Текст книги "Тиран"

Автор книги: Кристиан Камерон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 28 страниц)

Филокл положил руку Кинию на плечо. Аякс отшатнулся от Киния, как будто командир собирался ударить его. Негромко заговорил Филокл:

– Мы планируем войну, чтобы уменьшить хаос. Мы упражняемся, чтобы наши мышцы усвоили определенную последовательность действий, когда наша душа полна паники и мы ведем себя как звери. В Спарте мы предпочитаем превращать людей в автоматы.

На защиту друга встал Никомед.

– Так же поступают танцовщицы и хор – они бесконечно упражняются, чтобы бездумно выполнять действия. Но ведь они не звери.

Аякс почти умолял.

– Вы, – сказал он, показывая через огонь на Никия и Антигона, на Ликела и Кена, на Андроника и всех остальных. – Вы все воины. Действительно ли вы ненавидите войну?

Начал вставать Филокл, но его опередил Антигон – Антигон, который никогда не выступал публично, стесняясь своего скверного греческого. Этот рослый мужчина, покрытый шрамами, всю жизнь сражался, и по нему это было заметно.

Аякс ему нравился. Аякса любили все. Антигон улыбнулся молодому человеку неотразимой улыбкой.

– Где-то… – начал он на дурном греческом. – Есть человек, озверевший настолько, что даже на пороге большой битвы говорит, что любит войну. – Антигон печально улыбнулся. – Я слишком боюсь смерти, чтобы любить войну. Но я люблю своих товарищей, поэтому не дрогну. Это все, что я могу дать, и все, о чем могут попросить мои товарищи. – Он поднял мех, встряхнул его, и все услышали бульканье жидкости. – Ночные разговоры о войне ни к чему хорошему не приведут. У меня есть вино. Давайте выпьем!

Мемнон, который часто говорил, что любит войну, улыбнулся, взял вино и промолчал.

Позже Киний, который не хотел, чтобы у него что-то было на совести в последнюю ночь, сел рядом с Аяксом.

– Я рявкнул на тебя, – сказал он, – потому что тоже боюсь смерти, а ты кажешься неподвластным ей.

Аякс обнял его.

– Как они могут так говорить, – спросил он, – когда они все сами истинные герои?

Глаза Киния неожиданно наполнились слезами.

– Они лучше героев Поэта, – сказал он. – И говорят правду.

Вино, песни, общество друзей – все это позволяло не думать о смерти и об отсутствии Страянки, пока все не разошлись спать. Киний ходил среди костров, говорил по несколько слов тем, кто еще не лег, и наконец, усталый, вернулся к себе. И вышло так, что Кинию не пришлось спать в одиночестве; рядом с ним лежал, завернувшись в плащ, Филокл, а по другую сторону – Аякс, как будто минувший год жизни исчез, и они снова пересекали равнины на пути из Томиса. Киний улыбнулся, ощутив тепло друзей, и, прежде чем его начали преследовать мысли о смерти, уснул.

Но смерть настигла его во сне.

Он промок от крови, под ним течет река крови, и пахнет так, как пахли все гниющие раны, которые он видел, пахнет тленом и злом, и он встает, чтобы уйти подальше от этого тлена. Руками он держится за дерево, ноги не задевают корней, он карабкается вверх, и ему хочется стать совой, улететь, но кровь на руках каким-то образом мешает этому, и он может только карабкаться. Он думает, что если поднимется достаточно высоко, увидит противоположный берег реки, сосчитает вражеские костры и узнает…

…он не может вспомнить, что хотел узнать. В замешательстве он поднимался все выше, кровь текла по его рукам, а с рук по бокам, и кожа, которой она касалась, начинала саднить, как саднит от соленой воды ожог.

Солнечный ожог на лице, высунувшемся из воды, соль в глазах, а руки вцепились в гриву большого коня; вода тянет за ноги, тяжелый нагрудник мешает сесть верхом.

О шлем со звоном ударяется меч, поворачивает его, так что ничего нельзя увидеть. Клинок скрежещет на предплечье, на бронзе нагрудника, потом впивается в руку. Серая кобыла испугана, она бросается вперед и вытаскивает Киния из реки, тащит вверх по берегу, который он недавно оставил; он висит на шее у лошади, и это пугает ее, она мотает сильной головой. Удача и мощь движений холки коня помогают ему подняться на руку выше, чем в предыдущих отчаянных усилиях, и ему удается забросить колено на широкую спину скакуна.

Он осматривается и видит, что позади все незнакомые ему воины, это все саки в великолепных доспехах, а на нем самом золотые наручи, которые он видит сквозь щели в шлеме; он сухой и высоко сидит на коне цвета тусклого металла, битва выиграна, враги разбиты, они пытаются собраться среди плавника на том берегу и у старого мертвого дерева, которое служит единственной защитой от сакских стрел. Он поднимает плеть, машет ею три раза, и все бросаются в реку, плывут к другому берегу.

Он готов принять стрелу и, когда она прилетает, почти приветствует ее, потому что хорошо знает, а потом оказывается в воде, его хватают…

Опять. Он проснулся, потому что его тряс Аякс.

– Это был дурной сон, – сказал Аякс.

Во сне Киний сбросил плащ и замерз. Филокл ушел – вероятно, искать более спокойного соседа. Взгляд на звезды и луну подсказал, что спал он долго и что до рассвета меньше часа. Киний поднялся.

Аякс тоже начал вставать. Киний толкнул его обратно.

– У тебя есть еще час, – сказал он.

Аякс повесил голову.

– Не могу уснуть.

Киний уложил его и укрыл своим старым плащом.

– Это волшебный плащ, – сказал он. – Сейчас ты уснешь.

Ярко горел костер, вокруг спали с десяток воинов клана Травяных Кошек, два раба грели воду в бронзовом котле. Один протянул ему миску с едой, и Киний проглотил содержимое – странно, что тело продолжает быть тираном, диктующим ему потребности, ведь ему осталось жить несколько часов. Он надел плащ и взял копье – даже не свое.

Киний чувствовал себя удивительно живым. Высоким, сильным, свободным. Даже страхи последних месяцев – страх смерти, страх поражения, страх любви – куда-то исчезли.

Он прошел к лошадям и поймал Танатоса. Конь беспокоился. Киний покормил его, шепча что-то в темноте, потом сел на него без седла, спустился по склону гряды к болоту и проехал через топь. Его приветствовали несколько Травяных Кошек. Они не спали, были настороже и показывали на тот берег реки.

В темноте что-то происходило: много движений и устойчивый гул. Шум войска. Киний проехал к краю воды, за ним Травяные Кошки. Ни одна стрела не свистнула из темноты. Киний слышал гул даже сквозь шум речного течения.

На темном горизонте появились две пурпурные полосы. Занимался день, и свет уже прибывал.

Он должен знать, здесь ли Зоприон. Он считал, что теперь, когда колонна строится, там хаос. И пустил коня в воду.

Один из воинов Травяных Кошек засмеялся (в его смехе смешались страх и радость), и все они бесшумно вошли в воду, под прикрытием устойчивой какофонии с того берега. На середине брода их все еще никто не заметил.

Киний почувствовал дикое возбуждение – его словно коснулась рука бога; он послал коня вперед, и в ответ жеребец, выпрыгивая из воды, как сын самого Посейдона[93]93
  Один из титулов Посейдона – Отец лошадей.


[Закрыть], в несколько шагов перешел на галоп.

Кто-то – его гортанная македонская речь была отчетливо слышна в темноте – крикнул:

– Кто там?

– Разведчики! – отозвался Киний.

Копыта Танатоса стучали по сухой земле. Киний видел голову колонны: щиты упираются в ноги, огромные копья вертикально стоят на земле, у некоторых людей факелы. Киний испытал облегчение. Победит он или проиграет, но он был прав. Это таксис. Зоприон здесь.

Он галопом поскакал мимо фронта фаланги. На него смотрели – чуть испуганно в темноте, но без паники. Он ударил копьем того, кто походил на военачальника, и резко развернул Танатоса. Увидел, что все Травяные Кошки с криками натягивают тетивы и стреляют, натягивают и стреляют – искусно и смертоносно, – и направил коня в реку. За собой он слышал смех Травяных Кошек. Теперь темноту наполнили стрелы, они летели с обоих берегов. Киний припал к спине лошади. Что-то пролетело в нескольких вершках от его лица. Жеребец ненадолго заколебался перед крутым берегом, а мгновение спустя они уже были в безопасности. Один из саков получил стрелу в плечо, другой воин – женщина – вырезал наконечник и вытащил стрелу из раны – все это в несколько движений, не останавливая лошади.

Киний с трудом повернул Танатоса: тот неожиданно заупрямился. Киний подъехал к основанию «большого пальца», и по его призыву из темной листвы появился Темерикс.

– Держитесь, сколько сможете. Они придут через полчаса. Тогда бегите на юг, прежде чем они вас отрежут. Понял?

Темерикс опирался на топор, глаза его в темноте не были видны.

– Да, господин.

Конь Киния уже устремился дальше. А Киний через плечо бросил:

– Я не твой господин.

Он виновато подумал, что так и не устроил встречу беженцев-синдов со Страянкой.

Жеребец так тяжело поднимался на холм, что Киний спешился и проверил копыта: не застряли ли камни. Нет, копыта чистые. Но глаза у коня были дикие. Киний положил руку ему на холку.

– Сегодня, – сказал он.

Потом снова сел верхом и закончил подъем.

Он направился прямо к своему костру, у которого собралось большинство военачальников. Рассвело уже достаточно, чтобы видеть за рекой острия македонских копий.

Едва он спешился, Мемнон хлопнул его по спине.

– Ты мальчишка или стратег? Клянусь удом Ареса, это было глупо! – Он улыбнулся. – Конечно, ты остался жив, а все войско видело, что ты проделал, и теперь считает тебя богом.

Киний покраснел. Он не мог объяснить, что погнало его за реку.

Никий покачал головой.

– Я думал, что лучше обучил тебя, – сказал он.

Глаза Аякса сверкали.

Филокл только сердито глянул.

Подъехал Ателий и показал на юг и на восток.

– Кам Бакка, – сказал он. – С друзьями. – Он склонился из седла. – Травяные Кошки говорят, что ты эйрианам.

Никий коснулся амулета и отпил травяной настой.

– Травяные Кошки тоже дураки.

Кам Бакка спустилась с вершины гряды в полном облачении жрицы, в высокой золотой шапке, увенчанной изображением фантастического крылатого животного. На ней было золотое ожерелье, вся кольчуга покрыта золотом, а поверх – кипенно-белая козья шкура. Шаманка сидела на серой в яблоках кобыле, а следом двигался другой, не менее великолепный всадник, который нес высокий штандарт, украшенный бронзовыми птицами и конскими хвостами и весь увешанный колокольчиками, издававшими причудливый звон, похожий на шум морских волн.

С ней были человек пятьдесят мужчин и женщин, все наряжены так же великолепно. На головах коней уборы, которые делали их похожими на фантастических чудовищ – с рогами, с прядями волос; там, где шкура лошади не прикрыта, она ярко-красная. Гривы лошадей вымазаны грязью и стоят торчком. На большинстве коней тоже доспехи из золота и бронзы, как у воинов, так что можно было подумать, что это пришедшие из мифов грифоны или драконы.

Такого варварского зрелища Киний никогда не видел.

Но за ними показался Патрокл с последним ольвийским отрядом.

Почти перед самым появлением конницы Киний отдавал приказы, вернее, повторял их. И они тотчас исполнялись. Ликург на краю болота строил ольвийскую фалангу, а люди из главного отряда Пантикапея спускались с холма, переходили трясину и, как только оказывались на сухой почве, строились.

Справа появился Патрокл. Он из-под руки посмотрел с холма и приветствовал Киния.

– Мы вовремя, – устало сказал он.

– Опоздавший гость все равно желанный гость, – ответил Киний. Он протянул руку, и они обменялись пожатием.

– Мы пытались схватить Клеомена, – сказал Патрокл, пожимая плечами.

– Он добрался до Зоприона, – сказал Киний.

– Знаю, – ответил Патрокл. – Поэтому мы и пошли сюда.

Киний наклонился и обнял старика.

– Добро пожаловать. – Тут внутри у него все перевернулось, и он с трудом заставил себя продолжить: – Левкон мертв.

Патрокл застыл в его объятии, а когда высвободился, лицо его посерело. Но это был человек старого закала. Он выпрямился.

– Он хорошо умер? – спросил Патрокл.

– Спасая свой отряд, – ответил Киний.

Патрокл хмыкнул.

– Весь род Клита мертв. Других живых детей у него нет. Все его состояние заберет архонт.

– Не заберет, – сказал Киний. – Когда вернемся домой, вы с Эвменом сведете счеты в Ольвии.

– Сын гадюки все еще ходит по земле?

Патрокл плюнул.

– Не вини Эвмена в предательстве его отца, – сказал Киний.

Патрокл, не глядя ему в глаза, снова плюнул.

Слева подошла Кам Бакка. Лицо ее было выкрашено белой краской; эта белая маска и золото делали ее непохожей на человека.

– Я думал, ты пойдешь с царем, – сказал Киний.

– Чудовище должно быть остановлено здесь, – сказала она. – И здесь я умру. Я готова. – Нечеловеческое лицо повернулось к нему. – А ты? – спросила она.

Их глаза встретились; ее взгляд был спокойным и глубоким. От легкой улыбки краска в углу рта чуть потрескалась.

– Я вижу все до конца, – сказала она. – И все по-прежнему подвешено на острие ножа. Точнее, на острие стрелы.

– Я готов, – ответил Киний. Он был в доспехах; за два дня в седле их красота немного поблекла, но они все еще хороши. – А как царь?

– Ушел в море травы, – ответила она.

– Он успеет? – спросил Киний.

– Не ко мне, – сказала она.

Киний кивнул. Он сделал знак Ситалку, который, как и все остальные в отряде, терпеливо ждал своей очереди спуститься с гряды.

– Держись за моим плечом и неси мои копья, – сказал Киний.

Молодой гет приложил руку к груди, как грек, и взял копья Киния. Сам Киний прошел мимо военачальников туда, где раб держал Танатоса. Рослый жеребец дрожал. Киний сел на его спину, жеребец споткнулся – и упал.

Киний успел соскочить, не запутавшись в плаще.

– Какого дьявола? – спросил он. И сделал рабу знак: – Приведи мне другого коня.

Это была стрела. Забавно, но стрела синда – она вонзилась в широкую грудь жеребца так глубоко, что торчало только оперение. Бедняга. А он даже не заметил.

– Они идут, – сказал Патрокл.

Киний подъехал к краю гряды. Таксис преодолевал брод. Строй его был нарушен, потому что все старались подойти ближе к северному краю. Киний сразу понял, что это менее обученный таксис из тех двух, что он видел.

Он повернулся к своим военачальникам.

– Начинаем, – сказал он, чувствуя, как бьется сердце; все утреннее спокойствие куда-то исчезло, руки дрожали, как листва на ветру. – План вы знаете, – сказал он высоким от напряжения и страха голосом.

Филокл сдвинул шлем назад. Спартанец опять был голый, если не считать перевязи с мечом. В руке он держал черное копье. Передав копье Кам Бакке, он подошел к Кинию и обнял его.

– Иди с богами, брат, – сказал он. Потом снова взял у изваяния на коне копье и сжал ей руку. – Иди с богами, – сказал он и ей.

Люди Филокла уже построились слева от ольвийской фаланги. Филокл надвинул шлем на свои умащенные маслом, прекрасно расчесанные волосы, взмахнул копьем и понесся вниз по склону, не обращая внимания на тропу; он проскакал перед своим отрядом, прежде чем Арни успел привести Кинию нового коня. Воины взревели.

Никий протянул Кинию яблоко. Крепкое, хоть и прошлогоднее.

– Кам Бакка принесла целый мешок, а ты не завтракал, – сказал он.

Киний откусил яблоко, и его пленил запах; он вспомнил Экбатану и Петрополис, Александра и Артемиду, подумал о победе.

У его ног плохо обученный македонский таксис пытался восстановить строй. Люди кузнеца на «большом пальце» безжалостно обрушивали потоки стрел на не прикрытый щитами фланг таксиса, убивая – немного, но достаточно, чтобы весь прямоугольник шарахался от «большого пальца», так же как при переходе через брод. Пока не появятся псилои и не очистят «большой палец», им придется терпеть. А перейдя через реку, они вынуждены были повернуть направо, чтобы встать лицом к отряду Мемнона – маневр трудный и в спокойное время, а под стрелами синдов тем более.

За таксисом новичков шли ветераны. Они в строгом порядке перешли реку и начали строиться слева от более молодых. Первый таксис должен был закрепиться на реке, тогда как перед ветеранами стояла более трудная задача – пересечь открытое пространство слева, где всадники-саки уже готовы были пустить стрелы в фалангитов.

Со своего наблюдательного пункта Киний видел, что к переправе готовится конница. Теперь Зоприон уже не может уйти.

– Он допустил ошибку, – негромко сказал Киний. И опять откусил от яблока.

Никий насмешливо спросил:

– Достаточно серьезную, чтобы уравновесить то, что мы троекратно уступаем ему в числе? – Он обвел рукой поле внизу. – Как по-твоему, сколько продержатся наши городские гоплиты? И где этот проклятый царь?

Киний снова откусил от яблока и принялся старательно жевать: это помогало скрыть, как он нервничает, как что-то сжимается у него в желудке.

– Да, это вопрос, – ответил он.

Никий кивнул.

– Твой глупый героизм дал ему время, нужно это признать. – Он повернулся и взглянул на Киния. – Он способен позволить тебе умереть, гиппарх, чтобы получить женщину?

Справа показались всадники в красных плащах, прикрывая фалангу ветеранов, а дальше основная масса конницы – македонцы и фракийцы. Там должен находиться Контос, он пытается построить своих людей лицом к сакам. Людей на усталых лошадях.

Киний принял решение. Он как можно дальше отбросил огрызок яблока – еще один мальчишеский жест, – сел на запасного боевого коня, крупной сакской породы. Крупный, но это не Танатос.

– Патрокл, оставайся на месте. Постройся справа от саков. – Он повернул голову коня. – Следуй за мной, – велел он Никию и начал спускаться по тропе.

Прямо через болото – тропа сплошная грязь, но почва уже начала подсыхать; потом проследовал перед фронтом конного отряда Эвмена.

– Жди здесь моего приказа, – сказал Киний Эвмену.

Тот приложил руку к груди.

Киний поехал к Мемнону. Македонцы находились в полустадии отсюда, и Мемнон не отрывал от них взгляда.

Киний натянул узду.

– Мы атакуем – немедленно. Оттеснишь необученный таксис вправо, – сказал он. – Важен каждый шаг. Пусть подойдут по полю так близко, как ты решишь, а потом постарайся оттеснить их вправо.

Щит Мемнона упирался нижним краем ему в ноги, а шлем был сдвинут назад. Он оторвал взгляд от македонцев ровно настолько, чтобы победоносно улыбнуться.

– Разве я не говорил тебе, что дойдет до этого? Натиск копейщиков. На македонцев. – И отвернулся от Киния со словами: – Тебе пора уезжать, гиппарх. Скоро здесь будет грязно. – И, как только Киний тронул лошадь с места, Мемнон взревел: – Копья и щиты! – как старый бык, принимающий вызов.

Киний ехал вдоль войска и видел, как все ольвийцы опускают шлемы на лоб, берут шит в руку и поднимают. Киний приветственно поднял меч, и ему ответили криками.

– Тишина! – крикнул Мемнон. – Кричат пусть те, кто не умеет воевать.

Все смолкли. Справа от Киния фаланга пантикапейцев повторила эти действия. Эти два отряда не разделял и шаг.

Киний подъехал к отряду Филокла. Сам Филокл стоял с правого края. Киний наклонился. Глаза под шлемом были чужие, свирепые, звериные.

– Когда ударишь, тесни направо! – крикнул Киний. – Важен каждый шаг!

Он показал на поле, где всего в ста шагах от них шли македонцы. Фаланга ветеранов маршировала, как на параде. Вторую фалангу все еще осыпали стрелами синды, и в тех рядах, что ближе к реке, царил беспорядок. Люди на флангах смотрели только в сторону дубов; оттуда летели стрелы, и воины с криком падали. Немногие, но этого хватало. В переднем ряду зияла огромная брешь, и соседние ряды не смыкались – да и весь таксис отступал от мучителей, засевших на речном берегу.

Пытаясь уйти от стрел, фаланга оставила между своим правым флангом и берегом реки полосу шагов в пятьдесят шириной.

– Вижу, – послышался из шлема Филокла голос Ареса.

Киний привстал на коне.

– Да пребудут с тобой боги, – сказал он и поехал туда, где ждал Эвмен. Когда он подъезжал, Эвмен показывал на зазор.

– Не показывай! – бросил Киний. На таком удалении даже жест может сообщить военачальникам врага об опасности.

Мемнон уже привел своих людей в движение. Они опустили копья, подняли щиты, и ряд двинулся вперед, как единое целое. Македонцы тоже опускали копья; за ними к правому флангу Киния двигалась тяжелая конница.

Пора вступать Травяным Кошкам и Стоящим Лошадям. Пора вмешаться Никомеду и Герону.

Но они сами должны принять решение. Киний здесь.

Взревели ольвийцы или пантикапейцы – или и те и другие. Послышался ответный рев македонцев. Справа от Киния люди Филокла перешли на быстрый шаг.

Пики македонцев длиннее старомодных копий гоплитов. Человеку нужно очень много смелости, когда он видит перед собой стену таких пик.

Людям Филокла храбрости было не занимать, они доказали это накануне. Они без колебаний устремились на этот железный лес, и Киний услышал голос Филокла:

– Вперед!

Ряды сошлись щит к щиту. Со спины коня Киний видел красный султан спартанца и след бойни, который спартанец оставлял за собой. Все эпилекты страшно шумели. Строй македонцев, который не был выровнен правильно, дрогнул. Все это – на пространстве двух шагов: эпилекты ударили, а еще через два шага в дело вступили копья ольвийцев. Заглушая звуки битвы, кричал Мемнон, бросая вызов врагу. Необученная фаланга македонцев сжалась; люди, теряя равновесие, падали, и султан Филокла неожиданно двинулся вперед – на три шага, на пять. Македонцы пытались восстановить строй. Сражающиеся разбились на пары.

Киний проехал в голову Эвменова отряда. Он посмотрел в лица людей.

– Мы пройдем прямо по краю фаланги, – сказал он. – По моему приказу повернем и нападем. Места не будет. Времени тоже. Того, кто слишком продвинется влево, ждет река, а того, кто далеко пройдет направо, подстерегают копья.

Натиск Филокла отвоевал для них еще пять шагов. Теперь между флангом македонцев и рекой образовалась брешь шагов в шестьдесят.

Киний постарался заглянуть в глаза каждому.

– Мы развернем прямоугольник, как делали это на занятиях. Это нужно сделать хорошо. Всем понятно? Здесь вы покажете, как усвоили уроки.

Время уходило.

Киний взял у Ситалка свои копья. Даже Ситалк был мрачен.

Но у Киния не было времени даже на тех, кого он любил. Он повернулся к Никию. Никий кивнул, держа руку у горла. Он молился Афине.

– Шагом! – приказал Киний. Как только весь строй пришел в движение, он приказал: – Бегом!

Справа от него эпилекты дрогнули. Строй македонцев был глубже и крепче. И они напористо теснили противника.

Перевернутый султан по-прежнему оставлял за собой след смерти.

Люди Мемнона сцепились с врагом. Дальше и правее умирали лошади; Киний слышал их ржание, словно они требовали его внимания, но он уже выбрал себе противника.

Снизу вверх – его глаза приходились почти вровень с ногой Киния – на него в упор смотрел пришедший в ужас правофланговый таксиса новичков. Киний проехал мимо него по пустой площадке, откуда под дождем синдских стрел уходили все новые и новые враги.

И чем глубже он продвигался в тыл врага, тем большее опустошение вызывал.

Крайний правый ряд поднял пики. Киний не думал, что один ряд сможет его остановить, но и не хотел зря терять людей.

– Направо! Поворот! – крикнул он.

Десять шагов отделяли его от строя пик. Нелепое расстояние. Те, что стояли за правыми рядами, уже были повержены. Сердце Киния разбухало от мрачной радости.

– В атаку! – приказал он.

Их было всего пятьдесят, но таксис не перенесет прорыв на фланге. Почувствовав врага в тылу, люди в фаланге запаниковали – и не без причины. Киний метнул копье в незащищенный бок копейщика и сразу оказался между македонцами. Пригнувшись к холке коня, чтобы бить врагов, он обеими руками орудовал тяжелым копьем, а конь тем временем лягался, расшвыривая людей. Киний бил снова и снова: он хотел повергнуть врага в смятение и не приканчивал раненых. Копье исчезло из его рук, застряло в черепе человека там, где шлем прикрывает щеки; тогда начал подниматься и опускаться египетский меч. Удар по плотным льняным панцирям не причинял большого вреда, но македонцы были повернуты к Кинию спиной.

Их строй ломался медленно, по одному ряду. Ирония заключалась в том, что ближайший к реке таксис был сломлен уже после того, как натиск ольвийцев исчерпал весь запал. Но давление на передние ряды было безжалостным, и угроза нападения конницы была ясна. Задние ряды побежали, и вся масса – почти три тысячи человек – начала отступление.

Ольвийская конница не преследовала их. Всадники страшно устали, да и насчитывалось их не больше пятидесяти. Никий протрубил сбор, всадники медленно съехались. Фланг таксиса ветеранов был открыт, но ольвийцы действовали слишком неторопливо, и ветераны осознали угрозу. Их фланговые ряды искусно развернулись, пики опустились, и основная масса продолжила движение вперед, шаг за шагом тесня легковооруженных пантикапейцев и ольвийскую фалангу.

Кинию не нравился шум боя справа. Он взглянул на солнце – утро еще раннее, а ему казалось, он сражается целый день. Он остановил коня возле Эвмена, который потерял шлем.

– Остаешься за старшего. – Он показал на зазор, на просвет, который по-прежнему шел до самого брода. – Причини как можно больше ущерба.

Эвмен посмотрел на своих усталых людей и на зазор.

– Мы побеждаем? – спросил он.

Киний пожал плечами.

– Ты только что разбил македонский таксис, – ответил он. – Чего тебе еще?

– Где царь? – спросил Эвмен.

Хороший вопрос, подумал Киний, направляясь на правый фланг.

В сопровождении Никия и Ситалка он поехал на гряду. Он должен все видеть.

Отступление фаланги у реки уравняло шансы, но и только; ветераны сдерживали людей Мемнона и даже теснили их. Главный удар Зоприона пришелся на правый фланг, на ольвийскую пехоту.

Справа от копейщиков – схватка конников: македонцы с фессалийцами против ольвийцев и саков. Этот бой кипит от правого фланга отряда Мемнона до самого северного края гряды.

В Персии всегда была пыль. Пыль милосердна – она укрывает картину зверств словно саваном. Поэт называет его облаком праха. Влажная почва моря травы не так добра. Киний смотрел вниз – там бурлил котел смерти, ничем не прикрытый, без савана. Лавина тяжеловооруженных македонцев, как молот Кузнеца[94]94
  Одно из имен бога Гефеста.


[Закрыть], обрушилась на отряд Никомеда и Травяных Кошек. Калиакс, чьи Стоящие Лошади скрывались в высокой траве к северу и западу от гряды, ударил македонцам во фланг и остановил их продвижение – но и только. Битва в целом достигла некоторого равновесия, бой шел на обширном пространстве, простиравшемся от ног Киния до северного края гряды – на трех стадиях умирали люди и лошади.

Но равновесие грозило вот-вот нарушиться. Через брод подходили свежие силы македонцев. Им приходилось протискиваться сквозь пришедший в смятение таксис, но рано или поздно там наведут порядок.

Балансируем на острие стрелы, подумал Киний. Но только до тех пор, пока свежая македонская конница не нападет на саков справа. Тогда схватка конников развернется, как моток пряжи, фессалийцы насядут на фланг пехоты Мемнона. Тогда может начаться отступление.

– Где царь? – спрашивал Киний у неба и богов.

У него на глазах саки в упор стреляли в македонцев, македонские копья оставляли седла пустыми, люди сражались на копьях и мечах или голыми руками и кинжалами. Киний старался подавить стремление что-то сделать. Очень трудно просто сидеть и наблюдать.

Резервы у него жалкие. Попытка нанести тяжелый удар по передовым частям Зоприона и отойти провалилась. Больше надежды на отступление нет. Оба войска, как два борца, теперь могут только сражаться, пока одно не будет побито, – они слишком близко друг к другу.

Кинию показалось, что он видит Зоприона. Вверх от брода поднимался рослый македонец в пурпурном плаще; на глазах у Киния он показал на схватку конников и что-то крикнул. Всадника рядом с Зоприоном сбила стрела.

Синды на «большом пальце» продолжали сражаться, по-прежнему замедляя маневры отрядов Зоприона на поле.

Рядом с Кинием оказалась Кам Бакка. Она ткнула куда-то плетью – скорее посохом из белого дерева.

– Я проклинаю их, и они умирают, – сказала она. – Трава цепляется за ноги их лошадей. Черви раскрывают ямы для их копыт.

Киний выпил воды из полой тыквы, поднесенной рабом.

– Лошади Зоприона утомлены. Даже обладая численным превосходством, он испытывает трудности. – Он поморщился. – Я был глуп, оставив войска на месте. Я не могу оторваться от него. А царь опаздывает. – Он посмотрел ей в глаза. – Мне нужно, чтобы ты напала.

– Да. Я нападу. Я сдержу его, – сказала она. Но ответила на его улыбку улыбкой – такой же безмятежной. – Теперь я готова умереть, – сказала она. – Сейчас подходящее время. Для меня.

Киний покачал головой.

– И для меня?

– Думаю, пока нет, – сказала она. – Прощай, Бакка. Возможно, это научит тебя скромности, которой у меня никогда не было.

Она махнула плетью, и ее охрана выстроилась вокруг нее на вершине гряды. Они построились в форме наконечника копья, с Кам Баккой и знаменем в «острие».

Киний хотел возразить, сказать, что им не спуститься прямо с гряды, но ведь они саки, и теперь он их знает.

Кам Бакка в последний раз улыбнулась ему.

– В атаку! – приказала она мужским голосом.

Они спустились с гряды лавиной лошадиных тел и прошли через первые ряды македонцев, как копье сквозь беззащитную плоть. Пали десятки. Осажденный отряд Никомеда был спасен, и уцелевшие отъехали, спешились и напились воды.

Рискованное нападение позволило Кам Бакке прорваться в самую середину котла, ее пятьдесят всадников были как золотая стрела, летящая сквозь туман и грязь.

Киний сидел с Ситалком за плечом и наблюдал. Удар был такой силы, он так обжигал своим огнем, что котел боя переместился от края болота. В центре македонская конница отодвинулась от людей Мемнона.

Киний оторвал взгляд от сакской жрицы. Внизу таксис ветеранов бросил наседать на фланг Мемнона. Молодые эпилекты Филокла удерживали свои фланги. С высоты Киний видел султан Филокла и слышал шум битвы. У него на глазах Филокл наклонил свой большой щит, ударил нового противника, силой удара отбросил щит противника и убил его жестоким тычком копья в незащищенное горло. Те, что стояли за жертвой Филокла, тревожно переглянулись и попятились.

Дальше к западу, между поросшим дубами «большим пальцем» и флангом ветеранов, трава кишела пельтастами и фракийцами; фракийские плащи виднелись и среди деревьев: там продолжалась схватка с синдами, которые удерживали свои позиции до конца и чьи стрелы создавали границу слева.

Эвмен нападет на фракийцев. Он победит или потерпит поражение, но в любом случае левый фланг устоит.

Мемнон и Филокл бьются с лучшими силами македонцев, и, что бы ни сделал Киний, исход их битвы он не может изменить.

На северном конце гряды у края водоворота толпились Травяные Кошки и ольвийцы, лишившиеся руководства.

Золотой наконечник стрелы проник глубоко, зверь был ранен, но золотые мужчины и женщины падали наземь. Киний больше не видел Зоприона, но читал его мысли. Зоприон должен решить, что золотая стрела – последний резерв, а в золотой шапке – царь саков.

И тут далеко на западе в море травы вновь всплеснуло золото. Сердце у Киния екнуло. Царь.