Текст книги "Тиран"

Автор книги: Кристиан Камерон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 28 страниц)

Часть IV
Облако праха

 
Пешие пеших разят, предающихся бегству неволей,
Конные конных (от них заклубилося облако праха
С поля, взвиваясь ногами гремящих копытами коней),
Медью друг друга сражают…
 

Гомер. Илиада. Песнь одиннадцатая (пер. Н. Гнедича)

– Боевые кони! – кричал Киний, галопом спускаясь с холма, на который только что поднялся. Трое его лазутчиков из клана Жестокие Руки остались на вершине и глядели вниз, на деревню из шести бревенчатых домов. Четыре из них пылали. Другие два еще держались.

Кинию не нужны были лазутчики, чтобы найти гетов. Это была земля Страянки, восемьсот стадиев к северу и западу от Большой Излучины. Геты предавали ее огню, медленно продвигаясь на восток; их продвижение отмечали погребальные костры сотни деревень.

Услышав крик Киния, колонна начала менять лошадей. Большинство всадников были уже в доспехах. Они два дня провели рядом с противником, но до сих пор ехали осторожно, скрытно.

Киний остановился возле Никия, Левкона и Никомеда во главе колонны. Он вытянул руку ладонью вверх и быстро заговорил: в его сознании четко вырисовывались город, река и окружающая местность.

– Левкон, веди свой отряд на юг вокруг утеса. Скачи, как на Пегасе; доберись до города с востока и поворачивай на север. – Пальцем правой руки он чертил на ладони. – Вот здесь деревня, здесь – наш утес. Мой большой палец – река. Видишь? – Он показал место, куда должен был направиться Левкон. – Ты отрежешь им путь к отступлению. Мы ударим по их главным силам. Пусть несколько человек уйдут – на север. Понятно? Левкон, это зависит от тебя.

Левкон закрыл глаза.

– Я… думаю, я понял.

Он сомневался. И не понял.

Но Кинию не понаслышке были знакомы страхи военачальника-новичка: заблужусь, не знаю местности, не смогу найти деревню, излишне промедлю…

Он наклонился вперед.

– Поезжай на вершину, спешься там, где стоят лошади саков, и быстро осмотрись. Никомед, отправляйся с ним. Побыстрей, и чтоб вас не заметили. Идите!

Они ушли словно навсегда. Стоя на холме, Киний видел, как прямо на улице насилуют женщину. Неопытность его людей может стоить этой женщине жизни.

Киний принес ее – незнакомую женщину – в жертву, чтобы его командиры усвоили свои роли. Что, в свою очередь, могло спасти многие жизни.

– Зевс, они не спешат, – сказал он.

Никий ничего не ответил: он знал такое настроение начальника и занялся проверкой колонны. Киний решил присоединиться к нему. Он проехал вдоль рядов. Большинство всадников нервничали.

– Пусть работают ваши лошади, – слышал он наставления Никия молодым воинам Левкона.

– Это как на охоте. Ставьте копье и поезжайте, – сказал сам Киний людям за Эвменом.

Даже Эвмен побледнел.

С вершины торопливо спускались Никомед и Левкон. Киний встретил их в голове колонны.

– Видели? – спросил он.

Левкон был бледнее Эвмена.

– Я… думаю, да. На юг вокруг утеса вот здесь, потом по берегу реки под любым прикрытием, какое найдется, потом назад к городу, чтобы отрезать им путь к отступлению и ослабить сопротивление.

Киний положил руку на плечо молодому человеку.

– Ты все понял верно. – Ему хотелось побыстрее отдать приказ «Вперед!», но он потратил еще немного времени, чтобы сказать: – Однако не все так просто. Может встретиться оросительная канава или другое препятствие, которое замедлит ваше продвижение. У гетов в той стороне могут оказаться лазутчики. – Он пожал плечами, несмотря на тяжесть доспехов. – С этой минуты поступай, как сочтешь нужным. Все будет в порядке.

Если его слова и подействовали, сам Киний этого не заметил. Левкон, казалось, почти оцепенел.

– Пора в путь, Левкон, – резко сказал Киний.

Левкон приложил руку к груди в воинском приветствии и махнул Эвмену. Первый отряд шагом тронулся с места, старшие по возрасту воины из отряда Никомеда подбадривали молодежь – иногда отцы успокаивали сыновей.

– Первая битва, – сказал Киний. У самого него нервы тоже не железные.

– Они не так уж плохи – для сынков богатеев, – отозвался Никий. Он ковырял в зубах жестким стебельком травы. – Им нужна речь – что-нибудь о богах и родном городе.

– Нет, не нужна, – сказал Киний.

Он шагом пустил лошадь вверх по склону. Никий ехал с ним рядом, Никомед – чуть позади.

– Подержи лошадей, – сказал он Никию.

Последние несколько шагов до вершины они с Никомедом проползли на животе. Саки ветвями кустарника прикрывали свое убежище.

С вершины Киний мог видеть на десять стадиев во всех направлениях. Геты сглупили, не поставив тут стражу, но ведь они варвары и считают, что вправе свободно грабить беззащитную землю.

На юге по узкому ущелью длинной сине-золотой гусеницей двигалась колонна Левкона строем по двое. Всадники продвигались довольно быстро.

Напряжение Киния усилилось: он понял, насколько точно нужно было все рассчитать.

Геты на улицах собирались вломиться в последние два дома. Посреди улицы неподвижно лежало обнаженное тело женщины.

Гетов было сотни две, ну, может быть, на дюжину больше или меньше. Большинство сосредоточились в деревне – грабили захваченные дома или готовились захватить последние. Несколько человек гнали на север коз. Еще десяток двигался на юг.

– Черт возьми! – сказал Киний. Он вскочил и побежал к лошади, Никомед с трудом поспевал за ним.

– Они в любой миг могут увидеть Левкона. Нам пора выступать.

Никомед, не понимая, посмотрел на него, но в седло вскочил ловко, привычно. Никий встал и поднял бровь.

Киний добрался до головы колонны и показал направо.

– Колонной, пока не обогнем холм. Выстроимся в линию, как только окажемся в поле. Прямо по городу. Убивайте всех, кто попадется на пути, и держите строй, даже если придется обходить здания. Это не то, что упражнения. И, господа, – если ничто иное не поможет, убивайте каждого встречного гета. Геты – те, у кого татуировки.

Никто не рассмеялся. Ветераны рассмеялись бы.

– Шагом, – приказал Киний. Никий держал трубу в руках, но к губам не подносил. Внезапное нападение все еще возможно.

Никомед сказал:

– Не понимаю.

Киний развернул лошадь.

– Быстрым шагом! – крикнул он. А Никомеду сказал: – Эти геты к югу от деревни – они заметят Левкона и позовут своих друзей. Бой теперь развернется ниже по реке; если мы не поторопимся, многие молодые расстанутся с жизнью.

Никомед покачал головой.

– Ты это видишь?

Киний почти всю свою жизнь воина был не в состоянии объяснить, как видит сразу всю картину битвы.

– Да, – сказал он.

Голова колонны обогнула холм, и впереди показалась деревня.

– Построиться в линию! – приказал Киний.

Вот когда сказались зимние упражнения. Несмотря на страх, все быстро выполнили приказ, и даже изгородь, оказавшаяся на пути, не задержала всадников – крайние ряды чуть отстали, но строй двигался вперед, сохраняя боевой порядок.

– Аякс, возьми последние четыре ряда и держи их в резерве. Двигайся по направлению главного наступления.

Киний махнул ему, и Аякс отъединился от строя и поскакал обратно.

Киний взял в свободную руку копье и поднял его: пусть неопытные всадники увидят, что пора готовиться.

Никомед тоже держал в руке копье. Он словно постарел, лицо у него было напряженное.

– Они все еще нас не увидели, – сказал Киний. – Но это ненадолго, а я хочу, чтобы они забыли о Левконе.

Никомед пожал плечами.

– Ты распоряжаешься моим отрядом, – сказал он без горечи. – Я только воин. Приказывай.

Киний почувствовал смутную вину за то, что перехватил руководство, – но он ведь хочет успеха. Бодрость духа и будущее его войска зависит от этой битвы. Победа прибавит уверенности. Поражение уничтожит ее.

На окраине города показался всадник в красном плаще, он повернулся и закричал.

До него стадий.

– В атаку? – спросил Никомед. Ему пришлось кричать, чтобы его услышали.

– Еще слишком далеко, – ответил Никий. – В первые несколько раз все кажется ближе, чем на самом деле.

Киний пустил ветры, у него задрожали руки. Человек в красном плаще показывал на них, к нему присоединялись другие. Киний успел удивиться тому, как тот, кому суждено умереть несколько недель спустя на другой реке, может бояться смерти здесь, но потом заставил себя повернуть голову, посмотреть на север и на юг, убеждаясь, что он не направляется прямо в западню.

– Пора! – сказал он Никию.

Труба Никия взметнулась, ослепительно сверкнув на солнце; Никий поднес ее к губам и сыграл длинный сигнал.

Никомед запел:

 
Приди, Аполлон, приди, не медли!
Позволь нам увидеть твою Славу!
Мы молимся тебе, Повелитель Света,
Пошли своим слугам победу!
 

На третьем слове отряд излил свой страх в песне, и пеан поднялся к небу, как дым исчезнувших городов, и гром копыт прозвучал, как прилив мщения, несущийся с востока.

Киний наклонился вперед, к холке серого жеребца, и всадил пятки в его бока, гоня лошадь во весь опор; правой рукой он метнул копье в красный плащ – метнул намеренно высоко, острие ударило человеку в рог, и голова гета словно раскрылась. Киний пронесся мимо, рванул тяжелое копье, как серп, расширяя рану; рядом Никий убил своего противника, и внезапно они оказались на улицах деревни. Несколько пеших гетов умерли у стен, или заколотые лежали в уличной грязи, или были затоптаны сотней копыт, и тут весь строй ворвался в деревню. Никомед провел отряд вокруг города и наступал, сохраняя полный порядок. К северу царил хаос – схватка у амбара, стычки у изгороди. И ни одного военачальника.

– Аякс! – крикнул Киний. – Разберись!

Он мечом указал на схватку у амбара. Где его хорошее копье? Почему у него обнажен меч?

С половиной отряда он двинулся по улице в сторону реки, откуда доносились звуки боя.

– Цепью! – крикнул он.

Киний не замедлял галоп, а всадники двигались за ним, как опытные, бывалые воины, держа строй и занимая места отсутствующих. Его лошадь устала, почти выбилась из сил, а с остальными было еще хуже. Поздно что-либо предпринимать. Он показал строю туда, где, как он считал, идет бой – сразу за невысокой грядой, преграждающей путь к реке, – дал жеребцу сделать несколько шагов, чтобы строй выровнялся, и поднял меч. Никий поднес к губам трубу, прогремел сигнал – и они перевалили через гряду, прямо в тыл гетам, не строю, а кучкам людей, обращенных лицами к наступающим всадникам Левкона.

Копья у Киния не было. Он ринулся прямо на одну из групп, орудуя своим египетским мечом. Его лошадь встала на дыбы, шарахнувшись от трупа, стукнула копытами. Удар по наспинной пластине, и правую руку у плеча обожгло, словно огнем; Киний не раздумывая ударил назад и почувствовал, что клинок вошел в плоть; цель он увидел уже после того, как начисто отрубил врагу кисть выше запястья. Лошадь Киния снова заплясала, он изо всех сил ударил назад и отсек противнику голову, да так, что та взлетела на несколько пядей вверх, прежде чем упасть; из перерубленных руки и шеи била кровь. Обезглавленное тело свалилось с обезумевшей от ужаса лошади; Киний развернул на месте свою лошадь в поисках нового противника. Он увидел Эвмена, сцепившегося с гетским воином; у него на глазах оба упали с коней. Эвмен оказался сверху, у его противника от удара воздух вырвался из легких, Эвмен нащупал камень и разбил гету голову.

В нескольких шагах убивал Никомед: старательно, аккуратно, как кошка; его копье впивалось в лица и шеи. Он сражался, как гоплит, севший на лошадь, – Киний никогда не видел, чтобы копьем пользовались как шестисаженным мечом.

Сразу за последней кучкой варваров, продолжающих сопротивляться, Киний увидел Левкона. Тот не вступал в схватку и удерживал несколько резервных рядов от участия в бойне. Геты были разбиты, они в панике пытались спастись, но бойцы из Ольвии не знали пощады: к месту схватки они ехали через деревню и теперь были очень злы. Свежие войска в первом бою – но весь их страх исчез при виде побитого врага.

– Я подумал, надо уберечь несколько человек, – крикнул Левкон.

– Правильно, – отозвался Киний; его жеребец остановился, медленно начал падать и издох.

Геты были захвачены врасплох и во всех стычках отбивались беспорядочно, поэтому единственной потерей ольвийцев оказался персидский жеребец. К тому времени как сопротивление гетов прекратилось, их было убито свыше ста и ольвийцы по приказу Никия добивали тяжело раненных варваров. Лишь несколько гетов погибли в бою – большинство их перебили, когда они в панике бежали и их остановила разлившаяся река. Еще многие утонули, пытаясь спастись вплавь.

– Наше передвижение не позволяет брать пленных. И ни один воин, который хоть чего-то стоит, не оставит врага умирать так, – сказал Киний отряду разгоряченных ольвийцев. Их гнев постепенно остывал. Теперь можно было проявить милосердие. – Если они могут идти, пусть уходят.

– А что делать с этими мертвыми? – спросил Никий. – Наши богатые юнцы не хотят их хоронить.

– Но грабят их они охотно, – ответил Киний.

Даже самые романтичные, влюбленные в Ахилла молодые конники рубили павшим гетам пальцы с золотыми и серебряными кольцами.

– А как, по-твоему, они стали богатыми юнцами? – насмешливо спросил Никий.

– Оставь мертвых воронам, – сказал Киний. – Я хочу выступить как можно быстрей. Постарайся привести этого крестьянина-синда в чувство – и его, и его товарищей. – Он повернулся к Ателию, который пропустил битву, отправившись на разведку на север, но тем не менее сумел приобрести четыре новых лошади. – Ателий, приведи его в чувство. Им придется идти с нами.

– Колонна беженцев замедлит наше продвижение, – заметил Никий.

Киний мрачно улыбнулся.

– Этого я и хочу, – сказал он.

Ателий покачал головой.

– Мужчины останутся хоронить.

– Отведи меня к нему, – сказал Киний. Ему пришлось идти пешком – походная лошадь захромала, а боевой жеребец – лучший конь, какой у него когда-либо был, – пал. Никию он сказал: – Подбери мне лучшую лошадь из имеющихся… нет, пожалуй, две или три.

Никий покачал головой.

– Жаль серого негодяя. Я буду скучать по нему. Как по старому другу.

– Лучше лошадь, чем человек, – сказал Киний, но он три года берег серого жеребца, и серый негодяй отвечал тем же. Вслед за саком Киний прошел к кучке мужчин-синдов – крепко сложенных, приземистых, с широкими лицами и в большинстве рыжих. Они хоронили детей и женщину, над которой надругались и убили. Киний старался не смотреть на нее: он гадал, сумел бы он спасти ее, если бы сразу приказал напасть на деревню.

И все-таки он заставил себя посмотреть. Из обычной вежливости, конечно. Молодая. Умерла страшной смертью. Киний заставил себя вдохнуть и выдохнуть. Рядом женщина постарше, лет сорока, с длинными светлыми волосами, из горла еще торчит нож.

– Скажи им, что я беру их – всех – с собой, – жестом показал Киний.

Ателий заговорил с широкоплечим мужчиной, должно быть, кузнецом. Киний понял все, что он сказал.

Мужчина покачал головой и лопатой показал на ряд маленьких тел и светловолосую женщину.

Все мужчины-синды плакали.

Ателий повернулся к Кинию.

– Очень плохо. Когда дома загорелись, мать убила детей. Потом убила себя ножом – храбрая. А мужчины поклялись сражаться до смерти – и тут пришли мы. Жена и дети умерли. Мужчины хотят умереть.

– Афина, защити нас! – в ужасе сказал Киний. – Мать убила своих детей?

Ателий посмотрел на него, как на незнакомца.

– Ни один сак – ни с земли, ни высокий – не станет рабом. Мать храбрая. Очень храбрая.

Сак порылся в кармане своего пояса и извлек семена – такие же, как те, что Кам Бакка сжигала на жаровне. Семена он бросил в могилу и туда же бросил маленький красивый нож, который достал из обуви.

– Я чту ее храбрость.

Сердце Киния, казалось, вырвется из груди; ему почудилось, что он задыхается; глаза жгло. Он повернулся и прошел туда, где Эвмен и Аякс рассказывали друг другу о своих приключениях; за ними с улыбками наблюдали Никомед и Никий.

– Тридцать человек, в помощь жителям города копать могилы для павших – немедленно.

Голос Киния дрогнул, и он отвернулся, чтобы его военачальники не видели, как не по-мужски он себя ведет. Кинию не привыкать к такому, он видел немало мертвых детей, но на этот раз что-то потрясло его до дрожи.

Он думал о Медее, убившей своих детей в конце трагедии, и гадал, чего не знал сочинитель. Или о чем умолчал намеренно.

Ольвийцы, заметившие перемену в своем гиппархе, не ропща копали могилы. Через час женщины и дети были погребены. Мужчины набрали цветов, украсить могилы, а Киний бросил в яму застежку, и многие воины тоже; так могила матери наполнилась вещами, которые при жизни она считала бы сокровищем.

К тому времени как на последнюю детскую могилу был уложен последний цветок, Киний выслушал все, что Ателий мог рассказать о гетах на севере и западе. Когда колонна приготовилась выступить, у синдов были свои лошади и прочные повозки. У всех мужчин-синдов были сакские луки, и каждый шел с тяжелым топором в руках и обещанием смерти на лице.

– На северо-восток, как раз навстречу наступлению гетов, – сказал Киний.

Ателий мрачно улыбнулся.

Спустя три дня с Кинием шло уже сто беженцев-синдов: мужчин, женщин и детей, отчего колонна передвигалась со скоростью пешехода. А геты теперь знали о них. Трижды Киний нападал на их отряды. Трижды уничтожат. Теперь каждый в ольвийской колонне стал убийцей – в последнем городе им пришлось особенно тяжело, бои шли внутри домов.

С убийствами пришла и смерть. Погиб юный Кир, замечательно метавший копье, пал с ножом гета в шее, и Тео, с которым вел дела Никомед, лежал в тележке, кое-как дыша пробитым легким и ожидая смерти, и Софокл, чье презрение к законам войны так забавляло их во время первой поездки к сакам, получил удар мечом по руке и истек кровью, прежде чем товарищи сумели его спасти. Удача, хорошие доспехи и неупорядоченность действий врага сохранили жизнь остальным, но все были изнурены физически и душевно, а многие ранены – не смертельно, но раны отнимали силу и волю к победе.

Киний и Никий словно помешались на дисциплине. Не терпели ни малейшей небрежности. За одно утро Никий прибил двух молодых воинов. Киний гадал, что подумала бы Страянка – или что она стала бы делать.

Поэтому на четвертое утро под непрерывным мелким дождем шла молчаливая, мрачная колонна, усталые люди ехали на усталых лошадях, и люди и животные понурили головы.

Никий и Никомед ушли с лазутчиками: чтобы те не теряли бдительности, требовалось постоянное присутствие командиров. Киний ежечасно благословлял присутствие небольшого отряда саков. Они выполняли почти всю черную работу.

Рядом с молчащим Кинием ехали Аякс и Эвмен. Они время от времени поглядывали на него, но ничего не говорили.

В середине дня вернулся из разведки Ателий.

– Геты, чтоб их матерей…, собрались у нас в тылу, – сказал он. – Три больших отряда. Если встанем лагерем, к ночи увидим их.

Киний выругался и вытер дождь с лица.

– Не хочу упустить их и не хочу, чтобы на мой лагерь напали ночью, – сказал он. – Сколько их?

Ателий пожал плечами.

– Много-много. Десять рук, и десять рук, и десять рук, и десять рук в каждом отряде, а может, и больше. Слишком много, чтобы сражаться.

Киний кивнул и знаком подозвал лазутчика из клана Жестокие Руки. Как и Ателий, тот не казался усталым, угнетенным или несчастным, и Киний пожалел, что у него нет сотни таких ветеранов. Достоинство ольвийских всадников, которых он задействовал в этой части своего плана, сводило на нет то, как быстро они выдыхались. Они оправятся – и будут хорошими воинами, но лишь через несколько дней.

– Можешь найти царя? – спросил Киний.

Сак кивнул.

– Найди. Скажи: завтра, сразу как рассветет. Я еду к большому холму.

Сак повернул лошадь. Он поднес плеть ко лбу.

– Хороший вождь, – сказал он по-гречески.

Помахал Ателию, громко крикнул что-то остальным сакским всадникам и сразу пустил лошадь галопом.

Киний смотрел ему вслед и думал, приедет ли царь. Он перестал доверять царю. Возможно, «перестал» слишком сильно сказано, подумал Киний. Однако царь, несмотря на свою молодость, хочет получить Страянку. И когда Киний предложил своих людей в качестве приманки, он заметил, как на лице у царя что-то промелькнуло.

Остаток дня прошел ужасно. Киний гнал колонну вперед, напрягая всю волю, используя страх, который умел внушить, и силу. Он до смерти пугал женщин, вырывая у них из рук детей и бросая их в повозки, и стегал медлительных быков Страянкиной плетью.

К вечеру подошли к ручью. Во время первого похода Киний уже был здесь, и тогда ручей пересекли легко, но сейчас он разлился от дождей.

– Да защитит нас Афина, – мрачно сказал Киний.

Он подъехал к своим военачальникам.

– Обойдите своих людей. Всех ветеранов – ко мне.

– Ты ослабишь ряды, – сказал Никий.

– Не думаю, что люди в силах сражаться. Нам бы пережить следующий час…

Киний сквозь дождь смотрел на оставшийся позади последний холм, где, как он надеялся, лазутчики проверяли, нет ли погони.

Никий покачал головой.

– Не делай этого.

День полной власти имеет свою цену.

– Исполнять! – потребовал Киний.

Левкон покачал головой – угрюмо, но уверенно.

– Они будут сражаться, гиппарх. Просто нужно им что-нибудь сказать. Они испуганы. Клянусь яйцами Ареса, господин, я сам испуган. Я… я думал, нам предстоит отдых.

Киний сдержал гнев и обратился к Никию:

– Что думаешь, гиперет?

– Не выводи ветеранов. Поговори с ними, прояви к ним уважение, и они будут сражаться, как герои.

Киний потер подбородок, наблюдая за тем, как люди, погрузившись по пояс в воду, на веревках перетаскивают через ручей повозку.

– Думаешь, это поможет?

– Тебе ведь помогало – раз или два, – ответил Никий. – Выведи ветеранов, и остальные подумают, что ты им не доверяешь.

Киний улыбнулся – впервые за день.

– Попробую, – сказал он. – Труби «Построиться в линию».

Несмотря на усталость и дождь, всадники на усталых лошадях построились. Некоторые не поднимая головы.

Киний проехал перед строем.

– Я устал, – сказал он. – Поэтому совершенно уверен, что устали все. Я гнал вас, как атлет-наставник подгоняет учеников, и каждый день ваши силы иссякали. Но вот перед нами этот проклятый Аидом ручей, и я хочу просить вас о большем.

Он показал назад по следу.

– Там, в часе езды от нас, примерно две тысячи гетов. – Он повернул над головой плеть Страянки и показал мимо всадников. – В дневном переходе от нас царь саков. – Надеюсь. – Еще один бой, еще один день быстрого продвижения, и вы сможете отдохнуть. Вы на грани отчаяния, господа, – за три дня вы трижды сражались. Среди вас больше нет мальчиков. Теперь вы знаете, как выглядят звери. Любой мужчина, достойный своего отца, может в солнечный день на большом поле целый час удерживать свое место. Но, чтобы стать настоящими воинами, вы должны были узнавать это день за днем, в дождь, в пустыне, когда устали и тело болит, и когда обед стекает по вашим ногам, и когда у вас вообще нет еды. – Он снял шлем и подъехал ближе. – Мы можем перебраться через ручей и встретиться с царем – если у вас хватит духа.

Аякс поднял меч.

– Аполлон! – крикнул он.

Ответный крик не был оглушительным – но не был и безнадежным. Отряды трижды выкрикнули имя Аполлона.

Киний подозвал к себе военачальников.

– Пусть все спешатся и стоят возле лошадей. Пошлите самых младших в каждом отряде помогать передвигать повозки. Давайте приступим! – Сейчас он говорил не тем тоном, каким говорил весь день – как полководец, старший над опытными воинами. Он повернулся к Никию. – Ты был прав.

Никий пожал плечами.

– Бывает, – сказал он. Он смотрел, как юный Клио и еще двое молодых людей по пояс в ледяной воде поворачивают колеса повозки. – Они больше не похожи на юнцов-богатеев.

Двадцать минут спустя, когда переправлялась последняя повозка, вернулся Ателий и доложил, что показался передовой отряд гетов. Киний посмотрел на небо – дождь все шел, – потом на переправу. Никию он сказал:

– Думаю, получится.

Никий кутался в плащ.

– А ты сомневался, гиппарх?

Киний покачал головой.

– Да. – Он махнул Левкону. – Переводи своих людей. Никомед, пусть садятся верхом и прикрывают их. Геты приближаются.

Кто-то потянул его за правую ногу, и он увидел кузнеца.

– Что? – спросил он по-сакски.

Кузнец указал на небольшую рощу у разлившейся реки.

– Умереть здесь, – сказал он. – Ты переходить.

Киний вытер лицо.

– Нет. Никто не умрет здесь. Слишком сильный дождь. Переправляйтесь.

Тот упрямо стоял на своем:

– Умереть здесь.

Киний покачал головой. Он подозвал Ателия.

– Напомни ему, что идет дождь. Скажи, что тетивы у них промокли. Скажи, что едва ли он убьет хоть одного гета – и все это будет впустую, потому что геты не станут пересекать ручей. Скоро стемнеет.

Ателий переводил быстро, жестикулируя сильнее обычного. Киний подумал, что скиф говорит с большим чувством. Ателий очень высоко ценил кузнеца.

Кузнец наконец кивнул. Положил топор на плечо и направился к броду; его друзья гуськом двинулись за ним и вслед за людьми Левкона вступили в поднимающуюся воду.

Киний подъехал к Никомеду. Геты были еще далеко, а брод свободен.

– Вам лучше переправиться, – сказал Киний.

Никомед устало улыбнулся.

– Тебе не понадобится повторять это дважды.

Показались два лазутчика из клана Жестокие Руки, один скакал с севера, другой с юга. Оба на ходу, не останавливаясь, оборачивались и стреляли. Ателий гикнул и поскакал вперед.

Никомед покачал головой.

– Это меняет наши планы?

– Нет, – ответил Киний. – Переправляйся.

Он сидел под дождем и смотрел, как саки – всего трое – сдерживают наступление гетов; у тех мало луков, да и стрелять в дождь они не могут. Несмотря на все усилия воинов, старавшихся сохранить тетивы сухими, те отсыревали; тем не менее саки успели свалить по два-три воина, замедлив продвижение гетов. Драгоценный свет быстро убывал, сменяясь ночью. Все трое беспрепятственно проехали к броду. Геты были в двух стадиях; несмотря на дождь и сгущающуюся темноту, они были хорошо видны.

Вчетвером они вошли в воду. Через десять шагов Киний обхватил руками шею лошади, освободился от седла, и уродливая гетская лошадь, сильная, как бык, переправилась на противоположный берег, окатив их обоих грязью, когда отряхнулась, как собака.

Синды вырубали стволы – как оказалось, скорее колья; выжав плащ и стараясь согреться, Киний смотрел, как они втыкают эти колья в берег; таким образом, выход с брода оказался закрыт частоколом высотой по грудь лошади.

Киний подъехал к военачальникам.

– Геты безумны – с них станется начать переправу, если не сейчас, то через час после того, как прекратится дождь. Мы задержим их здесь. Лучшего места нам не найти. – Кузнецу он сказал: – Передай людям в повозках, что мы выступим до рассвета. Повозки бросим – все мужчины и женщины поедут на запасных лошадях. Никакой поклажи, и перед уходом не гасите костры. – Он посмотрел на Ателия. – Геты могут напасть ночью?

Ателий с презрительной усмешкой пожал плечами, как будто суеверия гетов были недостойны его внимания.

Киний осмотрелся.

– Пусть лазутчики проедут вверх и вниз по ручью на десять стадий; пусть ищут другой брод. Если найдут, мы уходим. Половина отрядов постоянно на страже – по два часа, в очередь. Приготовьте горячую пищу для всех, потом спать. Под открытым небом.

– В грязи? – спросил Эвмен.

– Совершенно верно. Если ты недостаточно устал, чтобы спать в грязи, ты не устал. Парни Левкона знают, как жаться друг к другу. Пусть научат отцов. Выступаем перед рассветом. Есть вопросы?

Вопросов не было. Никомед почти уснул в седле.

Рабы и синды готовили еду быстрее и лучше ольвийцев – в основном водянистую похлебку из кореньев и мяса, после тяжелого дня тем не менее показавшуюся амброзией; его ели с черствым, испеченным девять дней назад хлебом. Киний поел и передал свою миску Никию, чтобы тот тоже перекусил.

– Разбуди меня, если дождь прекратится, – сказал он, лег рядом с Эвменом и Левконом, и раскисшая земля приняла его в свои ледяные объятия. Это было ужасно, потом всего-навсего неудобно, а потом он уснул.

Он проснулся в воде, с плащом Левкона на голове, ничего не видя. Сбросив плащ, Киний потянулся за мечом, и Никий, который казался тенью при свете костра в рост человека, отскочил назад.

– Дождь перестал. Небо проясняется, – сказал он, что-то жуя, и показал. – Звезды, – сказал он с набитым хлебом ртом.

Все тело у Киния болело, он дрожал; казалось, его вот-вот вырвет. Пальцы распухли, суставы жгло. Рана на левом плече, полученная в первом бою, саднила и горела.

В течение нескольких мгновений он не мог понять, где находится. Потом понял.

– Поднять всех, – приказал он. – Что геты?

– Жмутся к кострам, – ответил Никий. – Их много – костры до самых холмов.

Мозг Киния заработал. Киний приблизился к костру, и тепло стало проникать в суставы.

– Всем садиться верхом.

Женщина-синдка сунула ему в руку что-то горячее – глиняную чашку с травяным настоем. Горько, зато горячо. Киний выпил, обжигая язык. Порез на руке болел.

Никий кивнул.

– Все синды садятся на запасных лошадей и бросают повозки, – сказал Киний.

– Это я слышал вчера вечером, – ответил Никий. – Уже готово. Беженцев пришлось подгонять палкой – не хотели бросать свои пожитки. – Он жестко улыбнулся. – Я разобрался.

– Клянусь щитом Афины, гиппарх, мы могли это сделать два дня назад и оставить гетам только пыль! – произнес Эвмен за костром.

– Могли, – сказал Киний. – Но я приказал поступить иначе. А теперь приказываю поступить так.

Эвмен поднял руки, как защищающийся кулачный боец.

– Я говорил… необдуманно.

Не обращая на него внимания, Киний повернулся к Никомеду.

– Ты в тылу. Подгоняй отстающих, но если придется, бросай их и уходи. Не ввязывайся в бой – как только мы остановимся, на нас набросится вся стая. Понятно?

Никомед допил поданный женщиной настой и кивнул. У него под глазами темнели круги, и выглядел он на все шестьдесят. За ним стоял прекрасный, как всегда, Аякс.

– Если мы не будем сражаться, почему мы в тылу? – спросил он.

Киний покачал головой.

– Не глупи. Если придется, я пожертвую вами, чтобы остальные могли уйти. Но ничего не делайте без моего приказа. Если увидите, что я строю отряд Левкона в линию, занимайте свои места.

– Для последней битвы? – спросил Аякс.

– Для того, что я прикажу, – ответил Киний. Он глубоко вздохнул, допил настой из чашки, поклонился женщине, вернул ей чашку, потом повернулся и улыбнулся своим людям.

– Верьте мне, – сказал он.

А сам в который раз задумался, придет ли царь.

Геты, как все варвары, были тяжелы на подъем и к середине утра отставали на два часа. Крылатая колесница Гелиоса поднималась на небо, и саки ехали, положив луки на колени, чтобы тетива просохла на солнце.

Час спустя людям было не холодно, а жарко; земля, уже сухая, волнами травы уходила к горизонту. В нескольких стадиях к востоку над равниной вставала одинокая гряда. Киний побывал на ней на обратном пути, всего десять дней назад.