Текст книги "Тиран"

Автор книги: Кристиан Камерон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

Киний кивнул, показывая, что понял. Он сидел и смотрел на женщину. Та не обращала на это внимания, сосредоточившись на Ателии, и говорила – страстно, размахивая руками, будто сдерживала за узду лошадь. Говорила громко.

Ателий продолжал:

– Она говорит: ты большой человек для Ольвии, ты эйрианам, ты делать для нее. – Хотя Ателий только начал переводить ее самую страстную речь, женщина прислонилась к центральному столбу шатра и уставилась вверх, в отверстие для дыма, ее глаза прикрывали густые ресницы – как будто она не могла смотреть на действие своих слов. Киний понял, что так внимательно смотрит на нее, что почти не слушает перевод ее речи.

– Ты идти, привести Ольвию, заставить Ольвию воевать. Сделать саков великими, сделать Ольвию великой, разбить македонцев, освободить всех. Она говорит еще – всякие слова. И, Киний, ты ей нравишься. Это она не говорить, да? Я говорить так. Маленькие дети за шатром говорить так. Да? Все говорить это. Царь сердиться за это. Так что ты знать: это говорить я. – Ателий улыбался, но он забыл, что женщина немного говорит по-гречески. Стремительно, как стрела, пущенная из лука, она выпрямилась, сердито взглянула на него, стегнула плетью – сильно, Ателий упал – и исчезла за клапаном шатра.

– Ух-ох, – сказал Ателий.

Он неуверенно поднялся, держась за плечо. Потом выглянул из шатра и что-то крикнул. Ответом ему стал поток брани. Громкий, быстрый и достаточно долгий, чтобы Киний и Филокл успели обменяться взглядами.

Киний поморщился.

– Очень по-персидски. Кажется, она только что сказала ему – пусть наестся дерьма. И сдохнет.

Филокл налил себе вина.

– Я счастлив, что твоя интрижка расцветает, но мне нужна твоя голова. Ты понял, что она сказала о македонцах?

Киний продолжал слушать Страянку. Отъезжая, она продолжала браниться неизвестными ему словами. Все они как будто заканчивались на – акс.

– Македонцы? Да, Филокл. Я слушаю. Македонцы идут. Послушай, Филокл, я участвовал в семи походах. Побывал в двух великих сражениях. Я знаю, что приносят македонцы. Слушай меня. Если сюда придет Антипатр, перед нами будут два или три пеших таксиса – половина того, что было у Александра в Азии. У него будет столько фракийцев, скольким он сможет заплатить, и две тысячи гетайров[53]53
  Гетайры – македонская тяжелая конница.


[Закрыть] – а это лучшая в мире конница; с ним придут фессалийцы, и греки, и осадные машины. Даже если он пошлет только десятую часть своей силы, благородные варвары и городские гоплиты не продержатся и часа.

Филокл посмотрел на свою чашу с вином и поднял ее. Она была целиком из золота.

– Ты проболел неделю. Я говорил с саками. В основном с Кам Баккой. Она самое близкое местное подобие философа.

– Знахарка? – с улыбкой сказал Киний. – Вчера вечером она меня испугала.

– Она гораздо больше, чем просто знахарка. На самом деле она настолько влиятельна, что ее присутствие здесь важнее присутствия царя. Она немного говорит по-гречески, но – по каким-то своим причинам – редко. Хотел бы я владеть их языком: все, что, как мне кажется, я знаю, пропущено сквозь сито чужого восприятия. Ателий до того боится Кам Бакки, что с трудом переводил для меня ее слова.

– Почему? Признаю, она может испугать…

Киний потерял надежду, что Страянка вернется.

Филокл перебил.

– Ты когда-нибудь бывал в Дельфах? Нет? Жрица Аполлона похожа на Кам Бакку. Она объединяет в себе две священные функции. Она энарей[54]54
  Энареис – так Геродот, описывая племена скифов, называл их шаманов, которые могли прорицать будущее.


[Закрыть] – помнишь Геродота? Энареи жертвуют своей мужественностью, чтобы стать прорицателями. И еще она Бакка – по словам Ателия, самая могущественная Бакка, каких только могут вспомнить.

Киний пытался припомнить, что говорилось в ее шатре.

– А что значит «Бакка»?

– Понятия не имею… Ателий все говорит о ней, и госпожа Страянка… они говорят о ней почтительно, но не рассказывают никаких подробностей. Варвары! – Филокл покачал головой. – Я теряюсь в лабиринте подробностей. Киний, этих людей тысячи. Десятки тысяч.

– И их царь бродит тут со знахаркой и сотней придворных в поисках поддержки маленького городка на берегу Эвксина? Расскажи о чем-нибудь другом.

Филокл выплеснул остатки вина.

– Я из-за тебя обмочусь. Они варвары, Киний. Я не понимаю, какую роль играет их царь, но он не подставное лицо и не азиатский тиран. Насколько я понял, он царь только тогда, когда совершит что-нибудь «царское». В остальное время он вождь своего племени – которого здесь только часть. Его охрана, если угодно.

Киний снова лег.

– Расскажи мне об этом утром. Мне лучше. Утром я намерен проверить, смогу ли ехать верхом.

– Того же хочет Страянка, – сказал Филокл. Он насмешливо улыбнулся. – Готов биться об заклад, какой бы головой ты ни думал.

Едва стало известно, что Киний встал и оделся, его вызвали к царю. Готовый к этому, он надел лучший хитон и хорошие сандалии. Доспехи надевать не стал, как будто еще слишком слаб, чтобы носить тяжести. Снаружи его ждали провожатые – восемь человек ольвийцев в лучших плащах сидели неподвижно, как изваяния. Выглядели они воинами до мозга костей и сопроводили Киния к шатру царя сквозь толпы любопытных саков. Собаки лаяли, дети тыкали в чужаков пальцами. Они пересекли несколько локтей грязного снега. Шатер царя был самым большим, и дверь в него оказалась двойной, ее пришлось открывать сопровождающим.

Внутри было так тепло, что Киний, как только позволил этикет, сбросил плащ. Вокруг огня полукругом сидела дюжина саков. Они сидели скрестив ноги, разговаривали и, когда вошел Киний, сразу встали. В центре стоял юноша, – вернее, молодой человек с густыми светлыми волосами и короткой светлой бородой. Его положение свидетельствовало, что именно он царь, но если исходить из великолепия одежды и обилия золотых украшений, царем мог бы оказаться любой из двенадцати саков.

Справа от царя стояла Страянка. Лицо ее было замкнутым и холодным, она мельком бегло взглянула на Киния, посмотрела на Филокла и перевела взгляд на царя.

За царем стояла Кам Бакка в простом длинном белом плаще, волосы зачесаны наверх и убраны. Она приветственно наклонила голову.

Царь улыбнулся.

– Добро пожаловать, Киний.

В шатре сели, и Киний постарался – неудачно – повторить грациозные движения саков. Вместе с ним вошли Филокл и Эвмен и сели по сторонам на заранее обговоренные места, а Ателий устроился чуть правее, на своего рода «ничейной земле» между обеими группами.

Усевшись, Киний сразу заговорил.

– Благодарю тебя, о царь, за гостеприимство. Ты очень щедр. Я был болен, и твой лекарь излечил меня.

Он внимательно наблюдал за царем. Парень моложе, чем Александр, когда тот переходил Геллеспонт[55]55
  Этот пролив сейчас называется Дарданеллы.


[Закрыть], лицо у него мягкое, на нем нет следов трудного жизненного опыта. Широко расставленные глаза говорят о добром нраве, а жесты свидетельствуют о достоинстве. Кинию понравилось то, что он увидел.

Принесли греческое вино в глубоких кувшинах и налили в большую золотую чашу. Из этой чаши царь разливал вино в чаши гостей и передавал им, каждый раз благословляя. Наполнив чашу Киния, он сам отнес ее туда, где сидел Киний.

Киний поднялся, не зная, чего требуют приличия: он не привык, чтобы ему прислуживал кто-нибудь, кроме рабов.

Царь заставил его снова сесть.

– Да пребудет на тебе благословение девяти небесных богов, Киний, – сказал он по-гречески. Говорил он с акцентом, но в целом чисто, хоть и на ионический манер.

Киний взял чашу и отпил вина: он видел, что так делали другие. Вино неразбавленное, настоящее хиосское.[56]56
  Вино с острова Хиос, одно из самых прославленных вин древности.


[Закрыть] Киний отпил, и в его желудке вспыхнул огонь.

Царь снова сел с чашей в руке, совершил возлияние и прочел молитву. Потом наклонился вперед.

– Перейдем к делу, – сказал он. Держался он напористо и в то же время робко, как бывает в молодости. – Будет Ольвия сражаться с македонцами или покорится им?

Киния поразило то, как быстро и без обиняков царь перешел к сути. Он ошибочно находил сходство между саками и персами, и оттого ожидал долгой, церемонной предварительной беседы о пустяках. И сейчас не знал, что ответить.

– Послушай, Киний, мои друзья уже говорили с тобой об этом. – Царь наклонился вперед, пользуясь своим преимуществом. – Как поступит Ольвия?

Киний заметил, что в поисках одобрения царь все время поглядывает на Страянку. Вот как.

– Я не могу говорить от имени Ольвии, господин.

Киний посмотрел царю в глаза. Молодой царь красив – почти как Аякс, курносый варварский нос лишь слегка портит его. Киний стал потягивать вино, выгадывая себе время для размышлений.

– Думаю, архонта вначале нужно убедить, что угроза со стороны македонцев – не выдумки.

Царь кивнул и переглянулся с рослым бородачом слева от себя.

– Так я и думал. Доказательств у меня нет. Позволь задать вопрос иначе: если македонцы выступят, покорится ли им Ольвия?

Киний подозревал, что парень задает вопросы, которые заранее заучил наизусть. Он пожал плечами.

– И опять: нужно спросить архонта. Я не могу говорить от лица Ольвии.

Он поежился: Страянка равнодушно посмотрела на него, а потом с улыбкой повернулась к царю. Вот как.

Царь потеребил бороду. После недолгого молчания он кивнул.

– Я этого ожидал. Поэтому мне придется самому встретиться с архонтом. – Он помолчал. – Будешь моим советником?

Киний медленно кивнул.

– Насколько это в моих силах. Я начальник конницы архонта. Но не его приближенный.

Царь улыбнулся.

– Будь ты из его приспешников, я не стал бы просить у тебя совета. – Он вдруг показался очень зрелым для своих лет; Кинию пришло в голову, что, возможно, он сам составляет свои вопросы, – и не только на греческом языке, но и с греческим сарказмом. – Многие мои советники считают, что мы должны сражаться. Кам Бакка утверждает, что сражаться можно, только если к нам присоединятся Ольвия и Пантикапей. А ты что скажешь?

Легко насмешничать в разговоре с Филоклом. Гораздо труднее, когда говоришь с этим умным молодым человеком.

– Я бы не решился воевать с македонцами.

Страянка резко повернула к нему голову. Прищурилась. Киний заметил, как потемнели ее губы, и как, когда она отвернулась, опустились их уголки.

Кам Бакка что-то сказала. Царь улыбнулся.

– Кам Бакка говорит, что ты служил чудовищу и знаешь его лучше всех присутствующих.

– Какому чудовищу? – переспросил Киний.

– Александру. Кам Бакка называет его чудовищем.

Царь налил себе еще вина.

– Я служил Александру, – согласился Киний. Все посмотрели на него, и он подумал, не попал ли в опасное положение. Взгляды были недружелюбные, только Кам Бакка глядела на него с улыбкой. А Страянка принялась возиться с плетью, чтобы не смотреть ему в глаза.

Киний подумал. «Я служил ему. Я любил его. А сейчас начинаю подозревать, что Кам Бакка права. Он чудовище». Он был смущен, и это чувствовалось по его голосу.

– Македонское войско лучшее в мире. Если Антипатр пошлет сюда Зоприона, тот приведет с собой тысячи копейщиков, легкую конницу фракийцев, лучников – вероятно, пятнадцать тысяч пеших воинов. Сверх того, македонскую и фессалийскую конницу, лучшую в греческом мире. Против них люди Ольвии и Пантикапея и несколько сотен скифов, даже будь каждый из них Ахиллом, вернувшимся с Элизийских полей, не выстоят.

Царь снова погладил бороду и поиграл кольцом – в замешательстве.

– Как по-твоему, сколько всадников я могу вывести в поле, Киний?

Киний не знал, что ответить: варварские цари обязательно преувеличивают численность своих людей. Если он польстит царю и назовет слишком большое число, то сам лишит свои доводы убедительности.

– Не знаю, о царь. Здесь я вижу несколько сотен. Но уверен, что их больше.

Царь рассмеялся. Слова Киния перевели, и все скифы подхватили этот смех. Смеялась даже Страянка.

– Послушай, Киний. Сейчас зима. Трава под снегом, и на равнинах слишком мало дерева для костров. Зимой все племена расходятся своими дорогами в поисках пищи, убежища и дров. Если бы мы держались вместе, лошади сдохли бы от бескормицы, а дичь и близко бы к нам не подходила. Я видел греческие города – был заложником в Пантикапее. Видел, сколько людей вы можете спрятать за стенами, в том числе рабов, которые возделывают поля и готовят пищу. У нас нет рабов. Нет стен. Но весной, если мои военные вожди согласятся, что нужно сразиться, я могу созвать десятки тысяч всадников. Тысяч тридцать. А может, и больше.

Филокл положил руку Кинию на колено.

– Ателий говорит, это правда. Я тоже так считаю. Подумай, прежде чем говорить.

Киний попытался представить себе тридцать тысяч всадников в одном войске.

– Ты сможешь их кормить? – спросил он.

Царь кивнул.

– Какое-то время. А если города будут на моей стороне, то гораздо дольше. Позволь говорить с тобой прямо, Киний. Я могу просто уехать на север в глубь равнин и оставить вас македонцам. Они могут маршировать до следующего снега и не найдут меня. Степи обширны – больше всего остального мира.

Киний глубоко вздохнул, заставив себя забыть о руке на колене и о голубых глазах под темными бровями на другой стороне круга в шатре.

– Если хочешь убедить архонта, докажи, что у тебя есть такая сила.

С тридцатью тысячами мужчин и женщин, которые скачут, как Артемида…

Царь носком обуви указал на большую золотую чашу у своих ног.

– Я не могу показать ему всадников с больших равнин. Но могу показать горы золота. А золото – верный способ смягчить сердца греков; я это видел. Пусть твой архонт задаст себе вопрос: если у царя разбойников столько золота, то почему бы у него не быть тридцати тысячам всадников?

Киний поморщился, услышав слова «царь разбойников», и царь снова рассмеялся.

– Он ведь так нас называет? Разбойниками? Конокрадами? Или еще хуже? Я все это слышал, когда был заложником.

Киний сказал:

– Тогда зачем тебе вообще сражаться? Почему бы просто не уйти на равнины?

Царь откинулся и прижался спиной к настенной вышивке. Вид у него был довольный.

– Ваши города – наше богатство. Мы отправляем туда зерно и покупаем товары, которые нам нравятся. Мы можем обойтись без всего этого – нас ничто не обязывает. Но можем и сразиться за них. – Он поднял руку и качнул ладонью. – Все связано одно с другим. Сражаться за наши сокровища или оставить их? Если я приму верное решение, я буду «хорошим» царем. Если неверное – «плохим». – Он встал. – Ты устал. Когда поедем, я задам тебе еще вопросы. Ты готов отправиться завтра?

Киний тоже встал. Филокл нетерпеливо встал рядом.

– О царь, я готов. С твоего разрешения, я буду сопровождать тебя в Ольвию.

– Да будет так.

На следующий день у Киния слегка кружилась голова, когда он двигался слишком быстро, и доспехи казались непривычно тяжелыми, но к этому он скоро привык. Снег вокруг лагеря лежал глубокими сугробами, а там, где покидали лагерь охотники или собиратели дров, был плотно утоптан. На юге Киний видел большой, черный изгиб реки. Ни следа тропы, по которой они сюда ехали, не осталось.

– Ехать придется медленно, – сказал Киний Аяксу и Эвмену. Филокл сторонился его.

– У всех саков есть смена лошадей.

Эвмен показал туда, где готовился к выходу отряд – царь и десять сопровождающих. На всех, как на царе, было множество золотых украшений. На всех были красные плащи, хотя двух плащей одинакового оттенка красного цвета не было.

Киний поискал Страянку, но не увидел ее. Значит, она не будет сопровождать царя. Он подумал: пришла бы она, если бы он сказал то, что она хотела услышать? Чего именно они с Филоклом ждали от него? Он размышлял о том, какой прием встретит в Ольвии, о том, что его ждут зимние занятия, подготовка богачей и их сынков к службе в коннице, и впервые это показалось ему пустым и бессмысленным делом. Он думал о предложении, которое получил на случай, если его изгонят, и о том, что это может означать.

Он думал о ней и о том, как смотрел на нее царь. Любовница царя? Невеста? Мрачные мысли – такие ревнивые мысли первыми сообщают мужчине, что он влюблен, – теснились в уме Киния, когда рядом оказался Филокл.

– Что, собака съела твой завтрак? – сказан он.

Сам Филокл выглядел довольным, сытым и готовым ко всему.

– Она действительно замужем, братец? – спросил Киний.

Филокл улыбнулся: Киний редко называл его братцем, а ему такое обращение нравилось.

– Нет. Что-то мне подсказывало, что ты обязательно спросишь…

И он громко рассмеялся.

Киний почувствовал, как румянец залил его щеки до самой шеи.

– Смейся, если хочешь, – напряженно сказал он.

Филокл поднял руку.

– Прошу прошения, – сказал он. – Тому, кто сам часто испытывал укол стрелы Эроса, не подобает смеяться. Не замужем, и, как считает Ателий, – глава большого племени этих варваров. Знаменитая воительница.

Киний погладил бороду, глядя на царя и его лошадь и стараясь не встречаться глазами с Филоклом.

– Она – наложница царя?

Филокл подбоченился.

– Ты можешь представить себе эту девушку чьей-нибудь наложницей? – Он улыбнулся. – Я почти решил сказать ей, что ты спрашивал.

Киний повернулся к нему, и Филокл снова рассмеялся.

– Однако тебя задело! – сказал он.

Киний хмыкнул. Потом отвернулся от Филокла, схватил за плечо Эвмена и подъехал к царю.

Тот осматривал копыта своей лошади. Переднюю ее ногу он зажал между коленями, а в зубах держал кривой нож.

– Доброе утро, – сказал он, не вынимая нож.

Киний неловко поклонился: тяжесть доспехов делала его неуклюжим.

– Я не хочу задерживать тебя, господин. Но у нас мало сменных лошадей, и мы не сможем ехать быстро.

Царь поставил ногу коня на землю, дружески похлопал его и начал затягивать подпругу. Кинию по-прежнему непривычно было наблюдать, как царь сам затягивает подпругу. Это мешало ему поверить, что тот же царь способен выставить тридцать тысяч всадников.

Убедившись, что подпруга затянута, царь махнул плетью высокому светловолосому мужчине с огромной бородой, с ног до головы одетому в красное. На совете он сидел слева от царя.

– Матракс, ты мне нужен!

Матракс подъехал на рослом гнедом жеребце. Тучный, с животом, наплывающим на пояс, но руки у него как стволы небольших деревьев, а ноги огромны. Его красная шапка оторочена белым мехом, а от плеч до локтей идут золотые пластинки с изображением поцелуя Афродиты. Они с царем обменялись несколькими словами. Киний был уверен, что прозвучали слова «лошадь» и «снег». Потом оба посмотрели на него. Матракс широко улыбнулся.

– Ты друг царь! – сказал он. – Хороший друг. Царь дает лошадей. Идем! Видеть лошадей, брать.

Киний позвал Ателия, а Эвмену сказал:

– Не хочу быть в долгу за этих лошадей. Скажи, что нам нужно всего несколько запасных.

Эвмен, запинаясь, начал вспоминать слова сакского языка, но царь покачал головой.

– Просто возьми. У меня их еще несколько тысяч. Я хочу одного: быстро ехать и побыстрей покончить с этим. Мои люди будут ждать здесь, и нам предстоит еще долгая поездка на север, когда эта закончится.

Слова дружеские, но тон повелительный. Этот дар из тех, от которых нельзя отказаться.

Киний велел Ателию, уже сидевшему верхом, ехать за Матраксом. Скиф вернулся с вереницей крепких стенных лошадей и двумя большими боевыми конями. Оба были светло-серые, как только что выплавленное железо, с черными полосами вдоль спины.

Киний смотрел, как они подходят, оценивая их размер и силу. Он был так поглощен этими конями, что едва не столкнулся с Кам Баккой. Она крепко взяла его за плечи и посмотрела в глаза. У нее глаза были темные, карие, почти черные даже при блеске снега. Она заговорила, почти запела. Царь подошел и остановился рядом.

– Она говорит: «Не пытайся пересечь реку без моей помощи».

Царь удивленно вскинул брови. Прорицательница улыбнулась, все еще держа Киния за плечи, и он заглянул в ее карие глаза – глубоко, туда, где ждут сны и в темноте растет дерево…

Но вот он снова стоит на снегу, а она говорит:

– Ты не должен уезжать, не поговорив с моей племянницей, – на чистом греческом.

Царь повернулся и посмотрел на нее – орлиный поворот головы, орлиный взгляд. Киний это заметил.

Но прорицательница не обращала внимания на царя. Она протянула руку и прикрепила к уздечке лошади Киния амулет. Уздечка простая, всего-навсего полоска кожи с бронзовыми удилами. Хорошая сбруя и боевой конь – в безопасности, в Ольвии. Амулет железный – лук со стрелой.

– Он меня согреет? – с улыбкой спросил Киний.

Царь нахмурился.

– Не шути с Кам Баккой. Она не продает свои амулеты, но счастлив тот, кому она дает их. Какую реку ты можешь пересечь без нее?

– Мне снилась река, – ответил Киний.

Смотрел он на Страянку, которая стояла на грязном снегу у царского шатра, отдавая распоряжения людям, загружавшим повозку. Киний снова посмотрел на царя. У того в глазах была осторожность, лицо замкнутое.

– Она говорит: «В следующий раз тебе приснится дерево. Не поднимайся на него без меня». – Царь потер подбородок, не умея по молодости скрыть свой гнев, но Киний не понимал, из-за чего он сердится. – Так говорит прорицательница, Киний. Ты что, тоже Бакка?

Киний сделал знак отвержения.

– Нет. Я простой конник. Филокл – философ.

Его отказ, очевидно, был переведен, потому что Кам Бакка что-то сердито сказала, а потом, явно смягчившись, погладила его по голове, как ребенка.

– Она говорит: тот, кто читает стихи, хороший человек, но она никогда не видела его и он не идет вдоль реки. И еще говорит, – царь помолчал, прищурился, – что тебе придется решать, куда бы ты ни повернул. Я думаю, она говорит о войне с Македонией. – Кам Бакка легко шлепнула царя по плечу. – А мне говорит, что не моего это ума дело, я только ее рот. – Царь снова нахмурился, отроческая капризность боролась с врожденным добродушием. Какому сатрапу, какому царю царей могли так приказывать его же люди?

Царь начал собирать свое оружие: тяжелый колчан, в который помещаются лук и стрелы, – горит[57]57
  Открытый скифский колчан, обычно богато украшенный.


[Закрыть]; короткий меч в тяжелых ножнах на сложно разукрашенном поясе; ведро с копьями, которое крепится к седлу. Кам Бакка снова потрепала Киния по голове, потом взяла за плечи и развернула так, чтобы он смотрел в сторону госпожи Страянки.

Страянка поймала его взгляд и отвернулась. Ее равнодушие было чуточку неестественным: молодой человек принял бы ее действия за полное неприятие, однако Киний повидал мир и понял, что на самом деле она хочет его внимания. И не мог не улыбнуться, направляясь к ней. Переводчика с ним не было, но, учитывая последний случай с переводчиком, так даже лучше.

Когда он приблизился к Страянке, она приветственно протянула руку.

Повинуясь порыву, он снял с плаща пряжку с головой Горгоны и положил ей в ладонь. Рука у нее была теплее, чем у него, с грубыми мозолями на ладони и бархатно-гладкая на тыльной стороне, чего он не помнил; этот контраст между жесткой ладонью, которая владеет мечом, и мягкой тыльной стороной напомнил ему стихи или первый весенний цветок, – одобрение, удивление, благоговение.

Вначале она не смотрела ему в глаза – но и не отвергала его прикосновение. Через плечо отдала приказ, потом посмотрела на застежку, улыбнулась и взглянула на Киния. Она выше, чем ему казалось. Глаза у нее – карие крапины посреди лазури, почти на одном уровне с его глазами.

– Иди с богами, Ки-ни-ий, – сказала она. Снова посмотрела на голову Горгоны – прекрасная работа афинского мастера – и улыбнулась. Он чувствовал ее запах, запах древесного дыма и кожи. Ее волосы нуждались в мытье. Кинию хотелось поцеловать ее. Он не думал, что это хорошая мысль, но желание было так сильно, что он отступил на шаг, чтобы тело его не выдало.

Она вложила ему в руку свою плеть. Повторила:

– Иди с богами. – И отвернулась, сразу заговорив с человеком, который нес груду овчин.

Сев верхом, Киний стал разглядывать плеть. Он раньше никогда не пользовался кнутом и презирал его, как орудие горе-наездника. У этой плети рукоять была сделана из чего-то очень твердого, но гибкого. Он чувствовал, как она движется под его рукой. В гибкую сердцевину были вделаны перемежающиеся кожаные и золотые кольца. На коже изображения мужчин и женщин, которые вместе охотятся верхом, эти картины покрывали рукоять от крупного агата на верхушке до собственно хлыста. Прекрасная вещь; слишком тяжела, чтобы бить лошадь, но годится, чтобы показывать, и очень удобное оружие. Он несколько раз согнул хлыст. За ним садились верхом его молодые люди. После недели езды с саками им это давалось лучше, и сегодня все были в панцирях, шлемах и плащах. Поигрывая плетью, Киний занял место во главе.

Аякс приветствовал его. Он уже стал опытным гиперетом – люди аккуратно построились. Киний ответил на приветствие.

– Из тебя вышел отличный воин, Аякс, – сказал он. – Мне будет жаль, когда ты уедешь домой, жениться на богачке и торговать.

Аякс ослепительно улыбнулся.

– Господин, ты когда-нибудь хвалишь без того, чтобы у твоих слов оказалось жало?

Киний снова согнул плеть.

– Да. – Он улыбнулся Клиоменеду. – Клио, сегодня ты выглядишь взрослым. – И обратился ко всем: – Господа, готовы к трудному переходу? Царь намерен проделать путь в два дня. Это означает: по десять часов в седле. Не могу допустить, чтобы кто-нибудь отстал. Все готовы?

– Да! – закричали все.

Саки прервали свои занятия и посмотрели на них. Потом снова занялись приготовлениями.

Подъехал Филокл на одном из сакских боевых коней – отличном животном, с мощными мышцами.

– Эту лошадь дал мне царь. Должен сказать, он щедр. – Он осмотрелся и прошептал: – И не самый большой твой поклонник, Киний.

Киний приподнял бровь.

Филокл развел руки и опустил голову – универсальный греческий жест, означающий: «Умолкаю».

Киний покачал головой и вернулся к злобе дня.

– Я не смог найти такую крупную лошадь. Превосходное животное, Филокл. Не слишком утомляй его в снегу.

– Ба, ты уже сделал из меня кентавра, Киний. – Филокл широко улыбнулся. – Если не сотрешь с лица эту глупую блаженную улыбку, люди могут подумать, что ты счастлив.

Киний посмотрел на спартанца, потом снова осмотрел его лошадь.

– Тебе стоит крепче затянуть подпругу. – Он сошел на землю, наклонился под ногами Филокла и сам затянул подпругу. – И туже скатай плащ. Дай-ка его мне.

Филокл пожал плечами.

– Это для меня всегда делает Никий.

– Позор ему. И тебе тоже.

Киний разложил плащ на широкой спине коня, который, увидев уголком черного глаза развевающийся на ветру плащ, подался чуть в сторону. Киний сложил плащ, туго свернул его и привязал к сакскому седлу с высокой спинкой.

– В пехоте мы просто надеваем эти проклятые штуки.

– Привяжи его так, за седлом, и у тебя будет на что опереться задом, когда устанешь.

Киний смотрел на сакское седло Филокла. Спинка гораздо шире, чем у греческого. Большинство греков довольствуются чепраком. Он снова сел верхом и взял узду.

– Отличный хлыст, – сказал Филокл. – Он не от царя.

– Филокл, – предостерег Киний и положил руку на сбрую его коня.

С другой стороны подъехал царь и помешал ему договорить.

– Мы готовы, если готовы вы, – коротко сказал он.

– В каком порядке нам ехать?

Киний посмотрел на своих послушных греков и на толпу сакских всадников. Все они красовались перед женщинами и детьми, выделывая курбеты и поднимая лошадей на дыбы. Двое уже начали гонку, в лучах раннего солнца из-под копыт их лошадей летел снег.

Молодой царь пожал плечами.

– Я думал на всякий случай послать вперед пару всадников, как поступает всякий благоразумный военачальник. И потом, поскольку это мирный поход, мы с тобой могли бы ехать рядом, возможно, в обществе разговорчивого спартанца. Я буду упражняться в греческом, Филокл лучше узнает мою землю, а я научу тебя пользоваться сакской плетью. – Он показал на хлыст в руке Киния. – Эта мне знакома, – сказал он с греческим сарказмом.

– Как прикажешь, господин, – ответил Киний.

Он поднял руку.

– Вперед, – сказал царь по-гречески, и потом: – Фера!

Болезнь почти покинула его тело, хвала смертоносному лучнику Аполлону, чья стрела пролетела мимо, и Кам Бакке, которая спасла его, – кашель почти не беспокоил Киния. Несмотря на холод и глубокий снег на равнине, возвращение в город было приятным, потому что люди царя оказались хорошими спутниками, а парни из Ольвии все больше походили на воинов. Все два дня Кинию не о чем было беспокоиться. Люди царя выбирали места для лагеря и быстро воздвигали два войлочных шатра, которые везли в двух повозках с остальной поклажей. Киний ехал и разговаривал, а ненадолго оставаясь в одиночестве, думал о Страянке. Если между ним и царем и возникла холодность, она исчезла после того, как они покинули основной лагерь.

Праздник кончился в сорока стадиях от Ольвии.

– Мы видели дозор! – крикнул юный Кир, как только подъехал достаточно близко, чтобы его услышали.

Он осадил лошадь, провел ее по дуге перед царем и запоздало приветствовал их.

Киний внешне спокойно ждал, пока молодой человек не остановил коня перед ними.

– Четыре человека, все на хороших лошадях. Ателий говорит, что это твои люди из города. – Кир как будто бы слегка расстроился. – Я сам их не видел. Видел Ателий. Он сейчас следит за ними.

Киний повернулся к царю.

– Если Ателий их видел, значит, они видели его. Скоро будут здесь.

И тут же на ближайшей гряде показались и начали быстрый спуск два всадника.

Даже через всю заснеженную равнину Киний узнал Никия по развороту плеч и по тому, как он едет; увидев своего гиперета, скачущего по склону к отряду царя, он сразу встревожился.

– Этот человек – хороший наездник, – сказал рядом с ним царь.

– Он всю жизнь провел в седле, – ответил Киний.

И закашлялся.

– Сторожить зимние дороги – трудная задача, – сказал царь. Он задумчиво потянул себя за бороду.

Никий подъехал быстрым шагом и приветствовал их.

– Гиппарх, приветствую тебя, – церемонно сказал он.

Киний ответил на приветствие и обнял его.

– Тебе лучше, – сказал он.

Никий улыбнулся.

– Милостью богов и вопреки многочисленным снадобьям Диодора я родился заново. – Тут он как будто заметил, что они не одни. – Прошу прощения, господин.

Кинию, уже привыкшему к отсутствию излишней церемонности у саков, пришлось заставить себя вспомнить, что он грек.

– Царь саков – мой друг и гиперет Никий. Как и я, афинянин.

Царь протянул правую руку, и Никий сжал ее.

– Для меня это большая честь, царь царей.

– Я не царь царей, – ответил Сатракс. – Я царь Асагты. – Его глаза сузились. – Но со временем собираюсь стать царем царей.

Никий переводил взгляд со своего гиппарха на царя варваров.

Киний понял его нерешительность и плетью, которая уже стала его частью, сделал царю знак.

– О царь, у Никия есть сведения, предназначенные только для моих ушей. Разреши нам с ним немного отъехать.

Сатракс в ответ взмахнул плетью. Таков обычай саков – они разговаривают с помощью своих хлыстов.

– Пожалуйста, – позволил он.

– Он мне нравится, – сказал Никий, как только они отъехали за пределы слышимости. – В нем нет ничего персидского. Но клянусь замерзшими яйцами Ареса, как он молод!

– Не так, как выглядит. Что, во имя Аида, заставило тебя морозить волосы в снегу?