по ложу, что повозка качнулась.

– Вздор! Вздор, гиппарх! Тебе вовсе не обязательно умирать. Я… глубоко уважаю… Кам Бакку. Но ее забытье вызвано дурманом – семенами, которые они все носят с собой. Я снова скажу: она узрела свою смерть, и это окрасило все ее видения. – Он помолчал, перевел дух. – Скажи, где ты умрешь.

Киний вздохнул. Он показал на брод.

– Не здесь – но очень похоже. На дальнем берегу должно быть большое дерево, а на песке много плавника – тоже на том берегу. Крупный плавник, целые стволы. Вот что я помню. – Он пожал плечами. – Я ведь не всматривался.

Филокл стоял и шумно сопел, как бык, – в гневе, или раздражении, или в том и в другом.

– Ты не всматривался. Думаешь, битва будет там?

Выглядывая из-за клапана у входа в повозку, Киний видел Эвмена и Никия: они стояли с третьим человеком, очень рослым. Никий махнул рукой в сторону Киния. Киний узнал третьего – это был кузнец-синд. Тот налил себе вина, жестом спросил Филокла, налил спартанцу тоже и стал отвечать:

– Я думаю, она будет здесь, да. Дорога ведет к броду, а это лучший брод на целый стадий – на десятки, даже сотни стадиев. Царь заверяет, что это так.

Тут Киний задумался над этим утверждением. Оно ведь не проверено. Следовало осмотреть местность самому. Саки превосходные наездники, но не профессиональные воины, и он уже заметил разницу между их умением все замечать – это превосходно – и жалкими отчетами лазутчиков.

Покорность судьбе начала сказываться на его навыках полководца.

Филокл взял вино.

– Так что ж… Зоприон подойдет к реке, увидит наш лагерь и начнет переход?

Никий и кузнец начали подниматься по склону к повозке.

– Все зависит от того, насколько тяжелой будет для него следующая неделя. Насколько сильным сохранится дух его войска. Думаю, он сразу двинется к лагерю, оставив сильный отряд защищать брод. Это избавит его от ночных нападений и даст его людям возможность выспаться – если саки уже неделю по ночам беспокоят его, сон им необходим. После того как его люди и лошади отдохнут – через день или два, – он сделает следующий ход.

– Прямо через брод? – спросил Филокл.

– У Александра, вернее, у Пармения[86]86
  Пармений, или Парменион, – один из полководцев Александра, убитый царем в приступе подозрительности.


[Закрыть] было два способа справиться с этим. Первый – вначале переправляется конница, а потом она защищает переправу таксиса. – Киний хищно улыбнулся. – Саков этим не возьмешь. Если Зоприон попробует, он будет быстро разбит. Поэтому он использует второй способ – пошлет через брод таксис с сомкнутыми щитами, пробьется на наш берег, потом копьями таксиса будет прикрывать переход конницы. – Киний кивнул собственным мыслям. – Я видел, как это делается. Вдобавок это сломит дух врага: каждый переправившийся и вставший в строй отряд – новая ниточка в саване противника.

Филокл допил вино.

– Значит, все будет зависеть от того, удастся ли Мемнону задержать таксис на переправе?

Киний отрицательно покачал головой.

– Нет. Если выйдет по-моему, мы позволим ему переправиться. Позволим захватить наш лагерь.

Филокл медленно кивнул.

– Может, ты в глубине души больше сак, чем грек? Разве потеря лагеря – не высшее унижение?

Киний покачал головой.

– Высшее унижение – это поражение и рабство. Да, пожалуй, тут я больше сак, чем грек.

Филокл смотрел на троих приближающихся.

– Они хотят поговорить с тобой. Послушай – в таком случае я хотел бы выступить пешим, с фалангой. В седле я бесполезен, и если ты намерен пожертвовать собой ради славы, я отказываюсь на это смотреть. – В его голосе пробивались сдерживаемые чувства. Он отвел глаза, справился с собой, и его голос зазвучал беспечнее. – Мемнон считает, я могу помочь ему удержать молодежь в строю.

Киний предполагал, что виновато просто волнение перед битвой. Даже спартанца оно затронуло. Он положил руку на железное плечо Филокла.

– Сражайся где хочешь. Клянусь, у меня в мыслях нет никакой жертвы. Я бы предпочел жить.

Он подумал о коне цвета железа и о снах, которые приходят все чаще. Это правдивые сны. Но рассказывать Филоклу подробности он не станет.

– Твои слова о судьбе – почти гибрис. – Филокл осторожно опустил чашу. – Вот что я скажу: если я смогу разрушить это – этот дурной вещий сон, – я это сделаю.

Он ухватился за край повозки, спрыгнул мимо Никия на землю и ушел в темноту.

– Помнишь этого Гефеста? – спросил Никий, пальцем указывая на кузнеца-синда.

Киний вылез из повозки с кувшином вина. Он невольно взглянул на царский лагерь и увидел всадника: тот торопливо спешивался, лихорадочно размахивая руками. Киний заставил себя отвернуться и предложил вина вначале Никию, потом Эвмену, который за последние дни постарел на десять лет, и наконец кузнецу.

Кузнец взял чашу с вином и осторожно поставил на землю.

– Я стал твоим человеком, – сказал он без предисловий.

Киний поджал губы и покачал головой.

– Повтори, – велел он по-сакски.

Кузнец кивнул.

– Моя деревня разрушена. У меня нет семьи. Я принесу тебе гутирамас.

Киний взглянул на Эвмена.

– Я такого слова не знаю.

Эвмен покачал головой.

– Некоторые наши земледельцы берут землю по гутирамасу. Это не аренда – скорее вступление в семью. Узы верности, не связанные с оплатой. – Эвмен пожал плечами. – Крестьяне, связанные гутирамасом, лучшие работники – но и самые требовательные. Судебные иски, приданое – повторю, они считают себя членами семьи, вроде усыновленных двоюродных братьев.

Киний развел руки.

– У меня нет для тебя земли, кузнец. Я не владею землей.

Кузнец потер шею.

– Мы конченые люди, – сказал он и показал на беженцев-синдов с севера. – Одних из нас приняли Жестокие Руки, другие никому не принадлежат. Ни семьи, ни хозяйства. Ушли с дымом. – Он поднял голову и встретился взглядом с Кинием. – Меня выбрали вожаком. Да? У меня ничего нет. Я предлагаю тебе себя и их. Я ищу смерти, но для них я ищу жизни. Ты слышишь, что я говорю?

Киний кивнул, сожалея, что с ним нет Ателия, но Ателий со Страянкой и отрядом Жестоких Рук гоняется за своей мечтой – табуном лошадей. Никия он спросил:

– Мы можем их прокормить?

– Пятьдесят человек? Пожалуй, можем. Но кем они будут? Слугами? У нас их достаточно.

Никий поднял брови.

Киний кивнул. Он сделал знак кузнецу:

– Как тебя зовут?

– Темерикс, – ответил тот.

Киний нахмурился. Вмешался Эвмен:

– У синдов это Гефест.

– Пойдем со мной, – сказал Киний.

Наконец он нашел предлог побывать у царя.

В сопровождении Темерикса и Никия он поднялся по холму в царский лагерь. Никто не остановил их у ворот. Сам царь сидел на передке повозки и смотрел на Матракса. На траве Кам Бакка, подобрав под себя кожаную юбку, пила травяной настой.

– Киний! – сказал царь, вставая. Его радость была искренней.

Киний остановился, по-военному приветствовал царя и вывел вперед кузнеца. Он в нескольких словах объяснил положение дел, а царь внимательно смотрел на него, потом стал задавать кузнецу вопросы – на языке синдов, с акцентом.

Кузнец отвечал односложно.

Царь повернулся к Кинию.

– Если ты это сделаешь, могут возникнуть трения с Жестокими Руками – это его клан. Мне кажется, что пока мы воевали, они проскочили через дыру в горшке. Этот человек говорит, что ты спас его отряд, и он хочет дать тебе клятву верности. – Недовольство царя было очевидно. – Если я позволю ему это, я сделаю тебя его повелителем. А я не уверен, что готов делать тебя повелителем – думаю, это оскорбит мою двоюродную сестру. Страянка не простит ни мне, ни тебе. Зная это, примешь ли ты его клятву? Станешь его повелителем?

Киний покачал головой.

– Я не хочу быть ничьим повелителем.

Царь явно растерялся. Потом сказал:

– Стоит мне подумать, что я знаю вас, греков, как вы изумляете меня. Вам нужно голосовать, чтобы принять участие в войне, в которую вы и так уже вовлечены… и вы можете владеть рабом, но не можете принять клятву верности.

Киний посмотрел царю в глаза.

– Я не буду его повелителем, – сказал он. – Я могу взять его и его людей на службу псилоями[87]87
  В древнегреческой армии псилои – легкая пехота, использовавшаяся для устройства засад и в качестве лучников.


[Закрыть]; я буду им платить и кормить их. А когда вернется Страянка, я прослежу за тем, чтобы те, кто захочет перейти под ее руку, сделали это.

Царь кивнул и потер подбородок. Он заговорил с синдом, и немного погодя кузнец кивнул. Он протянул Кинию руку, и они обменялись пожатием. Никий увел кузнеца, чтобы найти для него и его отряда место в лагере – не на сыром берегу реки, где те провели несколько дней.

– Какие новости? – спросил Киний, когда они ушли.

Царь взглянул на Матракса, потом на Кам Бакку. Все трое смотрели в глаза друг другу, не включая в свой круг Киния. Потом разом повернулись к нему.

– Мы гадали, скоро ли ты придешь, – сказал царь.

Киний взял одну из стрел царя и поднес к солнцу.

Наконечник с тремя остриями – каждое загнуто – откован из бронзы.

– Мне нужно было снова стать гиппархом, – сказал он наконец. – То, что мы сделали на собрании… последствия будут сказываться очень долго. В сущности, мы сместили архонта.

– Который, возможно, уже мертв, – сказала Кам Бакка на своем странном, с ионийским акцентом, греческом.

– Ты это видела?

– Я вижу чудовище в море травы. Но люди многое мне рассказывают.

Царь кивнул, и Киний почувствовал ту же отчужденность, что в походе против гетов, только еще более глубокую. В глазах царя была боль.

– Мне тоже пришлось ввязаться в драку, Киний. Сегодня у меня есть мертвые – слишком много мертвых. Потому что, как ты сказал, Зоприон быстро учится. Фессалийская конница раздавила Жестокие Руки – в простой ловушке. Сто пустых седел и рассерженный клан.

Киний склонил голову.

Царь продолжал:

– Этих людей убил твой тиран. Будь ты со своими советами здесь, они бы во второй раз не отправились так опрометчиво, так слепо.

– Или все равно отправились бы, – заметил Матракс, сурово пожав плечами. – Не придавай этому такое значение, господин. Мы наносили раны и получили в ответ пчелиный укус.

Царь снова повернулся к Кинию.

– Как ты и предсказал, он быстро учится. Лодку подхватило течение, верно? Теперь я должен плыть, пока не прибуду к цели или не разобьюсь о скалы. Битва близко, так, да? – Он посмотрел на обоих. – Теперь я вынужден дать бой, который был вам нужен.

Киний стоял неподвижно. Он смотрел на Кам Бакку, а та вертела в пиале остатки травяного отвара и смотрела на листья. Ветерок доносил до него сосновый, смолистый запах ее снадобья – у ног шаманки горела жаровня. Кам Бакка подняла голову, и их взгляды встретились. В ее огромных, глубоких, карих глазах он увидел колонну, движущуюся по морю травы; спускаясь все ниже, он видел отряды саков на целый стадий во все стороны от этой колонны. Македонская колонна казалась сапогом, который пнул муравейник, а эти муравьи вздумали собраться вместе, храбрее настоящих муравьев, и каждый муравей наносил рану. Но видение расплылось и превратилось в другое: македонская колонна стала то ли змеей с огромной головой, то ли гигантским червем, поедающим все на своем пути и выбрасывающим остатки из хвоста: он жует саков и ольвийцев, триремы и стены городов, а выбрасывает отходы – сгоревшие дома, поля со стерней, свежие могилы и непогребенные трупы.

Она скорчила гримасу – мужское выражение на накрашенном лице.

– Вот все, что я вижу, – сказала она. В ее голосе звучала боль. – Ты тоже?

– Да, – ответил Киний. – Теперь это приходит ко мне наяву.

Она кивнула.

– И приходит все чаще. Тебе снятся могущественные сны. – Она снова взглянула на листья отвара. – Впервые я надеюсь на смерть, потому что не могу смотреть, как чудовище ползет по равнине – осквернитель, тиран. Все, к чему прикасается, оно грязнит, разоряет, убивает. И скоро заберет меня. – Она сощурилась. – Мое тело станет пометом чудовища, – прошептала она.

Киний посмотрел на царя, на Матракса. Матракс сделал вид, что не слышал. Царь отвернулся, смущенный или опечаленный.

– Вот все, что я вижу, – снова заговорила Кам Бакка. – Я бесполезна для царя и боюсь говорить с ним, чтобы не подтолкнуть его к битве. Я подняла перед битвой дух воинов – сделала, что могла. А теперь просто сижу, пью отвар и жду своей участи.

Киний кивнул.

– Уже скоро, – сказал он. Он понял, что вопреки всему хочет утешить ее.

Она взглянула на него через пиалу, и ее глаза снова начали затягивать его. Он отвернулся, чтобы снова не угодить в сон. Сильно пахло ее травами.

Она сказала:

– Киний, все в равновесии на лезвии ножа.

Царь, не обращая на нее внимания, махнул в сторону равнин.

– Мы задержали его, насколько могли надеяться. Его передовые отряды будут здесь завтра – в крайнем случае послезавтра.

Киний кивнул.

Царь еле заметно пожал плечами.

– С тех пор как мы начали досаждать ему, он движется быстрей. Его войско пострадало – Матракс говорит, мы ударили сильно. Чем быстрей он движется, тем больше у него отстающих – и ни один из них не доживет до следующего рассвета. Но теперь он движется быстро. Еще день, может, два. Он всем жертвует ради скорости.

Киний кивнул.

– Пора созывать кланы. Войско должна оказаться на этой стороне, прежде чем Зоприон перекроет брод.

Царь сердито посмотрел на него.

– Делаю, что могу, гиппарх.

Киний подался вперед.

– Позволь мне помочь.

Битва не за горами – на целую неделю ближе, чем он ожидал. На неделю меньше жить. Когда Киний позволял себе думать об этом, он не покорялся полностью мысли о предстоящей смерти и не размышлял о последствиях своего сна. Например, поле битвы. Если его видение истинно, битва произойдет не у Большой Излучины. Эта мысль приходила ему в голову и раньше, но сейчас, возвращаясь от царя, взбудораженный и встревоженный, Киний позволил себе задуматься об этом.

Да и пора было. Битва не за горами – до нее остается не больше двух дней. Он целый час прикидывал, как развернется битва. Филокл оспаривал его предположения – Филокл был прав.

Киний окликнул Никия и попросил пригласить Герона, гиппарха Пантикапея. Герон успел кое-чему научиться у Клита. Если три недели не сделали его подобием Гектора, если он еще не выучился держаться как подобает опытному воину или вежливо, то по крайней мере научился молчать. Он присутствовал на всех совещаниях греков, стоял чуть в стороне от остальных, не всегда решаясь присоединиться к беседе или смеху. Этот рослый мужчина возвышался над всеми, молчаливый и иногда мрачный.

Киний хотел открыть перед этим человеком новые возможности, повысить его самоуважение.

– Герон, – сказал он, когда тот вошел. Он такой долговязый, что всегда кажется неловким, и ноги слишком длинные, чтобы он красиво смотрелся на лошади. А чаще Герон постоянно мрачен – возможно, из-за врожденного безобразия.

– Гиппарх, – ответил тот с обычным гражданским приветствием. Он скрестил руки на груди – не потому что ему было не по себе, а потому что они были слишком длинные, и ему хотелось куда-то их девать. Киний, слишком низкорослый, чтобы считаться складным, сочувствовал этому некрасивому парню, вдобавок что-то в Героне подсказывало ему, что в трудную минуту тот поведет себя достойно – несмотря на свою манеру держаться.

Предложив гостю вина, Киний сразу перешел к делу.

– Мне нужно разведать реку на север и на юг. Саки утверждают, что на сто стадиев в обе стороны бродов нет, – я хотел бы проверить. Я дам тебе лучших во всем войске лазутчиков. Сначала пройди на юг – в нашем положении самое скверное будет, если Зоприон окажется между нами и Ольвией.

Тут Киний поморщился. После предательства архонта ничего не препятствовало Зоприону пробраться на юг: его войско отдохнуло в Ольвии, получило там припасы и спокойно двинулось вверх по реке. Кинию приходило в голову, что Зоприон мог двинуться прямо к Ольвии, воспользовавшись переправой в устье реки, чтобы добраться до города.

Такую возможность Киний с царем никак не предусмотрели. Киний правой рукой потер лоб и нос, вздохнул и посмотрел на Герона. Тот молчал.

– Реку разведать на юг как можно дальше. Пусть твои люди пробуют воду, пусть внимательно смотрят на нее. Нельзя допустить неожиданности. Как только пройдешь на юг, возвращайся сюда. Отправишься на север.

Герон выпрямился.

– Хорошо. – Он неловко приложил руку к груди. – Я понял, что ты отсылаешь меня из лагеря. А где я найду этих «лучших лазутчиков»?

Киний сделал знак Никию.

– Кракс, Ситалк, Антигон и еще двенадцать человек по твоему выбору, Никий. И Ликел – с Лаэртом в качестве временного гиперета.

Брови Никия дернулись.

– Да, гиппарх, – сказал он некоторой уклончивостью.

– Герон, задача жизненно важная. Постарайся. Прислушивайся к Ликелу и Лаэрту. Скачите как ветер. До завтрашнего вечера я должен быть уверен, что мои фланги в безопасности.

Герон вновь приложил руки к груди. Ничто в нем не свидетельствовало, что он доволен полученным важным заданием, но он не проявил даже намека на неповиновение. Все так же скованно и неловко вышел, и Никий покачал головой.

– Диодор подошел бы лучше, если мне позволено высказаться.

Киний подобрал плащ с груды своего снаряжения у костра и набросил на плечи.

– Диодор мне нужен. Завтра к вечеру может начаться сражение. – Он пожал плечами. – Можешь назвать меня дураком – что-то подсказывает мне, что молодой Герон справится хорошо… и без него я как раз могу обойтись.

Он вздрогнул. Надвигалась темнота, тяжесть ответственности теснила здравый смысл. Зоприон – где он перейдет реку? Пойдет ли на Ольвию? Ольвийцы – будут ли они сражаться? Продержится ли их вновь обретенная демократия до вечера битвы, или они разбегутся раньше? Пища, дрова, фураж… сколько лошадей хромает? Страянка все еще по ту сторону брода, большинство сакских вождей и половина их лошадей тоже. Страянка… думать об этом он себе запретил.

– Да поможет мне Зевс, – сказал он.

Никий вложил ему в руки пиалу с травяным отваром, и Киний выпил, вздрогнув, когда горячая жидкость хлынула в горло.

– Спасибо, – сказал он. – Теперь собери всех греческих военачальников. Не забудь про Мемнона. Пора поговорить о том, как мы будем сражаться.

Первым пришел Диодор. Несмотря на тревогу, Киний был доволен тем, как естественно Диодор принял командование. Поистине сейчас трудно представить себе, что четыре года войн он провел рядовым воином, ворчал по поводу своей очереди идти в дозор, жаловался на тяжесть копья. Сейчас он словно стал выше ростом; о том, что он командир, свидетельствовало все – его великолепный нагрудник и шлем с гребнем, даже его поза: ноги слегка расставлены, руки уперты в боках, под глазами круги.

– Я тебя почти не вижу, – сказал Киний, сжимая ему руку.

Как только Киний принял командование ольвийцами, он поручил Диодору командовать дозорами вокруг лагеря.

Диодор ответил на пожатие и взял у одного из синдов у костра пиалу с травяным отваром.

– Клеомен, – негромко сказал он. – Выродок. Хуже, чем те, которые дома.

Киний приподнял бровь. Он понял, что Диодор имеет в виду тридцать афинских тиранов.[88]88
  Тридцать тиранов, или правление тридцати, – название проспартанского правительства Афин после поражения в Пелопонесской войне в конце V в. до н. э.


[Закрыть]

– Голосование дало нам большинство. Люди будут в порядке.

Диодор покачал головой.

– Я видел, к чему это идет. Филокл тоже. И мы не смогли это предотвратить. – Он отпил глоток и посмотрел на Эвмена, стоявшего у костра с Аяксом. – Отец парня убил старого Клита. Хуже, чем в проклятых Афинах! – Он сердито огляделся. – А теперь этот выродок может пройти на юг и устроиться с удобствами.

Киний кивнул, глядя на приближающийся к костру черный плащ Мемнона.

– Я принимаю меры предосторожности.

– Если он знает, он может двинуться прямо на юг, обойти нас и пересечь реку на переправе.

Диодор на краю огненной ямы начертил на обожженной земле грубую карту.

Киний, взывая к богам, воздел руки.

– Не думаю. Думаю, его образ – то, как он себя представляет, – велит ему идти прямо к нам и начать битву. – Он нахмурился. – Клеомен – я исхожу из того, что власть в городе принадлежит ему, – поднял ставки. В обмен на личную власть отдал наше будущее. Теперь, если мы проиграем, Зоприон действительно получит город. И если Зоприон это знает, у него тем более есть причина начать сражение. Он считает: одно большое сражение, и вся степь принадлежит ему – города на Эвксине, скифское золото – все.

Пока они разговаривали, с неба исчез последний свет; собрались остальные, кольцо лиц, бледных и смуглых, окружило Киния и Диодора. Все внимательно слушали, что они говорят о походе. Мемнон стоял со своей заменой, Ликургом, и с начальником пантикапейской фаланги Клистеном. Никомед стоял рядом с Аяксом, а Левкон – с Эвменом и Никием.

Отвернувшись от Диодора, Киний оглядел собравшихся.

– Ожидание кончилось. Зоприон шел быстро. По словам царя, в последнюю неделю он бросал своих слабых и раненых, чтобы продвигаться быстрее, и теперь почти догнал нас. Завтра царь отзовет кланы, которые досаждали Зоприону в пути. Мы выстроимся завтра на рассвете. Фаланга Ольвии пройдет на север от брода, прямо к подножию нашего холма. Фаланга Пантикапея переместится к югу от брода. Как только займете места, готовьтесь перекрыть брод. – Киний чертил на черной земле. – Фаланга из Ольвии будет упражняться в смыкании рядов и переходе строем налево, фаланга из Пантикапея – в переходе строем направо. Это позволит нам запереть брод – быстро и без паники.

Все военачальники кивнули. Мемнон фыркнул.

– Нам не нужно учиться ходить рядами, гиппарх.

Киний посмотрел на Мемнона. Тот встретил его взгляд и поежился.

– Ну, хорошо, немного походим строем.

Киний смягчился.

– Даже если люди не нуждаются в упражнениях, это покажет сакам, что мы задумали.

– Хорошо, – сказал Мемнон. – А что будут делать твои щеголи на лошадях, пока мы топчем землю?

Киний показал в темноте на запад.

– При первом свете Диодор и Никомед со своими людьми перейдут брод. Они расставят дозоры цепью в пяти стадиях от брода. Главным будет Диодор. Он должен обеспечить невозможность взять брод внезапно. Он будет встречать возвращающиеся кланы и даст им проводников для перехода через брод. Левкон разместит своих людей вот здесь, справа – в качестве резерва и наших с царем гонцов, если ему потребуются гонцы. Левкон возьмет под свою руку людей из Пантикапея до возвращения их гиппарха. Все понятно? Мы удерживаем брод, пока не соберется все войско царя. Потеря брода из-за неожиданного нападения будет катастрофой.

Аякс поднял руку.

– Есть ли другие броды?

Киний правой рукой потер бороду.

– Саки утверждают, что нет. Чтобы убедиться, я послал Герона из Пантикапея разведывать реку на сто стадиев в обоих направлениях. – Он скорчил кислую мину. – Надо было сделать это три дня назад. Теперь время поджимает. Еще вопросы?

Мемнон хмыкнул.

– А если они подойдут к броду? Что тогда?

Киний возвысил голос:

– Если они делают бросок к броду, мы завтра – и до тех пор, пока я не скажу, – смыкаем ряды и сдерживаем врага. Я не хочу сражения, но мы не можем отдать брод, пока не собралась вся наша рать. Поэтому других мыслей на завтра у нас нет – просто не отступайте.

Мемнон кивнул.

– Мне нравятся простые замыслы. Велика ли будет битва? Как при Иссе?

Киний вспомнил, что говорил ему царь и что он видел в огне Кам Бакки.

– Да. Такая же, как при Иссе.

Мемнон большим пальцем ткнул в сторону толпы синдов у соседнего костра.

– А куда ты намерен поместить их?

Киний покачал головой.

– Об этом я не подумал.

Он чувствовал себя глупо. У Мемнона талант испытывать его искусство полководца.

Мемнон улыбнулся.

– Псилои не могут выиграть битву, но могут переломить ее ход. Я бы поместил их на деревьях у реки, оттуда им удобно будет стрелять из луков – прямо в незащищенный фланг таксиса. Предоставь это мне.

Киний согласился.

– Собери их со своими гоплитами, – сказал он. – Что-нибудь еще?

Вперед подался Никомед.

– Каковы наши шансы? – спросил он.

Киний бледно улыбнулся.

– Спроси меня завтра. Спроси после того, как я увижу их передовые части. Сейчас мы блуждаем в тени. Мой живот колышется, как флейтистка в последний час симпосия, и, поглядев на луну, я всякий раз вспоминаю десяток дел, которые следовало бы сделать. – Он надеялся, что сейчас подходящее время для такой откровенности. – Если Зоприон пойдет нам навстречу – придет сюда, разобьет лагерь за рекой и предложит битву, к которой мы готовились все лето, – тогда я бы сказал, что на нас можно ставить, если будут благосклонны боги.

Он пожал плечами, опять подумав, что Большая Излучина не место битвы из его сна.

Глаза Эвмена были полны боли и восхищения героем.

– Ты победишь их, – сказал он.

– Твои бы слова да богам в уши, – ответил Киний. Вздрогнув от силы страсти в голосе Эвмена, он совершил возлияние из своей чаши, но его пальцы дрожали, и вино потекло по руке, как темная кровь.

Гром сотряс землю, соперничая с грохотом копыт возвращающихся саков. Туман закрыл солнце и на целый стадий затянул берега реки, так что видеть можно было не больше, чем на длину копья, и каждый возвращающийся сакский воин становился причиной тревоги. Десять лошадей в тумане казались сотней, а сотня – тысячей. К тому времени как туман поднялся, греческие отряды были взвинчены до предела, но сумели пропустить через брод возвращающиеся кланы.

Вместе с солнцем появился царь. Он был на походном коне, гнедом, малорослом, и приехал в одиночестве и без доспехов. Остановился рядом с Кинием и молча глядел, как две фаланги Мемнона маршируют взад и вперед по плоскому участку берега недалеко от брода.

– Надеюсь, ты одобряешь, – сказал Киний.

– Ты действительно считаешь, что Зоприон попытается неожиданно захватить брод? – спросил Сатракс.

Киний концом плети почесал подбородок.

– Нет, – признался он. – Но мы сели бы в лужу, если бы он попытался, а мы бы не были готовы.

К царю подъехал Матракс на боевом коне, с горитом на поясе и с коротким мечом, хотя и без доспехов. Он показал на реку.

– Сегодня будет дождь. Завтра еще больше дождя, – сказал он.

Все трое знали, что дождь – на руку Зоприону.

Час за часом с востока надвигались тучи, и небо темнело. Час за часом с запада приходили саки, одни торжествующие, другие побитые. Были пустые седла и тела на спинах лошадей; женщина с голой грудью остановила лошадь на краю брода, показывая отрубленные головы; отряд савроматов с красными от усталости глазами остановился недалеко от царя, показывая ему трофеи: скальп, шлем, мечи.

Царь подъехал к ним, поздравил победителей, негромко поговорил с ранеными, над одним не очень расторопным начальником отряда посмеялся, другого похвалил за храбрость.

Киний спешился, чтобы напиться и размять ноги, потом снова сел верхом. К середине утра грозовые тучи дошли до них, длинная темная полоска, словно предвещая приближение македонского войска, накрыла реку; пошел дождь.

С середины утра каждый час приезжали несколько вестников, стук копыт их коней был единственным доказательством того, что время идет, но по мере того как дождь усиливался, количество вестников росло. Царь спустился по склону к броду. На глазах Киния к царю присоединилась его охрана. Царь спешился, и два человека взялись помогать ему надевать доспехи.