Текст книги "Тиран"

Автор книги: Кристиан Камерон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)

Последнее Киний сказал непосредственно Никомеду. Это было сделано как будто случайно, и по смуглому лицу Никомеда неясно было, попадали стрела в цель.

– Здесь встанет македонское войско. Нас обложат тяжелыми налогами. Конец собраниям, никаких состоятельных людей. Вы можете спросить, откуда я это знаю, и я отвечу: видел, как это делалось от Граника[63]63
  На реке Граник в Малой Азии, недалеко от места расположения легендарной Трои, произошло одно из главных сражений Александра Македонского с персами.


[Закрыть] до Нила. Архонт кажется вам тираном? – Киний видел, как все зашевелились: это их задело. – По сравнению с отрядами македонцев архонт – воплощение демократии. По-вашему, Антипатр может принести пользу городу? По-вашему, вы сможете уплыть и вернуться через несколько лет, когда станет больше возможностей вести дела? – Киний снова замолчал и показал на Ликела. – Ликел был гражданином Фив. Спросите у него, что означает македонское порабощение.

Теперь все беспокойно ерзали на ложах, старшие по возрасту не смотрели Кинию в глаза. Они слышали его, но каждый, как большинство богатых, считал, что к нему это не относится: уж он-то сумеет откупиться, купить себе свободу, вне всяких сомнений. Тем не менее доводы Киния дошли до них: все знали, что за нападение на македонский отряд Фивы были уничтожены, городские стены разрушены, а большинство граждан продано в рабство. А ведь это Фивы – основа греческого мира, город Эдипа и Эпаминонда.[64]64
  Эпаминонд (ок. 418 до н. э., Фивы – 362 до н. э., Мантинея), полководец и политический деятель Древней Греции, глава Фив, внесший большой вклад в развитие военного искусства.


[Закрыть]

Киний отпил еще вина.

– Не скажу, что мы можем одолеть мощь Македонии. Если бы сюда пришел Александр с семью таксисами ветеранов, с четырьмя большими войсками, со всей фессалийской конницей, со всеми своими псилоями, пельтастами и гвардией – несмотря на все наши союзы и силу, мы были бы разбиты за час.

Но на нас идет не Александр. Это, вероятно, будет даже не Антипатр – опытный полководец, позвольте заметить. Это будет один из младших военачальников, уцелевших в персидских войнах и стремящихся к славе – к тому, чтобы прославить свое имя на пути к морю. У этого военачальника будут два таксиса, причем один – из новобранцев. Дополнительно у него будет отряд, куда Антипатр поместит всех возмутителей спокойствия, всех, кого он хочет выслать из страны. С ним придут фракийцы, геты и бастарны. Даже если мы не сможем нанести ему поражение, мы сможем удерживать равнины так долго, что у него не будет времени на осаду города.

Все молча возлежали на ложах, слушали и пили вино. Киний дал понять, что закончил, усевшись на свое ложе. Он был опустошен. Чувствовал себя, как школьник, который читал речь и забыл какую-то ее часть. Он пожал плечами: учитель риторики за такое высек бы его розгами.

– Вот как я себе это представляю, – сказал он, чувствуя слабость такого итога.

Встал Клеомен. Он лежал на ложе один. С ним пришел сын, но Эвмен предпочел разделить ложе с Киром. Остальные собравшиеся либо подчеркнуто не замечали Клеомена, либо раболепствовали перед ним. В отличие от Никомеда и Клита, которые были соперниками в торговле и политике, но наслаждались обществом друг друга, Клеомен держался отчужденно, как будто не хотел, чтобы его мысленно связывали с конкурентами.

– Гиппарх говорит хорошо – для наемника. – Он с аристократическим отвращением осмотрел комнату. – Я тоже мог бы посетить чей-нибудь город и сообщить его гражданам, что они ценой огромного риска могут получить очень малую выгоду. Но хотя ты, Клит, и ты, Никомед, сговорились, чтобы дать этому человеку слово, я говорю: он чужак, у которого на кону стоит очень мало – уж точно меньше, чем у меня. Зачем человеку моего положения развязывать войну с Македонией? Наш наемник столь высоко ценит свое ремесло, что хочет всех нас сделать такими же. Говорю вам: его дело – развязывать войны. У меня нет для этого ни умения, ни охоты. Те, У кого есть собственность, в этом не нуждаются. А если мне нужно что-то сделать, я покупаю – наемника. – Он осмотрелся. – Вы глупцы, если думаете, что ваш маленький конный отряд хоть минуту выстоит против македонцев. Люди вроде вас не должны воевать – вам пристало торговать. Ахилл был глупцом, и Одиссей немногим умнее. Пора повзрослеть. Примите неизбежные перемены. Пусть этот город растет и процветает, как ему положено, кто бы им ни правил. И оставьте сражения наемникам.

Он криво улыбнулся Кинию.

– Когда я нанимаю воина, я стараюсь найти менее высокомерного, менее честолюбивого, превосходно знающего свое дело, а не высокомерного ломаку, пьяницу и хвастуна, которого Александр выгнал из своего войска.

Он сел, и собравшиеся загомонили. Все смотрели на Киния. Он чувствовал, как глубоко задела его речь Клеомена – ранив его гордость, пошатнув уважение к нему самых верных сторонников.

Но несмотря на гнев в сердце, несмотря на страх и ярость, от которых сводило кишки, Киний все-таки давно и хорошо научился разбираться в афинской политике – и в доме отца, и в рядах гиппеев. Он наполнил свою чашу, совершил возлияние, сопроводив его молитвой Афине, и снова поднялся – внешне спокойный, но в душе разъяренный и обиженный. Даже опечаленный. Желудок словно поднялся к горлу. В чем-то это хуже схватки – в бою тебе на помощь приходит демон, укрепляет твои мышцы и сухожилия, а в споре человек, который был твоим другом или по крайней мере иногда союзником, вдруг обрушивается на тебя с оскорблениями.

Лицом к лицу. Как в бою.

Киний вздохнул, чтобы успокоиться.

– Я уверен, Клеомен говорил из лучших побуждений, – сказал он. Этот легкий сарказм, совершенно не похожий на то, чего от него ожидали, заставил всех замолчать. – Клеомен, это я пьяница и хвастун, о котором ты говорил?

Клеомен посмотрел на него, как Медуза Горгона, но Киний взглядом пригвоздил его к месту.

– Скажи – мы все здесь друзья! Должно быть, ты что-то задумал.

Насмешка Киния все еще была легкой.

Но Клеомена это не обмануло. Он заерзал на ложе, как муха корчится на булавке.

Киний приподнял бровь.

– Значит, ты имел в виду кого-то другого? – Он сделал шаг вперед, и Клеомен снова заерзал. – Может, Мемнона? Или Ликурга? А может, моего друга Диодора? Или молодого Аякса, сына Изокла из Томиса? Ты говорил о нем?

Киний сделал еще шаг вперед. У него было предчувствие, что Клеомен – опасный враг, но вражда между ними уже вспыхнула. Ему не переманить этого человека на свою сторону – значит, его нужно разгромить.

– Но ведь ни один из них не служил Александру. Только я. – Он подошел еще ближе. – Или ты говорил вообще о пьяницах и хвастунах, с которыми постоянно сталкиваешься в своем мире?

Клеомен встал.

– Ты знаешь, кого я имел в виду! – сказал он, побагровев.

Киний пожал плечами.

– Я просто наемник, соображаю медленно. Растолкуй.

Клеомен выкрикнул:

– Сам догадайся!

Киний развел руками.

– Я простой воин. Я восхищаюсь теми, кого ты упомянул: Ахиллом и Одиссеем. Возможно, они были плохими дельцами, но не боялись говорить, что думают.

Клеомен вскочил, лицо его стало пунцовым.

– Будь ты проклят, надменный…

Клит хотел вмешаться: оба сжали кулаки.

– Господа, я думаю, мы оставили разумный спор и добрые чувства на дне последней чаши с вином. Это ведь просто спор – никаких обид. Клеомен не хотел никого оскорбить, я уверен, а Киний не собирался называть Клеомена трусом, верно, Киний?

Киний кивнул и со всем афинским высокомерием, на какое был способен – а способности его были велики, – произнес следующее:

– Я не говорил, что Клеомен трус, – сказал он с насмешливой улыбкой. – Я говорил в общем, о длинноволосых аргивянах[65]65
  Жители города Аргоса, одного из древнейших греческих городов, которым правил легендарный царь Агамемнон.


[Закрыть], которые сражались за Елену на ветреных равнинах Илиона.

Несколько гостей зааплодировали. Фигуры речи Киния свидетельствовали об утонченности афинского гражданского образования. Клеомен по сравнению с ним казался деревенщиной и вконец потерял голову. Ни слова не говоря, он схватил шкатулку со свитками, которую принес с собой, и направился к выходу.

– Вы будете оплакивать день, когда впустили этого человека в наш город, – сказал он и вышел.

Несмотря на легкую ленивую улыбку, Киний чувствовал, что у него подгибаются колени, как после отчаянной схватки. Ему хотелось еще выпить. Когда он вернулся на ложе, которое делил с Филоклом, спартанец улыбнулся. Кое-кто задавал вопросы. Но большинство предпочли сменить тему разговора. Оскорбленный Клеоменом Киний много выпил и лег спать пьяным.

И впервые увидел во сне дерево.

Дерево было больше мира; его ствол, как городская стена, поднимался над скалистой равниной. Самые нижние ветви свисали до земли. Это был кедр – нет, черная сосна с гор Аттики.

Вблизи казалось, это не дерево, а совокупность всех деревьев. Землю усеивали опавшие листья и иглы, так что на каждом шагу он погружался по щиколотку, а когда смотрел под ноги, чтобы не споткнуться, видел: листья перемешаны с костями. А под листьями и костями трупы – странно, что кости лежат поверх трупов, подумал он, с ясностью, какая бывает в мыслях-снах.

Он чувствовал, что диковинным образом властен над своим сном, и посмотрел в сторону от дерева, но не увидел ничего, кроме ветвей, свисавших к земле, и почти полной темноты за деревом. И листья, и кости, и все остальное – все мертво.

Он отвернулся и положил руку на ствол. Ствол оказался теплым и гладким, как тыльная сторона Страянкиной ладони, и он…

Проснулся. Встревоженный четкостью сна и его чуждостью. Дерево во сне он видел глазами другого человека. Человека, который не думает как эллин. И это было ужасно.

Он топил свой ужас в работе, в муштре гиппеев, которую не прекратил, несмотря на первую настоящую зимнюю бурю. Известие о приходе Антипатра разошлось по всему городу. Эта опасность грозила всем без исключения, поэтому все: и богатые и бедные – приготовились пережить холодные месяцы, убеждая друг друга, что весной, если Антипатр действительно придет, еще успеют убежать.

Через неделю Мемнон провел сбор городских гоплитов, первый за четыре года. Архонт запретил такие сборы, потому что боялся гоплитов, оказавшихся в одних руках, как боялся всего остального, но Мемнон настаивал на сборе и однажды настоял.

Городские гоплиты выглядели лучше конницы. Брони на них было больше, чем у гоплитов Афин или Спарты. Тридцать лет войны в Аттике и на Пелопоннесе научили греков надевать меньше доспехов, зато быстрее передвигаться, но гоплиты Эвксина не участвовали в этих кровавых войнах и явились на сбор в бронзовых кирасах, поножах и шлемах своих отцов.

Они собрались на открытом поле к северу от пригородов и три часа утаптывали снег и стерню. Несмотря на четырехлетний перерыв в занятиях и присутствие нового поколения, которое никогда не обучалось, они производили неплохое впечатление. На флангах у них стояли триста наемников, среди них – ветераны войны с Гераклеей.

Киний наблюдал за сбором вместе с Клитом и еще десятком граждан города. Он не скупился на похвалы и своим людям, и Мемнону и его военачальникам, которые подошли к концу учений.

Мемнон остановился и наклонился, опираясь на копье. В развевающемся черном плаще он расхаживал по полю, исправлял ошибки, хвалил и теперь дышал тяжело, как собака.

– Нужно было вывести их во всех этих доспехах, – сказал он. И показал на группу молодежи на учениях. – Здесь сохраняют старые обычаи – младшие, лучшие бойцы собираются отдельно и прикрывают фланги. Попробую уговорить их отказаться от этой тяжести.

Киний наблюдал за блестящими на солнце рядами старших.

– Это зависит от того, в чем они видят свое назначение, – сказал он.

Никомед перестал заигрывать с Аяксом и послал свою лошадь вперед.

– Конечно, мы все знаем, для чего нужны гоплиты, – сказал он. – Вспомните, я сам служил гоплитом. До того как гиппарх посадил меня на лошадь.

Киний улыбнулся.

– Я дал тебе повод купить этот замечательный синий плащ и прекрасный нагрудник, – сказал он. Потом снова повернулся к Мемнону. – Для стремительного броска или для преследования фракийцев наши гоплиты подходят лучше всего. Но здесь, на равнине… – Киний поднял голову и посмотрел на пространство снега. Он не знает точно, где она, но она где-то там, в бесконечной голубизне. Он взял себя в руки. – Здесь страна конницы. Доспехи делают людей смелее, спокойнее, защищают от копий и стрел.

Мемнон потер подбородок, черный, как его плащ.

– Клянусь Зевсом, гиппарх, пусть сохранят нас боги от столкновения с разбойниками на этих равнинах. Я выстоял против царя-мальчика на Иссе, когда он скакал на нас на своей лошади. Будь у македонцев луки, никто из нас не уцелел бы.

– Доспехи могут остановить первый удар македонских таксисов, – сказал Киний.

Мемнон скривил губы.

– Защити мои фланги, и я остановлю их. Эти парни могут ненавидеть архонта, как огонь ненавидит воду, многие из них – не скрою – ненавидят меня и к приходу весны возненавидят еще сильнее. Но они молодцы, каждый из них годы упражнялся в гимнасии и на поле. Настоящие гоплиты. Таких в Греции осталось мало – многие сложили кости у Херонеи. Я слыхал, ты дал пинка Клеомену?

Никомед громко фыркнул. Клит в замешательстве отвел взгляд.

Мемнон подмигнул.

– Клеомен один из многих в этом городе, кто считает, что из него получился бы хороший архонт. – Он посмотрел на Никомеда. – Просто он самый крупный нарыв на заднице, вот и все. – Он кивнул Кинию. – Если переживешь зиму, будешь знать их не хуже меня. Как тебе удалось устроить собрание, чтобы тебя сделали гражданином? И гиппархом?

Киний покачал головой.

– Это все Клит. Я был удивлен не меньше других.

– Бесконечные преимущества благородного происхождения. – Мемнон плюнул. Выражение его лица под шлемом было не понять. – Антипатр действительно придет сюда весной?

Киний кивнул.

– Да. Правда.

– Значит, это не выдумка архонта, желающего сделать необходимым наше пребывание здесь еще в течение года? Истинная опасность? И ты будешь за него сражаться?

Большинство гоплитов наблюдали за ними.

– Да, – ответил Киний.

– Почему? Ты ведь из людей царя-мальчика.

Мемнон взял Киния за руку. Его ладонь была твердой, как железо, и он крепко сжимал руку Киния, словно хотел заставить его сказать правду.

– Наверное, так мне повелели боги.

Или женщина. Возможно, ее устами говорили боги. Или Афина. Или все вместе. Что нужно сразиться с македонцами, Киний понимал совершенно ясно. Такие откровения посылают боги.

Мемнон выпустил его руку.

– Я не почитаю богов, как следовало бы, – сказал он. – Но не прочь снова сразиться с македонцами.

Он повернулся и пошел, приминая последние травинки, которые раскачивались над снегом.

Часть III
Вкус бронзы

…и он почувствует вкус бронзы на остриях наших мечей.

Гомер. Илиада, песнь 22

На солнце первые стебельки весенней травы, качавшиеся под северным ветром, казались тысячами манящих пальцев. Киний натянул узду, оглянулся на колонну, поднимавшуюся по гряде вдоль речного берега, и скользнул взглядом вниз по крутой дороге, за последние ряды колонны, за две повозки и ослов на поле у городских стен, где маршировали все городские гоплиты. Черный плащ Мемнона казался точкой в первом ряду. За полями, за скоплением людей на реке стоял город. Весеннее солнце пригревает, его чистый желтый свет позолотил мрамор храма Аполлона и зажег огнем статуи золотых дельфинов у порта. Отсюда крепость архонта за стенами казалась островом в пруду.

У межевой канавы Киний остановил колонну и помахал Никию. Тот поднес к губам трубу. Ветер донес резкие ноты, и длинная колонна собралась и сложилась в аккуратный ромб с Кинием в вершине.

Киний не скрывал довольной улыбки.

Он быстро провел строй по полям, принадлежащим Никомеду, потом приказал резко сменить направление, и строй повиновался – поворот получился неряшливый, но ромб тотчас собрался вновь, вопреки смятению; и каждый человек знал свое место. Киний поднял руку, и Никий протрубил остановку.

Киний сильно сжал коленями и пятками бока своего боевого коня, и тот вырвался из строя. Под мягким давлением конь, постепенно убыстряя бег до галопа, прошел по длинной дуге, так что Киний в поисках смятения, ошибки, смертоносной слабости проехал слева от ромба и вокруг него.

Он объехал весь строй и остановился лицом к нему.

– Труби – перестроиться по частям!

Многие начали движение раньше, чем пропела труба Никия. Дурная привычка, над этим придется поработать, но в целом маневр был выполнен неплохо. Вдоль дороги, идущей на север, построились четыре отряда, разделенные пространством шириной в четырех всадников.

Киний не скрывал, что доволен. Он подъехал к Диодору, сидевшему на коне перед отрядом, и они обменялись рукопожатием.

– Отлично проделано, – сказал Киний.

Диодор не часто улыбался, но на этот раз его губы готовы были разорваться.

Пока гоплиты поднимались от города и разворачивались вдоль дороги, Киний проехал вдоль рядов гиппеев, словно устраивая им смотр, но на самом деле поздравляя: начальников отрядов, гиперетов, отдельных воинов, которые выказали либо большие успехи, либо природное мастерство. В третьем отряде было собрано большинство недавних новобранцев Никия из Гераклеи, и Киний, проезжая мимо, приветствовал их – всего шесть человек, но их вновь приобретенный опыт уже начинал сказываться.

Потом он проехал к середине строя и откинулся назад, сидя на спине лошади – уловка детская, но полезная, когда обращаешься к войскам. Гоплиты сняли с плеч тяжелые щиты и поставили их краем на землю, потом уперли в землю древки копий и оперлись на них.

– Граждане Ольвии! – крикнул Киний. Лошади переступали с ноги на ногу, фыркали, натягивали уздечки, чтобы им разрешили щипать редкую траву, но горожане молчали, сохраняя неподвижность. С юга дул теплый ветер, сушил почву; солнце сверкало на бронзе, серебре и позолоте рядов.

Тишина длилась. Она обертывала их, осязаемая, как будто они сидели в коконе вечности. Именно такие мгновения старики вспоминают у костров – все происходящее словно было помещено в кристалл.

И неожиданно подготовленная речь показалась Кинию слабой, невыразительной. Они были великолепны: и гоплиты, и гиппеи. В глубине души он вознес молитву Афине и поднял руку, указывая на Ольвию.

– Вот ваш город. Здесь рядом с вами другие граждане – гоплиты и гиппеи. Здесь вы товарищи. Посмотрите на них. Посмотрите налево, направо. Это ваши братья.

Слова словно приходили из воздуха, и его голос повторял их в неестественной тишине.

– Война не за горами, – сказал Киний. Посмотрел на равнины на западе, словно там вот-вот появится войско Зоприона. – Судьба города в руках богов. Но и в ваших руках – в руках каждого из вас.

Он посмотрел вдоль рядов и понял, что не может совладать с голосом. В горле пересохло, глаза щипало, картина перед ним дрожала и растекалась, так что в рядах возникали большие пробелы – это Киний смотрел на них полными слез глазами. Он сидел спокойно, ожидая, пока это пройдет.

– Зоприон считает, что поход окончится быстро – легкой победой. А я считаю, что с помощью богов мы остановим его в степи и прогоним в Македонию. Поэтому вы посвятили всю зиму обучению. Поэтому стоите здесь, вместо того чтобы возделывать свои поля.

Тишина сохранялась, неподвижность тоже. Это устрашало. Степной ветер шевелил гриву коня, и Киний слышал, как трется волос о волос.

– Я служил македонцам, – сказал он наконец. – В Македонии говорят, что Греции конец. Что мы любим красоту больше, чем войну. Что мы изнежены. Что наше место – только в их империи.

Он возвысил голос.

– Но я скажу, что величайшая красота – служить вместе с товарищами, стоять с ними рядом, когда звенят щиты. – И, цитируя Поэта, продолжил: – Мои друзья, аргивяне, все и каждый, хорошие, плохие и ни те ни другие – сегодня, как вы все знаете, работы хватит на всех. Пусть никто из вас не обратится в бегство, устрашенный криками врага, но идите вперед и держите в сердце одно: да ниспошлет нам Зевс Олимпийский, повелитель молний, победу над врагами и позволит отогнать их от нашего города.

Знакомые слова – знаменитая речь Аякса, которую школьники учат наизусть, вызвала отклик, и все приветственно закричали, вначале гоплиты, затем все остальные; гоплиты ударяли копьями по щитам, а всадники – мечами по нагрудникам; зловещий звук, приветствие Аресу.

Киний не привык, чтобы его приветствовали. Он почувствовал присутствие демона, который всегда посещал его в бою, у него теснило грудь, он чувствовал себя удивительно живым и подумал: неужели Александр испытывает это каждый день?

Потом он в смущении отвернулся и крикнул Никию, который выехал из рядов и направлялся к нему:

– Созови всех военачальников.

Никий поднес к губам трубу. Все начальники отрядов и их гипереты выехали из приветствующих Киния рядов и выстроились в шеренгу.

– Господа, – начал Киний.

Он снял шлем и вытер глаза. Кое-кто из военачальников сделал то же самое. Никомед сухими глазами посмотрел на него и сказал:

– Греков не зря считают чувствительными.

Подошел Мемнон в большом черном плаще.

– Хорошая речь. Чертовски хорошая речь. Давай убьем кого-нибудь.

Киний откашливался, пока остальные смеялись.

– Я ухожу в море травы. В мое отсутствие старший – Мемнон; над гиппеями старший – Диодор. – Он посмотрел на них. – Послушайте, господа. Архонт сейчас в отчаянии: он боится войны не меньше, чем вас. Прошу вас соблюдать осторожность во всем, что делаете или говорите на собрании. Не дразните его в мое отсутствие – вообще не дразните, пока мы не увидим спину Зоприона.

Мемнон сплюнул. Клит кивнул. Никомед скорчил гримасу. Он пожал плечами и сказал:

– Но ведь я так это люблю!

Киний посмотрел ему в глаза и заставил отвести взгляд.

– Полюби начальствовать отрядом. – Он посмотрел в глаза всем по очереди и продолжил: – Не обманывайте себя, не считайте, что если у нас есть хорошие всадники и горстка хороших гоплитов, у нас есть войско. Войско есть у Зоприона. У нас лишь десятая часть его силы. Мы сможем победить Зоприона, только если с нами будут саки. И даже с саками, даже если царь выставит всех своих воинов, нам будет очень трудно защитить город.

Аякс покраснел, но вето голосе звучала убежденность:

– Когда ты так говоришь, я чувствую, что у меня за плечами бог.

Киний пожал плечами.

– Не возьмусь говорить о богах, хотя почитаю их. Но могу сказать, что видел, как горстка смельчаков разбивала многочисленные войска. Ваши люди выглядят хорошо. Сделайте их еще лучше. Не давайте им забыть, что надвигается, но пусть страх не заставит их сесть на корабли и уплыть. Я собирался говорить об этом. Но мне в голову пришли другие слова.

Он не добавил, что упомянутыми смельчаками были македонцы, а многочисленным войском – мидийцы.

Киний повернулся к Диодору.

– Я беру с собой первый отряд, как мы договорились. Продолжишь без нас?

– Я рассчитываю на долгий день, – ответил Диодор со злорадной улыбкой. – И уверен, к заходу солнца все они пожалеют, что не пересекают с тобой травяное море. Счастливого пути!

Они пожелали друг другу благосклонности богов и пожали руки. Потом Киний и весь первый отряд пересели с боевых коней на легких походных, построились колонной и поехали по тропе на север, где ждала трава.

Киний взял с собой всю молодежь с Левконом за старшего и серьезным Эвменом – гиперетом. Клеомен сел на корабль и сбежал, оставив сыну пустой дом и опороченное имя. Эвмен вынес это. Честно говоря, он казался более счастливым – и свободным.

Киний предупредил молодых людей о том, что им предстоит трудная жизнь, и говорил серьезно. На пятьдесят человек у них было всего десять рабов. Киний настоял на том, чтобы все рабы ехали верхом.

Как и во время первой вылазки на поиски саков, с тех пор как они покинули Диодора, Киний следил за тем, чтобы все были непрерывно заняты: посылал на равнины отряды лазутчиков, разыгрывал нападение на пустые овчарни, устраивал засады у возвышений, поднимавшихся над равниной, на полосках чернозема, так что эти полоски густо порастали копьями, а Эвмен печально вспоминал о том, как сеют драконьи зубы и пожинают копья.

Кинию не терпелось добраться до широкой излучины реки, увидеться с Страянкой, и тем не менее мучившие его всю зиму сомнения не исчезали. Поддержит ли его город? Не изменит ли свое решение архонт? Продолжится ли дезертирство граждан?

Неужели его надежды на встречу со Страянкой не оправдаются?

Пятьдесят молодых людей, у которых было в сто раз больше вопросов, изрядно отвлекали его, как и вопросы Филокла, соперничавшего в этом отношении с остальными. К концу первого дня Киний чувствовал себя, как кулачный боец, весь день отбивавший удары.

– Ты задаешь слишком много вопросов, – ворчливо сказал он спартанцу.

– Знаешь, ты не первый говоришь мне это, – со смехом ответил Филокл. – Но я оказываю тебе услугу. Лучше скажи спасибо!

– А… услугу!

Киний наблюдал, как в нескольких стадиях перед колонной движутся вперед его лазутчики – вполне удовлетворительная противозасадная цепь.

– Если бы не я, ты бы только и мечтал о своей амазонке, – рассмеялся Филокл.

Киний продолжал наблюдать за лазутчиками. За ними вспыхнула красная точка – накидка Ателия? Он подозвал Левкона и приказал собрать колонну – парни все время растягивали строй. Потом снова повернулся к Филоклу.

– Ты что-то сказал?

Тот покачал головой.

– Пытался пошутить – ну, неважно.

Киний натянул узду и посмотрел из-под ладони. Да, Ателий.

– Повторишь?

Филокл поджал губы и покачал головой.

– Нужно слышать сразу или не слышать вовсе.

Глаза Киния сузились.

– О чем это ты? Об охоте?

Филокл вскинул руки, словно просил богов вмешаться, повернул лошадь и вернулся к колонне.

Лагерь разбили в открытой местности, где узкий ручей прорезал глубокое русло. Небольшая долина заросла деревьями и изобиловала дичью, и Эвмен с тремя друзьями добыл крупную олениху. Как люди благородные, они предварительно убедились, что она не ждет детеныша: убить весной стельную самку – дурной знак или того хуже: оскорбление богов. Конечно, семьдесят человек одной тушей не накормишь, но свежее мясо стало приятной добавкой к обычному рациону. И вечер прошел в праздничной атмосфере учебного лагеря.

– Слишком много рабов, и парни засиживаются слишком поздно, – ворчал Никий. Поездка в Гераклею не смягчила его.

– Я не раз видел, как в первую ночь похода ты тоже не ложился допоздна и слишком много пил.

Киний передал гиперету чашу с вином.

– Я ветеран, – ответил старый боец. Он ущипнул мышцу там, где шея встречается с плечом. – Старый ветеран. Аид, кожаные ремни нагрудника режут, как ножом. – Он смотрел на Эвмена, который развлекал молодых людей рассказом об их совместной зимней поездке. – Сомневаюсь, чтобы он это заметил.

– Но ведь ты не сражен? – спросил Киний. Он хотел пошутить и внутренне выругал себя, когда понял, что его слова попали в цель. – Из всех старых… послушай, Никий, да он тебе в сыновья годится!

Никий пожал плечами и ответил:

– Нет дурака хуже старого.

Он посмотрел на огонь, но скоро его взгляд вернулся к Эвмену, который продолжал красоваться перед друзьями. Как Аякс, он прекрасен – ловкий, мужественный, смелый.

– Думай о войне, – сказал Киний. Он постарался сделать это замечание небрежным.

Никий криво улыбнулся.

– Забавно слышать это от тебя. Завтра увидишь свою кобылку – и вообще перестанешь замечать нас, остальных, разве что… ну, не знаю, разве что мы испустим дух.

Киний подобрался.

– Я попытаюсь найти время и для других мыслей, – сказал он, все еще силясь говорить легким тоном.

Никий покачал головой.

– Не глупи. Я не хотел тебя обидеть – ну, не очень хотел. Но кое-кто из парней считает, что ты затеял эту войну только для того, чтобы покрыть свою кобылку, и хотя у Поэта полно такой ерунды, нам этого слишком мало, если предстоит умереть. – Он снова криво улыбнулся. – Мне понравилась твоя сегодняшняя речь. Аид, я был тронут – не знаю чем. Не скажу «божественно», но не скажу и обратное.

Он взял чашу Киния и снова наполнил ее.

Филокл расстелил свой плащ и шумно плюхнулся на него.

– Тайный разговор? – спросил он, когда было уже поздно отгонять его.

– Нет, – ответил Киний. Забавно, но у лагерного костра его власть гиппарха словно заканчивается. – То есть да, но ты, как и прочие мои друзья, можешь порассуждать о моей личной жизни.

Спартанец и более пожилой гиперет переглянулись. Оба улыбнулись.

Киний посмотрел на одного, на другого и встал.

– Идите вы к Афродите, – проворчал он. – Я ложусь спать.

Филокл широким жестом показал на свой плащ.

– А я уже лежу.

Киний расстелил плащ и лег у костра. Никто больше не сказал ни слова, но он еще долго лежал без сна.

Где-то была сова, и он должен был поймать ее, хотя не понимал зачем. Он ехал на своей лошади – крупной, косматой, довольно неприглядной, – ехал по бесконечной неровной плоской земле, усыпанной пеплом. Пепел был повсюду, он поглотил все цвета, так что казалось, будто Киний едет в темных летних сумерках и покров ночи погасил все краски. А конь – если это был конь – скакал и скакал по равнине.

Увидев в отдалении реку, он испугался – это был острый, всепоглощающий страх, который он когда-то испытал впервые. Коню его страхи нипочем, и он продолжал скакать вперед, прямиком к песчаному броду у начала подъема.

Он поднял голову и увидел, что море мрачно мерцает; он понял, что снова очутился на берегу Исса. Вокруг брода множество тел, людей и лошадей вперемешку; люди изуродованы.

Копыта его лошади застучали по камням речного откоса – черная вода по-прежнему не отражала ни одной звезды.

Он должен поймать сову! Где она? Киний повернул голову и посмотрел направо, где второй таксис должен был прорвать стену наемников, но там были только тела, и пепел, и запах дыма, и тут он увидел поднимающуюся над землей крылатую тень. Он натянул узду, тянул все сильней, резал лошади пасть, но она продолжала скакать к броду.

«Не пересекай реку», – сказала Кам Бакка. Голос звучал ясно и спокойно; лошадь повернула, с плеском прошла вдоль края воды, а черные капли медленно поднимались в воздух и, касаясь кожи, обжигали, как лед. Потом он ускакал от воды – если это была вода, – он скакал по полю мертвых, и сова по спирали спускалась к нему, словно хотела схватить добычу.

Лошадь прянула – впервые за время этой безумной скачки, – он посмотрел вниз, мимо ее отвратительной шкуры; там лежало тело Александра, изуродованное, с лицом, покрытым улыбающейся золотой маской. Вокруг лежали тела его товарищей.

Такого не было, посетовала рациональная часть его сознания. Но эта мысль исчезла…

Сова…

…снижалась. Он увидел ее краем глаза, и повернул голову, и успел увидеть, как совиные когти впиваются в его лицо, проникают в его тело, как меч пронзает плоть. Он закричал…

…он летел. Он стал совой, и сова стала им. Лошадь исчезла… вернее, она тоже стала единым целым с человеком и птицей. Били большие коричневые крылья, он смотрел на землю внизу и знал, где живет его добыча, видел каждое ее движение на равнине пепла. Он поднимался с ветром мира под крыльями и, сильно, без устали взмахивая крыльями, полетел над низкими холмами вокруг поля битвы при Иссе, пока не оставил позади равнину пепла. Теперь он летел над миром людей и продолжал подниматься, пока не увидел изгиб моря от Александрии до Тира, а тогда начал падать, как стрела, минуя Тир, и Хиос, и Лесбос, минуя развалины Трои, минуя Геллеспонт, пока не замедлил падение, и не повис над морем травы, и не увидел на расстоянии дерево, в тени которого покоился весь мир, а ведь оно выросло из крошечного семечка. Он взмыл над деревом, и когда его когти впились в толстую, сочную кору…