Текст книги "Дайте нам крылья!"
Автор книги: Клэр Корбетт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 35 страниц)
Клэр Корбетт
Дайте нам крылья!
Роман-Полет
Часть первая
Джон Уилкинс (один из основателей Лондонского королевского общества, епископ Честерский) полагал, что человек может полететь четырьмя способами:
1) при содействии ангелов,
2) при содействии ручных птиц,
3) при помощи крыльев, прикрепленных к телу, и, наконец,
4) в «летучей повозке» – это устройство предположительно должно приводиться в действие какой-то иной силой, помимо силы человеческих мышц.
Первые три способа представлялись Уилкинсу маловероятными – пожалуй, вполне справедливо. И птицы, и ангелы почему-то не стремятся помогать человеку летать, а попытки пристегнуть к телу крылья, как известно, плохо кончаются.
Пэт Шипман. «Встать на крыло. Археоптерикс и эволюция птичьего полета».
Ты ли дал красивые перья павлину и перья и пух страусу?.. Твоею ли мудростью летает ястреб?.. По твоему ли слову возносится орел?..
Иов, 39
Глава первая
Полет
Пери кружит над бухтой, высматривает что-то внизу, ветер так и визжит в ее перьях.
– Луиза! Луиза!
Кричи сколько хочешь, никто не откликнется. В груди словно разливается едкая кислота, выжигает все внутри. Хьюго вертит головой, ерзает, наверное, чувствует, как набухает страх в сердце Пери – словно волна набирает силу, накатывает на берег, обрушивается на песок. Пери обнимает ребенка одной рукой, хотя он и так туго прикручен к ее груди в слинге.
«Над Соленой бухтой никого не будет, – сказала тогда Луиза. – Жду тебя там. Прилетай, пожалуйста. Только смотри у меня, никому не говори!».
«Мы не одни такие», – сказала тогда Луиза.
Голос у Луизы был злой и взвинченный – а Луиза была лучшая подруга Пери, даже больше того – названая сестра, и вот уже несколько месяцев рассказывала Пери правду о том, как они на самом деле живут, и Пери, конечно, сразу согласилась увидеться с ней над Соленой бухтой. Только вот странно и страшновато, что Луиза так настойчиво просила молчать.
В то утро Пери вышла из дома с Хьюго в слинге, как обычно, – получается, она обманывает родителей Хьюго, хотя не сказала им ни словечка. Впрочем, какая им разница, что она не пойдет с ним в парк? И вообще в последнее время она с ними редко разговаривает – и с ней, и с ним.
Еще один круг над бухтой. Немного ниже. Нет, в бухте кто-то есть. Внизу, в полосе прибоя, перекатывается какая-то серая масса – наверное, выброшенный на берег мертвый тюлень.
Нет, не тюлень.
Пери тяжело приземляется на песок, спотыкается, падает. Кровь отливает от лица, от головы, перед глазами темнеет, осторожно, падай на бок – не придави Хьюго! Миг – и Пери снова на ногах, подбирается к серой массе – ох, вот бы это оказалась груда водорослей или торчащий из воды камень! – но когда она подходит поближе, то различает в утреннем свете, что да, да, все так и есть: прибой окатывает тело женщины, крылья у которой так набрякли, что вялые волны – сейчас отлив – не в силах ни вытолкнуть ее на песок, ни утащить за собой в море. Эти нежно-серые крылья Пери узнаёт сразу. Луиза.
Пери падает на колени у головы Луизы, приподняв над водой собственные крылья, чтобы не замочить. Мочить перья нельзя. Их будет некогда сушить – теперь уж точно некогда.
Пери видит ручеек запекшейся крови в уголке рта у Луизы. К горлу подкатывает тошнота. Пери наклоняется вбок, придерживая Хьюго, и ее рвет в море.
Что случилось? Луиза упала… нет, ее сбросили с неба. Луиза прекрасно летает, о несчастном случае и речи нет. Как такое может быть? Вот она, моя сестра, взрослая, разумная, самостоятельная Луиза – лежит с переломанными крыльями в полосе прибоя на берегу Соленой бухты. Лицо у нее белое-белое, волосы намокли и стали тяжелые, словно водоросли.
Пери стоит на коленях в холодной морской воде, ее трясет и мутит, одна рука все так же обнимает Хьюго, другая гладит Луизу по щеке – стылой, совсем как вода в бухте. Пери полощет рот, выплевывает соль и кислятину.
Белая как мел кожа Луизы уже покрылась красно-синими пятнами. Давно ли погибла Луиза? В чем дело? В чем?! Кто ее погубил? Что она хотела мне рассказать? Неужели из-за этого ее и убили?
Пери осторожно отводит волосы Луизы с лица, закрывает ей глаза. С минуту сидит неподвижно. Потом с трудом поднимается на ноги. Солнце уже высоко, начинает припекать. Час-другой – и пляж превратится в раскаленную топку: жгучий песок, зеркальная вода.
Волна страха, поднявшаяся в Пери еще в небе, накатила, нависла над Пери, обдала ее холодом, подмяла всей тяжестью, вышибла дух, не отпускала.
Если Луиза что-то знает… то есть узнала, и за это ее убили, что же станется со мной? Ой, Луиза, во что ты меня втянула?! Убийцам известно, что ты сюда собиралась, и, конечно, известно, что сюда собиралась я. Если они думают, будто и я знаю то, что ты выяснила, мне тоже конец. Ничего я не знаю, ничего – а что толку?! Хватит и того, что я тебя тут видела.
Пери оглядела горизонт – нет, в небе пусто. Улетай отсюда. Улетай домой. Только где он, мой дом? Где мне спрятаться, где меня никто не найдет? Пери смотрит на Луизу. Слинга на Луизе нет. Еще бы. Те, кого боялась Луиза, знали про вживленный жучок; убийцы наверняка выждали, когда Луиза будет без малютки Эми, и только тогда убили ее.
Столкнуть тело подруги в море или засыпать песком – устроить хоть какое-то погребение, не бросать же ее здесь, словно какой-то мусор, среди увядших водорослей, дохлых медуз и осколков стекла, скопившихся у полосы прибоя. Нет, ничего не выйдет. Она тяжелая, и времени нет. И вообще надо, наоборот, не спрятать тело, а оставить на виду, чтобы его поскорее нашли.
Горло саднит от рвоты, даже глотать трудно. Пери бежит по песку, хватая ртом воздух. Чтобы взять разбег перед взлетом, надо разогнаться, и на это уходят все силы. С утеса было бы удобнее, только забираться туда некогда. Если убийцы знают, что мы с Луизой договорились здесь встретиться, то не исключено, что меня здесь подкарауливают. «Никому не говори». Я не понимала, почему. «Есть и другие». Что она имела в виду?!
И вот Пери уже летит, а тело Луизы словно проваливается вниз, уменьшается, теряется в волнах.
Прости меня. Луиза. Моя единственная подруга, моя единственная сестра. Я даже никому не расскажу, что ты здесь – потому что боюсь. Тебе удалось сбежать от тех фанатиков, которые тебя вырастили – детство в той общине не детство, а тюремный срок, – ты вырвалась в Город, так же как и я. И вот чем все кончилось.
Собранная, здравомыслящая Луиза не думала бы о трупе Пери ни секунды, если бы на кону стояла ее собственная жизнь. Как бы поступила Луиза на моем месте? Пери взлетает высоко-высоко над бухтой и разворачивается в сторону дома. Да нет, какой же это дом? Особняк Питера – не дом Пери и никогда им не был. Надо бежать. То есть лететь.
«Где мне укрыться?» Мысли у Пери трепыхаются, словно крылья у слетка, мелькают быстро-быстро – Пери так напряженно размышляет над тем, как быть дальше, что едва не промахивается мимо утеса с посадочной площадкой у дома Чешира и прижимается к каменной стене, хлопая крыльями, чтобы прийти в себя, и перья у нее шелестят, шуршат, словно осенние листья, готовые осыпаться и истлеть. Пери стоит неподвижно: надо поскорее отдышаться и успокоить Хьюго. Соберись. Дыши. Когда ты такая злая и напуганная, летать опасно. Вообще невозможно летать. Пери осматривается: темные точки, другие летатели – две-три прямо над головой, еще несколько поодаль. Неужели приближаются? Сердце так и стучит – и после полета, и от страха.
Из дома доносится мягкий топоток. К двери мчится золотой снаряд. Плюш. Встает на задние лапы, выгибает спинку, точит когти о косяк.
Пери открывает раздвижные двери, прислушивается. Слышно только журчание ручейка в гостиной – но больше ни звука, кроме дыхания Плюша и сопения Хьюго. В доме стоит тишина, знакомая, давно привычная. Питера и Авис дома нет; зная их, Пери не удивилась бы, вернись они через несколько минут, через несколько часов, через несколько дней.
Им с Хьюго нельзя здесь оставаться. Может быть, за ней вообще погоня. Подождать, когда вернутся Питер с Авис? Нет. Даже с ними здесь небезопасно, ведь Пери нельзя ничего им рассказывать. Луизу они не знают и рассердятся, что Пери так долго их обманывала. Да если бы они и встали на ее сторону, ничего у них не выйдет – ведь Пери сама не знает, кто и почему убил Луизу. И к чему им заступаться за нее? Наоборот – хозяева быстренько уволят Пери, и она останется одна-одинешенька, и никто ее не защитит. А если она не расскажет, что произошло, Питер и Авис, чего доброго, выдадут ее случайно. А расскажет – могут выдать и нарочно.
Пери переодевает Хьюго, укладывает в кроватку. На миг замирает, любуясь им. Какой у него красивый широкий лоб… Наклоняется, целует Хьюго в щеку. Ловит его дыхание – чистое, младенческое, ничем не пахнет, кроме влаги. Пери выпрямляется. Да, Авис выдаст ее при первом удобном случае. Она ведь и собственного ребенка готова отдать чужим людям ради его безопасности – точно-точно, ведь нам постоянно делают гадости ради нашего же блага, верно, Хьюго? – тогда и Пери ей больше не будет нужна. А богатеи-летатели горой стоят друг за дружку. Не к кому бежать. Никто не поможет.
Пери бросается в свою комнату. Плюш скачет за ней, путаясь под ногами. Она так спешит, что отпихивает его в сторону ногой: не мешай! Надо собраться с мыслями. Что ей понадобится?
Плюш не обиделся и прыгает на кровать, а Пери мечется по комнате. С собой можно взять только сумку-пояс; туда она запихивает аквапад, ультра-впитывающую губку с водой, которую всегда берет в полет, – питательные пастилки и фонарик размером меньше ногтя. Плюш вцепился зубами в подушку и таскает ее по кровати, словно кролика, утробно рыча. Пери невольно улыбается.
Собрав все необходимое, Пери натягивает «изолят». Этот невесомый летательный костюм из вспененного пластика незаменим для дальних перелетов – ткань сохраняет тепло и уменьшает сопротивление воздуха. У Пери костюм ядовито-желтый, в самый раз для начинающих летателей, хорошо видно на фоне неба. Лучше бы, конечно, камуфляж, но уж что есть, то есть. Изоляты стоят запредельно дорого, и другого костюма у Пери нет.
Хьюго сердито хнычет – Пери никогда не оставляла его одного. Плюш юркает обратно в детскую, и Хьюго затихает.
Пери осматривает свою комнату, крутя на пальце серебряное колечко, которое носит, не снимая. Гардеробная у Авис и та просторнее, зато раздвижные двери ведут прямо на небольшую зеленую лужайку, где Пери по утрам играет с Хьюго. Пери никогда в жизни не отводили такой красивой комнаты, и хотя это, конечно, не дом – да и был ли у нее когда-нибудь свой дом? – все же больно будет ее покинуть, словно кожу ободрать. Комната узкая, продолговатая, а на стенах яркими пятнами виднеются картины и фотографии, временно попавшие у Питера в немилость. Пери смотрит на фотографию – зеленое море, белый песок: работа любимой фотохудожницы Питера, летательницы по имени Энди Сильвер. Фотографию, конечно, тоже с собой не возьмешь.
Вернувшись в центральный зал, Пери смотрит вверх, на галерею, куда выходят комнаты Питера и Авис, – комнаты, куда ей, няньке, живущей внизу с Хьюго, входить запрещено. Никаких лестниц в доме нет, и попасть наверх можно только на крыльях. Хьюго туда тоже нельзя, и теперь он никогда не увидит комнаты родителей – да, теперь, когда отец с матерью решили его бросить. А ведь наверняка они могут что-то для него сделать, у них же деньги и знакомства – но нет, они просто оцепенели, едва узнали результаты анализов. Просто в голове не укладывается – у меня-то ни денег, ни образования, я ему даже не мать, а буду биться за него так, как им и не снилось!
Авис опомнилась первой – и первой решила, что чем скорее они все устроят, тем лучше для Хьюго. Мол, другие родители так и поступают. Да для него тут на каждом шагу опасности, визжала Авис. В тот вечер, когда пришли результаты анализов, Пери лежала в постели – кровь пульсировала в ушах – и слушала, как Авис в кухне кричит, кричит на Питера. Сама Пери медицинского заключения не видела – кто же ей покажет. Да, она сидит с Хьюго днями напролет, но все равно не имеет права ничего знать. Пери старалась не дышать, напряженно вслушиваясь в слова. Что с ним не так, какой у него диагноз?
– Ты что, совсем ничего не соображаешь? Взгляни хотя бы на обрыв за порогом, там же пропасть, пропасть! – заходилась Авис. – Питер, очнись! Ты сам спроектировал дом, он предназначен только для летателей, твой сын тут на каждом углу шею себе свернет! Ему тут негде ни играть, ни гулять, а он через месяц уже пойдет! С него глаз нельзя будет спускать, Питер. Годами! И нам придется доверить его жизнь – с утра до вечера! – этой… несносной пигалице! Так нельзя. Ему надо в семью бескрылых. Питер, это всего на несколько лет. Пока мы не приведем его в норму. Пока не поймем, что ему ничего не грозит.
Пери высоко подпрыгивает, собрав все силы, чтобы в несколько взмахов оказаться на площадке, и бросается в просторную, залитую солнцем хозяйскую ванную. Эту комнату ей тоже не полагается видеть. Пери ежится – тело ничего не желает забывать, сколько ни уговаривает она себя не думать обо всем, что делал с ней Питер. Теперь, когда у нее есть крылья, об этом и вспоминать бессмысленно. Да уж, о ее безопасности Питер вообще никогда не думал. Сто раз рисковал ее жизнью.
Да, Авис, может быть, для Хьюго и лучше, если ты бросишь его, отдашь на воспитание в чужие руки. Только он уже не будет твой. Да и твой ли он, если ты готова отказаться от него, если тебе такое вообще в голову пришло? Пери хотелось ворваться в кухню с криком «Послушайте меня! Я все про это знаю. Обратно вы получите совсем не того ребенка, кого отдавали чужим».
Хьюго, я тебя никогда не брошу. Если мать от тебя откажется, я побегу в агентство «Ангелочки», уговорю их отправить меня в твою приемную семью и все равно буду за тобой ухаживать.
Бело-зеленая ванная на вид даже больше, чем помнится Пери, – одна душевая кабина размером с ее спаленку. Ванны нет, зато устроен бассейн с каменными скамьями под водой. Вокруг бассейна растет упругий мох, серо-зеленый, словно водоросли, очень мягкий, но стойкий: впитывает и воду, и пар, и все, что на него ни прольешь или просыплешь – и мыло, и лосьоны, и духи, и пудру для крыльев. Этот мох – самое яркое пятно в блеклой комнате, не считая флаконов с кремами, блестками и ароматными маслами для крыльев Авис, которые стоят вокруг большой квадратной раковины, сверкая всеми оттенками голубого, зеленого и розового. Пери понимает, что нарочно медлит, потому что струсила в последний момент, поэтому нагибается и читает этикетки. Средства для крыльев так и сияют – у каждого свое вычурное название.
Пери приседает на корточки. То, что ей нужно, где-то здесь. Точно. Она открывает шкафчик под раковиной и с облегчением обнаруживает, что оттуда на нее смотрят всевозможные лекарства – вакуумные упаковки айлеронака, синие квадратики оптериксина и огромные запасы фиолетового геля под названием бореин. Пери хмурится. Бореин жутко дорогой, а тут его на несколько лет хватит. Может, Авис нарочно его копит? Пери запасается на полгода, обшаривает другие полки и находит несколько баллончиков обезболивающего аэрозоля и флакон ну-скина.
Отдуваясь, она поднимается на ноги и запихивает драгоценные лекарства в сумку-пояс. Потом приспускает шорты и щупает ягодицу, забрав кожу в складку между пальцев. Вот оно, твердое зернышко, меньше рисового, глубоко в мышце. От ярости у Пери перехватывает горло.
В меня вживили жучок для слежения, а я об этом даже не знала. Ну и дура же я! И не подозревала ни о чем, пока Луиза не сказала. С ней хозяева сделали то же самое. Питер и особенно Авис не доверяли мне. Не надо тешить себя иллюзиями, я для них даже меньше чем собака. Меня заклеймили. Чипировали. Луиза говорила, по жучку меня можно не только выследить: если я улечу слишком далеко или просто у Питера и Авис будет такое настроение, меня сдернут с неба – будто застрелят. Бедная Луиза. Послушалась бы собственных предостережений… Наверное, бежать ты не собиралась – еще не собиралась, – а то бы поступила так, как сейчас сделаю я. Вот сволочи!
Вот и хорошо, что я так разозлилась, – зато не цепенею от страха. Как они посмели так со мной поступить? Как они только могут так поступать с Хьюго?! Сволочи!
Не успев ничего подумать, Пери резко крутится на месте, выставив одно крыло – и присыпки и кремы Авис летят на пол. Сияющие краски брызжут в разные стороны, растекаются лужицами, льются ручьями – «Гераниевая кошениль» сливается с «Маковой киноварью», сочится в «Фиалковый кобальт» и «Полуденную синь», зеленый мох весь сверкает от блесток и осколков. Представив себе, как взбесится Авис, Пери улыбается. Прибирать здесь не входит в мои обязанности.
Луиза давно уже сказала Пери, где, скорее всего, спрятан жучок, и когда Пери вернулась в тот день в свою комнату, то пощупала ягодицы – и точно, предательская штуковина оказалась запрятана именно там. Как, должно быть, хихикали Питер и Авис, когда вживляли мне жучок, а я ни о чем не заподозрила! Сволочи. Что им ни сделай, все мало будет.
Когда же они успели мне его вживить? Удобных случаев было несколько. Когда делали первую операцию для крыльев? Или даже раньше?
Снизу, из гостиной, слышится мягкий тяжелый стук, и Пери цепенеет. Кто-то пролез в дом? Неужели это погоня? Вдруг да? Боже мой, что со мной сделают, если застанут здесь? Обрубят мне крылья и утопят в море? Темные волосы Луизы колышутся в воде, будто водоросли. А вдруг это Питер? Нет, еще рано… Поди уследи за этими летателями. Вечно сваливаются на голову нежданно-негаданно, только перья – вжих!
Пери выскакивает на площадку. Снизу, с груды съехавших на пол подушек, на нее смотрит Плюш.
– Ну, Плюш, ну, балбес!
Пери бросается вниз, в гостиную, а оттуда – в просторный кабинет Питера с видом на океан. Чуть не забыла. Она расшвыривает инфокарты на огромном столе, рывком выдвигает ящики, вываливает все на пол. Алая вспышка – в дальнем углу нижнего ящика. Она вытаскивает свой подарок – залитую в стекло розу, – вертит в руках. Ах ты мерзавец. Спрятал подальше. Ну еще бы. Когда Пери показала Луизе эту розу, та сначала подняла ее на смех, а потом чуть не расплакалась от жалости.
– Ох, только этого еще не хватало! – простонала она. – Милая моя, неужели ты не понимаешь, какая это старая песня? Неужели до тебя еще не дошло, что он за человек, что он с тобой вытворяет?
Наконец Пери находит то, что искала – особый нож, которым Питер обрезает инфокарты для чертежей по размеру. С этим ножом нужно обращаться очень осторожно, он острее скальпеля. Руки у Пери дрожат. Она набирает побольше воздуху, потом снова приспускает шорты и, изогнувшись, брызгает обезболивающим аэрозолем на кожу. Дотянуться до нужного места трудно, рана получится больше, чем нужно. Кожа, жир, мышцы – нож разрезает все легко, словно гнилой шелк. Пери больно, она втягивает воздух сквозь сжатые зубы. Обезболивающий аэрозоль не очень сильный, но боль все равно ощущается как будто издалека.
В детской плачет Хьюго и Пери так и тянет броситься на тоненький писк.
По ноге бежит струйка горячей крови. Копаться в собственной плоти – все равно как доставать глубоко засевшую занозу. Ага, вот. Полли подцепляет кончиком лезвия крошечный силикатный прямоугольник и отшвыривает в сторону. Потом покрывает разрез антисептической искусственной кожей.
Пери бросает окровавленный нож на стол и не без злорадства отмечает, что кровь накапала на последний чертеж Питера – сейчас он проектирует изящную легкую башню – и стекает по ноге на чистый каменный пол. Да уж, Питеру не понравится, что у него на рабочем месте развели такую грязь. Пусть увидит это только завтра утром. К тому времени у него найдутся тревоги и поважнее.
Взгляд Пери падает на рисунки, плакаты и чертежи, развешанные по стенам кабинета – она видит их словно в первый раз. Голубой заснеженный утес слева – это церковь; как потрясена была Пери, когда впервые пришла в этот дом и узнала, что церковь – творение Питера! Когда Пери приехала с Окраин, то знала только этот ориентир и по нему и искала дорогу в Городе.
Первый день в Городе… У Пери был временный пропуск – спасибо, Ма Лена! – и твердая решимость остаться здесь навсегда, не дать вытеснить себя обратно в глушь. Пери потирает тугую кожу на левом бицепсе. Там, под кожей, сидит еще один микрочип, но его-то Пери нервно нащупывает по десять-двадцать раз на дню. Удостоверение жителя Города, постоянный пропуск. Где бы она ни оказалась, ее просканируют и удостоверение подтвердит, что она имеет законное право жить в Городе. Когда Пери вживили этот пропуск, она месяца два была на седьмом небе. Можно больше не бояться, что ее депортируют.
Хьюго плачет. Пери бежит в его комнату – рану так и жжет.
Хьюго хочет есть, ему уже давно надоело сосать пальцы, он заходится в крике и весь красный. Пери подхватывает его на руки, чувствует, как колотится его сердечко, как тычется в нее его маленькая жизнь, успокаивает его, прижимает к себе, прикладывает к груди. Хьюго жадно сосет, пристально глядя Пери в глаза. Лететь, лететь, лететь. Надо оставить тебя – но я не смогу. Пусть Авис ненавидит меня сколько хочет, пусть Питер больше не обращает на меня внимания, но мне бы и в голову не пришло отдать тебя чужим, ни за что!
Пери смотрит на чудесные игрушки Хьюго, на изящный миниатюрный глобус, подвешенный над кроваткой. Придется тебе, Хьюго, обходиться без всей этой красоты.
Не смогу я тебя оставить. Тем более сейчас. А то придут за мной, а найдут тебя. Пери одной рукой придерживает Хьюго, другой вытаскивает свою инфокарту. Надо позвонить Питеру и уговорить его вернуться как можно скорее.
Не отвечает. «Оставьте сообщение».
Пери не знает, как быть. Когда она в последний раз послала Питеру голосовое сообщение, он прослушал его только через три дня.
«Отбой».
Пери смотрит на погасший экран. Боже мой, что ж я раньше не сообразила! Бросает инфокарту на пол. Брать ее с собой нельзя. По ней Пери живо вычислят. Проще простого.
Тело Луизы в волнах прибоя.
Плюш топочет в детскую, вспрыгивает на скамью рядом с Пери и подсовывает голову ей под руку. Она гладит его по носу, ерзая от нетерпения: когда же Хьюго кончит сосать? Скорее, Хьюго. Ну пожалуйста. Пери бросает взгляд на настенные часы: дорога каждая секунда. Смотрит в янтарные глаза Плюша. «Я буду по тебе скучать».
Хьюго наконец отваливается от груди, улыбается.
– Па! – восклицает он, сверкая глазами – сам удивился, как у него получился такой маленький взрыв. – Па! Па! Па!
«И по тебе я буду скучать».
Нет. Нельзя бросить тебя одного, и в этом доме, и в целом мире, когда тебя собираются отдать в чужую семью. Единственный выход – если я останусь с тобой, а остаться я не могу.
Не могу.
В голове прямо искрит. Мир вокруг с рывком останавливается – нет, это она, Пери, застыла, глядя в немигающие глаза немыслимого, что таращатся на нее из бездны.
Придется мне взять тебя с собой. Чтобы тебя не обижали. Чтобы тебя любили. Больше никто тебя любить не собирается.
Мир снова кружится, все быстрее и быстрее, Пери мчится, словно ветер, стоит ей остановиться – и все замрет, у нее не хватит духу спасти не то что Хьюго – саму себя, она оцепенеет и будет покорно сидеть на месте и ждать. Легкая мишень.
Пери кладет Хьюго на коврик на полу и обшаривает детскую. Нужно взять кое-что еще: подгузники для Хьюго – сотня квадратных пеленок, сложенных в пачку не толще ее ладони, теплые одежки – костюмчик для полетов и… что еще?
Что еще тебе понадобится, птенчик?
Я.
А больше, собственно, и ничего.
Все, что тебе нужно, – это я.
Она берет Хьюго на руки и пристраивает его в слинг. Куда лететь? В Городе им негде укрыться. Пери потирает руку, нащупывает пропуск. Бесценный знак того, что ее здесь приняли: многие всю жизнь за него бьются.
А сейчас она готова вырезать и его и швырнуть на пол в зарок вечного изгнания, ради Хьюго – но не станет.
Вот и все. Теперь и речи не будет о том, чтобы вернуться, чтобы получить прощение. Настал момент, когда я должна отказаться от всего, к чему стремилась, за что боролась – от такой жизни, от Города.
Пери выходит и запирает дверь, слышит, как Плюш рычит и скребется за порогом.
Выходит на край утеса перед входом.
– Прости, птенчик.
Гладит Хьюго по щеке, шагает за край и падает вниз.
Глава вторая
Как гром среди ясного неба
Необыкновенная девушка эта Пери. В такой мысли я укрепился к концу того длинного, дождливого, ветреного лета. Конечно, поначалу я о Пери ничего не знал. И она, и Хьюго были для меня всего лишь именами, которые назвал в трубку взбудораженный человек, позвонивший мне домой душным летним утром. И прежде всего я спросил себя – почему он звонит именно мне?
С одной стороны, яснее некуда. Я – частный сыщик, и клиенту порекомендовали обратиться ко мне как к опытному и надежному знатоку своего дела; к тому же у меня много полезных знакомств в самых разных кругах. Так что почему бы и не позвонить ? Но с другой стороны, по словам клиента на том конце провода, у него пропал грудной ребенок, – и звонит он, заметьте, мне, а не в полицию, почему? Позже на свет выплыло еще множество причин, по которым Питер Чешир предпочел в то жаркое летнее воскресенье набрать именно мой номер. Например, выяснилось, что на поиски маленького Хьюго он нанял не только меня. Кроме того, Питер Чешир относился к особому виду клиентов. «Виду» – в буквальном, биологическом смысле. Раньше люди этой породы к моим услугам не прибегали. Но тогда я даже вообразить не мог, сколько всего мне еще предстоит узнать.
Время подходило к полудню, я в одних шортах сидел за обеденным столом и лениво перебирал бумаги. Спозаранку меня разбудил Санил, чтоб ему пусто было, собачьему сыну. Давний приятель, а нынче – советник в министерстве. Ничего лучше не придумал, как позвонить в воскресенье с утра пораньше! «У нас выходных нет, вкалываем круглосуточно, – служба такая, – ответил он на мое брюзжание. – Время не ждет. Так, у меня для тебя работенка. Выкрои для меня часик-другой в четверг, лады? Подробности при встрече».
Зря я остался дома: жара, духота, ни ветерка, и наш шестиэтажный многоквартирный дом с дурацким названием «Вентура» прямо накалился на солнце. Пот лил с меня градом, а поскольку мой сосед Витторио куда-то уехал с дружком, на крыше дома со вчерашней ночи продолжался буйный праздник с громкой сальсой, и приструнить весельчаков было некому.
Я встал, набросил рубашку. Уйти, уйти куда угодно, лишь бы там имелись тень и прохладная вода. На полпути к выходу меня остановило жужжание инфокарты. Слушал я поначалу вполуха: да, какой-то Питер Чешир, да, я весь внимание. «Сегодня утром у меня пропал грудной ребенок», – сказал Чешир. Тут меня прошиб озноб. Чешир хотел, чтобы я немедленно явился к нему домой.
Питер Чешир? А ведь имя вроде бы знакомое. Переодеваясь в костюм, я мысленно прошерстил картотеку у себя в памяти. Вышел на подъездную дорожку (квартира у меня на первом этаже). Рэй за своим раскладным столиком уже торговал вовсю. Он славился в округе вкуснейшими лепешками-самоса, которые пек здесь же, на плитке, работавшей от солнечных батарей. Я купил одну, с пылу-с жару.
Рэй улыбнулся мне всеми морщинками на загорелом обветренном лице.
– Что, прокатиться решил? – спросил он.
Я платил Рэю, чтобы он присматривал за Таджем, и это возвышало его в собственных глазах, да и в глазах прочих местных торговцев тоже: больше никому из них не поручали приглядывать за автомобилем, тем более, таким.
Лепешку я умял в два счета, а когда сел в автомобиль, обнаружил, что заботливый Рэй уже отсоединил Таджа от подзарядки. Еще повезло, что на нашей улице работает хоть одно из нескольких зарядных устройств.
– Как жизнь? – спросил я, едва Тадж замигал огоньками.
– Отлично, лучше некуда, – промурлыкал он в ответ.
– Сейчас мы с тобой кое-куда прокатимся, – сказал я.
Первые часы после похищения – решающие. А мы их, увы, проспали, и отец малыша, и я. Если похитители намеревались убить маленького Хьюго, он уже мертв, более того, давно мертв. Если Хьюго еще жив, то события могут пойти по нескольким путям, но в любом случае, действовать мне надо быстро.
– Ага, приятель, раз ты собираешься на мне ехать, значит, тебе подвернулся клиент с толстым кошельком, – подметил Тадж. – Неплохо для разнообразия. Может, сошьешь себе костюмчик получше. А чего твой богатей позвонил тебе так поздно? Заспался?
– Сам в толк не возьму.
Я надел галстук, но узел затягивать не спешил. Спрашивается, когда именно Чешир и его жена обнаружили, что малыш пропал? Я глянул на часы. Уже половина первого. Черт подери!
Едва я тронул автомобиль с места, как начался дождь. Да какое там дождь, ливень хлынул стеной – сезонный тропический ливень, ведь сейчас муссон. От мостовой повалил пар. Чтобы добраться до дома Питера Чешира, Таджу пришлось исхитряться и прокладывать маршрут к старой Западной Развязке какими-то дворами, проулками, тоннелями и проездами. Я давно уже по опыту усвоил, что Тадж сам себе прекрасный штурман и мне лучше не вмешиваться. Дороги и транспорт у нас в таком бедственном состоянии, повсюду такие пробки и хаос, что даже Тадж, при его-то смекалке и технических возможностях, в том числе и спутниковой навигации, – даже Тадж едва-едва умудряется ездить без приключений. И снова, как и каждый раз, когда я сажусь за руль Таджа, мне пришло на ум: а ведь он, мой первый автомобиль, станет и моим последним. Город больше не зависит от наземного транспорта; вместо него теперь появились каналы, рельсовка и, конечно же, полет, доступный летателям. Меня осенило: да ведь полет не столько потеха и не экстравагантная прихоть богачей, которым деньги некуда девать. Полет очень удобен для повседневной жизни.
Я снова покосился на часы. Час дня.
– Знаешь что, приятель, я в этом районе впервые, – сообщил Тадж, когда мы миновали платный автомобильный мост, который вел за Голубые каналы в восточные пригороды, зеленую зону – обиталища богатых. – Смотри-ка, полным-полно дорогих магазинчиков, а там, внизу – ну прямо Окраины, только поменьше будет.
Тадж был прав: под мостом и вдоль средней полосы Восточной Развязки пестрели пластиковые навесы; здесь селились те, кто по роду работы вынужден был жить там же, где и работал: уборщики, посыльные, носильщики. Эти люди не пытались выстроить себе нормальное жилье на Окраинах, – в предместьях-спутниках, которые окружали Город. Они обустраивались где угодно, лишь бы поближе к работе, – только что не на проезжей части, разбивали палатки, сколачивали хибары. Их хижины подступали вплотную к воде по берегам Голубых каналов, хотя речные акулы и водная полиция постоянно теснили незваных жильцов.
