Текст книги "Тиран"

Автор книги: Кристиан Камерон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 28 страниц)

Всего в трех стадиях за ним находились геты, их фланговые отряды начали выдвигаться вперед, растягиваясь в высокой траве, забирая вправо и влево, и перекликаясь. Как хорошие охотники, они окружали добычу. Приближались они быстро, уверенные в беспомощности жертв, обозленные поражениями последних дней.

Киний проехал в голову колонны.

– На гряду! – приказал он. – Галопом!

Колонна теряла стройность, усталые люди плохо справлялись с лошадьми, но галоп взбодрил их. Синды в центре колонны оказались в основном опытными всадниками, но не все. Киний проехал назад, заметив, что некоторые отстают. Они с Аяксом сажали детей на своих усталых лошадей, мужчины-синды брали других, и так небольшой отряд синдов поехал вперед. Киний видел, как между уродливыми ушами его лошади поднимается лысый гребень гряды, и молился Зевсу. Он оглянулся. Геты в двух стадиях за ним строились в линию, их фланговые отряды были всего в стадии справа и слева, но уже вровень с ним. Геты перекликались; отчетливо слышались их воинские кличи.

Усталая лошадь Киния храпя начала подниматься по склону. Ребенок у него на руках оказался девочкой лет трех, светловолосой, синеглазой. Девочка с любопытством смотрела на него.

– Лошадь устала, – сказала она и улыбнулась. – А ты устал?

– Да, – ответил он. – Как тебя зовут?

Отряд Левкона уже был на вершине и выстраивался в линию. Не очень четко, но все же слаженно. Киний гордился ими.

– Альет. Мне три года. – Девочка подняла и широко расставила три пальца. – Мы умрем? – спросила она с детским непониманием. – Мама говорит, мы можем умереть.

– Нет, – ответил Киний.

Он уже поднялся до трех четвертей склона, и его лошадь двигалась с трудом. Он предоставил ей самой выбирать дорогу и не жалел об этом. Люди Левкона построились; люди Никомеда, как он и приказал, подгоняли беженцев и тоже строились справа от отряда Левкона.

Геты не останавливались. Они приближались; теперь они были так близко, что Киний видел таблички, которые они носили на упряжи, как украшение, и узоры на их плащах. Отряды справа и слева поднимались наискось, торопясь принять участие в убийстве.

Киний поднялся на вершину. Он подъехал к синдам и передал девочку матери. Не забывая об ужасной участи деревни, опасаясь, что на пороге победы синды придут в отчаяние, он потрепал девочку по голове и поднял руку, требуя внимания.

– Теперь мы победим! – громко сказал он по-сакски.

На него смотрела сотня полных сомнения лиц.

Он улыбнулся: все заботы последних дней были забыты из-за того, что он увидел с вершины.

– Смотрите, – сказал он и проехал к середине строя.

Геты были у подножия гряды, перекликались. Самые смелые уже начали подъем.

Далеко в травяном море, за самыми дальними флангами наступающих гетов, трава зашевелилась, словно под ветром, и появились сотни гордо сидящих на лошадях саков. Их ряды тянулись на многие стадии, множество верховых поднимались из травы, словно прорастая из драконьих зубов.

Из-за гряды показался царь в окружении знатных саков; они ехали на свежих лошадях и слева от Киния образовали сплошную цепь вооруженных всадников. Другой отряд показался справа, и все больше всадников поднималось из травы. Ольвийцы и синды радостно закричали, а саки перебрались через гряду и обрушились на гетов, как стрелы Зевса.

Царь пришел. Царь пришел. Киний чувствовал, как с его плеч спадает огромное бремя. И тут началась бойня.

Ольвийцы не участвовали в сражении. С усталой радостью они наблюдали за местью саков – люди, знающие, что многого достигли и теперь имеют право отдохнуть. Прежде чем пал последний гет – отряд знатных воинов окружил вождя, так они и погибли, скопом, – Киний отвел свою колонну на несколько стадиев к стану царя, большому кольцу повозок, где ждали еще тысячи лошадей; лагерь у второй реки охраняли многочисленные саки, которым не требовалось участвовать в бойне.

Ольвийцев встречали как героев. Киний обнаружил, что, несмотря на усталость, охотно слушает похвалы. Он переезжал от группы к группе, смотрел в лица своим людям, забавляясь тем, что они, мгновение назад усталые и измученные, вдруг нашли в себе силы пить вино и хвастать. Они ели, жгли костры, и вскоре к ним присоединились первые саки, вернувшиеся после стычки с гетами. У многих к седлам были привязаны головы. Киний видел, как один из них старательно отдирал человеческую кожу с татуировками. Другие показывали добычу: немного золота, много серебра, лошадей.

Перед самым наступлением темноты вернулся Ателий с воинами клана Страянки – Жестокие Руки. Страянка была вся в крови, но прежде чем Киний успел испугаться, помахала рукой. Он с широкой улыбкой на лице ответил тем же, а Страянка увидела, что он грязен и на руках его грязь, кровь и пот. Киний уже неделю не мылся.

Ателий ехал гордо, он сидел на усталой лошади как царь.

– Я взял десять лошадей! – сказал он. – Ты великий вождь. – Так говорят все воины. – Он взглянул на Страянку, отдававшую приказы приближенным. – Госпожа говорит, ты герой. Говорит, ты эйрианам.

Киний опять улыбнулся.

Пока Ателий его хвалил, в лагерь въехал царь. Его золотые доспехи блестели в лучах закатного солнца. Он посмотрел вправо, влево и, отыскав Киния, направился прямо к нему – сплошь в золоте с головы до ног.

– Получилось, – сказал он. Повозился с подбородочным ремнем своего позолоченного коринфского шлема и снял его с головы. Волосы его были спутаны, из ноздри текла кровь. – Клянусь богами, Киний, геты много поколений будут это помнить!

– Нам повезло, – ответил Киний. – В дороге я думал обо всем, что может пойти не так. Замысел был глупый и слишком честолюбивый. – Он устало улыбнулся. – И, помнится, ты не должен был принимать в этом участие. Я даже помню, что Кам Бакка взяла с тебя слово.

«Ты пришел!» – хотел он сказать.

– Я обещал не подвергать себя опасности, – улыбнулся царь. – И не подвергал. Они сломались еще до того, как мы спустились с холма.

Царь спешился, раскрыл объятия, и они обнялись – доспехи к доспехам.

– О, как мы ударили! – хвастал царь. – Жестокие Руки лежали так неподвижно, что лазутчики гетов едва не наехали на них, не заметив. Я убил шестерых, не меньше. – Он высвободился. – Чувствую себя грязным. Устал. Это мой первый большой бой – моя первая победа как царя – и ты дал ее мне. Я этого не забуду. – Продолжая говорить, Сатракс снимал доспехи. Сейчас он возился с ремнями наручей. – Матракс говорил, что я не должен участвовать в бою – но если бы я так поступил, то перестал бы быть царем. Мы саки, а не греки.

Он улыбнулся; его лицо выражало то же облегчение, тот же спад напряжения, что и лица других военачальников. Он взял протянутый кубок с вином и осушил его.

Киний подошел и тоже выпил. Так же поступали другие мужчины и женщины, и то, что царь снял доспехи, само по себе стало небольшим праздником. Все болтали друг с другом, возбужденные победой и тем, что уцелели.

Когда с царя через голову сняли нагрудник, он, освободившись от него, снова обнял Киния.

– Улыбайся! – велел он. – Смейся! Мы живы. И теперь я верю, что мы победим Зоприона. Я верю, что мы могли бы победить и Александра!

Молодой царь колотил его по плечам, и Киний всем улыбался, но вдруг ему захотелось избавиться от этих объятий и похвал; он чувствовал себя грязным. Он потихоньку ускользнул, твердя себе, что по примеру царя хочет побыстрее избавиться от доспехов. Киний подошел к костру, который облюбовали ольвийцы. Его встретили ревом. Аякс помог ему выбраться из панциря, и Киний почувствовал себя лучше, хотя и не моложе.

Подошел Никомед и положил руку на широкое плечо Аякса. Все приметы старости неожиданно исчезли с его лица, он снова стал сорокалетним.

– Ты достойный человек, гиппарх, – сказал он. – Одно дело слышать о твоих подвигах, совсем другое – видеть их.

Киний взглянул на свои ноги, вымазанные грязью, на руки в смеси крови и испражнений. Дождь только размыл все это полосками, а плащ там, где Киний лежал на нем в грязи, промок насквозь, его касания казались ледяными. Левая рука Киния распухла.

– Если ты кого-то цитируешь, я этого не знаю, – сказал он.

Никомед ответил:

– Я богатый человек, и мне посчастливилось видеть за работой многих великих мастеров и художников. Всегда одно и то же: наблюдая за ними, видишь их гениальность и понимаешь, что видел настоящее.

Аякс рассмеялся.

– Сомневаюсь, что Киний хочет быть в твоем собрании, друг мой.

Киний коротко улыбнулся.

– Спасибо… наверно. – Он снял хитон. – Попросите-ка раба отыскать мою походную сумку. Мне нужно переодеться. А я пока вымоюсь в реке.

Никомед сделал вид, что нюхает свой изодранный плащ.

– Отличная мысль!

Аякс достал стигил, еще с одним стигилом к ним присоединился Никий.

– У меня есть масло, – сказал он.

Аякс приветствовал его так, словно Никий выиграл гонку. Они отправились к реке. По дороге к ним примкнули Левкон, Эвмен и несколько молодых людей. На ноющих ногах они прошли стадий до реки, и Киний был счастлив – насколько может быть счастлив человек, предвидящий собственную смерть. В этом трудном походе он потерял четверых. Ему было жаль их, но он знал, что все они погибли не напрасно, он знал это уже несколько часов, в которые ему не нужно было беспокоиться ни о чем, кроме боли в мышцах и жара в ране. Смерть казалась очень далекой.

Он шел чуть впереди, слушая болтовню молодежи, голый, с грязным хитоном через плечо.

Услышав топот копыт, он обернулся.

За ним ехала Страянка с несколькими своими военачальниками, все обнаженные; не только всадники, но и лошади были покрыты грязью. Она увидела его тогда же, когда он ее, и поехала следом, разглядывая его тело. Он ответил тем же. Но вот она пронеслась мимо, сжимая бока лошади, и повернулась, чтобы помахать ему. Ничего прекраснее Киний не видел, хотя Страянка была вся в грязи и крови. Распущенные черные волосы летели за ней, спина прямая; всадница вместе с лошадью подобралась и прямо с берега прыгнула в реку, подняв шума не меньше, чем всплывший из-под воды кит. Ее спутники последовали за ней.

Ольвийцы показывали на них друг другу, кричали и веселились.

– Как Артемида со своими нимфами, – сказал Никомед. Потрясенный, он с трудом переводил дух. – Кто бы мог ожидать явление такой красы в подобный день? Хотел бы я быть художником… – ваятелем… кем угодно, лишь бы запечатлеть это.

– Я согласен на баню, – сказал Киний. – Бежим! – позвал он.

И все ольвийцы побежали. Они бежали в лучах предзакатного солнца как олимпионики, из последних сил. Оказываясь на берегу, они с криками прыгали в воду.

Киний переплыл самый широкий участок реки. Вода глубокая, но мутная от ила, поднятого дождем или купающимися лошадьми. Ему было все равно – замечательно чувствовать прикосновение воды к коже, пусть эта вода и холодная. Он плыл, зажав в зубах хитон, отыскивая в сгущающихся сумерках Страянку.

Он нашел ее на отмели под высоким деревом. Страянка чистила коня; набирала песок на речном берегу и обтирала ноги рослой лошади, которая словно шла недавно вброд по крови.

Страянка улыбнулась.

– Он кусается, – сказала она по-гречески. – Не подходи близко.

Киний оставался на глубине. Он был рассудителен и радовался возможности просто побыть с ней, любоваться ее телом. Он начал кое-как стирать хитон. Немного погодя пошел за Страянкой к берегу, зачерпнул песка и стал растираться.

Ниже по течению раздавались крики и возгласы других ольвийцев. Судя по голосам, купающихся становилось все больше – и ольвийцев, и саков.

– Ты эйрианам, – сказала Страянка, оглядываясь. Отбросила черные волосы за голое плечо. Посмотрела вниз по течению, потом снова на него.

Он шагнул к ней. Она обняла его так, словно они тысячу раз репетировали это объятие, и ее рот нашел его губы так же легко, как руки в пожатии.

Они сплелись телами… на несколько мгновений, а потом Ателий крикнул:

– Здесь!

Они оказались в кольце Жестоких Рук и ольвийцев, все смеялись, шутили, сыпали непристойными замечаниями.

Киний кинулся в воду, чтобы скрыть правдивость их предположений; он по-прежнему держал Страянку за руку, и женщина, бросив коня, поплыла за ним. Потом они сохли нагие в теплом весеннем воздухе на траве, а мегаранин Агий и Аякс пели стихи из «Илиады» и греки, на потеху сакам, растирались оливковым маслом и стигилами. Потом Матракс и Страянка пели по очереди бесконечную песнь о любви и мести. Киний заметил, что к ним присоединился царь. Потом Страянка умолкла и села спиной к его спине, словно они старые боевые товарищи. Ей принесли одежду; она оделась и дала ему свободное одеяние из светлой кожи с такими же украшениями, как у нее. Одежда была варварская. Тем не менее он ее надел.

Царь сидел как на иголках, явно недовольный, потом отвернулся, когда Киний надел рубаху. Позже, когда Страянка поцеловала Киния – потянувшись за вином, – царь встал и гневно заговорил с ней по-сакски.

Страянка забросила за спину высыхающие волосы, взглянула на Киния и кивнула царю.

– Мой ум знает, – отчетливо сказала она. – И управляет моим телом.

Царь повернулся и ушел в темноту.

Теплая спина Страянки продолжала прижиматься к спине Киния, ее рука лежала в его руке, и он снова был счастлив, насколько может быть счастлив тот, кому осталось жить несколько недель.

Утром все войско лежало почти без чувств от усталости и пьянства, и уничтожить его могла бы горстка гетов. Киний никогда не видел, чтобы войско после победы вело себя иначе, но все же думал, что стоило бы выставить дозоры.

Опухоль на руке спала, и жар почти прошел, как будто речной дух вытянул весь яд. Киний встал одним из первых, выпил приготовленный синдами отвар и надел подаренную Страянкой кожаную рубаху.

Она, хоть и с экзотическим рисунком, чистая. А его военный хитон еще влажный и, несмотря на то, что, любуясь Страянкой, он пытался его отстирать, по-прежнему грязный. Все остальные его вещи пропали при отступлении – вероятно, остались в последнем лагере.

Царь подъехал, когда Киний разглядывал табун захваченных ольвийцами лошадей, стараясь выбрать подходящую. На его взгляд, все они были слишком маленькие.

– Думаю, пора поговорить по-мужски, – сказал царь, явно пытаясь держаться с достоинством. – Ты подарил мне большую победу. Я буду щедр.

Киний вздохнул и посмотрел на него.

– Я к твоим услугам, господин. – Он смотрел в землю, потому что не привык говорить о таком. Потом снова посмотрел на царя. – Речь о Страянке?

Царь не смотрел ему в глаза.

– После победы над Зоприоном – ты женишься на ней?

Киний пожал плечами.

– Конечно, – сказал он, ведь что-то нужно было сказать. Конечно, если останусь жив.

Царь наклонился.

– Возможно, такие виды на будущее не так уж заманчивы: она не гречанка, вдобавок свирепа. И не станет жить с тобой оседло, как твоя возлюбленная: она вождь Жестоких Рук – слишком влиятельная личность, чтобы стать подстилкой. А может, ты не сможешь на ней жениться: уже женат или обещал кому-нибудь.

Царь выбрал в корне неверный тон.

– Я гордился бы, если бы женился на этой женщине, – сказал Киний и понял, что говорит искренне.

Царь выпрямился в седле.

– Правда? – Он, казалось, был удивлен. – Она никогда не согласится жить в городе. Это ее убьет. – Теперь он смотрел Кинию в глаза. – Я жил в греческом городе. И знаю эту женщину. Она живет как вольная воительница. Твой город убьет ее.

Фантазируя вслух, Киний сказал:

– Я мог бы купить поместье к северу от Ольвии, и она приезжала бы ко мне.

Еще не закончив говорить, он рассмеялся.

Царь покачал головой.

– Ты мне нравишься, Киний. Ты понравился мне с самого начала. Но ты, как рок, обрушился на мое счастье. Принес войну, а сейчас отнимаешь у меня сестру. Постараюсь говорить как мужчина, а не как рассерженный юноша. Я хочу ее, а она хочет только тебя. И теперь я не только должен мириться с тем, что потерял ее – женщину, которую желал с тех пор, как достаточно повзрослел, чтобы испытывать мужские желания, – но и знать, что мои лучшие воины называют тебя эйрианамом. Если ты женишься на ней, ты будешь вероятным союзником – или смертельным врагом. Я спрашиваю себя: это ли тебе нужно? Оставишь ли ты своих людей, чтобы жить в степях? Или приведешь их как новый клан?

Киний потер подбородок, чувствуя себя стариком.

– Господин, я буду служить тебе. Вообще сам я ни о чем таком не думал. Я вижу, тебя это беспокоит. Но… – Киний помолчал, подыскивая слова. – Мне нужна только госпожа.

– Как же ты будешь жить? – спросил царь. – Сможешь ли оставить Никия или Никомеда, чтобы стать супругом варварской девушки? – Он окинул взглядом травянистую равнину. – Или она оставит Жестокие Руки и станет с другими греческими женщинами молоть зерно и прясть? Может, и станет – до тех пор, пока не возненавидит тебя или не сойдет с ума.

Киний кивнул: ему в голову приходили те же мысли, а висящий над ним смертный приговор избавил его от необходимости делать выбор. Однако – в глубине души – он чувствовал, что они нашли бы выход.

Неужели он кончил бы как Ясон, а она как Медея?

Но что же сказать? «Господин, я буду мертв, так что это не имеет значения»?

– Я думаю, мы найдем… нашли бы выход.

Царь все еще смотрел на траву. Он выпрямился.

– Я попытаюсь не становиться между вами, – сказал он. Это решение далось ему нелегко. Потом он добавил: – Матракс говорит, что я должен так поступить.

Киний подумал, каково это – обладать властью в восемнадцать лет.

– Матракс это советует или нет, но поступок благородный.

Сатракс пожал плечами. Потом выпрямил спину и постарался принять достойный вид.

– Я слышал, ты потерял боевого коня, – сказал он. – Потерял серого. Это дает мне отличную возможность показать, как высоко я тебя ценю.

Он протянул руку, приглашая Киния сесть за ним.

Киний сел за царем.

– Будут смеяться, – сказал он.

– Едва ли, – ответил царь и пустил лошадь сначала шагом, потом легким галопом.

Они поехали через царский табун, вернее, ту его небольшую часть, которую взял с собой царь в погоню за гетами. Киний узнал клеймо.

Царь вдруг снова заговорил:

– Другие вожди считают, что это прекрасный выбор: она получит мужа, Жестокие Руки – наследника, а ты, конечно, прославленный военный вождь. – Лошадь сделала еще несколько шагов. – Мне говорят, я должен выбрать девушку своих лет, с бедрами, больше предназначенными для родов. Предлагают дочь савроматского хана.

Киний, прижимаясь к спине Сатракса, чувствовал, как тот напряжен – сердится. Сердится потому, что должен подчиняться желаниям вождей.

– Вот, – сказал он.

Жеребец был не серый, а скорее темно-серебристый, цвета полированного железа или стали. Вдоль всей спины широкая черная полоска – такую масть Киний видел только у самых тяжелых сакских лошадей; хвост и грива светлые.

– Он не так хорошо обучен, как твой персидский, – говорил царь. Подобно всем приносящим очень ценный дар, он хотел сам указать на его изъяны. – Но к боям подготовлен. Это мой второй боевой конь – теперь твой. И еще пара лошадей для езды, они у Матракса. Я просто хотел поговорить с тобой.

Киний прошелся вокруг коня, восхищаясь его ногами. Голова короткая, не такого чистого рисунка, как у персидских, но конь рослый, а масть… либо отвратительная, либо великолепная. И несомненно очень редкая.

– Спасибо, господин. Поистине царский дар.

Царь смущенно улыбнулся.

– Правда? – спросил он, выдавая, как еще молод. – У того, кто владеет десятью тысячами лошадей, есть свои преимущества, – сказал он немного погодя.

– Прости, – сказал Киний, не зная, что добавить.

Царь поморщился.

– Царям приходится много думать. Если ты станешь ее мужем, то приобретешь большую власть среди моего народа. Бакка тоже был мужчиной, его жена тоже руководила кланом. Опытный воин с греками-союзниками. Ты можешь стать моим соперником. – Он посмотрел на лошадь. – Или это говорит моя ревность?

– Ты откровенен, – сказал Киний. – Рассуждаешь как царь.

– Приходится. – Царь показал на коня. – Испытай его, – велел он.

Киний одной рукой ухватился за гриву жеребца и легко взлетел на его высокую спину. Он едва не промахнулся мимо седла: это чудовище было на целую ладонь шире его перса, и он был благодарен за то, что жеребец терпеливо ждал, пока он уцепится ногами.

Сатракс с трудом удержался от смеха, довольный тем, что греку нелегко справиться с конем. Киний цокнул языком, и рослый конь пошел.

– Какой ход! – радостно воскликнул Киний.

Топот копыт жеребца показался ему странно знакомым. Он попробовал управлять только ногами, оставив руки свободными, и легко поставил коня рядом с конем царя. Жеребцы принюхались друг к другу, как знакомые по конюшне – так, вероятно, и было. Масть у них одинаковая.

– Одна мать? – спросил Киний.

Сатракс улыбнулся.

– И мать и отец, – сказал он. – Братья.

Киний склонил голову.

– Это большая честь. – Киний потрепал коня по плечу, вспоминая свой разговор с Филоклом. – Клянусь тебе, что никакие мои действия не будут угрожать твоему положению царя. И я не женюсь на Страянке и даже не буду просить ее выйти за меня без твоего позволения. – Он хлопнул коня по спине. – Замечательный дар, – повторил он.

– Хорошо, – ответил царь. Очевидно, он испытывал облегчение и столь же очевидно продолжал тревожиться. И ревновать. – Хорошо. Давай поднимать войско.

Только к концу дня (Киний все больше влюблялся в свою новую лошадь) он понял, почему ее шаг показался ему таким знакомым.

Серебристый конь был жеребцом из его сна.

Они быстро пересекали равнину с запада на восток. Саки двигались по обыкновению быстро, но ольвийцы, и не используя предоставленных им запасных лошадей, не отставали от них. По оценке Киния, они делали по сто стадиев в день, поили лошадей из рек, которые пересекали равнину на примерно равном расстоянии, разбивали лагери там, где им нравилось – отдавая предпочтение местам со свежей зеленой травой, кормом для скота, и деревьями, источником дров.

Слаженность и упорядоченность действий были впечатляющие – для варваров. Но Киний больше не думал о саках как о варварах.

Киний никогда не видел, чтобы войско в пять тысяч человек двигалось так быстро. Если Зоприон гонит своих людей, как Александр, он может пройти за день шестьдесят стадиев, хотя дозоры, конечно, пройдут больше. Но Киний подозревал, что сами они идут не самым быстрым маршем, на какой способны саки.

Большинство лагерей располагались в тени высоких травянистых холмов – часто это были самые высокие за много часов езды точки. На четвертый вечер, с ноющими мышцами, но чистый, Киний сидел спиной к спине Никия и втирал сало в кожаную узду, а потом чинил недоуздок, слегка подгонял его. У нового коня большая голова.

Подошла Страянка вместе с Парстевальтом и Хиреной, своим трубачом. Теперь она меньше стеснялась, когда искала его.

– Пошли гулять, Киниакс, – сказала она.

Киний, держа в ладони монету, осторожно проделывал отверстия в старой коже. Недоуздок должен продержаться, пока они не прибудут в лагерь у Большой Излучины, не дольше.

– Сейчас, – сказал он.

Страянка села с ним рядом и показала на его работу Хирене. Та нахмурилась. Никий подрубал сакский плащ, превращая его в седельное одеяло.

Хирена быстро заговорила по-сакски. Губы ее изогнулись – презрительно или в улыбке, Киний не понял. Страянка рассмеялась – приятный звук – и грациозно села на одеяло Киния.

– Хирена говорит: от тебя все-таки есть своя польза, – сказала она. – Великий военный вождь шьет кожу!

Киний сделал еще один стежок, потом другой, третий и откусил нитку как можно ближе к коже. Потом разгладил недоуздок и осторожно положил его на груду сбруи. Парстевальт наклонился и принялся внимательно разглядывать стежки.

– Не так хорошо, как наши, – сказал он. – Но хорошо.

Его греческий язык, как и их сакский, совершенствовался с каждым днем.

Никий бросил одеяло на груду своего имущества и помахал Ателию, чтобы тот переводил. Парстевальту он сказал:

– А ты покажи мне, приятель.

И подмигнул Кинию.

Хирена как будто пыталась разорваться. Она хотела пойти за своей госпожой, но Страянка покачала головой. Повернувшись к Кинию, она сказала:

– Возьми меч.

Киний подумал, что такого необычного ухаживания не было со встречи Париса и Елены. Но взял с одеяла свой египетский меч – это сокровище лежало посередине.

Страянка взяла его за руку, и они ушли в красный вечер. Возле лагеря дерн был ровный, а трава ярко-зеленая и короткая, но девушка увела его в море травы, где поросшие высокими стеблями кочки затрудняли ходьбу. Они смеялись, когда нежелание разнять руки стоило им потери равновесия.

Оглянувшись через плечо, Киний увидел, что они гуляют на виду у всего лагеря, который растянулся на север и юг вдоль ручья; многие повернули головы, наблюдая за ними.

Догадавшись, о чем он думает, она сказала:

– Пусть смотрят. Этот холм – могила моего отца. Мы убили здесь двести лошадей, отправляя его в Ганам. Здесь я Бакка.

Страянка провела его примерно вдоль четверти ограничивающей лагерь канавы. Здесь они вошли в увитые дикой розой ворота и начали подниматься. Страянка монотонно запела.

Шар заходящего солнца повис на горизонте, заливая зеленую траву красным, оранжевым и золотым светом, так что холм казался сплавом травы, золота и крови. Пение Страянки зазвучало громче и выразительнее.

– Быстрей! – сказала она и потянула его за руку. Они пробежали последние несколько шагов до вершины, где в небольшом углублении стоял камень. Из него поднимался ржавый железный стержень. Когда подошли ближе, стержень оказался остатками меча с золотой рукоятью, все еще гордо возвышающейся над крошащимся лезвием.

Огромное солнце на четверть ушло за край мира.

– Обнажи меч! – приказала Страянка.

Киний извлек свой меч. Страянка протянула руку, почтительно взяла ржавый меч за рукоять и вытащила из камня. Потом взяла меч Киния и, когда последние лучи солнца подожгли рукоять этого меча, вонзила его в камень – глубже, чем первый, если это было возможно.

Когда солнце зашло, оставив небо подобным красильному чану, где ярко-красные и светло-розовые тона контрастировали с захватывающими все больше места пурпурными и темно-синими цветами ночи, Страянка перестала петь. Она склонилась лицом к камню.

Киний стоял рядом с ней, смущенный незнанием ее обрядов и их очевидным варварством, но она жрица, а греку не пристало насмехаться над богами других народов, поэтому он склонился рядом с ней во влажном углублении. От камня пахло мхом, от египетского меча – маслом, и дымом – от ее волос.

Они долго стояли склоненными, так что у Киния заломило колени, а спина окаменела. Наступила полная темнота, равнина внизу исчезла, остались только небо и камень, запахи впадины, потом крик совы; он летел над степью в поисках добычи, а блестящая крупа бесчисленных звезд давала ему довольно света, чтобы видеть.

Ленивыми кругами он поднимался над равниной все выше, и, увидев кольцо огней – десяток огненных колец, сотню, – снова устремился вниз; спускаясь виток за витком, он смотрел на лагерь…

Так же внезапно, как склонилась, Страянка выпрямилась, взяла из сумки на поясе горсть семян и разбросала у камня.

Киний тоже встал – с большим трудом. У него затекла нога. Но сознание было ясным, часть его еще оставалась высоко в небе.

– Ты Бакка, – сказала Страянка. – Тебе снятся вещие сны?

Киний потер лицо, чтобы мысли прояснились. Во рту было липко, словно он жевал смолу.

– Я вижу сны, – ответил он по-гречески.

Она провела рукой по его лицу.

– Мне приходится сидеть… – она помолчала в поисках слов, – в дымном шатре, даже здесь, под Гурьямой отца. – Она ласково погладила Киния по лицу. – А ты свободно видишь сны.

Он все еще был под влиянием сна. Она взяла его за руку и свела с холма.

На полпути вниз он начал приходить в себя.

– Мой меч!

Она улыбнулась, воспользовалась тем, что стояла на холме выше, наклонилась к нему, глаза к глазам, и поцеловала.

Поцелуй вышел долгий; Киний обнаружил, что его рука совершенно естественно легла на ее правую грудь. Страянка укусила его за язык и со смехом сделала шаг назад.

– Меч у тебя здесь, – сказала она, хлопнув его по промежности. Потом смягчилась. – На рассвете приходи за своим мечом. Дела Бакки, да?

Киний неуверенно спросил:

– Ты вложишь в мой меч силу твоего отца?

Она немного подумала, глядя на него, как мать глядит на ребенка, задавшего трудный вопрос или такой, ответ на который может причинить вред.

– Ты женишься на мне? – спросила она.

У Киния перехватило дыхание. Однако ответил он без колебаний:

– Да.

Она кивнула, словно другого ответа не ожидала.

– Значит, мы едем вместе, да? И, может быть, – тут она бросила на него взгляд, каким смотрит жрица во время обряда; этот взгляд пронизал Киния до костей, – может быть, вместе будем править?

Киний отступил на шаг.

– Правит царь.

Страянка пожала плечами.

– Цари умирают.

Киний подумал: «Ты ставишь не на ту лошадь, любимая. Умереть суждено мне». Он протянул к ней руки, и она вошла в их кольцо. А когда головой прижалась к его плечу, он сказал:

– Страянка, я…

Она ладонью закрыла ему рот.

– Шшш, – сказала она. – Ничего не говори. Духи ходят. Ничего не говори.

Киний снова обнял ее – почти целомудренно, и она стояла, прижавшись головой к его плечу, стояла долго, а потом они пошли вниз по холму. На краю короткой травы они не сговариваясь пошли в разные стороны, она в свой стан, он – в лагерь, но они все еще держались за руки и едва не повернули назад.

Потом рассмеялись и разошлись.

Она пришла к нему утром в одеянии из белой кожи, украшенном золотыми пластинками и расшитом золотом, в высоком золотом головном уборе. С ней пришли царь, и Матракс, и двадцать других вождей и воинов. Киний знаком попросил Левкона и Никомеда сопровождать его, и вся группа повторила путь, в предрассветных сумерках поднявшись к углублению на вершине. Все саки, даже царь, запели.

Первые лучи солнца, как пламя, поднимающееся над первым костром, лизнули край мира. Солнце осветило голову Горгоны – голову Медеи, голову Страянки – на рукояти махайры, так что рукоять словно впивала свет восходящего солнца, и огненная линия поползла по лезвию, все быстрее. Спустя несколько мгновений меч словно передал солнечный свет в камень.

Все саки закричали, Страянка взялась за рукоять меча и пропела высокую чистую ноту, а другой рукой сделала знак Кинию. Киний взялся за рукоять правой рукой, и на мгновение меч словно потянул его к себе.

Страянка отняла руку, а рука Киния взвилась вверх, потянув за собой из камня меч.

Киний был так увлечен этим обрядом, что несколько мгновений ожидал чего-то – быть может, выплеска энергии, слов божества.

Но тут он заметил взгляд царя – полный нескрываемой ревности и зависти. Когда их взгляды встретились, царь уступил.

Матракс хлопнул Киния по спине.

– Хороший меч, – сказал он.