Текст книги "Дайте нам крылья!"
Автор книги: Клэр Корбетт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 35 страниц)
Еще бы не понять. Все сходилось. Тот летатель с черными крыльями, который ошивался возле Таджа, был не из простых охранников. Чешир подключил его к расследованию еще до того, как нанял меня. И теперь за мной следил Хищник.
Отойдя на почтительное расстояние от участка, я позвонил Чеширу. С тех пор, как исчез маленький Хьюго, прошло двое суток, сорок восемь часов. И я желал знать, не получил ли Чешир какой весточки от Пери или от кого-нибудь еще – насчет Хьюго? Ах, не получил, вот оно как. Ладно, вас понял, с меня отчет к вечеру.
– Благодарю, – ответил Чешир. Вернее сказать, прошелестел – голос у него был измученный, еще слабее, чем вчера. – Пожалуйста, сделайте все возможное, чтобы найти Хьюго побыстрее! – взмолился он. – Вы ведь постараетесь?
– Само собой, – пообещал я. – Приложу все усилия. Поверьте, я и так делаю что могу.
На полпути к рельсовке меня застал дождь. Я шагал под дождем и, задрав голову, наблюдал, как проплывают облака. Капли дождя стекали у меня по лицу, а я спрашивал себя, давно ли в последний раз смотрел в небо. И не мог ответить. Неужели нам кажется, будто летатели уже узурпировали поднебесье и оно стало их собственностью?
В глаза мне ударило яркой вспышкой. На миг-другой я зажмурился, потом открыл глаза и остолбенел. Из-за края тучи показалось солнце, и луч его ослепительно полыхнул, пойманный гладкой отвесной скалой, которая парила надо мной в воздухе. Больше всего это сооружение напоминало синий айсберг – только они бывают такого чистейшего синего цвета. Небесный айсберг не касался земли, по гладкой его поверхности сбегали струйки дождя. С боков его обрамляли две башни, а посередине зиял арочный проем, и в него, взмахивая крыльями, впархивали летатели. Но они не исчезали в прозрачных стенах этого удивительного здания, а долго еще виднелись сквозь толщу синего льда – мелькали разноцветными пятнышками. Зрелище это живо напомнило мне стеклянные шарики времен далекого детства – у тех тоже в прозрачной сердцевине таились цветные точки, штришки и нити.
Клок седого тумана медленно проплыл мимо синего айсберга и, едва достигнув зеркальной стены, послушно вплелся в причудливый узор, украшавший ее. Я всмотрелся: узоры то и дело менялись, жили своей жизнью. Должно быть, летателям доставляет особое наслаждение созерцать все, что связано с колебаниями воздуха. И кто знает, не выдрессировали ли они уже и туман.
Внезапно я осознал, что это за здание. Тот самый храм для летателей, о котором Санил толковал мне утром! Он еще хотел, чтобы я подобрался поближе к любому из прихожан или причта, разнюхал, что и как. Тот самый храм, спроектированый Питером Чеширом. Церковь Святых Серафимов.
Запрокинув голову, я все смотрел и смотрел как завороженнный, хотя от неудобного положения шея у меня давно заныла. Левую башню уже успели разукрасить граффити: дотянулись невысоко – у самого подножия яростно кричали кривые золотые буквы. «Если бы Бог захотел, чтобы мы летали, он сотворил бы нас богатыми». Неудивительно, что на храм покусились вандалы. Когда его еще только возвели, скандалище разразился на весь Город, а все потому, что в Церкви Святых Серафимов вход для бескрылых попросту не был предусмотрен, и это, конечно, нарушало закон. Но эти высокомерные паршивцы гнули свою линию и победили, и вот, пожалуйста – парит в воздухе храм, куда бескрылому человеку путь закрыт. Санил, насколько я помню, рассказывал, что Церковь Святых Серафимов собирает вокруг себя адептов нового религиозного течения, и исповедуют они ни много ни мало идею богоизбранности летателей. Видят в себе новую, приближенную к божественному образу, благословенную свыше расу, поднявшуюся над земной грязью, некую новую ступень в развитии человечества. И убеждены, что будущее – за ними.
Я наконец оторвал глаза от сверкающей синей льдины храма. В том, что мне недосуг лишний раз поднять взгляд к небу, полюбоваться рассветом или полнолунием, облаками, звездами, – во всем этом виноваты не летатели, а моя усталость, возраст, то отупение, которое накрывает от будничной жизни. В небо я если и смотрел, то благодаря сыну. Помню, он был совсем крохой, мы откуда-то возвращались в поздний час, я нес его из автомобиля в дом, и Томас запрокинул голову и радостно воскликнул:
– Папа! Смотли, там исколки! Исколки!
Да, в небе сверкали искорки. Они струились по небосводу серебристым потоком и мерцали на ночном ветру.
Глава пятая
Трудный ребенок
Жанин опустилась на колени и уверенными движениями подклеила перо пластырем.
– Не сломалось, только погнулось.
– Повезло мне, что ты в меня не попала, – заметила Пери, подавшись вперед; раскрытое крыло покоилось на старом диване, стоявшем на веранде.
– Повезло тебе, что я не собиралась в тебя попадать, – буркнула в ответ Жанин и поднялась, отряхивая колени темно-зеленых штанов. Сидевший под крыльцом рыжий щенок глядел на них снизу вверх. – Только припугнуть.
– Ну, это тебе удалось, – криво усмехнулась Пери. – Ты что, не видела, что у меня ребенок?
Жанин нахмурилась:
– Зрение подводит. Годы уже не те. Я сама чуть в обморок не хлопнулась со страху, когда ты навернулась с неба. Вот, думаю, не было печали, теперь еще и труп закапывать!
– Падать в таких случаях лучше всего, – ответила Пери. – Мне надо было, чтобы ты поскорее меня узнала.
– Угу, – отозвалась Жанин. – Вообще-то скажи спасибо, что я хотела тебя отсюда отвадить, пока не проснулись соседи и не подстрелили тебя по-настоящему. Они посторонних глаз не любят и чужаков встречают еще пожестче моего. И рады тебе не будут. Пери, здесь тебе не место, улетай-ка подобру-поздорову.
– Сама знаю. Если хочешь от меня отделаться – помоги мне.
Жанин исподлобья поглядела на расправленное крыло Пери, потом на Хьюго, как будто впервые все это видела. И тихонько присвистнула.
– Была такая тощая малявка, в чем душа держится. Откуда что взялось. Как ты умудрилась все это провернуть? – Она покачала головой. – Как тебе вообще удалось просочиться в Город? Года два назад я слышала, как Коди ныл, что ты-де бросила его, больше у него не работаешь, сказал, ты подалась в Город и ничего ему не объяснила. Не пожелала. Ну и ладно, подумала я. Там тебе самое место.
– Ма Лена, – уронила Пери.
– Не знаю такую, – отрезала Жанин. – А о ней – знаю. Коди вел с ней какие-то делишки – больше не ведет. Говорит, она куда-то свинтила. А почему… как она тебе помогла перебраться в Город?
Пери закрыла глаза. Ма Лену больше не найти. Что случилось – может, ей просто надоело в Венеции и она задействовала связи, чтобы тихо-мирно переехать? Может, она и вовсе жалела, что слишком долго с ними провозилась?
– Долгая история, тетя Жан. В общем, обратно в Город мне нельзя. Мне надо куда-нибудь подальше, где меня никто не знает. Надо в другой город. Окраины не годятся, ты сама говоришь. – Она резко открыла глаза. – Тетя Жан, помоги мне добраться туда, где живет Эш.
– Подальше?! – фыркнула Жанин. – Пери, городишко, где живет Эш, – это тебе не подальше. Это, чтоб ты знала, за краем обитаемой вселенной. Или ты и вправду сбрендила, или…
«Или влипла по-крупному».
Жанин перевела дух.
– Ладно, я тебя выручу, но при одном условии: молчи и ничего мне не рассказывай. – Она взяла винтовку и двинулась с крыльца, а щенок завилял хвостом от радости, что она идет к нему. Она свистнула, щенок затрусил за ней.
– Эти можно есть? – Пери отломила банан от большой зеленовато-желтой грозди в углу у двери.
Жанин кивнула, не оборачиваясь.
– Вернусь часа через два, – бросила она через плечо. – Не высовывайся. Никому не попадайся на глаза.
Пери почистила банан, отломила кусочек, дала Хьюго. Когда она усадила Хьюго на диван, малыш встал на ноги, держась за спинку. Хьюго обожал стоять и гулять за руку с Пери, но самостоятельно еще не ходил, и Пери подумала, что сейчас это и к лучшему.
– Бу-бу-бу-бу-у! – сказал Хьюго. И серьезно посмотрел на Пери, слегка качая головой – ему еще трудно было держать ее неподвижно на слабой шее. Детство только кажется беззаботной порой, на самом деле это тяжкий труд. Столько дел надо переделать – научиться ходить, говорить, управлять руками, укрепить мышцы...
Пери вытащила из сумки-пояса упаковку бореина, надорвала пакетик, проглотила гель и заела бананом. Потом достала аквапад, попила воды, дала Хьюго – тот жадно присосался.
– Ну, птенчик, пошли-ка помоемся и переоденемся.
– Ба! – ответил Хьюго. – Ба-ба-ба!
Жанин со щенком поднимались на холм, который высился за домом. Бореин начал действовать, и зрение у Пери стало как у орла – и по всему телу разлилась теплая волна радости, что она видит так отчетливо. Жанин скрылась среди целого моря банановых пальм, поднимавшегося до гребня холма. Пери могла сосчитать все волоски на шкуре у щенка, каждую ниточку, выбивавшуюся по краям у обтрепанных зеленых флажков из блестящей ткани, трепетавших возле деревьев, каждую желтую запятую в каждой банановой грозди. Бананы. Бизнес. Это из-за них мне нельзя было остаться у Жанин, это из-за них ей нельзя было надолго уезжать с фермы. Жанин уже много лет живет вне закона, вот и меня научит.
Пристроив Хьюго на бедро, Пери спустилась с крыльца на жухлую траву, куда приземлилась час назад, и усадила малыша в тени под деревьями. Он пополз по траве, остановился, сорвал желтый цветочек. Пери побежала следом, обняла Хьюго, поцеловала в макушку, – запах у него был сдобный и суховатый, словно у сладкого печеньица. Пери посадила его обратно в траву – пусть осматривается. Хьюго заворковал от удовольствия. Ему приятно было ползать по мягкой травке, смотреть на листья, которые бросали на руки кружевную тень.
Вдруг Хьюго помрачнел:
– Пусь! Пусь! – Он похлопал по траве. – Пусь!
Вот по кому ты скучаешь! По Плюшу! А что родители куда-то подевались, даже не заметил… Точно не заметил. Питер иногда играл с тобой, если я была рядом. Но в основном и у Питера, и у Авис не было на тебя времени. Не было времени играть с тобой. Не было времени даже приласкать тебя.
Пери подняла голову, посмотрела на мелкие листья, трепетавшие в солнечных лучах. Яблони – цветы уже отцвели, а яблоки еще не налились, одна темно-зеленая листва, как всегда в конце лета. Весной они все в розово-белой пене цветов. По вечерам, когда темнело, кроны светились в сумраке белыми куполами.
– Представляешь, Хьюго, питьевую воду нам возили в цистернах. А мылись мы вот здесь. – Пери показала на длинный сук, выдававшийся в сторону дома. – Жанин вешала сюда старый холщовый мешок вместо занавески, и мы устраивали за ним душ.
Когда Пери мылась и теплая вода струилась по телу, а кожу обдувал ветерок – это было лучше всего на свете. А еще – ледяной ручей, журчащий по камням, густая на ощупь, как желе, бурая вода с морщинками от ряби и жучков. Пери опускала лицо в ручей и ждала, когда желе наполнит рот и глаза. После этого от нее пахло дождем.
– Жалко, нам нельзя пойти погулять, Хьюго. А то бы поглядели, может, Жанин еще держит коров. Или старого коня Муската – нет, наверное, он давно умер. А я когда-то за ним ухаживала.
Но Жанин велела им не выходить, и Пери все равно падала с ног от усталости. Глаза у нее слипались, стоило ей присесть на траву рядом с Хьюго. Тогда она взяла его и унесла в темный прохладный дом. Дом остался прежним – разве что словно усох. Больше стало паутины на стенах между бревнами. А вот и закуток, где спала Пери, – по-прежнему отделен занавеской. Пери отодвинула занавеску и вошла. Там по-прежнему стояла ее кровать, заваленная старыми газетами и всяким хламом, которого вдоволь на фермах. Пери расчистила кровать и рухнула на нее – теперь, когда она выросла, да еще и с большими крыльями, уместиться на кровати было непросто. Пери подложила под себя одно крыло, а другое раскрыла, приспустив на пол, и пристроила Хьюго под него, себе под бок.
Когда Пери проснулась, солнце уже клонилось к вечеру. В доме было жарко-жарко, жестяная крыша потрескивала – плитки расширялись от зноя. На жаре в доме пробудился приторный запах – аромат, так глубоко укоренившийся у Пери в мозгу, что она снова ощутила себя маленькой девочкой, вспомнила, как просыпалась в этом закутке, как видела пыль, пляшущую в косых лучах солнца, которые падали в узкое окно, вдыхала благоухание, исходившее от дощатого пола. Льняное масло – им были пропитаны половицы.
Потом Пери услышала, как ходит в кухне Жанин, как клацают когти – это щенок бегает по веранде.
За эти годы Жанин совсем не изменилась. Такая же нелюбопытная, такая же черствая, такая же приземленная. Пери свалилась ей на голову, попросила помочь, ясно же, что она попала в беду, а Жанин даже не желает знать, что стряслось. Чем меньше Жанин знает, тем труднее ей предать Пери. Тем меньше она будет замешана в то, в чем виновна Пери. А Жанин понимала, что Пери в чем-то виновна. Все знакомые Жанин так или иначе вели делишки, в которые лучше носа не совать.
Пери вспоминала свою жизнь на ферме, когда она и сама не понимала, как счастлива. По крайней мере, временами. Жанин водила Пери в лес и рассказывала про птиц и змей, которые им попадались, и как искать на себе клещей, и как их снимать. Жанин была сильная и деловитая. Она не обнимала Пери, когда той снились страшные сны, она вообще ничего такого не умела. Если Пери плакала, Жанин просто дожидалась, когда та перестанет. Не то что Бронте, которая, когда Пери пугалась или сердилась, поднимала крик даже громче Пери, – правда, от этого Пери успокаивалась еще быстрее. Бронте мучила ее собственными драмами. Уже потом, когда Пери стала нянчить Хьюго, она поняла, что ни Жанин, ни Бронте не имели ни малейшего представления, как надо обращаться с маленькими детьми. Жанин разговаривала с Пери, будто со взрослой, объясняла, как растить бананы, как чинить машину, как ухаживать за коровами и лошадьми, и Пери выбивалась из сил, чтобы понять ее и подражать ей.
К пяти годам Пери уже кормила и поила домашних животных. И по звуку определяла, что разладилось в старой ветряной мельнице.
– От нее на ферме больше проку, чем от тебя, подруга, – шипела Жанин на сестру, а Бронте бесилась, потому что так и было. Бронте предпочитала уходить в город на ночь, если удавалось вырваться, а если нет, сидела в доме и пила.
– Ты что-то все время грустная-грустная, – сказала как-то Жанин, пристально поглядев на Пери. – Серьезная. Ни улыбки, ни смешка. Может, это ненормально, а?
И все равно это было счастливое время – там, на ферме «Совиный ручей», – хотя Пери прекрасно понимала, что здесь она не более чем гостья. Когда Пери подросла, ей часто приходило в голову, что когда она приехала на ферму, года в три или в четыре, то наверняка помнила что-то об отце и матери, однако эти воспоминания понемногу померкли, потому что она не общалась с родителями, не слышала рассказов о них, не видела даже фотографий, и в конце концов остался только сон. Шелест серых перьев, раскаленная крыша. «Не двигайся. Ты упадешь». Единственное воспоминание – этот голос.
– Где мама с папой, что с ними случилось? – спрашивала она и ту тетеньку в машине, и Жанин, и даже Бронте. Все твердили «Не знаю».
Пери встала, отдернула занавеску. Жанин подняла глаза от кухонного стола: она рылась в сумке-поясе Пери.
– А, спасибо, что прихватила его с улицы, – проговорила Пери и протянула руку. Значит, Перины дела волнуют Жанин, и еще как, просто она не показывает виду. Вот дьявол, какая я все-таки растяпа, разбрасываю свои вещи где попало! Нет у меня еще навыков настоящего беглеца. Правда, ничего противозаконного я при себе не ношу. С чего бы?
– Жанин, я ничего плохого не сделала.
– Ну еще бы. Просто… слушай, тебе что, тесно в этом проклятом Городе? Даже на Окраинах негде развернуться, да? Надо же, приспичило аж на ту сторону континента! Конечно, я тебе верю, тут все в порядке. И вообще это не мое собачье дело. Да только чует мое сердце, скоро сюда нагрянет поболтать половина копов восточного побережья!
Пери вздохнула.
– Ну да ничего не попишешь. Чайку хочешь?
Пери села на табуретку за кухонный стол – крылья волочились по полу – и, покачивая Хьюго на колене, глядела, как Жанин разливает кипяток по эмалированным кружкам.
Жанин принесла чай, поставила на стол, потом села, вытянув скрещенные длинные ноги. Поглядела на Хьюго.
– А вы похожи, – обратилась она к малышу. – С твоей мамулей я познакомилась, когда она была всего на несколько лет старше тебя. Сразу поняла, как у нее хорошо с материнским инстинктом, видел бы ты, как она баловала моих собак и коров, но такого поворота все равно не ожидала. – Она поглядела на Пери, наморщив лоб. – Господи, сколько же тебе лет? Ну, то есть, наверно, ты уже взрослая, раз смогла родить. Но с виду и сама сущая девчонка.
Пери уже хотела замотать головой. Нет, ты не понимаешь, Хьюго не… Но тогда она сказала бы Жанин слишком много, недопустимо много. О том, что Пери – не мать Хьюго, Жанин как раз и не следовало знать. Если Жанин испугается, то выставит ее с фермы и вообще откажется помогать. Или, хуже того, решит кому-нибудь рассказать – тому, кто заберет Хьюго.
– Ма! – сказал Хьюго. – Ма! Ма-ма-ма-ма-ма!
Пери невольно расплылась в улыбке и прижала его к себе.
Жанин тоже улыбнулась, но безрадостно, и складки между бровей стали только глубже.
Пери прихлебывала чай, держа кружку подальше от Хьюго. Она разглядывала кухню, припоминая, как взрослые – сначала Жанин и Бронте, потом приятель Бронте Шейн – сидели за этим столом и разговаривали, а Пери слушала их, лежа в своем закутке за занавеской – тонкая ткань даже не приглушала голоса. Это Шейн все испортил: Бронте переехала к нему, в его хибару у моря, в Панданус, и решила забрать Пери с собой. Зачем? Пери никогда этого не понимала. Для Бронте она была только обузой.
Пери хотела остаться на ферме. В хибаре ей пришлось бы спать на застекленной веранде.
– Тетя Жан, поехали с нами, ну пожалуйста! – упрашивала она Жанин.
– Я тебе не тетя, – огрызалась Жанин. – Отстань.
Как-то поздно вечером Пери подслушала, как Жанин говорит Шейну:
– Не могу я уехать с фермы. Мне надо вести дела, ты это не хуже моего понимаешь. Я же «фермацевт». У меня постоянные клиенты. Нельзя же все бросить с бухты-барахты. Кое-кто тогда крепко разозлится и из-под земли меня достанет. А ты знаешь, Шейн, чем занимаются «фермацевты»? Наверняка Бронте все уши тебе прожужжала про то, какая у нас тут пастораль в холмах – а на самом деле это целая отрасль промышленности, только из-за нее весь наш район и держится на плаву, а вы, городские, сколько угодно притворяйтесь, будто не в курсе. Так что ты все знаешь, верно? Мы выращиваем бананы с наркотиками и вакцинами, мухлюем с генами на грядках. Мы растим бананы, потому что их легко есть и на них большой спрос: у нас ведь получается дешевле, чем если в аптеке покупать.
Уже потом, когда Пери жила у Питера, где ей всему пришлось учиться заново, готовиться к настоящей жизни, к той, о какой мечтала и какой сумела добиться, она поняла, что Жанин было очень горько, что пришлось стать «фермацевтом», но куда горше ей было бы бросить землю. Все то, что говорила Жанин Пери, когда они ходили по ферме, вспомнилось Пери и обрело новый смысл: Жанин не хотела, чтобы земля стояла пустая. Ей было тошно смотреть на заброшенные фермы вокруг. А чем еще она могла заняться? Если бы не «фермацевтика», ее ждала бы участь Бронте.
Пери навсегда запомнила этот подслушанный разговор, потому что после него в ее жизни началась черная полоса.
– Ты меня не любишь, – заявила Пери Жанин. – Ты мне не тетя.
– Я тебе об этом все время твержу, – ответила Жанин.
Теперь, прихлебывая чай, Пери пристально смотрела на Жанин. Интересно, Жанин помнит, как она это сказала?
– Ты бываешь иногда в Венеции?
– Ой, только не начинай снова! – скривилась Жанин. – Ну и дыра.
– Я не забыла твои слова – ты сказала, что там «почти как» в Венеции: везде вместо улиц грязная вода.
– Подумаешь, сказала-мазала! Зато в Венеции ты пошла в школу!
– Ага-ага.
Жанин посмотрела на свои руки.
Пери поставила кружку.
– Знаешь, – проговорила она, – когда Шейн с Бронте разругались, я была просто счастлива. Понятно, почему Бронте решила, что я маленькая стервозина. Я-то решила, что она привезет меня обратно, сюда. На ферму. В лес. К тебе.
Жанин заморгала.
Венеция… Когда Шейн и Бронте окончательно рассорились, Пери поначалу надеялась, что они с Бронте будут жить поблизости от главного пляжа в Панданусе – она в жизни не видела ничего красивее: с северного конца – пальмы с глянцевитыми листьями на сухих скалах, с южного – каменистые заливы и пышная трава, окаймляющая изгибы песка. Чуть дальше в глубь суши, в цепочке магазинчиков на той стороне дороги, было кафе «Наксос», излюбленное местечко рыбаков и серфингистов: открывалось оно спозаранку и работало допоздна. Пери обожала «Наксос». Когда Жанин приезжала в Панданус, она несколько раз водила туда Пери и угощала молочным коктейлем.
Но Шейн проехал пляж и «Наксос» и покатил дальше, мимо магазинчиков и дощатых домиков, и скудные пожитки Бронте и Пери громыхали в багажнике его колымаги, когда машину заносило на поворотах или подбрасывало на выбоинах. Через несколько минут он притормозил у какой-то сторожки – бывшей проходной. С обеих сторон ветхого строения тянулась колючая проволока, окна были давным-давно выбиты. Пери сморщилась – за оградой виднелись груды мусора, и от них воняло.
Мимо мелькнул указатель, и они въехали за ограду. На указателе было написано: «Венеция». Буквы были выбиты дырками, словно от пуль, а рядом красовалась облезлая картинка – человек в тельняшке и с шестом в руке стоит в диковинной лодчонке с задранным носом. Под шинами захрустел мусор, и Пери в ужасе глядела на ряды покосившихся лачуг вдоль канавы с затхлой зеленой водой.
В проходах между лачугами и на верандах висело белье. Лачуги были на сваях, а кругом громоздились кучи мусора, и на них кое-где росли ярко-зеленые банановые пальмы. Женщины поднимали головы от кастрюль на дровяных плитах, распространявших по всей Венеции клубы дыма, и глядели вслед колымаге, подминавшей под колеса бумагу, консервные банки и обломки досок.
Шейн повернул на грязную дорогу, ведущую в сторону побережья. Когда колымага остановилась у маленького металлического вагончика и они вышли, Пери почуяла запах соленой воды, а не только мусора; вонь здесь почти не ощущалась – с океана дул сильный ветер. До Пери доносились какие-то пронзительные крики – она не сразу поняла, что это чайки кормятся на грудах отбросов. Она недоверчиво огляделась. Бронте, наверное, что-то напутала, неужели они будут жить здесь? Но нет – Бронте отперла вагончик и стала заносить туда вещи.
Из-за вагончика на Пери глазели оборванные дети, и она вздрогнула, узнав среди них мальчика из своей школы на несколько лет старше. Райан, хулиган и воришка. Он частенько крал у нее скудный школьный завтрак, состоявший из того, что Пери удавалось стянуть в кухне в хибаре. У Пери встал ком в горле. Она нервно зевнула – было никак не вдохнуть. Пока что жизнь Пери складывалась так, что после любых перемен ей становилось гораздо хуже.
Она бросила сумку и вышла наружу. К лесенке подошел Райан, за ним – кучка детишек поменьше.
– Ну чо, тут теперь жить будешь? – спросил он.
– Несколько дней, – отозвалась Пери, убирая волосы со лба.
Райан улыбнулся. Неприятно,
– Ага, все так говорят.
Пери двинулась вниз по лесенке, и Райан шагнул в сторону. Он был маленький и тощий. Волосы у него были сухие, будто солома, а одежда грязная. Пери старалась не принюхиваться ни к нему, ни к остальным детям, тесно обступившим ее.
– Наша банда, – сообщил Райан. – «Водяные крысы». Щас всё тебе покажем.
Недели не прошло, как голова у Пери жутко зачесалась от вшей – и стало ясно, что на ферму Бронте не собирается. «Водяные крысы» показали Пери почти всю Венецию. Показали, где колонка с водопроводной водой, и объяснили, что если хочешь набрать свежей воды, надо к пяти встать в очередь с ведром. Показали, куда женщины и девочки из поселения ходят в туалет – в укромный уголок за песчаной дюной на краю грязной заводи, где волны наползали на песок.
Еще «Крысы» показали ей, где они живут: водили ее в ржавые контейнеры для морских перевозок, в палатки, в разбитые машины, в ящики – и в шалаши, сплетенные из веток и травы, с крышей из обломков досок, заляпанных чаячьим пометом. Пери трудно было поверить, что ее обиталище, вагончик, считался в Венеции едва ли не роскошью.
А главное – «Крысы» научили Пери воровать еду. Они показали ей, где растут бананы и папайя. Они знали, где брать дикие тыковки и маракуйю на вьющихся лозах. Из лачуг и прямо с огня «Крысы» ничего не крали. Было ясно – если поймают, то изобьют до полусмерти.
– А то и пса спустят, – предупредил Райан.
Собак вообще стоило бояться, поэтому Райан научил Пери, что нужно всегда носить при себе острый камень, и показал, как его бросать. Рука у Пери была твердая, и стоило ей показать камень, как собаки бросались врассыпную.
Пери была выше и крепче остальных «Крыс», поэтому красть в основном приходилось ей. На вторую неделю ее привели к дому, непохожему на остальные лачуги в Венеции. Дом прятался в собственном садике из хлебного дерева, манго и банановых пальм в окружении алых цветов дикого имбиря. Он был больше и прочнее, а на втором этаже со стороны моря имелся даже балкон. И настоящие стекла в окне, целые, и стены, расписанные мерцающими морскими волнами и изумрудными пальмами. Потом-то Пери сообразила: целые стекла в окне Ма Лены означали, что она – важная персона в Венеции и трогать ее нельзя.
– Топай, – велели «Крысы» и захихикали, прыская в ладони.
Пери пожала плечами и двинулась к той грозди бананов, которая висела ниже всех. Она как раз откручивала ее от дерева, когда на плечо ей легла рука, тяжелая, словно мешок с цементом. Огромная злющая тетка развернула Пери лицом к себе – и та увидела, как «Крысы» исчезают за ближайшей грудой отбросов.
Тетка затащила Пери в лачугу и больно отшлепала. Во время экзекуции Пери рассматривала теткино розово-оранжевое платье. Красный с блестками шарф, которым были перевиты длинные черные волосы тетки, трясся и раскачивался, а тетка орала:
– Ты что, из неблагополучной семьи, да? Тебе не говорили, что красть нехорошо?
Пери заморгала.
Тетка похлопала тяжелый серебряный крест на груди.
– Ну? Не говорили?
Пери закивала. Тетке этого вполне хватило – она забрала бананы, усадила Пери и дала ей чашку чаю и ломоть хлеба с повидлом.
Пери потрясенно разглядывала стены лачуги, завешанные картинами из клочков и обломков всех цветов радуги – наверное, тетка собирала их прямо здесь, в Венеции. На некоторых картинах были, похоже, боги или ангелы – с крыльями из гнутой проволоки, украшенной осколками фаянса. Через всю заднюю стену раскинулась радуга, усаженная бабочками и ангелами помельче. Пери поднялась и подошла поглядеть. Цветные полосы были составлены из ярких кусочков искусственных цветов и обломков игрушек, из обрывков картонных пачек из-под молока, из коробок и расплющенных жестяных банок, из клочков кукольных платьиц, из голубых и розовых ракушек и зеленых бутылочных осколков, отшлифованных морем.
Так Пери познакомилась с Ма Леной.
Ма Лена заставила Пери вычесать вшей, а сама в это время прочитала ей главу из Библии. Пери поняла, что это плата, которую Ма Лена просит за еду: надо было слушать Библию. Райан и прочие «Крысы» не соглашались платить так дорого, а Пери не возражала. Она любила слушать, как ей читают вслух. И вообще любила, когда взрослые обращали на нее внимание, и научилась наизусть цитировать Ма Лене ее любимые стихи.
– Мало кто из здешних детей умеет читать, – заметила Ма Лена. – А вот петь ты еще не умеешь. Я тебя научу.
И она научила Пери гимнам и еще разным песням, которые пели в ее деревне на Островах. Песни были на непонятном языке, но мелодии Пери очень нравились. Чаще всего они пели любимую песню Ма Лены – «Иса Леи», пока на глазах у Ма Лены не показывались слезы.
– «Иса Леи, спустилась лиловая тень»... Это про мой дом, – говорила Ма Лена.
Пери нравилось, что в лачуге висит дымка и пахнет благовониями, и кухней, и Ма Леной – мылом и дымом, и ей нравилось, когда крепкие теплые руки Ма Лены обнимали ее. Зато не нравилась вторая девочка – постарше, почти взрослая девушка, ей было, наверное, лет одиннадцать или даже двенадцать, и она вилась вокруг Ма Лены и шипела Пери: «Дура, козявка!» Ма Лена ругала ее за это, говорила: «Невея, не трогай бедную малышку», когда видела, как старшая девочка в очередной раз дает Пери подзатыльник или дергает ее за волосы. Только вот выжить Пери из дома было не так-то просто. Одной Невеиной ревности было маловато.
Через несколько месяцев Бронте выселила Пери из вагончика в полотняную палатку, которую она поставила сбоку. Бронте почти каждую ночь приводила к себе в вагончик мужчин, так что Пери была только рада. Но палатка была тонкая, а дело шло к зиме, и днем в ней было жарко, а ночью холодно. В те вечера, когда Ма Лена не занималась с Невеей, Пери засиживалась у нее как можно дольше.
– Твоя мама не очень-то хорошая, – сказала как-то Ма Лена.
– Она мне не мама! – выпалила Пери.
– А кто тогда?! – не без злости спросила Ма Лена.
Пери было нечего ответить.
Пери отодвинула опустевшую кружку. Спустила Хьюго на пол и потянулась, разминая руки и плечи, повела каштановыми крыльями, блестевшими на предвечернем солнце, которое как раз заглянуло в кухонное окно. Увидев изумрудную изнанку крыльев, Хьюго вытаращил глаза. Неужели и его берет оторопь при виде моих крыльев? Может, он думает, где же его собственные крылья? Все его знакомые – летатели. Неужели он начинает понимать, что не такой, как все? Крылья у Пери были великолепны – нет, она сама была великолепна. Пери и вправду превратилась в другое существо, в Панданусе такие не жили. Но неужели кто-нибудь в Панданусе позавидовал бы ей? Пери думала о жизни у Питера, где за каждым углом таились чудеса, о каких в Панданусе и слыхом не слыхивали, – и понимала, что за это ей бы точно позавидовали. Она уже успела повидать и сделать куда больше, чем любой житель Пандануса.
Только представить себе, что я похвастаюсь крыльями в школе… А ведь когда-то это была моя заветная мечта. Глупая. И опасная. Восхитится только Ма Лена – но к Ма Лене мне нельзя. Я даже не знаю, где она сейчас. Интересно, у Ма Лены есть новые девочки, которых она тоже готовит к побегу в Город?
Хьюго пополз к Жанин. Жанин косилась на него с опаской, словно он вот-вот ее укусит.
– Как тебе такое в голову пришло? – спросила Жанин. – Здешние про крылья и не думают. Правда, ты и не здешняя…