Текст книги "Тиран"

Автор книги: Кристиан Камерон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)

Он надеялся, что сказал правду.

Кампанию обсуждали еще два дня. Планировали сбор саков. Отправили во все сакские кланы вестников, сообщить о сборе. Подготовили письма в Пантикапей и Ольвию. Матракс с шестьюдесятью воинами отправился уничтожать переправу. Он считал, что должен сам руководить этим. Перед отъездом Киний отвел его в сторону и попросил пощадить крестьянскую землю, на которой похоронен Гракх. Матракс рассмеялся.

– Я много раз пил там вино, Киниакс, – перевел Ателий. Матракс обнял Киния, и тот ответил тем же. – Старик может не бояться нас. – И он так сдавил Киния, что чуть не сломал ему ребра. – Поменьше тревожься, Киниакс. Мысль хорошая.

Киний выбрался из объятий Матракса. Его смущало доверие сака.

– Я никогда не командовал войсками, – сказал он.

Молодой царь появился за своим полководцем. Глядя на Киния, он пожал плечами.

– Я тоже. Но если я собираюсь шить обувь, то обращаюсь к сапожнику.

– Платон, – с кривой улыбкой сказал Киний.

– Сократ, – возразил Филокл. – Платон попытался бы сам сделать себе обувь.

Рынок в сакском городе был не меньше, чем в греческих городах на Эвксине. В двадцати лавках продавали любые виды оружия, от простейших ножей для еды до ромфеев[69]69
  Длинное лезвие этого оружия крепилось к гораздо более Длинной рукояти, типа древка копья.


[Закрыть] – новых тяжелых мечей, которым отдают предпочтение фракийские горцы. Обычные короткие мечи продавались в каждой лавке – от простых железных с удобной костяной рукоятью до модных, украшенных персидским золотом.

Мечи для конного боя встречались редко: саки их не используют. Киний переходил от лавки к лавке, сравнивая длину и вес, стоимость, украшения и практичность. Ему нравилось делать покупки и слушать разговоры о войне. Продавцы оружия известные сплетники, а часто и шпионы. В большинстве лавок торговали рабы, но в одной оказался и владелец – рослый египтянин, хозяин собственного прилавка и повозки.

Когда Киний осмотрел все предлагаемые изделия, хозяин пригласил его выпить вина. Осушив чашу, Киний услышал сплетни отовсюду: от Экбатаны[70]70
  Речь идет о южной Экбатане, главном городе Мидии при Дарии, захваченном Александром Македонским.


[Закрыть] до Египта и со всех земель между ними.

– Ты гиппарх, о котором я столько слышал? – спросил купец. – Не обижайся, но тебя уже все знают.

Киний пожал плечами и взял вторую чашу превосходного вина, предложенного хозяином.

– Я слышал, у Зоприона большое войско, – заметил он.

– Зоприон намерен завоевать этих саков – вообще всех скифов, – ответил купец. – Так он по крайней мере говорит за выпивкой. У Дария не получилось, у Ксеркса не получилось, Кир умер, сражаясь с ними, – Зоприон считает, что прославится. – Он отпил вина и слабо улыбнулся. – Все хотят соперничать с Александром.

Он сказал это так, словно все македонские военачальники – глупые мальчишки.

Киний сидел за прилавком на кожаном стуле и наблюдал, как в соседней лавке Лаэрт торгуется за дорогой нож. У него на глазах лицо Лаэрта несколько раз изменилось, как у мима-комика, выразив гнев, раздражение, удивление, удовольствие по мере того как снижалась цена.

Купец тоже наблюдал за этим торгом.

– Он умеет торговаться. Один из твоих воинов?

– Старый друг семьи, – ответил Киний. – Мы выросли вместе.

– В Афинах, – сказал купец и замолчал: может, подумал, что сболтнул лишнее. – Ну… так я слышал… и твой выговор…

Киний отвернулся, скрывая улыбку.

– Он спас мне жизнь при Иссе, – сказал он.

– Прекрасный друг, – заметил купец. – Такого друга посылают человеку боги.

И оба плеснули вина на землю.

Потом, тщательно подбирая слова, купец сказал:

– Это было, когда ты получил награду за храбрость.

Киний кивнул.

– Скорее за глупость. – Он обдумал слова купца. – Ты много обо мне знаешь.

Купец осмотрелся и пожал плечами.

– Я пришел сюда из Томиса, – сказан он. – Там Зоприон собирает войско.

– Ага, – сказал Киний, довольный спокойствием собеседника. Явный шпион, но по-своему честный.

– Зоприон знает о тебе все от ветеранов своего штаба. Его гиппарха зовут… Филипп? Их всех зовут Филиппами, верно?

– Верно, – согласился Киний. Он знал Филиппа, начальника конного отряда. В лучшей в мире коннице.

– Я слышал, у этого Филиппа есть подруга по имени Артемида.

Киний сощурился.

– Да, – сказал он.

– Она очень высокого мнения о тебе, – сказал египтянин. – И я начинаю сомневаться, что им предстоит такой уж легкий поход, как считают во Фракии.

Киний подался вперед.

– Зоприона может удивить сила сопротивления, – осторожно сказал он.

Купец посмотрел на саков и синдов, мелькающих в толпе, потом его взгляд снова остановился на Кинии.

– Как это?

Киний улыбнулся.

– Филипп[71]71
  В данном случае речь идет о Филиппе Македонском, отце Александра. Филипп в битве разбил скифов, но на обратном пути они его атаковали и отбили все трофеи. Раненый Филипп едва спасся.


[Закрыть] едва одолел скифов. Кир умер. Дарий бежал домой, подпалив усы. Это тебе что-нибудь говорит?

У египтянина на коленях лежал подбитый мехом фракийский плащ. Он набросил плащ на плечи.

– Рассказывай, – медленно ответил он.

Киний откинулся.

– Я пришел купить хороший меч, а не обмениваться сплетнями.

Настала очередь купца пожать плечами.

– У меня есть несколько хороших мечей, которые я берегу для особых покупателей, – сказал он. – Для тех, кто приносит мне любопытные сплетни.

Он посмотрел, как Лаэрт расплачивается за покупку. Киний обрадовался: Лаэрт был доволен.

Он встал и стал играть коротким пехотным мечом, одним из тех, что лежали на прилавке.

– Скифов очень много, – сказал он.

Повернул запястье, давая мечу возможность как бы погрузиться в тело жертвы под своей тяжестью. Слишком легкий. Киний это знал.

Купец, казалось, скучал.

– Я об этом часто думаю, – сказал он.

Налил еще вина из кувшина и протянул кувшин Кинию. Тот подставил чашу.

– Подумай вот о чем, – сказал Киний. – Скифы есть здесь, скифы живут вокруг всего Эвксина. Скифы есть к северу от Бактрии, и на севере Персии, и повсюду между ними.

Египтянин кивнул.

– Точно как говорил Геродот.

Он встал, расправил на плечах плащ и достал из глубины двухколесной тележки тяжелый сверток.

Киний всю зиму читал Геродота. Это стало одним из его любимых занятий. Особенно часть про амазонок.

– Он бывал в Ольвии, – сказал Киний. – Он знал, о чем пишет.

Купец кивнул.

– Не сомневаюсь, – сказал он. – Будут ли они сражаться?

Киний смотрел, как он разворачивает сверток. В нем оказались четыре меча – два коротких и два длинных. Самый длинный – настоящий греческий меч для конного боя, подлинная махайра, тяжелее к концу, похож на перевернутый серп, острое лезвие. В руке меч кажется необычайно легким, почти живым.

Клинок в простом кожаном чехле, и никакой рукояти. Киний повертел его в руках и опустил. Меч с глухим звуком врезался в древесину.

– Прекрасно, – сказал Киний.

– Сталь, – пояснил купец. Он согнул меч в руках и вернул Кинию. – В Александрии есть жрец, у которого дар. Он делает их немного, но каждый получается хорошо. – Купец выпил вина, поставил чашку и подул на руки. Потом сказал: – Я видел, как другие делают железные мечи: у одного получается один из дюжины, у другого один из ста. И только у этого жреца получаются все.

Лезвие, казалось, было расцвечено десятью красками, скрывающимися под поверхностью, которая была отполирована так, что Киний изумился. Он видел такое впервые. Он взмахнул мечом, и клинок запел в воздухе. Киний понял, что широко улыбается. Он ничего не мог с этим поделать.

– Сколько? – спросил он.

– А сколько здесь скифов? – спросил купец.

Киний потер пальцем кожу чехла.

– Тысячи, – сказал он и снова сел.

Египтянин кивнул.

– Геты уверяют Зоприона, что здесь всего несколько сотен воинов, последние остатки гордого народа, и что он завоюет страну за лето. Зоприон намерен захватить Ольвию и Пантикапей, чтобы окупить поход и получить точку опоры для дальнейших действий, а потом двинуться в глубь территории, строя по дороге крепости. Я не говорю тебе ничего такого, что не было бы известно всем.

Он внимательно посмотрел на Киния.

В Ольвии это не было известно всем. Киний старался сохранить бесстрастное выражение лица.

Должно быть, успешно, потому что египтянин продолжил:

– Но кое-кто из старших военачальников расспрашивает, сколько же кочевников. Говорят, прежний царь выставил на битву с Филиппом десять тысяч всадников. – Он подбородком показал на меч, лежащий у Киния на коленях. – Восемь мин[72]72
  Мина – одна шестидесятая часть таланта, 436 граммов серебра.


[Закрыть] серебра.

Киний с сожалением вернул меч.

– Дороговато, – сказал он. – Я воин, а не бог. – Он встал. – Спасибо за вино.

Египтянин тоже встал и поклонился.

– Я могу запросить семь мин.

Киний покачал головой.

– Он, должно быть, очень богат, этот парень из Александрии. Две мины и те разорят меня. Придется наняться к Зоприону.

Купец улыбнулся.

– Ты гиппарх богатейшего эвксинского города. Ты говоришь, что беден? А я думаю, что ты жестокосердый богач и хочешь разорить меня и пустить по миру моих двух дочерей, которые слишком дорого мне обходятся. Этот меч – дар богов настоящему бойцу. Посмотри: я даже не изготовил для него рукоять, потому что купить такой меч захочет только богатый глупец или настоящий боец. Первому понадобится рукоять, которую я не могу себе позволить, второй пожелает подобрать рукоять самостоятельно. Этот меч сделан точно для тебя. Предлагай свою цену!

Киний обнаружил, что снова взял меч в руки. Не лучший способ торговаться.

– Возможно, я наскребу три мины.

Египтянин воздел руки к небу и неожиданно схватился за голову.

– Надо бы приказать рабам выбросить тебя в грязь, но ведь ты гость, – сказал он и улыбнулся. – И, конечно, ни у кого из моих рабов не хватит сил выбросить тебя в грязь, а твой друг царь прикажет меня казнить. – Он подбоченился. – Давай перестанем торговаться. То, что ты знаешь о скифах, мне понравилось. Ты первый здравомыслящий человек, какого я встретил на этом рынке. Сделай мне настоящее предложение, и я его приму.

Киний наклонился поближе и ощутил аромат розы – духи египтянина – и запах рыбного соуса, съеденного им за обедом.

– Саки съедят Зоприона с потрохами.

Египтянин прищурился.

– И твой союз с ними прочен?

Киний пожал плечами.

– Полагаю, Зоприон не прочь бы это знать. – Он улыбнулся. – Он узнает это от тебя?

– Амон! Неужто я похож на Зоприонова лазутчика?

Египтянин улыбнулся. Ловким движением руки, которое восхитило Киния, он сунул под плащ Кинию два маленьких свитка.

Чтобы скрыть происходящее, Киний кивнул.

– Я мог бы дать четыре мины, – сказал он.

Египтянин пожал плечами.

– Теперь ты предлагаешь деньги. Но по-прежнему недостаточно. – Он плотнее запахнул плащ. – Когда собрание вернет тебе собственность твоего отца, ты будешь так богат, что сможешь скупить все мечи на рынке.

Киний приподнял бровь.

– Твои бы слова да Зевсу в уши, египтянин. Или ты что-то знаешь?

– Я знаю многих, – ответил египтянин. – Кое-кто из них живет в Афинах. – Он скорчил гримасу. – Клянусь Зевсом-Амоном, здесь холодней, чем в Ольвии.

Брови Киния взлетели вверх.

– Ты был в Ольвии?

– Мы с тобой чуть-чуть разминулись, – пробормотал египтянин. Повысив голос, он сказал: – Пожалуй, я уступлю меч за шесть мин.

Кинию слишком не терпелось прочесть письма, чтобы торговаться дольше.

– У меня нет шести мин, – сказал он. Поставил чашу на стол и осторожно положил меч на ткань свертка. – А жаль. – Он коротко кивнул египтянину. – Спасибо за вино.

– Заходи когда угодно, милости просим, – ответил тот. – Займи денег.

Киний рассмеялся и ушел. За столом в винной лавке он прочел оба свитка – письма из Афин, месячной давности. Он потер лицо и рассмеялся.

Афины хотят, чтобы он остановил Зоприона.

В сакском городе только одно не вязалось с его размерами – множество золотых дел мастеров. Киний бродил среди них с одним из спутников царя, Дираксом, Ателием и Филоклом. Золото здесь было дешевое – конечно, не само по себе, но дешевле, чем в Афинах, и саки носили его на любой одежде, с любыми украшениями. Здесь были мастера из городов от Персии до Афин, даже из такой дали, как Этрусский полуостров к северу от Сиракуз. Такое обилие златокузнецов заставило Киния еще глубже уверовать в то, что глупо считать этот город тайным.

Мастерской, в которой работали шесть человек разных рас, владел свободный человек из Афин. Бюст Афины в окне мастерской и голос хозяина глубоко тронули Киния, он вошел с желанием поговорить и остался купить что-нибудь. Попросил приделать рукоять к мечу египтянина – сам меч он купил накануне за пять мин.

– Прекрасный железный клинок, – сказал афинянин. Он скорчил рожу: – Большинство моих заказчиков хотят видеть на своих мечах лошадь или грифона. А ты что хочешь?

– Рукоять, уравновешивающую клинок, – ответил Киний.

– Сколько заплатишь? – спросил хозяин, с профессиональным интересом разглядывая клинок. Он положил его на весы, взвесил и записал результат на восковой пластинке. – Тяжелее к концу? Покажи, где тебе нужно поместить точку равновесия. Довольно близко!

Он добавил гирек на весы, записал результат и восковым стилусом[73]73
  Специальная палочка, грифель, для письма.


[Закрыть] провел черту на клинке.

Киний осмотрел мастерскую. Парстевальт в окружении нескольких знатных саков разглядывал чехол для горита – сплошное золото с великолепным изображением Олимпа.

– Меньше, чем они, – сказал Киний. – Две мины серебра?

Придется занимать: пять мин, отданные за меч, разорили его.

Ювелир наклонил голову.

– Могу сделать рукоять из свинца, – сказал он.

Подошел Парстевальт.

– Послушай, ты большой человек. Царь платит за тебя. Да-да.

– Я не хочу, чтобы царь платил за меня, – ответил Киний.

– Позволь мне изготовить для тебя что-нибудь под стать прекрасному клинку, – сказал афинский ювелир. – Ты ведь гиппарх Ольвии – я о тебе слышал. Я сделаю в долг.

Киний с некоторыми колебаниями оставил ему меч.

Мимо Филокла протиснулся Диракс, друг царя. Мастерская заполнилась знатными саками. Здесь были почти все мужчины и женщины из совета. Парстевальт поздоровался, Диракс ответил долгой речью, а Ателий перевел.

– Ты знаешь все наши тайны! Это наш собственный золотых дел мастер из Афин!

Парстевальт хлопнул Киния по плечу.

Снова заговорил Диракс, и Ателий сказал:

– Конечно, царь платить. Показать тебе свою милость. Он всех спрашивать, какой дар давать. А какой дар лучше меча?

Диракс перебил его, представляя других знатных саков:

– Калиакс из клана Стоящей Лошади, – сказал он через Ателия. И продолжал: – Гаомавант из клана Терпеливых Волков. Они самые верные – сердцевина царского войска – конечно, вместе с Жестокими Руками. – Он улыбнулся Парстевальту. – Очень хороший знак, что они уже пришли вместе со своим войском.

Киний обменялся рукопожатием со всеми по очереди.

Гаомавант крепко обнял его и что-то сказал, хлопая по спине. Ателий поперхнулся, а Эвмен перевел, залившись алым румянцем:

– Он говорит… ты один из любовников Страянки. Хорошо, что ты крепкий, иначе она бы тебя проглотила.

Диракс бросил несколько слов, и все снова засмеялись, а Гаомавант опять хлопнул Киния по спине.

Ателий вытер глаза.

– Господин Диракс говорит… хорошо для всех, что она взяла тебя… ты грек, и никакой клан не пострадает от этого союза. Если Жестокие Руки объединятся с Терпеливыми Волками, кровь на траве – да? Жестокие Руки заключают брак с царем – царь будет слишком сильным. Но Жестокие Руки…

– Жестокие Руки? – спросил Киний. – Это клан Страянки?

Ателий кивнул.

– И военное имя госпожи, да. Жестокие Руки.

Филокл потрепал его по плечу.

– Отличное имя. Прекрасная греческая женушка.

Киний заставил себя рассмеяться, но весь остаток дня у него в ушах звучали слова Ателия – Жестокие Руки заключают брак с царем.

Киний старался избегать Кам Бакки – эта женщина его пугала. Она стала олицетворением сна, который его тревожил, в ее присутствии видение о дереве и равнине казалось чем-то неминуемым – почти явью. Но на пятый день пребывания в городе саков Кам Бакка застала его в большом зале, крепко – словно железными клешами – взяла за руку и провела в завешанную коврами нишу, как в отдельный шатер. Она бросила в жаровню горсть семян, и их окутал тяжелый дым, пахнущий скошенной травой. Киний закашлялся.

– Тебе снилось дерево, – сказала шаманка.

Он кивнул.

– Снилось дважды. Ты касался дерева и заплатишь за это. Но ты подождал меня и не стал взбираться на дерево, значит, ты не полный болван.

Киний прикусил губу. В этом аромате наркотик – он это чувствовал.

– Я грек, – сказал он. – Твое дерево не для меня.

Она двигалась в дыму, как змея, будто извивалась.

– Ты родился Баккой, – сказала она. – Ты видишь сны, как Бакка. Ты готов к дереву? Я должна взять тебя туда сейчас, пока ты у меня. Скоро ты уйдешь, и пасть войны поглотит тебя. Я эту войну не переживу – и некому будет отвести тебя к дереву. А без дерева тебе не выжить и не завоевать госпожу.

Она говорила слишком много и слишком быстро.

– Ты умрешь?

Она очутилась рядом с ним.

– Слушай меня. – Она держала его руку железной хваткой. – Слушай. Первое, что покажет тебе дерево, – миг твоей смерти. Ты готов к этому?

Киний ни к чему не был готов.

– Я грек, – повторил он, хотя ему самому это казалось слабым доводом. Особенно потому, что дерево росло прямо у него на глазах, вставало в густом дыму из горящей жаровни, его тяжелые ветви распростерлись прямо над головой и уходили в небо.

– Хватайся за ветку и поднимайся, – сказала она.

Он протянул руку, ухватился за мягкую кору над головой, неловко перебросил через ветку ногу и подтянулся. Руки были тяжелы от дурмана, голова тоже. Киний обнаружил, что зажмурился, и открыл глаза.

Он сидел на лошади посреди реки – мелкой, с каменистым дном и розовой водой, текущей между камнями и над ними. Брод – это брод – завален телами. Люди и лошади – все мертвы, белая вода журчит над камнями, окрашиваясь кровью, покрывается на солнце розовой пеной.

Река широка. Это не Ясс, говорит какая-то часть его сознания. Он поднял голову, увидел дальний берег, направился туда. За ним и вокруг него другие люди, и все они поют. Он сидит на незнакомой лошади, высокой и темной, и чувствует на себе тяжесть незнакомых доспехов.

Он чувствует в себе силу бога.

Он знает это чувство – чувство выигранной битвы.

Он дает знак, и его конница набирает скорость, быстрее пересекая брод. На дальнем берегу выстраивается тонкая цепь лучников и начинает стрелять, но за ними хаос поражения – все войско раздроблено на части.

Македонское войско.

В половине стадия от лучников он поднимает руки, меч египетской стали с золотой рукоятью блестит в его руке, как радуга смерти. Он полуоборачивается к Никию – но это не Никий, а женщина; женщина поднимает к губам трубу, звучит зычный призыв, и все бросаются вперед.

День завершается победой. Это его последняя мысль, перед тем как стрела сбрасывает его с седла в воду. Он опять глубоко в воде и встает на ноги, но стрела тянет его вниз.

Он сидит – живой – на ветви дерева, и эта ветвь касается его между ног мягко, как женская рука.

Заговорила Кам Бакка:

– Ты видел свою смерть?

Киний лежал, держа кого-то за руку, и в его ушах еще звучал собственный предсмертный крик.

– Да, – прошептал он.

Он открыл глаза и увидел, что держит за руку Кам Бакку. Не самая плохая смерть, подумал он.

Когда он упал, Никия с ним рядом не было. А был ли Филокл? Трудно сказать в хаосе последних нескольких мгновений – все у него за спиной, все в закрытых шлемах, а у большинства еще и кольчуги. Сакские доспехи.

Снова заговорила Кам Бакка.

– Не пытайся истолковать увиденное. Ты можешь не сомневаться в том, что оно значит, и все равно удивишься. Ты лишь начал подниматься на дерево – я поднимаюсь на него всю жизнь. Я пожертвовала богам свою мужественность, чтобы подниматься быстрей. А ты еще даже не веришь в подъем. Берегись гибриса.[74]74
  В гомеровской традиции гибрис – нарушение божественной воли в сочетании с желанием обожествления, за которым следует возмездие (немесис). Таково, к примеру, поведение Ахилла и Одиссея. Эта же линия проявляется в мифах о Прометее, Сизифе, Эдипе и других. Для Гесиода же гибрис – скорее этическое понятие. Его проявляет каждый человек, одержимый пороками, особенно же – страстью к приобретению богатства.


[Закрыть]

– Что?..

Он закашлялся, как будто в легких еще оставалась вода. Сознание у него ясное, но тело расслаблено.

– Для греков нет правил, – ответила она. – Но, думаю, ты решишь, что неразумно говорить об этом, особенно в первые недели, когда ты будешь думать, что я не мужчина, не женщина, извращенное создание, использующее для своих манипуляций дурманы. – Она пожала плечами. – Возможно, я несправедлива к тебе. Ты и Филокл – я таких не встречала и не видела в снах. Вы, греки, более открыты новому.

Кам Бакка встала с корточек и бросила в огонь новую траву – на этот раз с запахом сосны.

– Это прояснит тебе голову и снимет с души смерть.

Она выпрямилась.

– Это неделя дурных новостей, афинянин Киний. Вот тебе моя новость. Ты смотришь на Страянку, как жеребец, желающий кобылу. Я говорю тебе – говорю от имени царя: мы не держим в одном отряде жеребцов и кобыл, потому что это тревожит всех лошадей. Так и с тобой. Ты не получишь Страянку до окончания войны. Страянка и так уже больше думает о тебе, чем о своих обязанностях. А ты больше боишься обидеть своими мудрыми советами ее, а не царя. – Она положила руку ему на плечо. – Кто же не видит, что вы созданы друг для друга, хотя говорите на разных языках? Но не сейчас. Еще не пора.

Киний посетовал, не в силах скрыть боль:

– Она уже неделю со мной не разговаривает!

– Правда? – Его тон как будто нисколько не подействовал на Кам Бакку. – Значит, ты слеп, нем и глуп. – Она тонко улыбнулась. – Когда поумнеешь, я попрошу, чтобы о тебе позаботились.

– Я не против, – сказал Киний.

Кам Бакка коснулась его щеки.

– Все – все – теперь взвешено на острие меча. Одно слово, одно действие – и равновесие нарушится.

Но Киний думал не о равновесии, а о том, что обречен на смерть – на скорую смерть.

Они двигались обратно как саки: проезжали стадий за стадием, меняли лошадей и снова ехали. На этот раз охраны у них не было, только Парстевальт и второй в клане Жестокие Руки человек, по имени Гаван, – проводники и вестники.

Всю поездку Киний ощущал необходимость торопиться. Земля достаточно твердая. Зоприон может выступить в любое время; близость похода, который все время оставался неопределенной возможностью, вдруг обрушилась на него, а он чувствовал, что не готов. Его тревожило возможное предательство архонта, тревожил моральный дух горожан, его беспокоили его люди, союз с саками, их численность и мастерство.

Увидев собственную смерть, он теперь старался понять, принимать ли это как подлинное пророчество или как следствие действия дурманного дыма. Саки пользовались дурманным дымом для разных целей, среди прочего для развлечения и отдыха. Он сам не раз испытывал его действие, бывая в гостях у Диракса, когда сидел в большом зале, а в жаровни подбрасывали одурманивающие травы. Он чувствовал запах дурмана в шатре Кам Бакки среди снегов. Может, именно дурман – причина его видений.

А если видения правдивы, это палка о двух концах. Кому хочется знать, что жить ему осталось всего шестьдесят дней? Но было в этом и утешение – смерть в час победы по крайней мере предвещает победу.

Из всего, что они обсуждали с Филоклом, это – сновидения, пророчества, сила оракулов, сны о смерти и о будущем – вспоминалось ему всякий раз, как они говорили, но мешала непонятная сдержанность, осторожность, опасение сделать видения более реальными, если пересказать их вслух.

В последний день, когда передовые всадники уже увидели стены Ольвии и обменялись криками со стражей на стенах, большая часть тревог Киния улеглась. Доложив, что все в порядке, Филокл подъехал к Кинию. Теперь он ездил достаточно хорошо, чтобы называться опытным всадником. Лошади ему были нужны более крупные, чем другим, и он быстрее утомлял их, но сам был неутомим в седле.

Киний одобрительно взглянул на него. Филокл крупный мужчина, но теперь это сплошные мышцы. Жир, который облекал его при их первой встрече, сгорел за год непрерывных упражнений. Он красив, с окладистой бородой, и улыбается теперь чаще, чем обычно.

– В городе все в порядке? – спросил он, подъезжая.

– Так говорят лазутчики.

Киний тоже улыбался.

– Сегодня ты, кажется, счастлив, – сказал Филокл.

Киний приподнял бровь.

– Шесть дней ты молчал, братец. Ты загонял воинов до седьмого пота, и Никий забеспокоился. Ты воин, но обычно не грустишь столько. Может, твоя амазонка тебя обманула? Признаюсь, я слышал немало пересудов о ее отношениях с царем.

Киний подергал узду, и его лошади это не понравилось. Она проявила свое недовольство тем, что шарахнулась от пролетающей пчелы и била задом, пока Киний не сжал колени и не перестал играть уздой.

– Мне есть о чем подумать.

Киний не встречался глазами с глазами друга.

– Несомненно. Ты сейчас – главнокомандующий военного союза. – Филокл помолчал и сказал: – Могу я поделиться тем, что узнал о тебе?

– Конечно.

– Ты все время беспокоишься. Ты беспокоишься о многом – и об очень важных вещах, например о добре и зле, и о более земных, вроде того, где разбить лагерь, и даже о совсем глупых – предаст ли нас архонт. Именно это неравнодушие делает тебя хорошим военачальником.

– Для меня это не новость, друг мой, – проворчал Киний. – А что глупого в мыслях о возможном предательстве архонта?

Филокл сказал:

– Если он вздумает предать союз, вы этого так не оставите: и ты, и Мемнон, и Клит, и Никомед. Если нет, никакие действия не понадобятся. Предавать или не предавать, решает архонт, ты на него повлиять не можешь. Поэтому тревожишься зря.

– Ерунда, – сказал Киний. – Я беспокоюсь о том, как его предательство отразится на союзе с саками. И обдумываю возможные последствия – что, если произойдет то-то или то-то.

– Иногда твое беспокойство приближается к гибрису. Но я сошел с прямой дороги своих намерений. Я увидел, что ты беспокоен, в первый же час нашего знакомства: ты сидел на скамье проклятой пентеконтеры и изводился из-за того, каковы намерения рулевого. Такова твоя природа.

– И опять для меня это не новость. – Киний пожал плечами. – Я знаю, что происходит у меня в голове.

– Конечно. Но с тех пор как мы покинули город саков, ты замкнулся. Твое лицо неподвижно, глаза редко загораются. Это не беспокойство. Скорее страх. Чего ты боишься? – Филокл говорил негромко. – Скажи, братец. Разделенная ноша становится легче.

Киний сделал знак Никию, который позволил себе отстать, и гиперет дал сигнал к остановке. Колонна тотчас остановилась, и все спешились. По рукам заходили мехи с вином, и поскольку солнце светило ярко, люди снимали плащи, скатывали их и прикрепляли к седлам.

Киний спешился, отпил вина из меха Филокла и остановился у головы своей лошади. Лошадь прижалась носом к его ладони, и он погладил ей голову.

– Не могу, – сказал он наконец.

Желание обсудить свой сон о смерти было так велико, что он не доверял своим способностям сдерживаться. Не менее сильно хотелось поговорить и о своих чувствах к Страянке. Филокл медленно произнес:

– Мы делились своими тайнами. Ты пугаешь меня… можно, я скажу? Боюсь, ты узнал из Афин об опасности для всех нас. Или от царя?

– Не угадал, – ответил Киний. – Знай я, что нам что-то грозит, неужели я бы не рассказал об этом?

Филокл стоял возле своей лошади. Он взял мех с вином и покачал головой.

– В одном отношении вы с тираном словно братья. Ты умалчиваешь о том, что, по-твоему, нам лучше не знать. Считаешь, что у тебя более сильная воля, чем у большинства.

– Ни один военачальник, который стоит хотя бы обол, не станет делиться всеми своими мыслями, – выпалил Киний.

– В каждом военачальнике живет тиран, – согласился Филокл.

– Однако ты разделяешь мои взгляды на послушание, – сказал Киний.

– Послушание – это не тайна. В фаланге каждый боец знает, что его жизнь зависит от действий остальных. И нельзя допускать никаких отклонений. Такое послушание – явление общее. Эти правила применимы ко всем.

У Киния колотилось сердце, он часто дышал. Пришлось глубоко вдохнуть и сосчитать до десяти на сакском – это упражнение давалось ему все легче.

– Ты выводишь меня из равновесия как никто.

– Ты не первый говоришь мне это, – ответил Филокл.

– Я не готов обсуждать свой страх. Да. Ты прав, конечно. Я боюсь. Но – прошу поверить – этот страх тебя совершенно не касается.

Я боюсь смерти. Само признание этого страха почему-то облегчило ношу.

Филокл пристально взглянул на него и смотрел, не отводя глаз.

– Когда будешь готов, непременно поговори об этом. Я шпион – я все узнаю. Я знаю, что ты видел Кам Бакку. И, подозреваю, она что-то тебе сказала. – Он продолжал жестко смотреть на Киния. – Догадываюсь, что это было что-то нехорошее.

Лицо Киния, должно быть, выдало его душевную боль, потому что Филокл поднял руку.

– Прошу прощения. Вижу по твоему лицу, что я вступил на опасную почву. Я знаю, что ты любишь некую женщину. Если это предвещает тебе зло, сочувствую…

Киний кивнул.

– Я не готов говорить об этом.

Но забота друга растрогала его, и ему пришлось улыбнуться – разве это так важно в сравнении с утратой женщины, до которой он едва дотронулся, и собственной неминуемой смертью?

Мужчины – болваны. Так много раз говорили его сестры, и Артемида была с ними согласна.

Филокл подвесил свой винный мех.

– Ты улыбаешься. Я чего-то достиг! Может, тогда поедем в Ольвию?

Киний умудрился снова улыбнуться.

– Что может быть хуже встречи с архонтом? – Он помахал Никию, чтобы тот трубил сигнал «по коням». – Кто сказал, что война все упростит?

Филокл хмыкнул.

– Тот, кто никогда не обдумывал войну.

– И снова признаюсь, что я недооценил тебя, мой дражайший гиппарх.

Архонт довольно улыбался.

Киний уже привык к внезапным переменам в настроении и отношении к нему архонта. Вместо того чтобы удивиться или ответить, он только наклонил голову.

– Ты уговорил царя разбойников сделать все это, чтобы защитить нас, – и вдобавок до того, как война начнется, нам позволено вести переговоры? Великолепно! А Зоприон на равнинах, где его терзают шайки разбойников… – Архонт, потиравший подбородок, хлопнул в ладоши. – Он будет договариваться, это точно. Гиппарх, назначаю тебя верховным стратегом. Передаю в твои руки силы государства. Пожалуйста, постарайся сделать все, чтобы не пользоваться ими.

Киний обнаружил, что вопреки всему ему приятно новое назначение. Он, конечно, надеялся ради некого равновесия получить этот пост: Мемнон, хотя и старше его, не участвовал в стольких войнах, – но ведь политика часто непредсказуема.

– Постараюсь, архонт.

– Хорошо.

Архонт жестом велел нубийскому рабу принести вина и показал, что нужны три чаши.

Киний посмотрел на Мемнона: тот был мрачнее грозовой тучи.

– Ты недоволен? – спросил архонт у Мемнона.

Голос Мемнона звучал спокойно:

– Очень доволен.

У архонта голос – чистый мед.

– Кажется, ты все же недоволен. Обижен? Считаешь, что стратегом должен стать ты?

Мемнон посмотрел на Киния. Пожал плечами.

– Может быть. – Он поколебался, но поддался гневу. – Я хочу вонзать копье в македонцев, а не прятаться за стенами, чтобы потом заявить о своей покорности! Что вы задумали?

Архонт оперся подбородком на руки; один его палец мимо виска указывал в небо. Волосы были подстрижены по последней моде, с завитками вокруг темени, что лишний раз привлекало внимание к его золотому венцу.

– Я смотрю на вещи здраво, Мемнон. Изящество этого плана в том, что македонцы потратят все свои деньги и будут умирать, а потом мы получим возможность политического выбора. Мы сможем, если я захочу, спасти бедного Зоприона – припасы, главный стан, откуда он бросает войска в бой, – а после с его помощью навсегда избавиться от разбойников.