Текст книги "Тиран"

Автор книги: Кристиан Камерон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 28 страниц)

Киний пригладил бороду.

– Чего ты от меня хочешь?

– Оставь здесь мой отряд. – Никомед пожал плечами. – Я присмотрю за архонтом. И смогу справиться с Клеоменом.

Голос его стал суровым.

Киний отрицательно покачал головой.

– Ах, Никомед, ты слишком много работал. Твой отряд лучший из четырех. В день битвы ты мне понадобишься.

Никомед пожал плечами.

– Я так и думал, что ты это скажешь. Ну хорошо, тогда… оставь здесь Клита.

Киний задумчиво потер щеки.

– Пожилые – из рук вон плохи в седле, зато у них лучшие кони и лучшее вооружение.

Никомед наклонился над пространством, разделяющим их ложа, и протянул Кинию его меч рукоятью вперед.

– Большинство их слишком стары для настоящего похода – но достаточно молоды, чтобы носить доспехи и присматривать за тираном.

– Вы с Клитом соперники, – осторожно сказал Киний.

Никомед встал с ложа и прошел к столу, на котором были развернуты с десяток свитков.

– Не в этом. Я предпочел бы остаться: Клит уважает архонта и подобен глине в его руках, – но положение дел он сможет сохранить.

– Тем более причин, чтобы остался он. Архонт по-прежнему мой наниматель. Он автократ, но, насколько я могу судить, до сих пор действовал в рамках законов города. Вы наделили его властью. Он ваше чудовище. – Киний потер бороду. – К тому же я опасаюсь, что ты и Клеомен – это тоже чересчур личное.

Никомед свирепо взглянул на него.

– Так и есть. Я прикончу его при первой возможности.

Киний встал.

– Когда афинское собрание проголосовало за войну с Македонией, многие были против, а теперь лежат мертвыми у Херонеи. Вот демократия.

Никомед проводил Киния до двери.

– Так ты оставишь отряд Клита?

Киний резко кивнул.

– Да.

Никомед улыбнулся, и Киний подумал, не перехитрили ли его.

– Хорошо. Аякса убьет перспектива остаться. А я никогда не видел войну на суше. Она кажется безопаснее морской.

Киний не понял, шутка ли это. С Никомедом никогда ничего нельзя было знать. В дверях, среди толпы прихлебателей, они пожали друг другу руки, и он пошел в казарму.

На третий день отряд Никомеда с большей поклажей и большим числом рабов, чем в двух предыдущих отрядах вместе взятых, выступил. Однако из всех четырех отрядов конницы этот был самым вымуштрованным. Киний с тяжелым сердцем смотрел, как они уходят: ему тоже хотелось уйти, но он должен был завершить дела с союзниками.

Филокл, Мемнон и Клит стояли с ним рядом, пока через ворота не прошли последние запасные лошади и тележки, запряженные мулами.

Мемнон по-прежнему казался на четыре ладони выше. Он повернулся к Кинию, отдал воинское приветствие – без тени сарказма – и сказал:

– С твоего разрешения, через час я вывожу своих парней.

Киний ответил приветствием – прижатой к груди ладонью.

– Мемнон, тебе не нужно мое разрешение, чтобы обучать гоплитов.

Мемнон улыбнулся.

– Я знаю. Да помогут тебе боги, если ты думал иначе. – Он показал на длинные ряды людей, ожидающих на улицах города. – Но для них это славная забава.

Филокл согласился.

– Теми, кто повинуется, повелевают, – сказал он.

Мемнон показал на него.

– Точно. Это я и имел в виду. Сократ?

Филокл покачал головой.

– Ликург Спартанский.

Мемнон ушел, продолжая смеяться.

Мемнон нашел в гоплитах Пантикапея много достойного восхищения, их фалангу он счел замечательной, а их отборная молодежь – двести атлетов в превосходной форме, эпилекты[78]78
  Так назывались отряды наиболее подготовленных гоплитов в армиях древнегреческих городов.


[Закрыть], – заставила его улыбнуться.

– Конечно, их военачальники – напыщенные ослы, – процедил он сквозь щербатые зубы.

Таким же оказался их гиппарх, высокий, худой, очень молодой человек с кислым лицом и широким лбом – обычно признаком мощного интеллекта.

– Мои войска всегда будут оставаться исключительно под моей командой, – объявил он. – Ты можешь передавать мне приказы, и я, если сочту их правильными, сам доведу их до своих людей. Мы свободные граждане, а не наемники. Я много слышал о тебе – будто ты заставляешь граждан Ольвии самих чистить своих лошадей, например. Эти глупости моих людей не касаются.

По предварительному обмену письмами Киний ожидал чего-то подобного.

– Конечно, я все буду обсуждать с тобой. Могу я устроить смотр твоим людям?

Гиппарх союзников – его звали Герон – криво улыбнулся.

– Ты можешь посмотреть на них. Устраивать смотр могу только я. Только я обращаюсь к ним. Надеюсь, я ясно выразился.

Киний сразу распознал в нем человека, которому здравый смысл заменяет ум, а страх поражения внушает отстраненное высокомерие. Такое часто встречается в небольших войсках. Киний с самого начала понял, как ему повезло с Никомедом и Клитом, – и Герон был тому доказательством.

Киний кивнул. Он нисколько не сердился, годы знакомства с заносчивостью македонских военачальников приучили его к таким вещам. Он равнодушно повернул лошадь и двинулся вдоль строя пантикапейских гиппеев.

Снаряжение гиппеев Пантикапея устарело на полстолетия. Как и гоплиты Ольвии, они пользовались тем, что досталось им от дедов: легкие льняные панцири или вообще никакой брони, маленькие лошади, легкие копья. Большинство всадников страдали лишним весом, и не менее дюжины сидели слишком близко к заду лошади – в Афине такую посадку называли «креслом»: всаднику так удобнее, зато лошади тяжелее.

Киний заметил седла, но не заметил попон. Вдобавок в отряде численностью всего в семьдесят всадников обнаружилось поразительное разнообразие лошадей.

Он улыбнулся: если бы ему пришлось осматривать гиппеев Ольвии год назад, он увидел бы то же самое. Натянув поводья, он обернулся к Герону.

– Мы вас подучим. Вам придется заняться своими доспехами, оружием и сбруей ваших коней. С тобой я буду обращаться, как с одним из своих отрядных – если ты это заслужишь. – Он подъехал ближе к Герону. – Я много лет участвую в сражениях конницы. Нынешняя кампания будет трудной. Слушайся меня – и сохранишь жизнь большинству своих людей. Пойдешь своей дорогой – ты мне не нужен.

Герон несколько секунд смотрел прямо перед собой.

– Я посоветуюсь со своими людьми, – сдержанно ответил он.

Киний кивнул.

– Тогда поживей.

Киний послал раба к Клиту, а сам провел отвратительные полчаса с конницей союзников. Он отдавал приказы, всадники принимали их мрачно или проявляли полное невежество. Их гиперет – Дион – слушался охотно. А Герон удалился – вначале отъехал на край песка, а потом к воротам.

Появился Клит во главе своего конного отряда: был день, отведенный для учений остающейся в городе конницы. Отряд въехал на ипподром, который казался пустым по сравнению с днями сбора, но эти пятьдесят всадников разительно отличались от пантикапейцев.

– Слава богам! – сказал Киний, чувствуя нечто среднее между досадой и гневом. Такую работу у него всегда выполнял Никий. Киний показал на конницу союзников. – Можешь подучить их? За две недели?

– Но ведь ты быстрее – и лучше – подготовишь их в лагере. – Клит огляделся. – А где Герон? Ты его убил?

– Нет. Он не трус. Просто очень невежествен.

Клит покачал головой.

– Он сын моего давнего конкурента. Отец его изнежил. Он чересчур мягок.

Киний пожал печами.

– Я тоже. Иногда. Послушай: им нужны доспехи и крупные лошади, как у нас. Ты здесь все это сможешь раздобыть – я нет. В лагере я пересажу их на других коней, но доспехи должны быть отсюда.

Клит почесал подбородок.

– А кто заплатит?

Киний улыбнулся.

– Позволь догадаться. Этот тощий – Герон – богат?

Клит рассмеялся.

– Как Крез.

Киний покачал головой.

– Хотел бы я, чтобы все мои сложности решались так же легко. Скажи ему, я оставлю его гиппархом – даже извинюсь, – если он заплатит. В противном случае отправь его домой и назначь другого. Диас кажется достаточно опытным.

Клит кивнул.

– Дион. Диас – это трубач. Да, он подходит. Ему не хватает только благородства рождения.

Он помахал своему другу Патроклу, и тот подъехал. В седле он выглядел на десять лет моложе.

– Что случилось?

Клит показал на людей из Пантикапея.

– Я знал, что, когда нас оставили в городе, мы слишком легко отделались. Теперь нам придется учить их.

Патрокл презрительно, как ветеран новичков-любителей, осмотрел всадников. Это заставило Киния улыбнуться.

– Попробуем, – сказал Патрокл.

До отъезда Киний еще только раз встретился с архонтом. Архонт упорно дурачился, передразнивая по очереди то македонцев, то Киния. Он был пьян. Киния он обвинил в том, что тот хочет захватить город, и заставил поклясться, что Киний будет его защищать. Потом потребовал, чтобы Киний поклялся, что не будет свергать архонта.

Киний поклялся.

И со временем получил разрешение удалиться.

– Ты не можешь быть таким наивным, – сказал Филокл, услышав эту историю. Они наконец выехали – вдвоем, с Ателием в роли лазутчика.

– Он был жалок, – сказал Киний.

Филокл покачал головой.

– Обрати внимание, как он заставил тебя обороняться. Заставил поклясться. А сам не клялся.

Киний целую стадию ехал молча. Потом покачал головой.

– Ты прав.

– Конечно, – согласился Филокл. Он улыбнулся. – Тем не менее ты не смог наделать бед. Возможно, ты выиграл еще пару недель доверия. Мои люди в крепости говорят, что он боится убийцы – персидские дворы кишат ими.

Киний снова какое-то время ехал молча, потом сказал:

– Я боюсь архонта и боюсь за него.

– Он бесполезен, склонен к самоуничижению и предаст нас. Ты готов к этому? – спросил Филокл.

– У нас есть войско. Давай побьем Зоприона. Об архонте будем тревожиться потом. Разве ты советуешь другое?

Киний отпил воды. Осмотрел травяное море. Где-то там, за изгибом Эвксина, движется Зоприон – в сорока или пятидесяти днях отсюда.

Только представить себе – каждый день, в который он сдерживает Зоприона, это еще один день жизни. Почти забавно.

– А Медея знает? – спросил Филокл.

– Что? – переспросил Киний, оторванный от размышлений.

– Госпожа Страянка. Мы зовем ее Медеей. Она знает про твой сон?

Киний помотал головой.

– Я считал, это ты придумал. Ты ведь ходил к золотых дел мастеру?

Филокл улыбнулся.

– Я ни при чем.

– Ах вы мерзавцы! Нет, она не знает. По крайней мере я ей не говорил. – Киний посмотрел на горизонт. Ему очень хотелось к ней – ехать день и ночь, пока не доберется до лагеря. Боги, какое зрелое поведение для полководца! Он протянул руку к меху с водой и сказал: – Кам Бакка и царь запретили нам… быть вместе.

Филокл в явном смущении отвернулся.

– Знаю.

– Знаешь?

Киний поперхнулся.

– Это обсуждали, – сказал Филокл. Он поерзал, его движения выражали крайнее замешательство. – Со мной советовались.

– Арес и Афродита! – воскликнул Киний.

Филокл повесил голову.

– Ты ни на кого больше не глядишь. – Он смотрел на равнину. – Она отказалась говорить с тобой. Царь изнемогает от любви к ней. Вы втроем… – Он вздохнул. – Вы втроем своей любовью угрожаете войне.

С трезвостью человека, которому осталось жить сорок дней, Киний не поддался гневу.

– Возможно, ты прав.

Филокл посмотрел на него, выискивая признаки гнева.

– Ты это понимаешь?

– Вероятно. Солон[79]79
  Солон (между 640 и 635 – около 559 до н. э.), афинский политический деятель и социальный реформатор, поэт, один из «семи мудрецов» Древней Греции.


[Закрыть], помнится, однажды сочинил стихи – я их не прочту наизусть, но там говорилось, что он считал себя правым, а все остальные граждане города ошибались. – Киний улыбнулся. – Ты, Никий, Кам Бакка – едва ли вы все ошибаетесь. – Его улыбка стала шире. – Даже сейчас мне хочется вонзить пятки в бока лошади и скакать к ней в лагерь. Всего стадий назад я думал об этом.

Филокл улыбнулся.

– Ее острие засело глубоко. Теперь я понимаю, почему – она больше любой другой женщины варваров похожа на спартанку. – Он взял мех с водой. – Это эрос или агапе?[80]80
  Древние греки различали несколько видов любви, в том числе эрос и агапе. Эрос – страстная физическая любовь-увлечение, любовь-страсть. Агапе – это альтруистическая, дающая любовь. В отношениях этого типа больше духовности, чем физической близости.


[Закрыть] Ты спал с ней?

– Ты похож на прыщавого подростка, который расспрашивает о первой победе.

– Нет, я философ, который хочет разобраться в происходящем.

– Вот уж действительно, «девушка в золотых сандалиях ударила меня сочной гроздью винограда любви», – припомнил Киний афинскую песню времен своей молодости. – А когда двум командующим конницей найти время и уединение, чтобы заняться любовью? – Он левой рукой погладил рукоять нового меча. – Пусть даже она меня хочет. Если б она не прислала меч, я бы решил, что отвратителен ей. Но все равно – возможно, это просто дар гостю.

Филокл улыбнулся.

– Возможно. – Он посмотрел в сторону. – Спартанцы во время походов отлично справляются с такими вещами. Даже спартиаты.

– Ба, да вы там все мужчины. Просто берете того, с кем укрываетесь одним плащом.

Киний приподнял бровь.

Спартанец ответил:

– А твоя амазонка женщина? Я хочу сказать, помимо строения тела. Она не больше женщина, чем Кам Бакка – мужчина.

Киний почувствовал, как жарко вспыхнуло его лицо.

– Думаю, она женщина, – сказал он.

– Собираешься поселиться с ней на верхнем этаже собственного дома[81]81
  В домах в городах Древней Греции, особенно в Афинах, почти всегда был второй этаж. В нем были помещения женщин и служанок.


[Закрыть] и растить детей? – спросил Филокл. – Судя по тому, что я видел у саков, я лучше понимаю Медею. Рождена для свободы – такой женщине жизнь в Фивах все равно что рабство. Жестокие Руки. Ты знаешь, что ее так называют?

– Это название клана, – ответил Киний.

– Она отсекает своим жертвам головы – и без удара милосердия. – Филокл повесил мех с водой. – Я не против Страянки. Я только хочу, чтобы ты понял: она никогда не станет женой – греческой женой.

– А нужна ли мне греческая жена? – спросил Киний.

– Может, и нет, – сказал Филокл. – Но если ты передумаешь, она может стать жестоким врагом. Настоящая Медея.

Киний отвернулся, помахал Ателию и подавился – смехом и слезами:

– К счастью, к тому времени я буду мертв.

Едва показался лагерь союзников, Киний остановил лошадь и стал смотреть. За рекой, насколько хватал глаз, от невысокого холма севернее брода до большой излучины на юге – всюду темнели табуны лошадей. Он поступил так, как учил его учитель. Сделал глубокий вдох, послал лошадь вперед и мысленно разделил все пространство на квадраты. Определил приблизительный размер одного квадрата и принялся считать лошадей в нем, получил ответ и умножил его на примерное число квадратов; он считал на ходу и, когда его лошадь уже взбивала ногами воду брода, покачал головой – он получил невероятное число.

Ателий провел их к кибитке царя. Хозяйство царя, его личный «клан», располагалось в лагере на холме к северу от брода; здесь кольцом, словно крепость, стояли пятьдесят тяжелых повозок. Возок царя был в центре. Под холмом паслись в разнородном смешении стада лошадей, коз и быков.

Киний поздоровался с Матраксом, стоявшим среди знатных саков. Матракс быстро заговорил – слишком быстро, чтобы Киний его понял, хотя теперь он достаточно знал сакский язык, чтобы понять: набег прошел успешно.

– Переправа уничтожена, – перевел Ателий. – Лодки сожжены, город сожжен. Все лошади целы.

Киний поморщился. Несмотря на то, что прошлым летом в Антифилии нелюбезно обошлись с его колонной, он не ожидал, что весь город будет принесен в жертву войне.

Матракс улыбнулся. Он что-то сказал, и Киний уловил в его фразе только «детское дерьмо».

Ателий сказал:

– Господин говорит: «Я жег города, когда ты был еще ребенком».

Киний нахмурился: он догадывался, что на самом деле сказал сак; Матракс в ответ улыбнулся ему.

Филокл у него за спиной хмыкнул.

– Тиран поднимает голову.

Спешиваясь, Киний оглянулся.

– Тиран?

Спартанец спешился и потер икры.

– Разве я не говорил это десятки раз? Война – вот самый страшный тиран, сколько бы ты ему ни жертвовал, это ведет только к новым требованиям. Сколько человек погибло в Антифилии?

Киний вздохнул.

– Это война.

Филокл кивнул.

– Да. Война. Причем только начало.

Киний рассмешил царя вопросом, все ли собрались здесь.

– В лучшем случае десятая часть моей силы. У меня тоже есть вожди посильнее и послабее. Своя Ольвия и свой Пантикапей, если хочешь.

Киний показал на равнину под холмом.

– Я насчитал не меньше десяти тысяч лошадей.

Сатракс кивнул.

– Не меньше. Это царские табуны. Я не самый великий из сакских царей, но и не самый малый. И табуны кланов Стоящей Лошади, Терпеливых Волков и Человека Под Деревом. – Он посмотрел на равнину. – К середине лета мы съедим всю траву отсюда до храма речного бога выше по течению и должны будем откочевать. – Он пожал плечами. – Но к тому времени начнет поступать зерно.

Киний покачал головой.

– Сколько лошадей!

– Киний, – сказал царь, – бедный сак, который плохо охотится и не снискал славу воина, владеет четырьмя лошадьми. То же самое – бедная женщина. Тот, у кого меньше четырех лошадей, не уживается в клане, потому что не может наравне со всеми охотиться или передвигаться. У богатого воина сто лошадей. У царя – тысяча.

Киний, которому принадлежало четыре лошади, присвистнул.

Царь повернулся к Ателию.

– А ты? Сколько у тебя лошадей?

Ателий с явной гордостью ответил:

– Со мной шесть лошадей, и еще две остались в конюшне в Ольвии. Я заберу еще больше лошадей у македонцев и тогда женюсь.

Сатракс повернулся к Кинию.

– Когда ты с ним встретился, у него не было лошадей – я прав?

Киний улыбнулся Ателию.

– Я тебя понял.

Царь сказал:

– Ты для него хороший вождь. Теперь у него есть лошади. Жадные вожди забирают всю добычу себе. Хорошие заботятся, чтобы у каждого была доля.

Киний кивнул.

– У нас так же. Ты знаешь «Илиаду»?

– Слышал. Странная история – никогда не понимал, кто в ней должен мне понравиться. Ахилл кажется мне чудовищем. Но я тебя понимаю: вся «Илиада» о несправедливом распределении добычи.

Кинию, которого с детства учили видеть в Ахилле воплощение всех мужских достоинств, пришлось умолчать о своем восхищении им. Царь может показаться настоящим греком, хоть носит штаны и шапку-капюшон, но когда он на безупречном греческом высказывает такие мнения, сразу становится ясно, какой это в сущности чужак.

Царь заметил его смущение и рассмеялся.

– Я знаю – вы им восхищаетесь. Вы, греки, так много и часто сердитесь, что, возможно, Ахилл и есть ваш образец для подражания. Но к чему столько гнева? А теперь расскажи, что собирается делать ваш архонт.

– Он был само согласие, господин. Гоплиты выступят с новой луной. Диодор должен был объяснить, почему один отряд оставили.

– Он объяснил. А также выбрал для тебя место стоянки. Иди туда, поговорим позже.

Война сделала царя более властным. Киний заметил, что у него теперь более многочисленная свита и в окружении больше женщин. И гадал, что это может предвещать.

Диодор встретил его объятием и чашей вина.

– Надеюсь, тебе понравится наш лагерь, – сказал он.

Он занял отрог холма сразу к югу от царского стана; этот отрог, точно каменный полуостров, вдавался в глубокую реку севернее брода. Палатки ольвийских воинов стояли аккуратным квадратом, с линией для лошадей и еще одной – для костров, а за кострами темнел ряд ям – уборные. Словно из учебника – математическое упражнение, ставшее явью. Диодор показал на другой квадрат со стороной примерно в стадий, к северу от холма, обозначенный прочными кольями и почти без сакских лошадей.

– Это для гоплитов, когда они придут.

– Отлично, – похвалил Киний.

Он прошелся вдоль костров, здоровался с теми, кого знал, пожимал руки и купался в их радости от встречи с ним.

В центре лагеря стояла крытая повозка.

– Царь подарил тебе, – сказал Диодор.

От колес до толстых боковых досок повозка была выкрашена в синий цвет. Войлок крыши темно-синий, ярмо, рассчитанное на четырех быков, тоже синее. Сзади к войлочному клапану вели ступеньки.

Киний передал лошадь рабу и заглянул внутрь. Кибитка маленькая – в ширину чуть больше роста человека и вдвое длиннее. Внутри ложе, прикрепленное к стене и накрытое покрывалом – опять войлок с изображениями оленей, лошадей и грифонов, – и низкий стол. Пол устлан толстым слоем сакских ковров и подушек.

– Я позволил себе в первые ночи проверить крепость этого ложа, – сказал Диодор. Он улыбнулся. – Просто чтобы убедиться, как это.

– Ну и как?

– Отлично. Хочется тут и остаться. Клянусь богами, Киний, я рад, что ты приехал. Если когда-то мне казалось, что я легко заменю тебя, я ошибался. Тысячи кризисов ежедневно…

Его перебил Эвмен, пожав руку Кинию, он повернулся к Диодору.

– Нам сказали, что сегодня мы получим зерно для боевых коней. Где его получить?

Диодор обеими руками показал на Киния.

– Добро пожаловать на греческую Излучину, гиппарх, – сказал он. – Теперь ты начальник.

Он сделал вид, будто снимает с плеч и взваливает на плечи Киния огромную тяжесть, и Эвмен, Филокл и Ателий рассмеялись.

Киний улыбнулся.

– Диодор, где распределяют зерно?

– Понятия не имею, – ответил тот.

– Так иди узнай, – все с той же улыбкой сказал Киний.

Диодор покачал головой.

– Почему я сам не додумался?

Первая неделя Киния в лагере на Большой Излучине стала непрерывным унижением. Его люди, почти достигшие совершенства благодаря непрерывным зимним занятиям и продолжавшие напряженно упражняться в лагере, были не хуже любого когда-либо существовавшего отряда греческой конницы. Саки оказывались неизмеримо лучше.

Киний видел саков в состязаниях, видел, как они стремительно несутся по равнине, стреляя для удовольствия. Но он никогда не видел, чтобы сотня воинов вместе с лежащими рядом лошадьми оставалась совершенно невидимой, пока вожак не свистнет в костяной свисток: не успеет свист стихнуть, а все сто воинов уже подняли своих лошадей и сидят в седлах. Это был лишь один из приемов, которыми пользовались саки, богоравные наездники, и Киний теперь прекрасно понимал, почему поэты древности считали их кентаврами.

На второй день вернулась с охоты Страянка с десятком воинов. Она холодно взглянула на него и предложила состязание в метании копий.

– Я готовилась, – сказала она по-гречески.

Он выступил почти так же хорошо, как в первый раз, поразив мишени-щиты пятью из шести копий; последнее копье прошло на ладонь выше. Страянка проскакала расстояние до целей быстрее и ни разу не промахнулась. Глаза ее сверкали, когда она сошла с кобылы.

– Вот так! – сказала она.

«Я пять лет упражнялся, чтобы так метать», – подумал Киний. Но он скрыл разочарование и поздравил ее.

Она улыбнулась.

– Проигравший должен одарить победителя, – заявила она.

Киний отправился к своей повозке и вернулся со своим первым мечом, добычей из Экбатаны, клинок которого починил. И протянул меч ей.

Ателий заговорил, Страянка ответила. Они перебросились несколькими фразами, пока Страянка вертела оружие в руках.

– Ты делаешь дары, как вождь, – сказала она по-гречески, – как царь. Я видела тебя во сне, Киниакс.

– А я тебя. Я ношу твой дар, – сказал Киний, и ее глаза устремились к рукояти его меча.

– Хорошо! – сказала она.

Махнула плетью своим спутникам, те сели верхом и, крича и стреляя, поскакали по траве.

– Милая женушка! – сказал Филокл.

– Почему мне никогда не приходило в голову, ухаживая, дарить мечи? – спросил в пространство Никомед.

– Вам что, нечем заняться? – полюбопытствовал Киний.

На четвертый день в лагерь прибыл клан Черной Лошади – тысяча воинов в доспехах и восемь тысяч лошадей. Киний впервые увидел знатных скифов в военном облачении.

Первые сто воинов – свита вождя – были в кольчугах от плеч до колен, в тяжелых кожаных плащах с бронзовыми и железными пластинами, нашитыми внахлест, как чешуя или черепица. У самых богатых такие же доспехи прикрывали грудь коней; на головах греческие шлемы, закрывающие все лицо, с огромными султанами.

Каждый из этой сотни ехал на вороном коне. Они были великолепны: и вооружение, и лошади не хуже, чем у лучших персидских всадников. У каждого в горите лук, тяжелое копье и пара легких копий.

Никий, стоя рядом с Кинием, горько сказал:

– Во имя Аида, а мы-то им зачем?

Страянка с нетерпением ждала, когда с родных пастбищ на западе прибудут остальные воины ее клана Жестокие Руки. Они запаздывали, и каждым день опоздания шел в ущерб ее достоинству. Так говорила ее свита, то же говорил и Ателий.

Они прибыли на шестой день после приезда Киния и выглядели не очень хорошо – табуны были не меньше, чем у других кланов, но всадники казались усталыми, и за ними тянулся обоз: повозки с ранеными и женщинами.

Страянка час разговаривала со своими людьми, а затем царь созвал всех вождей в свой лагерь.

– Зоприон послал гетов жечь синдов, – сказала Страянка. – Моим людям пришлось защищать их в тяжелом бою, и мой танист[82]82
  Выборный наследник вождя; второй по значению человек в племени.


[Закрыть] решил прийти сюда на встречу и не сражаться в одиночку.

Царь мрачно кивнул.

– Кайракс хороший человек. Но твои люди устали, и у вас много раненых.

Страянка нахмурилась.

– Мы можем сегодня же вечером отправиться назад.

Матракс покачал головой.

– Если бы твои люди вовремя явились на сбор, мы бы ничего не узнали, – сказал он. – Они приняли удар на себя, а твои земледельцы платят кровью и огнем – но мы предупреждены.

Эвмен наскоро переводил речи Матракса, а Киний после недели, проведенной в лагере, и своих снов о дереве понимал их еще до перевода.

Языковая преграда в войске разрушалась – медленно.

– Мы должны нанести ответный удар, – сказала Страянка.

Все саки поддерживали ее, даже царь. Киний дал им возможность выговориться, потом вмешался.

– Зоприон с помощью гетов хочет оценить вашу силу и проверить – если ему повезет, и он вас одурачит, – можно ли запугать вас настолько, что вы для защиты своих земледельцев разделите войско на части.

– Проклятые геты, – сказал Ателий, и эти его слова не потребовали перевода.

– Поистине проклятые, – согласился Киний. Он старался не смотреть в глаза Страянке. – Они знают, где найти ваших крестьян. Знают, как охотиться на вас, – да? И если их послал Зоприон, они разъедутся широкой дугой на север – вероятно, все их силы – и доберутся до стен вашего города. А многие ли из ваших вождей остались защищать его и не поехали сюда на сбор? Кроме того. Зоприону не нужно кормить гетов, они же прикрывают его войско от ваших набегов. – Киний помолчал. – Умная стратегия.

Киний также знал, что это стратегия человека, которому известны все планы саков – от Клеомена. В животе у него заурчало.

Сатракс потер виски.

– Почему мы не предвидели это? – спросил он у Кам Бакки.

Та покачала головой.

– Ты знаешь, что открывается меньше, чем остается скрытым.

– Хорошо, – сказал царь. – Так что же делать?

Матракс и Страянка заговорили одновременно. И сказали одно и то же:

– Сражаться.

– Ты не согласен? – спросил царь у Киния.

Киний помолчал, собираясь с мыслями. Он помнил слова Кам Бакки, и из них у него родилась мысль.

– Согласен, – сказал он. – Будем сражаться. – Он глубоко вздохнул. – Если действовать быстро и решительно, итог даст нам вернуться к первоначальному замыслу – при этом с преимуществом. Зоприон храбр – но тоже мог допустить ошибку.

И он быстро заговорил, объясняя свою мысль.

– Ммм, – произнес Матракс.

– Ему понравилось, – сказал Ателий.

Замысел Киния победил. Но Кинию не понравились колебания царя и его частый обмен взглядами со Страянкой. На протяжении следующих десяти дней у него было много возможностей задуматься о том, что это могло означать.