Текст книги "Тиран"

Автор книги: Кристиан Камерон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 28 страниц)

«Как перед мужчиной», – сказал Филокл. Но она могла бы своей плетью в куски иссечь человека, и он не усомнился бы в ее праве.

Он чувствовал, что покраснел, чувствовал, как нарастает гнев, которому он редко дает волю. Как душа восстает против такой несправедливости, против осуждения в ее взгляде.

Он несколько раз вдохнул и выдохнул. Досчитал до десяти на сакском. Потом коротко кивнул.

– Объясню, когда буду не так сердит, – сказал он по-гречески.

– Хорошо, – ответила она и ушла.

Тем же вечером он пересказал этот случай Левкону, Эвмену, Никию и Филоклу. Они сидели у небольшого костра, в стороне от саков, которые были тихи и держались обособленно.

– У него в голове мякина, – сказал Никий. Потом посмотрел на Левкона. – Прости. Я знаю, что он твой друг, но он дурак. Он это заслужил.

Левкон выглядел несчастным.

– Мы товарищи с детства. Он всегда получал, что хотел; ему трудно сейчас измениться.

Никий криво усмехнулся.

– Не так уж трудно.

Левкон опустил голову на руки.

– Я чувствую, что подвел тебя, гиппарх. Но – я должен это сказать – ты не должен был бить его. Он гражданин. После первого учителя его никто никогда не бил.

Киний старался держать себя в руках.

Заговорил Филокл:

– В Спарте его бы убили. На месте.

Левкон не скрыл потрясения.

– За такую мелочь?

Филокл пожал плечами.

– Неповиновение – яд для войска.

Левкон взглянул на Эвмена, но тот не смотрел ему в глаза.

– Он из тех забияк, кто готов по любому поводу показать нож в винной лавке. Я видел, он это делает. – Эвмен посмотрел на Никия, потом на Левкона. – Он мне не нравится.

Киний подался вперед.

– Дело не в этом. Нравится, не нравится: военачальник должен быть выше этого. Я по опыту знаю, что неповиновение – чума, которая начинается медленно, но распространяется быстро. – Он протянул руки к костру, чтобы согреть, наклонился так, что локтями уперся в бедра. Ему было холодно, болели плечо и костяшки пальцев, и он даже думать не хотел о том, как повредил своим отношениям со Страянкой – или вообще с саками. – Он оскорбил саков. Оскорбил меня. И не выполнил прямой приказ. – Киний потер подбородок. – Я человек суровый. Наемник. Может, стоит напомнить вашим людям об этом. – Потом он вздохнул. – Но мне не следовало поддаваться гневу.

Левкон скорее недоумевал, чем понял что-либо.

– Что я скажу его отцу? – спросил он, прежде чем уйти в темноту.

Филокл смотрел ему вслед.

– Полагаю, госпоже Страянке это не понравилось.

Киний кивнул.

Филокл покачал головой.

– Ты поступил правильно. Что еще ты мог сделать?

Киний потер руки.

– Ты философ. Вот и скажи.

Филокл покачал головой.

– Я в первую очередь спартанец, а уже во вторую философ. Я бы, пожалуй, его убил.

Киний устало кивнул.

– Странно. То же самое сказала Страянка. Что если ударит человека, то убьет его. Чтобы не оставлять за спиной врага – так я ее понял.

Эвмен сказал:

– Они даже детей своих не бьют. – Он пожал плечами. – Правда. У меня была сакская нянька. В войне или в состязаниях все средства хороши. Но не ради послушания. – Он задумался так надолго, что Никий успел подбросить в костер охапку дров, потом сказал: – Не думаю, что у них вообще есть слово «послушание».

– А вот это любопытно, – сказал Филокл.

Киний позволил им говорить дальше. Прежде чем завернуться в плащ и лечь, он послал Никия отозвать трех дозорных. Потом долго лежал без сна, думая о женщинах: о матери, сестрах, Артемиде и Страянке. Но ни к какому заключению не пришел. Артемида и Страянка были словно другого пола, чем его мать и сестры. Не в том дело, что Артемида и Страянка казались ему похожими. Артемида использовала женственность как оружие, чтобы добиваться своего от мужчин. Страянка – военачальник. И все же какое-то основополагающее сходство между ними есть.

Он вспомнил: Филокл советовал ему обращаться со Страянкой как с мужчиной. Эта мысль заставила его нахмуриться, и он уснул.

На следующий день они не поехали вместе. Киний держался со своими людьми, разговаривая на сакском с Ателием и глядя, как исчезает под копытами трава. Все было как будто прежним и в то же время не таким, как раньше.

То же самое можно было сказать обо всей ольвийской части колонны. Киний не мог определить, в чем загвоздка, но что-то определенно изменилось. Это его смущало: он умел понимать воинов и знал, что они с ним согласны – Алкей заслужил наказание. Судя по его поведению, сам Алкей тоже считал, что заслужил удар. Он выглядел не сердитым, а смущенным. И все же что-то изменилось, как будто, показав силу, на которой основывается послушание, Киний лишился их благодушного отношения.

Когда они оказались одни, Никий подлил масла в огонь.

– Осел глазел на сакских девушек, верно? А ты все время проводишь с одной из них. Ты знаешь, что говорят воины, когда у одного есть то, чего нет у других.

Киний вынужден был признать справедливость этих слов – по крайней мере для воинов. Он погладил бороду и подул на озябшие руки.

– Знаешь, если эти избалованные граждане-воины завидуют моей любовной жизни, то зря. – Он взглянул на горизонт. – Сегодня она со мной не разговаривает.

Никий в ответ улыбнулся одними уголками губ.

– Совершенно верно. – Он приподнял бровь. – Ты чересчур волнуешься, гиппарх. – Он посмотрел на небо, на которое фалангой надвигалась полоса тяжелых туч. Никий скривил губы. – Скоро богатым мальчикам будет о чем подумать, кроме баб.

Три дня шел дождь, и на четвертый всем в колонне было на что жаловаться.

Для греков это были трудные дни: люди учились жить как воины, а не как богачи на затянувшейся охоте. Плащи их насквозь промокли; кое-кто обнаружил, что синяя ткань линяет, окрашивая кожу; костры горели еле-еле и дымили. Ночи были холодные и сырые, и воины из Ольвии наконец научились жаться друг к другу ради тепла. Для большинства это не был настоящий сон – им удавалось лишь задремать, а когда груда тел шевелилась, каждый ради тепла старался забраться поглубже. Днем их согревали лошади, и на третий день большинство научились спать на их спинах.

Киний чувствовал себя несчастным: он учил людей жить под дождем, а Страянка избегала его. Хуже того, он иногда замечал, как она серьезно смотрит на него. Брови на ее лице сошлись в прямую черту. Страянка осуждала его.

На четвертый день вышло солнце, а к исходу дня они нашли царя.

«Город» саков тянулся на много стадиев, и, когда Киний впервые увидел длину его стен, у него захватило дух. На высоком утесе над рекой стоял храм, а вокруг акрополь из больших бревенчатых сооружений, ярко раскрашенных, и строений поменьше из пиленой древесины и земли. Сам по себе акрополь невелик, но его стены смыкаются с земляным валом высотой в три человеческих роста, уходящим почти к горизонту.

– На самом деле это не город, – сказал Сатракс. Они стояли на стене акрополя. – В действительности это большой загон.

Киний провел два дня за обсуждением планов с Матраксом, главным военачальником царя, и другими членами внутреннего совета: самим царем, Кам Баккой и Страянкой. Эвмен и Ателий страшно устали постоянно переводить, и даже царь, единственный говоривший на сакском и греческом почти одинаково, проявлял признаки напряжения. Когда Киний спал, ему снилось, что сакские боги обвиняют его на ломаном греческом, а предметы называют себя по-сакски. Он осваивал язык, но его мозг не мог отдохнуть.

Царь объявил перерыв и потащил Киния наружу «посмотреть солнце». Он был менее отчужден, менее воинствен, чем во время зимней встречи.

Страянка, которая вела себя с Кинием так, словно его вообще не существует, большую часть времени проводила с царем. Когда обсуждали ход войны, она всегда возражала ему, предлагая самый быстрый способ. Киний же был на стороне царя и осторожности. Но Страянка не ставила эту осторожность в вину царю. Все ее недовольство сосредоточилось на одном человеке.

Однако сегодня утром она отсутствовала вместе со своими женщинами-воительницами и Кам Баккой. Что-то связанное с религией.

Киний тосковал; утрата расположения Страянки показала ему, как много она стала для него значить за зиму. Он бранил себя за глупость – в этом ему помогал Никий – и пытался сосредоточиться на важном и насущном. Конечно, она, самый могущественный вельможа в Ассагете, предпочтет царя, который засматривается на нее.

Киний понял, что царь уже какое-то время говорит. И как будто ожидает ответа.

Киний махнул в сторону «загонов». За пределами акрополя и пестрой полоски вдоль реки, где жили крестьяне-синды и стояли склады греческих купцов, все остальное пространство оставалось пустым.

– Кто построил эти стены? – спросил Киний. – Они тянутся… стадиев на сорок.

– Вдвое больше, если считать и племенные загоны. – Царь гордо улыбнулся. – Это синды. Много лет назад, когда была угроза со стороны Дария, саки решили, что на случай войны нам необходимо безопасное место для всех стад, и синды согласились построить стены.

– Синды ваши крестьяне? – спросил Киний. В Ольвии были землевладельцы-синды, но были и синды-аристократы. Они здешние уроженцы, но успешно смешались с греками, и сейчас об их происхождении свидетельствуют только черные глаза и прямые черные волосы. Такие волосы у Эвмена; такие глаза у Кира, а у молодого Клио и то и другое.

Царь покачал головой.

– Синды любят землю. Саки любят небо. – Он пожал плечами. – Наши предания говорят, что, впервые придя сюда, мы презирали синдов. Мы уничтожили их войско и забрали их женщин. – Он посмотрел на Киния и приподнял бровь. – Все это кажется вполне возможным. Но синды отвечали нам по-своему. Они стреляли в наших людей из-за деревьев. Отравляли источники и убивали людей во сне. – Царь снова пожал плечами. – Так говорит предание. Я лично думаю, что умные саки с самого начала понимали, что без зерна, выращенного крестьянами-синдами, не будет ни золота, ни греческого вина. Разве это важно? Сейчас мы уже в сущности не два разных народа. Мы один народ с разными лицами. – Он перегнулся через деревянную ограду на стене и показал на толпу купцов, которые торговались у подножия стен из-за цен на зерно. – Иногда в деревне растет мальчик или девочка. Они живут на земле, но стремятся в небо, и однажды, когда мимо проезжает племя саков, мальчик или девочка приходят к вождю и говорят: «Возьмите меня с собой». А иногда всадник, старый или молодой, смотрит, как растет трава, и тоскует по земле, по чему-то прочному под ногами. Он приходит к вождю деревни и говорит: «Примите меня к себе». – Он повернулся к Кинию, восходящее солнце осветило его красивое лицо. – Я царь и над теми и над другими. Поэтому я люблю и землю и небо.

Ветер потеплел, трава зеленела ярче, но северный ветер все равно приносил холод, и Киний плотнее закутался в плащ. Он обвел взглядом всю стену с запада на восток, по течению реки. Афины и Пирей, Ольвия и Томис – все уместились бы за этими стенами, и еще осталось бы место. Но людей здесь не хватит, чтобы заселить даже небольшой греческий город.

– Загоны, – сказал он, словно напоминая себе.

– Когда племена собираются для праздника или войны, пастбищ здесь хватает по меньшей мере на месяц. Стены удерживают скот внутри, а разбойников снаружи. – Он улыбнулся. – Населения у нас больше, чем Афинах, если присчитать коз.

– Я вижу много купцов. – Сегодня Киний видел на равнинах дальше обычного. – И деревни на реке. А нам за две недели пути не попалась ни одна деревня.

Царь кивнул.

– Купцы не распространяются об этом. Это торговый секрет. Здесь растят зерно. Его хранят вон в тех амбарах. Весной и осенью баржи поднимаются по реке. Зачем рассказывать другим? – Он осмотрел стены. – Но это не тайна. Думаю, многие могли бы рассказать тебе.

Киний покачал головой.

– Я чувствую себя дураком. Думал, увижу одни шатры.

– Увидишь через месяц. Мы не живем здесь – только синды, купцы и горстка жрецов.

– Даже зимой не живете? – спросил Киний.

Царь кивнул.

– Я однажды зимовал здесь. Очень холодно. – Он посмотрел на север. – Предпочитаю проводить зиму на севере, среди деревьев.

Царь направился в сторону большого зала наверху акрополя, напротив храма. Большой зал представлял собой нечто вроде бревенчатого греческого мегарона, с очагом посередине. Огонь пылал в рост человека. Как только они вдвоем, отодвинув ковры, закрывавшие вход, вошли в зал, их сразу охватило тепло.

Эти ковры ошеломили своими красками, такие же чуждые, как бесконечное небо и море травы. Те два ковра, что закрывали вход, были сделаны из плотного многослойного войлока с разноцветными яркими фигурами людей, зверей и фантастических животных и геометрическим рисунком на белом поле. Стены покрывали огромные, тяжелые деревянные панели, украшенные изображениями грифонов и лошадей, больших рогатых оленей и охотящихся кошек. Пол покрыт толстым слоем ковров, таких, какие Киний видел в шатре Кам Бакки. Главенствующий цвет красный, и тепло кажется осязаемым.

Царь помахал Матраксу, который стоял у огня с Кам Баккой в великолепном наряде и Филоклом.

– Далеко ли эти деревья? Какие деревья? – спросил Киний. Он искал Страянку.

– В тысяче стадиев или больше. Сомневаюсь, что можно измерить расстояние. Деревья – это как другой мир. Синды говорят, когда-то мир был сплошным лесом. – Он пожал плечами. – Я видел море и видел деревья. И то и другое как иной мир.

– А почему зимуете там? – спросил Киний.

– Чем больше дров, тем больше костер, – ответил Сатракс с мальчишеским высокомерием, которое подавлял все утро. – Это совсем не сложно.

Киний подумал о стенах, амбарах и зерне.

– Вам не нужна Ольвия как основа прокорма войска, – сказал он.

Сатракс улыбнулся.

– Не помешает поднять цену. Мне принадлежит не все зерно. Но нет. Я солгал. Цари лгут, когда нужно. Мне не нужна Ольвия.

Киний улыбнулся в ответ, потом прищурился:

– Но у тебя есть то, из-за чего ты выступаешь против македонцев. Ты не хочешь потерять город. Вы ведь не можете просто раствориться в траве. – Он остановился, как будто его ударили. – Вы сражаетесь за своих земледельцев.

Они присоединились к кругу у огня. Саки были не особенно церемонны: царь приходил и уходил, как любой свободный человек, и уважение, с которым его встречали, было не больше и не меньше отношения к уважаемому полководцу в греческом войске. Женщина, возившаяся у костра, подала царю чашу с подогретым яблочным сидром. Он сел на груду ковров.

Пока Киний брал такую же чашу, царь ответил:

– И да и нет, Киний. Я все же могу раствориться в траве. Здесь нет построек из камня. Таков наш закон. Зоприон может все это сжечь – мы за три месяца построим все заново. Или переселимся. – Он показал на купцов у костра. – И если мы так решим, синды переселятся с нами.

Киний сел – без того изящества, с каким садились все саки.

Царь смотрел в огонь.

– Но я не хочу строить все заново. Не хочу прекращать торговлю. На самом деле я совсем не хочу этой войны. – Он вздохнул. – Но она не за горами, и я буду сражаться.

Киний пригубил сидр. Напиток ему нравился.

– Откуда это? – спросил он. – Яблони за два лета не вырастут.

Царь пожал плечами.

– У холода есть свои преимущества. Мы делаем сидр осенью и замораживаем его на всю зиму глыбами. – Он поманил остальных, тех, кого Киний привык называть «военным советом». А Кинию сказал: – Пей. Уже весна, и скоро весь сидр прокиснет.

Шурша шелками, рядом с Кинием села Кам Бакка. Киний и раньше видел шелк, но редко в таком изобилии и на всех. Одеяния у большинства саков были шелковые, пусть и рваные. Кам Бакка пришла в светло-желтом свободном одеянии в розовых цветах и свернувшихся драконах. Платье было так великолепно, что Киний, сам того не желая, все время на него посматривал.

– Мы спорим уже много дней, – сказала Кам Бакка. – Матракс говорит, что вы готовы. Расскажи нам, что ты задумал.

Киний медлил, держа чашу с сидром у губ.

Кам Бакка спокойно смотрела на него – рассеянно, почти сонно.

– У тебя есть план, Киний из Афин. У царя есть войско, но пока нет плана. – Она кивнула. – Получается прекрасное сочетание, словно мужчина, – она улыбнулась, – и женщина. – Взгляд шаманки упал на Страянку, которая, тоже в шелковом одеянии, присоединилась к кружку у огня, потом вернулся к Кинию. Кам Бакка положила руку на руку Киния и сказала: – Ты должен прийти ко мне в шатер. Увидеть дерево.

Киний вежливо кивнул, не собираясь снова попасть к ней в руки. Последние два сна о дереве оставили в его сознании след, колеи, в которые то и дело попадали колеса его мыслей и по которым эти мысли двигались так часто и так непредсказуемо.

Словно угадав, о чем он думает, Кам Бакка наклонилась к нему, так что он ощутил ароматы и смоляной запах ее волшебства.

– Без дерева ты никогда не завоюешь ее, – сказала она.

На Страянке темно-синий халат от шеи до щиколоток, а под ним ярко-красные штаны. Сегодня она больше походила на женщину – если учесть, что гречанки так не одевались, – чем когда-либо. Киния это смущало. И отвлекало.

Два дня он ожесточенно спорил с ней по вопросам войны. Ни одна греческая женщина не могла бы перечить ему, не приказывала бы замолчать, когда он советовал проявить осторожность. Конечно, подумал он с болью в сердце, ни одна гречанка просто не может присутствовать на военном совете.

Чувствуя его взгляд, она отвернулась и обменялась приветствиями с царем и Матраксом.

Когда она села, подошли и остальные: Левкон, Эвмен, Никий, Матракс, Ателий и с десяток сакских вождей. Все сели кругом. Некоторые прилегли. Страянка улеглась на живот, задрав ноги в туфлях, – ни одна греческая женщина за пределами своей спальни не позволила бы себе такую позу.

Киний чувствовал себя одурманенным и поглупевшим. Но не мог оторвать от нее взгляда.

После обмена приветствиями все ненадолго замолчали.

– Я тоже считаю, что пора огласить весь план, – сказал царь.

Он посмотрел на Киния.

– Я наемник, – обратился ко всем Киний. – Я никогда не командовал в деле больше, чем тремя сотнями. – Он показал на Матракса. – Может быть, план представит Матракс, ведь он военный вождь царя?

За ним Эвмен по возможности быстро переводил его слова на сакский. Киния больше не удивляло, как много понимал этот молодой человек.

Царь повел рукой.

– Это не греческий совет, а я не греческий царь. Я переводил твои слова два дня – я знаю, что ты задумал. Но мы все хотим услышать итоги.

Киний кивнул и осмотрел собравшихся в кружок.

– Хорошо. План прост. Мы вообще не вступим в сражение.

Никий свистнул.

– Мне это нравится, – сказал он.

Матракс подождал перевода и добавил:

– Совершенно верно.

Он сказал это по-гречески.

Страянка подняла бровь. Перекатилась и села.

Он смотрел на нее слишком долго. Опять.

Царь протянул чашу, чтобы ему налили сидра.

– Как это?

Киний оторвал взгляд от женщины.

– Все дело в расчете времени и расстановке сил.

Матракс заговорил по-сакски, и Эвмен перевел:

– Кому это уметь, как не тебе.

Киний поднял руку.

– В прошлом году я прошел из Томиса в Ольвию той самой дорогой, которой должен будет пройти Зоприон. Мне потребовалось на это тридцать дней. Его войску понадобится пятьдесят. Если он выступит завтра, то доберется до Ольвии в лучшем случае к середине лета. – Он подождал, пока Эвмен догонит его с переводом. – Если уничтожить переправу при Антифилии, мы затянем его поход еще на две недели. Если с нами будут люди из Пантикапея, а их флот будет служить нашим нуждам, мы отгоним его триремы и еще больше замедлим его продвижение. Он намерен строить по дороге крепости: он достаточно умен и понимает, что нужно охранять дорогу домой, – и это еще пуще задержит его. – Он снова подождал, пока Эвмен переведет. – Тогда уже наступит новый год[67]67
  Новый год у древних греков начинался в летнее солнцестояние, которое приходилось на июль.


[Закрыть], минует месяц игр, минует летний праздник, а мы все еще не покажем зубы. – Киний осмотрел круг лиц. – Вы знаете, зачем он идет сюда?

Ответила Страянка:

– Завоевать нас.

Сатракс покачал головой.

– В конечном счете итог будет один. Но ему нужна наша покорность, чтобы доказать свою силу. Этакий военный подвиг.

При переводе слова «покорность» на лице Страянки появилось выражение, которое – Киний надеялся – никогда не будет предназначаться ему.

Киний набрал в грудь побольше воздуха.

– Когда он будет в шестидесяти днях от дома, но еще не достигнет реки Борисфен, у нас появится выбор. – Он старался не смотреть на Страянку. – Самое простое – подчиниться. – Он пожал плечами, по-прежнему не глядя на женщину. – У него не останется времени на осаду Ольвии. Не будет времени на поход сюда. Будет самоубийством идти сюда, оставляя Ольвию в тылу, на пути к возвращению домой. Если мы проявим притворную покорность…

Он снова замолчал. И вздохнул, не смея посмотреть в глаза Страянке.

Сатракс кивнул.

– Ты рассуждаешь как царь.

Киний взглянул на Филокла. Тот еле заметно кивнул в знак согласия. Страянка взглядом сверлила дыры у него в затылке. Но вот она вскочила.

– Должно быть, это и есть греческое послушание! – Она сердито осмотрела совет. – Кто мы – народ рабов? – спросила она по-гречески. А обратившись к царю, добавила: – Мы заставим своих воинов покориться македонскому чудовищу? Неужели мы так испугались?

Киний опустил взгляд. Он надеялся… но сейчас неважно, на что он надеялся.

Заговорил Матракс. Ателий перевел его вопрос:

– Второй выход?

Киний снова вдохнул.

– На последних ста пятидесяти стадиях пути к великой реке мы будем каждый день наносить по нему удары. Словно по волшебству появятся саки – которые до тех пор будут показываться только небольшими отрядами лазутчиков. Чтобы убивать отставших и фуражиров. Каждую ночь на лагерь македонцев будут нападать небольшие отряды.

Матракс заговорил, и одновременно заговорили все остальные.

Ателий перевел этот гул сакских возгласов:

– Матракс говорит, это ему больше нравится.

Ненадолго наступила тишина. Филокл, наклонившись вперед, произнес:

– Но, конечно, каждое из таких нападений удастся всего раз.

Киний кивнул.

Сатракс тоже в круге подался вперед, погладил бороду.

– Вчера ты утверждал, что вы можете растерзать его войско, как стая стервятников. А сегодня говоришь, что каждая уловка сработает всего раз. Почему всего раз?

Киний посмотрел на Филокла, но тот отрицательно покачал головой, отказываясь участвовать в споре.

Тогда он взглянул на Страянку. Та продолжала избегать его взгляда. Он решил больше на нее не смотреть.

– У македонцев хорошие военачальники, а воины проявляют превосходное послушание. Стоит нам один раз напасть на их колонну, и на следующий день не будет ни единого отставшего. Стоит нам раз напасть на их лагерь, и в следующий раз они его окопают. А когда мы убьем их фуражиров, на следующий день за продовольствием отправятся большие отряды, и все войско будет ждать в полной готовности. – Он снова осмотрел собравшихся, уклоняясь от ее взгляда, но одновременно желая, чтобы она прислушалась. – С помощью послушания они сведут на нет наше превосходство в скорости и преимущество неожиданности.

Он недобро улыбнулся.

– Конечно, все это еще больше замедлит их продвижение. – Он допил свой сидр. – А мы не понесем при этом больших потерь. Македонцам этот поход обойдется в огромные деньги. И возможности повторить его у Зоприона никогда не будет. Он покроет себя позором.

Кам Бакка медленно кивнула, потом покачала головой.

– Но, конечно, господин Зоприон все это понимает.

Киний кивнул.

– Да.

– Поэтому, как только начнутся наши нападения, он разгадает нашу стратегию и поведет себя как загнанный раненый зверь.

Она посмотрела не на Киния, а на Филокла. Потом на Страянку.

Филокл встретил ее взгляд.

– Да. Вероятно, пройдет несколько дней, прежде чем его отчаяние передастся его военачальникам. Но да.

– Значит, он не станет позорно отступать. Напротив, он двинется вперед. И, если сможет, навяжет нам битву. – Кам Бакка встала на колени. – Даже если ему придется безрассудно рисковать своими людьми и припасами.

Все греки закивали.

Кам Бакка кивнула, словно себе самой.

– Раненый вепрь убивает охотников. Вепрь, у которого нет надежды, убивает царей.

– Ого! – пробормотал Никий.

Страянка повернула голову к Кам Бакке.

– Достопочтенная, нам не стоит его бояться. Когда мы соберем всех воинов…

Кам Бакка протянула руку и коснулась ее лица.

– …Мы, все равно можем проиграть. Тогда все, кто собрался в этом круге, будут лежать мертвые под луной… – Она замолчала и закрыла глаза.

Царь внимательно наблюдал за ней.

– Это пророчество?

Она открыла глаза.

– Все взвешено на острие меча. Я ведь уже сказала.

Киний заговорил с убежденностью человека, который вынужден высказываться против своей воли:

– Такую битву мы не выиграем.

Заговорила Страянка – без гнева, но с большой силой. Царь переводил ее слова:

– Ты говоришь так, словно он Александр! – говорил царь, повторяя жесты Страянки. – А что если он сделает неверный выбор? Что если отступит? – Пока царь переводил, Киний наблюдал за ее лицом. – Ты никогда не видел нас в бою, Киний. Думаешь, мы трусы? – Она вскинула сжатый кулак. – Может, нам и не хватает послушания, которое есть у вас, но мы сильны.

Киний покачал головой. У него не очень получалось не смотреть на нее, но он держал себя в руках, когда заговорил.

– Зоприон не Александр. Хвала богам, он дюжинный военачальник, не особенно даровитый. Но и самый плохой македонский воин знает, как провести такую кампанию. В Греции у нас есть книги, в которых говорится, что делать, даже если нет ветеранов, чтобы научить. – Он нахмурился. – Я никогда не видел, как вы сражаетесь, но знаю, что вы смелы. Однако никакая смелость не прорвет фронт таксиса.

Царь перевел его слова и посмотрел на них обоих.

– Киний, в словах дочери сестры моего отца больше истины, чем тебе кажется. Ты никогда не видел нас в битве. Ты не знаешь, на что мы способны. – Он повернулся к Страянке. – Но, как я уже сказал, Киний рассуждает как царь. Битва – риск. Война – опасность. Зачем искушать судьбу?

Он посмотрел на Матракса, который кивнул так, что черная с сединой борода, лежавшая на груди, поднялась и опустилась.

– Я не додумался уничтожить переправу у Антифилии, – продолжая царь. – И не знал, как велик может быть флот Зоприона. Но в остальном – разве не этот замысел мы обсуждали зимой? А ты, моя госпожа, – разве я не говорил тебе, что Киний найдет еще множество доводов в пользу осторожности?

Матракс осушил свою чашу и рыгнул.

– Лучше, – заговорил он, и Киний обнаружил, что понимает его слова до перевода Ателия, – когда он достигнет определенного места, начать беспокоить его. И если он не отступит, мы предложим покорность. – Он улыбнулся. – Только глупец откажется от нас.

Кам Бакка села на корточки и отпила вина.

– Он нам откажет, – сказала она. – Я это видела.

Страянка резко повернула голову. Она наконец заговорила, с той же яростью, с какой распекала провинившихся воинов. Говорила она быстро, звонким голосом, и Киний не понимал ни слова.

Эвмен покачал головой, запутавшись в ее стремительной речи. Даже Ателий мешкал.

Им на помощь пришел царь.

– Она говорит, что если Кам Бакка уже видела отвержение, мы можем избавиться от позора предлагать покорность и докажем Кинию, что он ошибается насчет битвы. – На Киния он старался не смотреть. – Она сказала кое-что еще, но это лучше пусть останется между ней и Кам Баккой. Хотя я ей отвечу. – Он быстро заговорил на сакском, потом сказал на греческом: – Я царь. Кам Бакка часто бывает права, но сама говорит, что будущее подобно воску и чем этот воск ближе к пламени, тем он изменчивей. Она удивлена. Я тоже удивлен.

Он повернулся к Страянке, заговорил с ней по-сакски, и она закрыла лицо руками – Киний никогда не видел у нее этого девичьего жеста.

По-гречески царь сказал:

– Мы не сможем собрать все наши силы. Мы рассчитывали на многих лошадей наших братьев массаков. И еще на многих наших братьев савроматов.[68]68
  Сарматы, также савроматы, – общее название кочевых скотоводческих ираноязычных племен (аланы, роксоланы, языги и др.), расселившихся в III веке до н. э. – IV веке н. э. в степях от Тобола на востоке до Дуная на западе (Сарматия).


[Закрыть] – Он обвел круг взглядом. – То, что я скажу, – не для всех ушей. Александр осаждает восточные ворота равнины трав, как Зоприон – западные. Чудовище сейчас в Бактрии, гоняется за мятежным сатрапом. – Царь расправил плечи, сейчас он казался очень молодым. – Возможно, он всегда лелеял такой замысел похода – его войска вторгаются на травяные равнины с обоих концов. Кам Бакка говорит, это не так – простая случайность. Но нам это безразлично. Мы сможем собрать только две трети своих сил. Может, и меньше. Геты уже уходят на восток, и нашим восточным кланам придется защищать своих земледельцев. – Он пожал плечами и произнес длинную фразу на сакском; Киний понял из нее лишь отдельные слова: нет лошадей и македонцы. По-гречески царь сказал: – Подчинение ничего нам не стоит. В этом нет стыда, потому что мы не собираемся подчиняться.

Каким-то образом Киний понял, что греческое «ничего» на сакском звучит «нет лошадей». То есть царь сказал: Подчинение не будет стоить нам лошадей. Он довольно кивнул.

– Трава растет, – сказала Кам Бакка. – Земля почти затвердела. Через неделю пройдут последние сильные дожди. Через две недели он выступит.

Киний согласно кивнул.

Царь сказал:

– Где мы назначим сбор? Где соберем свое войско?

Киний пожал плечами.

– Нам нужно прикрывать Ольвию. Если Зоприон захватит ее, у нас вообще не будет выбора. И если архонт не почувствует, что вы действительно готовы защищать его, он откажется от союза и покорится – на самом деле покорится. – В глубине души Киний считал, что архонт уже сейчас готов на это. – Чем ближе главное войско к Ольвии, тем надежней будет союз с городами на Эвксине.

Царь кивнул, слушая, как слова Киния переводят на сакский.

– Значит, мое войско будет не только угрожать, но и защищать, – сказал Сатракс. Он оперся подбородком на руку. – Пройдет не менее месяца, прежде чем я соберу хотя бы половину своего войска.

Заговорил Матракс. Царь выслушал его и кивнул.

– Матракс говорит, что переправу нужно уничтожить немедленно, а всадников отправить сегодня же.

Киний посмотрел на Матракса и согласно кивнул. Потом сказал:

– Наш лагерь должен быть на другом берегу великой реки, близ брода. Если предстоит битва, нужно, чтобы все преимущества были на нашей стороне. Если дойдет до крайности, пусть Зоприон переправляется через реку.

Страянка подождала, пока его слова переведут, и заговорила. Заговорили и несколько сакских вождей.

Царь сказал:

– Все согласны с тем, что место для лагеря нужно определить на дальнем берегу у Большой Излучины. Там есть вода и корм для лошадей, а припасы можно подвозить на лодках. – Он помолчал и добавил: – Да будет так. Сбор у Большой Излучины назначаю на летнее солнцестояние. – Кинию он сказал: – Ты приведешь городские войска? У нас нет гоплитов, и мало у кого даже из вождей есть доспехи ваших конников.

Киний согласился.

– К солнцестоянию я приведу войска эвксинских городов к Большой Излучине.