Текст книги "Тиран"

Автор книги: Кристиан Камерон

С этими словами архонт посмотрел на Киния. На его губах играла злорадная улыбка – так улыбается маленький мальчик, понимая, что поступает нехорошо.

Киний сохранял бесстрастную мину. Он обнаружил, что теперь известная ему неизбежность собственной смерти внушает не только страх, но и спокойствие.

В сущности, с принятием этой участи страх постепенно исчезал. Ему оставалось жить два месяца. И стремление архонта манипулировать и смущать не имеют значения.

Занятый этими мыслями, он молчал слишком долго, и архонт рявкнул:

– Ну! Гиппарх? Почему я не должен помогать Зоприону?

Киний взялся за рукоять своего старого меча и осторожно сказал:

– Потому что он под первым же предлогом захватит твой город.

Архонт тяжело осел.

– Должен существовать способ натравить его разбойников.

Киний молчал. Желания архонта стали ему неинтересны.

Лицо архонта прояснилось.

– Нужно организовать церемонию, – сказал он. – В храме. Я принародно наделю тебя властью стратега.

Пальцы Киния выдали его нетерпение: он забарабанил ими по рукояти.

– Надо подготовить горожан. Гиппеи должны быть готовы выступить в поход.

Мемнон хмыкнул.

– Думаю, мы найдем время для столь важной церемонии, – сказал архонт. Он сделал знак рабу, стоявшему за его стулом. – Позаботься об этой. Все жрецы – и, возможно, какое-нибудь проявление благожелательности к людям.

Раб – другой перс – впервые заговорил:

– На подготовку потребуется несколько дней, архонт.

Лицо архонта застыло.

– Ты еще не знаешь. Зоприон казнил Кира, моего посла, под предлогом, что тот раб и не может быть послом. Это Амарайан.

Киний внимательно посмотрел на Амарайана, бронзовокожего, с окладистой черной бородой и лицом, на котором ничего нельзя было прочесть.

– Нам понадобится поддержка Пантикапея, – сказал Киний. – Их флот.

Архонт покачал головой.

– Вынужден не согласиться. Любые действия его флота лишат нас выбора.

Киний вздохнул.

– Если не сдерживать македонский флот, к середине лета у нас вообще не будет выбора.

Архонт постучал пальцами по лицу.

– Ну хорошо. Я попрошу их привести сюда корабли.

Киний покачал головой.

– Этого мало, архонт. Пусть устроят морские дозоры к югу от берега, чтобы отыскивать македонские корабли и уничтожать их. Еще я хотел бы закрыть порт. – Наблюдая за Амарайаном, он продолжал: – Здесь, несомненно, есть шпионы. Не хочу, чтобы у них была связь с Томисом.

Архонт медленно, словно уговаривая ребенка, ответил:

– Закрытие порта означает конец нашей торговле.

– При всем моем уважении, архонт, напомню, что идет война. – Киний заставил себя перестать барабанить по рукояти меча. – Если все пойдет хорошо, зерно можно будет вывезти осенью.

– Афинам не понравится, если мы на все лето прекратим снабжение зерном.

Архонт посмотрел на Амарайана. Тот кивнул.

– Вниз по течению реки зерно поступать не будет, – продолжал Киний. – Царь саков задержит его для снабжения своего войска.

– Войска! – презрительно выпалил архонт. – Шайки разбойников с равнин – это не войско!

Киний молчал.

Мемнон подавил смех.

– Архонт, нельзя притворяться, что все хорошо. Зоприон идет сюда с намерением захватить город.

Киний добавил:

– Афины предпочтут лишиться летнего снабжения зерном, чем навсегда отдать нас македонцам.

Амарайан наклонился и что-то зашептал архонту. Тот кивнул.

– Я подумаю об этом, – сказал он. – Вы свободны. Можете известить граждан: пусть готовится выйти в поле. Через пять дней, – он взглянул на Амарайана, тот кивнул, – мы проведем весенний праздник и официально назначим тебя верховным стратегом объединенного союзного войска. Возможно, затем я закрою порт.

Пять дней. За это время в порту три корабля примут груз и уйдут, разнося новости.

Киний приложил руку к груди и вышел. Во дворе крепости, на глазах у десятка кельтов архонта он взял Мемнона за плечо.

– Будет битва, – сказал он.

Мемнон остановился. Он был в доспехах и под мышкой держал шлем; черные волосы были коротко острижены, черный плащ развевался на ветру.

– Ты собираешься навязать битву?

Киний покачал головой.

– Я буду уклоняться от битвы с Зоприоном, если смогу. Но боги… – Он замолчал, не зная, до какой степени открыться. Но Мемнон нужен ему, и Мемнон должен знать. Он не переживет лето, если Мемнон будет открыто враждебен. – Боги послали мне сон. Очень яркий сон, Мемнон. Будет битва. Я ее видел.

Мемнон продолжал осторожно наблюдать за ним.

– Я не очень доверяю богам и снам, – сказал он. – Ты необычный человек. Ты меня удивляешь. – Он сунул большие пальцы за пояс. – Но, думаю, ты не лжец. Мы победим в этой битве?

Киний боялся сказать слишком много – боялся говорить, опасаясь тем самым изменить что-нибудь.

– Я… мне кажется, да.

Мемнон шагнул к нему.

– Ты видел во сне битву, но тебе кажется, что ты знаешь исход. Как это возможно?

Киний шумно выдохнул и покачал головой.

– Больше ни о чем не спрашивай. Я не хочу об этом говорить. Скажу только, что сколько бы архонт не увиливал, сражаться придется. Когда настанет середина лета, мы не покоримся. – Он оглянулся через плечо. – Откуда взялся этот новый перс?

Мемнон слегка улыбнулся, показав зубы, два из которых были сломаны, и сплюнул на плиты двора.

– Его отдал архонту Клеомен. Этот перс – знающий, опытный управляющий. Родился в рабстве. Станет очень опасен, – сказал Мемнон, оглядываясь на крепость. Потом недобро улыбнулся Кинию. – Как и архонт, когда поймет, что не он у руля.

Киний пожал плечами.

– Думаю, события отнимут у меня возможность принимать решения.

Мемнон тоже пожал плечами.

– Я хочу битву. И мне неважно, как мы к ней придем. Все эти засады в траве хороши для городских мальчишек, но моим парням нужно ровное поле и долгий день. Мы не станем нападать на биваки.

Киний кивнул.

– Твои люди – основа жизни города. Неделя, проведенная ими в поле, означает, что в Ольвии целую неделю не будет ни кузнецов, ни крестьян. Я думаю… – Он помедлил, в сотый раз гадая, насколько верны его расчеты. – Думаю, ты можешь выждать месяц, прежде чем последовать за мной. Десять дней марша до лагеря… ты еще опередишь Зоприона дней на двадцать.

Мемнон потрогал бороду.

– Двадцать дней плюс десять дней марша – это много. Достаточно, чтобы закалить их, учить каждый день, но недостаточно, чтобы слишком утомить. – Он кивнул. – А что если Зоприон не согласится с твоим расписанием?

Киний пошел к воротам. Он не хотел, чтобы архонту стали известны все его соображения… хотя сомневался в том, что кельты понимают по-гречески.

– У него не будет выбора. Такое большое войско… конница и пешие ратники… ты сам знаешь, как медленно она движется. Если он станет мешкать, то когда придет, у него не будет времени даже грозить осадой. А пойдет быстро – его люди начнут голодать.

Мемнон пошел с ним – за ворота крепости и дальше, вдоль городской стены.

– Ты рассуждаешь как будто здраво. – Он невесело рассмеялся. – Александр не стал бы торопиться, и к Аиду последствия. Он решил бы, что возьмет город – даже поздней осенью, и прокормит в нем своих людей, даже если придется перебить горожан.

Киний на ходу кивнул.

– Да.

Мемнон остановился на агоре и повернулся к Кинию.

– Так отчего бы Зоприону не поступить так же?

Киний поджал губы, потер подбородок.

– Может, и поступит, – сказал он. – Может, потому мы с ним и сразимся.

Мемнон покачал головой.

– Ты говоришь, как жрец. Не люблю жрецов. Сон или не сон, война будет тяжелой. Попомни мои слова – в военных делах я оракул. – Он рассмеялся. – Так говорит оракул Мемнон: Зоприон сделает что-нибудь непредвиденное, и все твои расчеты пойдут прахом.

Кинию стало неприятно – то, что Мемнон не ценил его расчеты, раздражало, – но ему пришлось признать справедливость этих слов.

– Может быть, – проворчал он.

– А может, и нет. Твое ремесло – война, ты знаешь это не хуже меня. Что бы ты ни задумал, победит Зоприон или потерпит поражение, решит острое копье. – Мемнон словно стал выше ростом. Говорил он страстно. – Всем всадникам мира не остановить македонский таксис. Когда дойдет до дела, мои гоплиты и гоплиты из Пантикапея устоят… или нет. – Эта мысль как будто развеселила его. – Мне нужно собрать пантикапейские войска – встретиться с их начальником, расписать учения и посмотреть, не трусы ли они.

Киний был доволен, что Мемнон увлекся. Он хлопнул его по плечу.

– Ты хороший человек, Мемнон.

Мемнон кивнул.

– Ха! Конечно. Меня сделали гражданином – представляешь? Может, я еще умру мирно, в постели.

На несколько мгновений Киний, новый командующий, забыл о своей неминуемой гибели. Слова Мемнона напомнили о ней. Он сразу опомнился.

– Надеюсь, так и будет, – сказал он.

– Ба! Я дитя копья. Мной правит Арес, если боги существуют и если им хоть на обол не все равно, что происходит с людьми, – впрочем, в этом я сомневаюсь. Зачем умирать в постели?

Он усмехнулся, помахал и пошел в сторону рынка.

Следующие несколько дней Киний думал в основном о Пантикапее. Он отправил Никия с письмом; письмо было адресовано гиппарху города: Киний хотел с ним встретиться, чтобы обсудить кампанию и наметить пути и время продвижения. Он приказал Никию привезти отчет о готовности города.

Никий вернулся в тот день, когда отплыли три корабля. Киний, стоя на стене, наблюдал за тем, как Мемнон учит гоплитов открывать проходы в строю, чтобы пропустить конницу Диодора.

Сзади к нему подошел Филокл.

– Афины будут рады получить последнюю зимнюю пшеницу.

Киний хмыкнул.

– Зоприон будет рад получить от своих шпионов донесение обо всех подробностях нашего замысла.

Филокл зевнул.

– Кое-кто остался. С последним кораблем пришли – вон та пентеконтера на песке – два македонских купца.

Киний вздохнул.

– У нас тут настоящее сито.

Филокл рассмеялся.

– Не отчаивайся, братец. Я принял кое-какие меры предосторожности.

Киний посмотрел со стены. Гоплиты слишком медленно открыли проходы, и конница Диодора оказалась беззащитной перед лицом фаланги. В битве такая небольшая ошибка может означать катастрофу. Мемнон и Диодор кричали до хрипоты.

Киний посмотрел на спартанца.

– Какие предосторожности?

У Филокла дернулся угол рта.

– Я позволил новому управляющему архонта – очередному надушенному мидийцу – узнать, что ты обманул архонта, а на самом деле решил взять войско и вместе с саками двинуться на юг. Он с удивлением узнает, что крестьянам-синдам заплатили за подготовку поля боя вдоль реки Агаты. Они там копают рвы и готовят ловушки.

Киний приподнял бровь.

Филокл пожал плечами.

– Слухи… все слухи. – Он фыркнул. – Зоприон скорее поверит в слух, подхваченный его шпионами в винной лавке, чем в представленный ему подробный план. Этот недостаток есть у всех правителей.

Киний обнял спартанца.

– Молодец!

Филокл опять пожал плечами.

– Пустяки!

Тем не менее он обрадовался похвале и зарумянился.

– Македонские купцы через несколько недель узнают всю правду, – заметил Киний.

– Гм. – Филокл кивнул. – Верно. Однако Никомед и Леон помнят о них… Пожалуй, мне лучше прикусить язык.

Киний удивленно покачал головой.

– Никомед?

Филокл кивнул.

– Ты видишь, с какой легкостью он командует войсками. Ты ведь больше не считаешь его никчемным щеголем?

Киний покачал головой.

– Приходится верить, несмотря на его очевидное мастерство и умение распоряжаться. Но мне трудно воспринимать его всерьез.

Филокл кивнул, словно радуясь подтверждению своей теории.

– Вот именно поэтому Никомеды всего мира в конечном счете добиваются успеха. Можешь забыть об этих купцах. Они сидят в доме у Никомеда, едят его хлеб, посмеиваются над его женственными привычками и пристают к его рабам и жене. – Спартанец посмотрел вдаль. – Будет жаль, когда какой-нибудь рассерженный свободный человек убьет их.

Удивленный возглас Киния заставил Филокла оглянуться.

– Это жестокая игра, гиппарх. Эти люди хотят нашей крови точно так же, как вопящий гет, размахивающий копьем.

Киний успокоился, глядя, как гоплиты перестраиваются, чтобы повторить маневр. Он кивнул.

– Спасибо. Не просто спасибо. Я думал, ничего нельзя сделать, а ты сделал так много.

Филокл улыбнулся.

– Ты щедр на похвалы. Очень не по-спартански. – Улыбка исчезла с его лица. – Эти купцы станут первыми жертвами войны. Но только первыми.

– Я знаю, тебе ненавистны войны, – сказал Киний. Он протянул руку, чтобы взять Филокла за плечо, но тот отодвинулся.

– С чего ты взял? – спросил он.

Весенний праздник Аполлона привлек всех обитателей города. Горожане и земледельцы выстроились вдоль стен на много стадиев. Улицы города запрудил люд в праздничных нарядах. Было достаточно тепло, чтобы сбросить плащи; мужчины выходили на улицы в льняной одежде, женщины, надумавшие появиться на публике, выглядели превосходно.

Ипподром заполнили гиппеи – двести тридцать всадников, великолепных в темно-синих плащах, в полированной бронзе и ярком золоте. Киний видел отличия в плащах и вооружении: плащи тех, кто уезжал к сакам, уже отчасти поблекли и потеряли глубокую синеву первых дней, а медные доспехи покраснели от долгих дней на дожде. Но в целом конница выглядела прекрасно.

Киний во главе отряда непривычно нервничал. На нем были лучшие доспехи, под ним – самая крупная лошадь, и он знал, что выглядит достойно. Он не мог объяснить своего беспокойства. Его умение обходиться с людьми шло от богов, и он редко сомневался в нем, но сегодня чувствовал себя как актер в отведенной роли, и приветственные крики толпы по дороге к храму только усиливали ощущение нереальности происходящего.

Он назначен главным стратегом города – если не считать командования войском родных Афин, это вершина, к которой стремится всякий воин.

Неизбежная смерть и все, что она означала, – потеря власти, друзей, любви – не уходила из его мыслей. Он обнаружил, что больше не может тратить время на пустяки, что для него важно каждое мгновение и что он хочет как можно быстрее увести войско к Большой Излучине реки и прожить свою последнюю кампанию полностью.

Увидеть Страянку. Даже если он не сможет получить ее.

Он постоянно думал об этом, но сегодня ехал в храм Аполлона как жених, вопреки самому себе с нетерпением ожидая чести, которую намерен оказать ему архонт.

Подъехал Филокл.

– Я вижу, тщеславие тебе не чуждо, – сказал он под рукоплескания толпы.

Киний помахал показывавшим на него синдам.

– Тебе не кажется, что большинство воинов честолюбивы? – сказал он.

Филокл улыбнулся.

– Ты тщательно скрываешь свою любовь к красивым нарядам. Подчеркиваешь нищету, щеголяешь в старом, рваном плаще, чтобы тем заметнее было потом твое великолепие.

– Можно сказать и так, – ответил Киний.

– Я и говорю. Или ты боишься каждый день одеваться нарядно, чтобы тебя не приняли за Никомеда?

Последние слова Филокла почти потонули в гуле толпы. Филокл кивнул Ателию, и тот проехал вперед. В руках у него был сверток в льняной ткани. Он передал его Филоклу.

– Мы поклялись, – сказал Филокл, – вручить тебе это на празднике Аполлона.

Киний развернул ткань. Внутри был новый меч, ножны из красной кожи с позолотой, округлая рукоять с изображением пары летящих грифонов. Рукоять венчала головка женщины.

Первая ила запела пеан.

Во время следующей паузы Киний сказал:

– Он великолепен. Но я не жду от царя даров.

– Тем не менее его прислал царь, – сказал Филокл с невеселой улыбкой. – Обрати внимание на головку. Не видишь сходства?

Киний сжал украшение в руке.

– Ты как трупная муха: сколько тебя ни гони, ты снова садишься и жалишь. – Намеренную резкость уничтожала его широкая улыбка. Меч ему понравился. Рукоятка удобно лежала в руке. Золотом блестела головка Страянки. Страянка – Медея. – Неужели он это послал?

Филокл улыбнулся.

– Конечно. – Он покачал головой. – Перестань так улыбаться – щекам будет больно.

И он отправился на свое место в колонне.

Но Киний не перестал улыбаться. Царь Ассагеты прислал ему сообщение. Или вызов.

Церемония была длинной, но приятной – музыка, множество ярких цветов. Она подняла дух горожан, гоплитов и гиппеев, и, когда архонт обвязал красный шарф вокруг нагрудника Киния, гиппарх испытал радость.

После длительного шествия через весь город Киний отвел гиппеев на ипподром и с благодарностью и похвалами отпустил – наказав собраться через два дня полностью готовыми к выступлению. Он прислушивался к гомону уходящих: сплетни, интонации, насмешки и подшучивания.

Дух воинов на высоте.

Словно заранее договорившись, все старые воины – наемники, пришедшие в город восемь месяцев назад, – встретились в казарме, а не пошли на скачки при факелах или на публичный пир. Здесь были все: Антигон, Кен, Диодор, Кракс и Ситалк, Аякс, Никий, только что вернувшийся из Пантикапея, Лаэрт и Ликел, Агий, Андроник и Ателий – последний, потому что была его очередь растирать лошадей, – и Филокл, который явился с двумя городскими рабами и большой амфорой вина.

Форма амфоры свидетельствовала, что она с Хиоса, и все захлопали.

Филокл достал из-под одеяла большой винный кубок, и все остальные вооружились чашами и накрыли скамьи плащами и подушками, превратив их в ложа.

– Мы подумали, что стоит выпить вместе – в последний раз перед походом, – сказал Филокл.

– Пока мы еще твои друзья – прежде чем станем твоими воинами, – добавил Никий, положив руку на сову у себя на шее.

Вначале все чувствовали неловкость – Ситалк и Кракс вообще молчали, только нервно посмеивались и подталкивали друг друга на своем общем ложе. Ателию, который редко посещал такие пирушки, было неудобно на скамье, и он сел на пол, поджав ноги.

Встал Филокл.

– В Спарте накануне войны следуют двум обычаям. Во-первых, мы поем гимн Аресу. Во-вторых, на наших пирах каждый по очереди подходит к кубку. Он поднимает свою чашу, совершает возлияние богам и пьет за здоровье всех товарищей. – Он улыбнулся. – Верный способ быстро напиться.

 
Тут он возвысил голос. У него не было слуха, зато он был у других – у Киния и Кена.
Арес, всех превосходящий силой, воитель в колеснице,
Златошлемный, бесстрашный сердцем, щитоносец, спаситель городов.
Закованный в бронзу, с мощными руками, неутомимый, непобедимый с копьем,
О защитник Олимпа, отец воинственной Нике, союзник Фемиды,
Гроза всех непокорных, предводитель праведных,
Царь мужества со скипетром, который вращает огненную сферу
Среди планет в их семи дорогах через эфир,
Когда твой огненный конь несет тебя над третьей твердью небесной;
Услышь меня, помощник людей, даритель неустрашимой молодости!
Озари мою жизнь милосердным лучом, дай мне силы для войны,
Дабы я мог отрешиться от мыслей трусливых,
И подавить предательские порывы души.
И обуздай в моем сердце яростный пламень,
Что побуждает меня по кровавой стезе путь вершить свой.
Благословенный, о дай же мне смелость жить по законам
Мира, насилья, вражды и яростных демонов смерти чураясь.
 

Встал Андроник.

– Отличная песня! – крикнул он. – Вы, греки, слишком редко восхваляете Повелителя войны.

Филокл покачал головой.

– Мы не друзья Повелителю войны.

Но Андроник не был настроен спорить.

– Отличный обычай! – Он прошел к кубку и наполнил свою чашу. Пролил немного на пол, в возлияние богам, и воздел чашу.

– За вас, друзья! – Одно за другим он называл их имена, поднимал чашу и пил, пока не дошел до Киния. – За тебя, гиппарх, – сказал он и осушил чашу.

Один за другим все поступили так же. Ликел поддразнил каждого. Филокл подражал их голосам, когда пил в их честь. Агий говорил очень хорошо, а Лаэрт похвалил всех до единого.

Ситалк пил молча, по очереди глядя каждому в глаза, пока не дошел до Киния. К нему он обратился, подняв чашу:

– Я был гет. Теперь я твой.

Он выпил, а остальные приветствовали его и топали ногами – так не встретили даже изысканную речь Лаэрта.

Кракс в свою очередь встал у кубка. Вид у бывшего раба был воинственный.

– Когда будем сражаться, я убью больше вас всех! – сказал он и выпил.

Аякс взял чашу и заплакал. Потом вытер глаза.

– Я вас всех люблю. О таких друзьях я мечтал с детства, когда лежал на руках отца и он читал мне о том, как дулся в своем шатре Ахилл, как вел войско эллинов Диомед, и все остальные истории про Троянскую войну.

Ателий потребовал, чтобы ему налили неразбавленного вина. Какое-то время он молча стоял у кубка. Потом сказал:

– Мой греческий стал гораздо лучше. Поэтому я не боюсь говорить с вами. Все вы – как хороший клан, взяли меня из города, дали лошадь. Дали достоинство. – Он поднял чашу. – Слишком много разговоров за тостами. Я пью за всех. Акинье Крайе. Летающая Лошадь – так называют вас саки. Хорошее имя.

И он выпил. Потом снова наполнил чашу. И опять выпил. Он пил неразбавленное вино за каждого по очереди. Вернулся на свое место на полу, не споткнувшись, и сел с обычной для саков ловкостью.

Последним был Киний. Он сделал знак Филоклу, игравшему роль хозяина.

– Клянусь всеми богами – добавь воды, или я не доживу до лагеря.

Он встал у кубка. И обнаружил, что улыбается так широко, что даже говорить не может. И молчит – как молчат Ситалк, как молчат Ателий. Потом кончиками пальцев Киний поднял чашу и чуть наклонил ее, совершая возлияние.

– У богов в чести те, кто не щадит себя, – сказал он. – Едва ли какой-нибудь отряд работал больше и тяжелее, чем вы в последние полгода. Я прошу богов заметить это. Мы пришли сюда чужаками. Нас сделали гражданами. Мы пришли наемниками. Сейчас, думаю, почти все вы будете сражаться за этот город, как подобает мужчинам. – Он осмотрелся. – Как Аякс, я вас всех люблю и, как Ателий, считаю вас своим кланом. Что касается меня, перед богами клянусь сделать все, чтобы все вы благополучно вернулись. Но скажу также вот что. Нам предстоит трудный поход. – Он опять осмотрел всех. – Если мы падем, пусть какой-нибудь ольвийский поэт воспоет нас так, как спартанцы поют Леонида или как каждый эллин поет о Пелеевом[75]75
  Пелей – отец Ахилла.


[Закрыть] сыне.

Все, даже Никий, приветствовали его возгласами. Он выпил за всех. И все с ревом подняли чаши.

Много позже очень пьяный Киний хлопнул Филокла по плечу.

– Ты хороший человек, – сказал он.

Филокл улыбнулся.

– Не могу сказать, что слышу это от тебя часто.

– Я иду спать. Утром голова будет как наковальня.

Киний неуверенно встал. За дверью казармы рвало Кракса. Он, казалось, был на пороге смерти.

Филокл встал, тоже с трудом.

– Думаю, ты обнаружишь, что рассвет слишком близко, – сказал он. – Приятно видеть тебя счастливым.

Выходя. Киний ухватился за косяк.

– Я сегодня счастлив, братец. Лучше умереть счастливым, чем… – Он сумел придержать язык.

– Умереть? – переспросил Филокл, как будто сразу трезвея. – А кто говорит о смерти?

Киний неуверенно помахал рукой.

– Никто. Я сболтнул чушь. Когда я пьян, язык меня не слушается. Слова прут как дерьмо.

Филокл схватил его и развернул. Лбом он уперся в лоб Кинию, и это помогло обоим стоять увереннее. Филокл закинул руку за шею Кинию, как борец, собирающийся провести прием.

– Ты сказал «умереть счастливым». Откуда это?

– Ниоткуда. Просто слова.

– Не городи вздор. Врешь.

Филокл говорил жестко.

Киний закатил глаза. Он не мог вспомнить, почему скрывал это от Филокла.

– Я умру, – сказал он. – В битве.

Филокл сильнее прижался колбу Киния. Больно.

– Кто сказал?

– Сон. Кам Бакка. Дерево.

Произнесенное вслух, это звучало глупо.

Филокл оттолкнул его и рассмеялся.

– Восставший Аресов уд! Ах ты бедняга! Кам Бакка считает, что погибнет в этой битве. И просто заражает своим унынием других.

Киний пожал плечами.

– Может быть. Она много знает.

Филокл пожал плечами.

– Да, это верно. Так уходи. Садись на корабль. Отправляйся в Спарту.

Киний покачал головой. Его молодость была пронизана мифами о тех, кто пытался бежать от судьбы и погибал глупой смертью.

– Выбор Ахилла[76]76
  Ахиллу были уготованы две возможные судьбы: слава и ранняя смерть либо же долгий век без славы. Ахилл сделал свой выбор и отправился в Трою.


[Закрыть], – сказал он.

Филокл сердито покачал головой.

– Ты слишком стар для подобного вздора. Ты не Ахилл. Боги не шепчут тебе на ухо.

Киний добрался до своей комнаты. Он сел на стол. Сбросил сандалии.

– В постель, – сказал он и упал на ложе.

И уснул, прежде чем Филокл смог что-нибудь сказать.

Киний последним из гиппеев добрался до лагеря на Большой Излучине. Он послал свою илу вперед, а сам остался договариваться с гиппархом Пантикапея и писать подробные наставления союзникам города.

Первый отряд, самый подготовленный, принял Левкон, на второй день после праздника. Всадники закалились во время поездки к сакам и рвались в поход. Киний отправил Никия приглядывать за ними – и убедиться, что их лагерь хорошо расположен и устроен.

На второй день, когда отряд Диодора миновал городские ворота, в порт прибыли шесть легких трирем из союзного города – первое конкретное доказательство того, что собрание Пантикапея откликнулось на его просьбу. Киний отправился в порт, повидаться с прибывшими и обсудить их стратегию с навархом[77]77
  Наварх – командующий флотом, первоначально у спартанцев.


[Закрыть] Демостратом, низкорослым, толстым, с носом, как у свиньи. Несмотря на уродливую, как у Гефеста, наружность, это был человек жизнерадостный, даже комичный, а его суда содержались в образцовом порядке – от здоровых и бодрых гребцов, которые все были свободными гражданами, до парусов с изображением сидящей Афины вдвое выше человека. Эти паруса плыли над черными корпусами кораблей, как флаги богини.

Демострат сразу согласился преследовать македонские триремы.

– К концу лета у него их будет больше, попомни мои слова, – сказал толстый моряк. – Как только увижу его корабли, тут же их потоплю.

– Да пребудут с тобой боги, – ответил Киний. – Начинается прилив. Не стану тебя задерживать.

– Приятно встретить полководца, знающего море. Это правда, что ты гражданин? Останешься здесь? В Пантикапее ты становишься очень известной фигурой.

Киний пожал плечами.

– Думаю, я здесь, чтобы остаться.

– Приятно слышать. Не обижайся, я не о тебе, конечно, наемнику трудно доверять.

Киний встал на весельный борт и перепрыгнул на пристань.

– Пришли весточку, когда начнешь действовать.

Демострат помахал рукой.

– Я и раньше играл в эту игру. До середины лета получу еще три судна – если получу – и разделаюсь с его флотом, смогу плавать до самого Босфора. – Он усмехнулся. – Моим парням хотелось бы захватить несколько торговых судов.

Киний повернулся к Никомеду, который сопровождал его на пристань, чтобы познакомить с навархом.

– Он больше похож на пирата, чем на купца.

Никомед рассмеялся.

– А он и был пиратом. Пантикапей сделал его навархом, чтобы он бросил разбойничать на море.

Он продолжал смеяться.

Киний понял: они думали, он это знает; говоря о наемниках, толстяк подсмеивался над ними обоими.

– Полагаю, опытным и знающим он не только кажется.

Никомед кивнул.

– Он истинный ужас. Охотился на мои корабли.

– А как ты его остановил?

Никомед скорчил рожу и подмигнул.

– Было бы неучтиво рассказывать. – Он посерьезнел: только дела. – Завтра выступаю со своим отрядом. И хочу выразить озабоченность – серьезную озабоченность. Пойдем ко мне.

Киний вслед за ним стал подниматься по холму от порта. Никомед – влиятельный человек, и им пришлось пройти сквозь строй просителей, деловых партнеров, нищих всех сортов и мастей – и на это ушел целый час, который Киний не мог позволить себе потратить.

Оказавшись в комнате, украшенной отличной, хотя и малопристойной мозаикой и мрамором, Киний с чашей изысканного вина прилег на ложе. Он старался сохранять терпение – Никомед не просто один из его военачальников, но после архонта и, возможно, Клита – самый влиятельный человек в городе. Вероятно, его состояние не меньше, чем у богатых афинян.

– Что у тебя на уме? – спросил Киний.

Никомед восхищался золотым литьем на мече Киния.

– Великолепно! Ты простишь меня, если я признаюсь, что никак не ожидал, что буду тебе завидовать? Хотя я слышал об этом чудесном мече. – Никомед пожал плечами, на его лице появилось холодное выражение. – Мечи не часто переходят из рук в руки – мне нравится острый клинок, который остается у меня. Но рукоять – работа искусного мастера. Из Афин?

Киний покачал головой.

– Мастер афинский, но живет у саков.

– Стиль – великий афинский, но все эти экзотические животные… и Медуза! Или это Медея?

Киний улыбнулся.

– Подозреваю, что Медея.

– Медея? Она ведь убила своих детей, верно? – Никомед поднял бровь. – Это лицо – могу себе представить, как она убивает ребятишек. Прекрасное… но свирепое. А почему здесь Медея?

Киний покачал головой.

– Думаю, просто шутка. Так что у тебя на уме?

Никомед продолжал восхищаться мечом. Потом выпрямился.

– Клеомен объявился, – сказал он.

– Зевс вседержитель! – Киний выругался. – В Гераклее?

– Хуже. В Томисе. Переметнулся к македонянам. Я узнал сегодня утром. Архонт еще не знает.

Киний потер подбородок.

Клеомену, хотя тот и принадлежал к враждебной фракции, были известны все их намерения, во всех подробностях. Он присутствовал на всех встречах городских магнатов – ведь, в конце концов, он сам был одним из них.

– Это может дорого нам обойтись, – сказал Киний.

Никомед кивнул.

– Я уважаю твои приказы, но ведь ты высылаешь из города всех сильных командиров. Не останется никого, кому хватило бы духу противостоять архонту – или Клеомену, если тот появится. А он обязательно появится.

Киний потер подбородок и поморщился. Потом глубоко вздохнул и сказал:

– Ты прав.

– Его кельты могут перебить лучших наших людей, и тогда он закроет ворота. – Никомед выпил свое вино. – Он пять лет улучшал оборону – не хотелось бы мне брать его город.

Киний покачал головой.

– Мы вернем город в три дня.

Никомед глядел с удивлением – на его гладком лице не часто появлялось такое выражение.

– Каким образом?

Киний приподнял бровь, показывая, что хочет, чтобы Никомед догадался сам.

– Измена? – спросил Никомед, но едва сказав это, сам рассмеялся. – Конечно. Мы ведь войско. А все наши люди в городе.

Киний кивнул.

– Мне бы хотелось рассматривать это как упражнение в военной демократии. Хорошо управляемые города могут неопределенно долго выдерживать осаду, конечно, если не случится что-нибудь непредвиденное. Но непопулярное правительство продержится только до тех пор, пока кто-нибудь не откроет ворота. Обычно ждать этого долго не приходится. Тираны…

Киний ощерился.

Никомед наклонился вперед на своем ложе.

– Клянусь богами, ты его искушаешь.

Киний покачал головой.

– Я в такие игры не играю. Мне нужны воины на поле боя – хотя бы для того, чтобы показать сакам, что мы с ними. Но если архонту вздумается свалять дурака, и он начнет действовать… – Киний пожал плечами. – Я не отвечаю за чужие дурные поступки. Так меня научил мой учитель.

Никомед кивнул, глаза его горели – но потом он покачал головой.

– Он все равно сможет причинить ущерб нашей собственности. Напасть на семьи, даже отдать крепость македонцам, если решит, что для него это единственная возможность уцелеть.

Киний кивнул.

– Я думаю, он разумный человек, несмотря на срывы. Ты его недооцениваешь.

– С тобой и Мемноном он ведет себя ровнее, чем в прошлом году. Боюсь, когда вы уйдете… я многого боюсь.