Текст книги "Дайте нам крылья!"
Автор книги: Клэр Корбетт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 35 страниц)
Отлично? Что это значит – Сойка довольна результатами? Пустят ли ее, Пери, сегодня обратно на Райский кряж?
Сойка вывела Пери по коридору к пандусу. Они взбежали вверх по пандусу и оказались на смотровой галерее, которая опоясывала огромную шахту с прозрачными стенами. Заморгали лампы. Сойка выругалась.
– Это они на нас среагировали!
Пери остановилась, зачарованная картиной за стеклом. В шахте росли самые настоящие джунгли – с деревьями высотой в добрые двадцать метров, тянущимися к прозрачному потолку. Деревья были покрыты цветным мусором – мириадами ярких клочков и кусочков металла, пластика и бумаги. Пери вздрогнула. Лампы разгорелись в полную силу, и цветной мусор зашевелился, некоторые клочки и кусочки отделились от деревьев – и миллионы бабочек, стрекоз, майских жуков, мотыльков и букашек засверкали медными, золотыми, зелеными, сапфировыми огоньками.
– Ух ты, уже и за насекомых взялись! – воскликнула Сойка.
К свету взвились разноцветные смерчи, о прозрачные стены застучали крылышки.
– Зараза, – проговорила Сойка. – Надо уходить.
Она потащила Пери по переходу в другое здание. Лампы позади потухли, и Пери с Сойкой вздохнули с облегчением. Сойка снова зажгла фонарик.
– Кое-что тут изменилось с тех пор, как здесь побывал информатор Нико. Подожди минутку. – Она сняла с Пери рюкзак и исчезла в темноте.
Пери осталась одна в переходе. В тусклом свете было видно нацеленные на нее видеокамеры. Пери уставилась в темноту. Куда подевалась Сойка? Ее не слышно и не видно… Вот, значит, как. Ее, Пери, решили бросить. Сойка сказала «Отлично», но это могло означать, что теперь ей не надо заботиться о Пери и у нее развязаны руки. Скоро за ней придет охрана. Даже если Сойка и не собирается ее бросать, Пери поймают. Беркут где-то тут, но помочь ей не хочет или не может. На Райский кряж ей не вернуться.
Она подкралась к стене, подальше от камер. Дверь. Пери толкнула ее – перед ней разверзся темный провал. Пери решила подождать тут, пока не заслышит Сойку. Если та вернется.
Тут загорелся тусклый свет. Перед ней тянулся длинный коридор, завешанный сияющими шелковыми полотнищами, расшитыми драгоценными камнями.
Пери потрясенно брела по коридору и разглядывала огромные куски нежнейших тканей – то прозрачных, словно крылышки стрекозы, то переливчато-лазоревых, словно бабочка-одиссей, то рубиновых и изумрудных, как грудка колибри.
Здесь не было ни птиц, ни насекомых, это не были ни крылья, ни перья, но ткань шевелилась, словно на что-то реагировала, – может быть, на колебания воздуха от движений Пери, на тепло ее тела, на шорох ее шагов, на углекислый газ в ее дыхании.
Пери замерла.
Да, эти трепещущие радужные завесы были живые.
Что она здесь делает? Если в «Орлане» хотели всего-навсего выяснить, кто она такая, могли бы просто взять волосок, а саму Пери с собой не тащить. Значит, они с самого начала собирались оставить ее тут. К тому же у них остался маленький заложник – Хьюго: вполне достаточная причина, чтобы Пери не выдала группу «Орлан».
Шли минуты, само время переливалось сапфиром и изумрудом.
Пери стояла в самом центре, в самом сердце главной исследовательской лаборатории «Альбатроса». Она была совсем одна, а здание гудело и жужжало вокруг.
Глава шестнадцатая
Хищник
Они вернулись на Райский кряж ранним утром. Малиновка принесла Хьюго, и Пери сначала покормила его грудью, потом дала ему фруктов и печенья, а Нико тем временем подробно их расспросил. Пери поняла не все, что он говорил, но ей стало ясно, что летали они отнюдь не только за информацией. Они притащили еще целую кучу дорогих медикаментов производства «Альбатроса» – фотоника, интрана, оптериксина.
Пока Нико говорил, Беркут молча стоял позади толпы и тщательно осматривал свои маховые перья. Пери не могла удержаться и то и дело косилась на свежие синяки – темные пятна на смуглой коже – наливавшиеся у него на шее и плечах. Когда Беркуту во время осмотра пришлось выгнуть спину, он скривился. На лице и груди красовались нашлепки искусственной кожи, но Пери не видела, что под ними – порезы, ссадины или ожоги. Несколько перьев оказались сломаны и теперь были подклеены пластырем. Похоже, Беркут принял на себя удар охраны «Альбатроса». Рафу тоже досталось. Рукав его изолята был изодран, руки в синяках, клок волос выстрижен, и на его месте красовалась повязка, закрывавшая рану.
– Я вчерне просмотрел данные, которые вы мне передали, – сказал Нико. – Многообещающе, хотя на полную обработку понадобится время. Там полным-полно неопубликованных научных работ, в том числе, похоже, статьи о том, как слезть с этих проклятых лекарств. Главное – теперь мы можем подтвердить слова некоторых обиженных сотрудников «Альбатроса»: результаты их исследований фальсифицированы. Публиковались даже статьи, основанные на поддельных данных. А я прежде всего хочу разобраться, что там правда. Может, самому выпускать научный журнал?
Беркут хохотнул.
Пери клевала носом. Она падала с ног от усталости и почти ничего не помнила с той минуты, когда услышала, как Сойка шепотом зовет ее в коридоре Л-1: «Пери, Пери, куда ты запропастилась?!» Побег из Л-1, трудный обратный путь, когда крылья двигались на чистом ликовании, на радости, что она возвращается на Райский кряж. К Хьюго.
Когда она проснулась, солнце клонилось к закату, а Хьюго сладко спал, положив голову ей на крыло. Пери была под скальным навесом, но не помнила, как туда попала. Разбудила ее Сойка.
– Отстаньте… Дайте еще поспать… – пробормотала Пери, потягиваясь.
– Пошли.
Пери взяла Хьюго на руки и следом за Сойкой двинулась к реке. Больше там никого не оказалось. Куда все подевались? Тренируются? Скорее, полетели в разведку. Готовить пищу тут не приходилось – местные летатели, как заметила Пери, обходились почти без еды, их ничего не интересовало, кроме полетов. А чтобы летать, вполне достаточно время от времени сжевать питательную пастилку.
На ходу Пери пыталась вытряхнуть из головы обрывки тяжелого сна. Ей снилось, что она идет по коридору в Л-1 – по тому, с занавесями, – завороженная полотнищами великолепных цветов, и вдруг пускается бежать, и тогда полотнища срываются со стен и набрасываются на нее, злобно и неотвратимо. Огромные дышащие существа были живые и норовили окутать ее с головой, перекрыть ей воздух переливчатой пленкой, отомстить ей за то, что вынуждены противоестественно разрастаться, словно раковые опухоли. «Убей нас, – пронзительно молили они тонкими, неслышными голосами – словно шипение и шелест на ветру. – Убей нас!»
Сойка усадила Пери на песок. Пери положила Хьюго себе на колени, пристроив головой на сгиб локтя. Он выгнулся, ухватил зеленое перышко с изнанки Периного крыла и стал с ним играть.
– Пери, я посмотрела на результаты, которые получила на Л-1.
– И теперь точно знаете, что я именно та, за кого себя выдаю.
– Да, но…
– А если бы результат был отрицательный, что бы вы сделали? – перебила ее Пери.
– Неважно. Лично я сразу тебе поверила. Мне надо сказать тебе кое-что поважнее. Ты должна это знать, это повлияет и на твои дальнейшие действия, и на то, как мы поступим с тобой. Беркут категорически против того, чтобы отпустить тебя, однако Нико говорит, что гарантировать безопасность Хьюго мы не можем, и я склонна с ним согласиться. Так или иначе, результаты все меняют.
– Почему?
– Пери, послушай меня. Я сравнила твой волос с волосом Хьюго. Прибор проанализировал обе ДНК и выдал бесспорный результат. Ты не просто родила Хьюго. Ты его биологическая мать.
Пери поглядела вверх, на изменчивые силуэты листьев над головой. Небо было еще голубое, но солнце, которого было не видно, уже подкрасило облака закатным огнем. Пери слышала все, что сказала ей Сойка, но слова не складывались в единое целое. Она попробовала осознать каждое в отдельности – не помогло. Тупая боль зародилась в горле и растеклась по груди и животу, отдавала в крылья, стреляла в ноги. Мышцы мстили ей за перенапряжение. За что, за что ей все это – чтобы теперь душа еще сильнее болела за Хьюго?
Пери посмотрела на Сойку исподлобья. И помотала головой.
– Нет. Это невозможно. Вы ошиблись.
– Нет, не ошиблась, – возразила Сойка. – Результаты совершенно очевидны. Ты его мать.
– Анализатор дал сбой, – проговорила Пери, скрипнув зубами.
– Пери, мы с тобой обе понимаем, что это правда, – Сойка говорила так ласково, что Пери взбесилась. – Точнее приборов, чем в «Альбатросе», просто не бывает. Почему ты так сердишься?
– Потому что это бред, – припечатала Пери, и на глазах у нее выступили слезы. Руки сами собой сжались в кулаки. Хьюго услышал, какой у нее голос, и захныкал. – Полнейшая чепуха. Мне заплатили, чтобы я родила их ребенка! Сына Питера и Авис! Разве можно родить собственного ребенка и самой этого не понять? Это все меняет, я теперь вообще не знаю, как быть… – Пери осеклась и яростно зачесала в затылке, будто кто-то ее укусил. Ей вспомнились свидания с Питером. Конечно, она вполне могла забеременеть, естественно, но… но… они наняли ее, чтобы она родила их ребенка. Никому и в голову не приходило, что Хьюго – не сын Авис. Как ему вообще позволили жить, если он – дитя Пери?
День, когда ей подсаживали эмбрион. Она лежала на операционном столе, готовая к процедуре, и знала, что рядом Елисеев и Питер, но помнила только склонившиеся над ней фигуры в масках и халатах. Помнила, как было страшно, когда гасло сознание, как она невольно сопротивлялась анестезии – падению в безвременье и пустоту. Кто-то держал ее, не давал сесть, прижал маску к лицу. Тогда-то они, наверное, и обнаружили, что она уже беременна. И приняли решение… И Питер принял решение не прерывать беременность. А Пери ничего не говорить. Предать ее. Заставить ее думать, что ребенок принадлежит им с Авис.
– А тебе не приходило в голову, что на самом деле ты все знала? – ворвался в ее мысли голос Сойки. – Это же видно по твоим поступкам. По тому, что ты готова на все ради Хьюго. У организма своя мудрость. Говорят, матери находят своих новорожденных детей по запаху среди сотни младенцев в темной комнате. Вообще-то тебе бы обрадоваться, – продолжила она. – Теперь ты знаешь, что ты самая настоящая мать Хьюго и у тебя на него права. Надо только разобраться, как о них заявить.
Пери вспомнила, как девять месяцев спустя оказалась в родильной палате в клинике Елисеева, где у нее отошли воды, вспомнила приглушенный свет лампы. Вспомнила холодный металл тумбочки, на которую она опиралась ладонями на пике схватки – тумбочка доходила ей как раз до пояса. Вспомнила бесконечное чувство облегчения, когда схватки отступали.
Через несколько часов схватки уже не накатывали и не отступали. Началась сплошная ровная боль, и Пери казалось, что все внутри истирают в пыль грубые жернова, и она мерила шагами палату, которая только что была теплой, а теперь стала душной и тесной, и как хотелось наружу, хотелось только ходить и ходить где-нибудь на воздухе, вытерпеть эти муки помогало только движение, но Елисеев не выпускал ее за порог. Казалось, вся Пери, ее душа, каждый ее нерв размазаны по жесткому шершавому граниту. Оторваться от него не удавалось ни на волосок. В жизни не было ничего, кроме смерти – если хочешь вырваться, умри. Пери на коленях молила о помощи. Ей было страшно, она была совсем одна. Елисеев и Питер смотрели на нее, но они были далеко-далеко, по ту сторону боли. Они снова надели маски и халаты, и Пери думала – может, Елисеев вырежет ребенка из нее? Они были и на людей-то непохожи, она видела блеск их глаз, но в лицо ей они не смотрели. Наконец Елисеев дал ей подышать каким-то газом, и она вдохнула его, и воздух зашипел и запузырился, Пери ничего не видела и не слышала, только боль, красную пелену перед глазами и грохот в ушах. Питер не хотел, чтобы ей дали анестезию, но Елисеев очень настаивал – теперь Пери подумалось, что он, наверное, хотел, чтобы она не помнила, как ребенок выскользнул из нее в потоке воды и крови. А потом она лежала, обессиленная, на койке в родильной палате, а Питер и Елисеев забрали ребенка – ей не дали ни подержать его, ни даже посмотреть. Она слышала, как он плачет, как затихает вдали его писк – все, его унесли. И когда плач Хьюго пронзил ей сердце, словно осколок стекла, Пери впервые испугалась, что не сможет исполнить договор.
Сойка оставила Пери и Хьюго и двинулась прочь, не сказав, куда и зачем. Пери заметила, что местные летатели вообще ничего ей не говорят – вернее, говорят только то, что касается ее прямо.
– Погодите, – окликнула ее Пери. Сойка обернулась. – Что решили Беркут и Нико насчет меня?
– Мы еще не приняли решения. Но ведь и ты тоже.
И Сойка исчезла за деревьями.
Пери посмотрела на ребенка – на своего ребенка – словно он вдруг стал ей чужим. Хьюго посмотрел на нее в ответ – глаза у него были глубокие, как небо.
– Ты все знал, – сказала Пери. – Ты все знал с самого начала, так ведь?
Хьюго одарил ее своей ослепительной улыбкой.
Как же я раньше не догадалась? Иногда мне приходило в голову, что Хьюго, по сути дела, мой сын – но тогда я думала, что сошла с ума…
Она взяла Хьюго на руки и прижала к себе. Он погладил ее по плечу крошечной прелестной ладошкой.
Уложив Хьюго спать, Пери побежала искать Беркута и нашла его на лужайке, куда они приземлялись. Он был один и собирался улетать. Пери видела только его силуэт – темный на фоне синего ночного неба.
– Беркут! – окликнула Пери ломким от злости голосом: она сама не понимала, кто она теперь. Чувствовала себя астероидом или планетой, выбитой с орбиты и ищущей себе новое место; теперь она была центром притяжения, а Хьюго вращался вокруг. Пери больше не была чьей-то луной, дополнением к чужой жизни, которому в любой момент можно найти замену.
Беркут пристально глядел на Пери, которая решительно подошла к нему и со всей силы ударила его кулаком в грудь – раз, другой, третий. Перехватил ее за запястья.
– Прекрати, – нахмурился он. – Больно же.
– А мне, думаешь, не больно?! Ты хотел меня бросить! Ненавижу тебя! Ненавижу!
Беркут крепко держал ее.
– Отпусти!
Он разжал пальцы, и руки у Пери бессильно упали.
– Не собирался я тебя бросать.
– Нет, собирался!
– Нам надо было все проверить.
– И как вы думали поступить?
– Я видел, кого за тобой послали. А еще ты появилась очень вовремя – как раз перед нашим вылетом, – так что нечего тут обвинять меня в излишней бдительности. К тому же все мы – и ты в том числе – считали, что Хьюго даже не твой ребенок. Очень странная картина, согласись, – а ты хотела, чтобы мы решили, будто так и надо!
Пери рухнула на траву.
– Похоже, ты не только на меня злишься.
– Да ну?! – процедила Пери. – Какой ты у нас проницательный! Между прочим, Питеру мне не только врезать хочется. Я его убью. Убью! – Она стиснула кулаки. – За все, что он сделал… – Голос у нее сорвался. – Честное слово, убью! Вот честное слово!
Беркут положил ей руку на плечо. Пери ее стряхнула.
– Ты мне не веришь, да? Думаешь, кишка у меня тонка убить Питера – после всего, что со мной было?!
– Пообещай мне кое-что.
– Что?! – оторопела Пери.
– Если решишь еще раз стукнуть меня или наброситься, смотри, чтобы я тебя видел, ну, как сегодня. Никогда не нападай из засады.
– Почему?
– Иначе я сначала прихлопну тебя, а потом уже буду думать. А я не желаю тебе зла.
– О-о, спасибо, что снисходишь до меня, недостойной!
– Да ничего я не снисхожу, ты, мелкая безмозглая… – Беркут умолк и перевел дух. – Да, хорошо, я отношусь к тебе снисходительно. Пери, я вдвое тебя крупнее и к тому же тренировался и умею… – Он снова осекся, сел рядом с ней на траву и отвел от ее лица пряди волос. – Пери, я спас тебя во время бури. И я всегда буду перед тобой в долгу – куда больше, чем обычно бывают должны друг другу взрослые люди. Так уж вышло. Как ни странно, когда делаешь человеку что-то хорошее, то потом ты ему обязан, а не наоборот.
– Как у меня с Хьюго?
– Да. Кто-то когда-то говорил мне, что если хочешь привязать к себе человека, заставь его что-нибудь для тебя сделать – правдами или неправдами. Люди постоянно обманываются и попадают в западню – служат другим в расчете, что их за это полюбят, но на самом деле только сильнее влюбляются сами с каждым добрым поступком.
– Как-то это цинично.
– А вот и нет. Так уж устроена любовь. Тут дело не в свободе, не в равенстве, не в эгоизме, когда две независимые личности сходятся, ищут равновесие, дают и берут друг у друга поровну: такое – взаимовыгодный договор, не любовь, а бухгалтерский учет. Любовь есть служение, а иначе это не любовь. А я много думал о служении. Вся моя жизнь была такой. Чем больше от тебя требуют, тем больше ты даешь. И тем больше любишь. Ты – мать, ты меня понимаешь. Тот, кого ты любишь – это тот, кто захватил тебя целиком, кто рисковал твоей жизнью.
Пери прислушалась к шелесту травы на теплом ветру. В темном небе на востоке мелькнула летняя молния – словно белый водопад упал с далеких лиловых небесных утесов.
Так вот почему Питер и Авис никогда не думали о Хьюго, а я думала. И думаю. Я этого никогда не понимала. Им ни от чего не пришлось отказываться, они ничем не рисковали, и чем меньше они для него делали, тем меньше его любили. Я-то считала, все наоборот и они ничего для него не делают, потому что не любят его. Наверное, они и сами так думали. Может, даже задавались вопросом, что в них не так. Если бы они всего-навсего притворялись, будто любят его, изо дня в день, – мыли ему попу, купали, кормили, вставали к нему по ночам, – любовь пришла бы сама. Хочешь любви – изволь потрудиться.
Пери стиснула пальцы Беркута и поднялась.
– Пойду посплю.
На следующее утро Пери посадила Хьюго на пляж у реки и стала его рассматривать – раньше она не осмеливалась так пристально, так внимательно вглядываться в каждую его черточку. Она и раньше перебирала его пальчики, щекотала живот, целовала в нос – когда Питера и Авис не было рядом, – но так и не позволила себе подробно-подробно рассмотреть его, как всегда делают молодые родители, исследовать все-все, убедиться, что каждая его черточка идеальна, подумать, на кого из родни он похож. Пери боялась это делать – наверное, боялась слишком сильно полюбить его, или полюбить как-то не так – да и какой смысл разглядывать, как он выглядит? К ней это не имело отношения.
А теперь Пери смотрела на него новыми глазами. Она – его мама. Хьюго связал Пери с ее родом, с родителями, с бабушками и дедушками, которых она не знала. Он был живым письмом из прошлого, но прочитать его она не могла. Чуть-чуть миндалевидные глаза, пухлая верхняя губа, рот, похожий на полураспустившийся мак, нежные веки с лиловой тенью по краю, словно тонюсенькие ракушки, – чьи это черты? Высоченный лоб – это, конечно, от Питера, узы, соединяющие Пери с ним и с поколениями его предков, накрепко скованные, нерушимые.
Вчерашний гнев так и не угас. Питер все знал, а ей не говорил. Он занимался с ней любовью, когда она уже была беременна, и ничего ей не говорил. А как же Авис – она тоже в этом участвовала?! Не в этом ли разгадка ее холодности? Только с какой стати Авис стала бы с этим мириться? Питер сделал ей, Пери, ребенка и подстроил так, чтобы она носила Хьюго, считая, что он не ее сын. Питер все знал и молчал. Это он украл у нее Хьюго. Это он преступник.
Пери провела руками по ножкам Хьюго – будут длинные. Это и в нее, и в Питера. Пальцы с круглыми плоскими кончиками, словно у лягушки, и темные блестящие волосы, и чуточку квадратное лицо, и волевой подбородок – это все ее. Как же она раньше не замечала? Она не высматривала в нем сходство и не поверила бы, если бы увидела. По некоторым детям с самого рождения видно, какими они вырастут, но Хьюго был просто идеальным младенцем, воплощением детства – и все. Каким станет его лицо, когда он вырастет, пока оставалось тайной.
Пери снова взяла Хьюго на руки и уткнулась носом ему в затылок и шею. И уловила только его собственный аромат – песочного печенья – и запах речной воды и песка. Ей было нипочем не понять, нипочем не поверить, что теперь ей не просто дозволено любить Хьюго – теперь это ее обязанность, это от нее требуется. Попробуй привыкни к такому…
Какая разница между тем, чтобы любить Хьюго по своей воле – и быть обязанной его любить? Что это за чувство? Правда, Пери сомневалась, что у нее когда-нибудь был выбор. Но теперь его уж точно нет – теперь они связаны неразрывно. Какое облегчение – и не просто потому, что не надо его возвращать, а потому, что она не сможет его вернуть.
Ее родители, наверное, думали, что поступают правильно, когда отказывались от нее, а она точно знает, что они ошиблись. Она бы ни за что не поступила так с Хьюго.
Уже вечерело, когда за Пери пришла Сойка; Пери весь день провела у реки с Хьюго – играла с ним, кормила его, подремала рядом с ним, пока он спал после обеда. Помыла ему голову – пришлось собрать мыльную воду в тазик, который дала Сойка, а потом, пристроив Хьюго на бедро, отнести тазик к помойной яме, которую вырыли подальше от реки: так учила Сойка.
Все это время Пери задавала себе вопрос: что я чувствую? А что положено чувствовать? Надо ли мне еще сильнее стараться как можно больше времени проводить с Хьюго – раньше я думала, что не имею права? Или надо успокоиться, расслабиться – как настоящая мать, – довериться интуиции, которой нет, да и откуда ей взяться при таком давлении? Это было бы здоровее, верно? Если вдуматься, я и представления не имею, какой должна быть нормальная родительская любовь. Можно подумать, меня в детстве любили. А как вели себя с Хьюго Питер и Авис – разве это нормально?! Может, они и считали, что это нормально. Но ты, Хьюго, хотел бы иного. Точно. Я уверена.
Так что когда Сойка позвала Пери полетать с ней и с Беркутом, Пери не хотелось оставлять Хьюго, но при этом она была рада краткой передышке от мучительного, полного сомнений пересмотра своих отношений с ребенком. С ее ребенком! Если она и в самом деле занималась пересмотром отношений. На самом деле не совсем. Она перестраивала образ мыслей – но заботиться о Хьюго она будет как раньше. Изменится только подход к будущему – а думать об этом ей было сейчас некогда.
– Мы собираемся немного полетать – прогулять Шахиню, – сказала Сойка. – Летим с нами. Тебе надо сегодня размяться, а то мышцы совсем сведет.
Пери оставила Хьюго с Рафом и Грифоном, которые вышли к реке и принялись играть с ним в грубоватые мужские игры. Хьюго плескался в воде и заливался хохотом – вот-вот лопнет от счастья.
– Видишь? – сказала Сойка, когда Пери приобернулась на полпути к взлетной площадке у края утеса. – Он всем доволен!
Много вы знаете, мрачно подумала Пери, шагая за Сойкой. На самом деле Хьюго еще маленький, он не может долго без нее. Без своей мамы. Какая странная мысль. Особенно если учесть, что больше никто за ним, можно сказать, и не ухаживал.
На утесе к Пери и Сойке подошел Беркут. За пояс у него была заткнута перчатка, а на шее висел манок.
– Пробный парашют? – спросила Сойка.
Беркут кивнул, глядя куда-то вверх.
Он взмыл в предвечерний свет. Солнце стояло еще высоко, небо равномерно усеивали белые пушистые облачка, похожие на раскатившиеся по полу смятые бумажки.
– Высоко-кучевые облака, – сказал Беркут, когда Пери и Сойка поравнялись с ним. – От двух до шести тысяч метров. Точнее, «ас flo».
Пери полетела между Сойкой и Беркутом, которые, похоже, вообще не напрягались. Парили, словно дымок, и разглядеть их было так же трудно. Ни единой блестящей детали, ни одного предательского блика от часов или украшений, ни дурацких стразов на крыльях, которые Пери так часто видела в Городе. Пара невидимок. Городским летателям вовсе не хотелось стать невидимками, скорее наоборот.
– Altocumulus floccus, – расшифровала Сойка. – Немного выше. Кстати, у нас прямо по курсу кучевые облака – если, конечно, они не начнут нагромождаться…
– Их создает воздух, который поднимается перед холодным фронтом, – продолжил Беркут. – Такое облако – результат либо перерождения высокослоистых или кучевых облаков, либо турбулентности или конвекции на уровне высоко-кучевых или высоко-перистых облаков. Все это значит, что это облако в конце концов превратится в грозовое. Сойка, вы только что повели себя как лемминги. Какой смысл делать из меня пробный парашют, если вы, дурынды, даже смотреть на меня не стали?
– Еще как стали! – возмутилась Сойка. – Просто я оценила все очень быстро.
– Ничего подобного, – отрезал Беркут. – Ты взлетела, даже не поглядев, как я прикидываю условия полета. А Пери с тебя собезъянничала.
Сойка поняла, что Беркут не даст ей отшутиться, и сказала:
– Ладно, ладно, не посмотрела. Прости. Пери, никогда так не делай. – И тут же с вызовом добавила: – А сам-то небось не все показания снял перед вылетом! Ветер – понятно, а высоту основания облаков? А вертикальный градиент температуры?
– Отстань, – буркнул Беркут. – Будто сама не можешь рассчитать градиент.
– Нет, не могу. С цифрами я не в ладах, ты же знаешь, – ответила Сойка.
Беркут разозлился:
– Знаешь, могла бы и зазубрить, что вечером после такого жаркого дня, как сегодня, вертикальный градиент температуры, скорее всего, выше, чем сухоадиабатический градиент температуры, так что получается суперадиабатический градиент. Так?
– Эй, – оборвала его Сойка. – Я, конечно, виновата, показала Пери плохой пример, но не надо срывать на нас, желторотых, раздражение и заваливать терминами, тем более что по сравнению с тобой кто угодно желторотый – ты тоже подаешь плохой пример. Давай-ка объясни Пери по-человечески, о чем ты тут долдонишь.
Пери сосредоточилась на дыхании, на каждом взмахе крыльев, который заставлял ее втягивать воздух, скользнула в круговое течение, которое поймали Сойка и Беркут, и взмыла вверх по широкой плавной спирали. Выше, выше – пока земля не превратилась в плоское разноцветное покрывало. Тут было не так страшно, дыхание выровнялось, внутри словно что-то разжалось. Здесь можно летать в полном смысле слова. Они вырвались из крепкой хватки Земли. И взлетели еще выше, где уже стало холодать и надвинулись сверху серые основания облаков.
– Так вот, вертикальный градиент температуры, – проговорил Беркут. – Говоря по-простому, это как температура воздуха понижается с высотой. Средний градиент температуры – ноль шестьдесят пять градуса по Цельсию на сто метров высоты. На то, каким он будет на самом деле, влияет влажность и масса других факторов. Градиент температуры – один из самых важных показателей, так сказать, общей летабельности и подъемной силы течений. Разберись во всем этом – будет не очень просто, если ты не учила физику, особенно гидродинамику… – Он умолк: издалека донеслось пронзительное приближающееся «Витью! Витью!»
– Шахиня, – сказала Сойка. – Ходит на кругах. Это значит, что она кружит над нами и ждет, когда мы доберемся до места.
– Сейчас научу тебя одному полезному приемчику. Называется моментальный снимок облаков, – сказал Беркут. – Пусть войдет у тебя в привычку. Кому-кому, а тебе-то точно не помешает внимательнее следить за погодой.
Пери вспомнила, как ее учили в тренировочном центре летать в разную погоду, при разном ветре. Программу на каждый час показывали на экранах по всему центру. Под потолком неслись всевозможные облака.
– С облаками ты должна познакомиться ближе некуда, – твердил Хаос. – Облака – это лицо погоды, по ним все видно. Глаз с них не спускай. Вот altocumulus lenticularis, сокращенно «ac len» – высоко-кучевые линзовидные облака, они как гигантские чечевичины или стопка блинов. Этих красавчиков лучше облетать за милю. Они сформированы сильным ветром над гористой местностью. Если утро выдалось теплое и влажное и ты видишь в небе вот эту картину – пышные высоко-кучевые облака – берегись, днем будет гроза.
Хорошо, что он все это говорил. Пери очень скверно разбиралась и в небе, и в облаках.
– Итак, – продолжал Беркут, – следи, не нагромождаются ли облака. Кучевые облака всегда к этому склонны. Если они нагромождаются, жди сильного ветра и дождя, а может, града или грозы. Чтобы точно понимать, в какую сторону развивается облачность, возьми себе за правило делать мысленные снимки облаков во время полета. Делать это надо регулярно, скажем, раз в минуту. Найди себе точку отсчета, чтобы отслеживать скорость и динамику облаков, ну, например, положение относительно какого-нибудь большого дерева или горы, высоту относительно другого облака. Во время спирального подъема по термику делай снимки примерно с одной и той же точки на каждом витке. Иногда облака меняются на удивление быстро, а в небе не с чем сравнивать для масштаба, кроме других облаков, так что проще простого утратить представление о том, как они движутся и растут – или тают. Особенно пристально надо следить за тем, как они растут в высоту относительно размера оснований. Если облако быстро растет в высоту – ну, тогда сама знаешь, что делать…
– Рвать когти, – ответила Пери.
Беркут хохотнул.
Они плавно летели на запад к гряде кучевых облаков на горизонте. Пери попробовала делать моментальные снимки далеких облаков, но оказалось, что это очень трудно. Никаких ориентиров поблизости не нашлось, сравнивать было не с чем – так что Пери с трудом давались даже попытки зафиксировать в памяти все очертания, размеры и расположение облаков друг относительно друга – а уж о том, чтобы сравнивать снимки через одну-две минуты, и речи не шло.
Вот, например, то облако – разве у него только что не было маленькой плоской нахлобучки? Хотя это, наверное, неважно… Я в жизни не видела такого классного летателя, как Беркут. Гораздо лучше Питера. Лучше Хаоса. Даже лучше Сойки. Однако от того, чему он меня тут учит, впору потерять всякое удовольствие от полета. Как ощутить эту безудержную радость, когда надо помнить и о голубых дырах, и о банке энергии, и об этих моментальных снимках каждые шестьдесят секунд, будь они неладны?! Неужели я об этом мечтала, когда обрела крылья?
Сойка, похоже, уловила ее настроение.
– Как делишки? – спросила она.
– Не то чтобы очень.
– Может быть, тебе полегчает, если ты поймешь, что кучевых облаков там три разновидности. Например, такие разбросанные пушистые клочки, которые ближе всего к нам, называются по классификации cumulus mediocris, сокращенно «cu med» – кучевые средние облака. Таким хорошеньким облакам могли бы подобрать название и посимпатичнее – самое то, чтобы ясным деньком любоваться во время пикника. Средние – значит, летят невысоко. Сразу за ними виден яркий пример cumulus pileus…
– Дайте угадаю, – сказала Пери. – «Cu pil»?
– В яблочко. Видишь, какая у них плоская верхушка? Это не что-нибудь, а ледяные кристаллы. Красиво, высоко и очень холодно.
