Текст книги "Дайте нам крылья!"
Автор книги: Клэр Корбетт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 35 страниц)
– Ну и ну! По-моему, сегодня здесь присутствует кое-кто, кто, вероятно, хотел бы знать столько, сколько вы.
– Что ж, вот и прекрасно, – откликнулся я. – Неужели клиника позволила вам сознаться?
Руоконен небрежно отмахнулась.
– Установить слежку – дело вполне законное. Уж кому-кому, а вам это должно быть известно получше моего, мистер Фоулер. И вы еще жалуетесь – смешно слышать.
– Знаете что, наблюдение и даже слежка – одно, а взлом и разнесенная квартира – уж извините, другое, – сквозь зубы ответил я. – К тому же моего домашнего льва едва не убили. И меня очень волнует, не пострадают ли от этого Хищника Пери и Хьюго.
– Ни о каких взломах и разгромленных квартирах понятия не имею, – отрезала Руоконен. – Не сомневаюсь, вы многим досадили и среди них найдутся желающие… А с Пери и Хьюго ничего не случится, можете не сомневаться. Они слишком ценный материал для наблюдений, и вы это прекрасно знаете.
«Руоконен говорит лишь полуправду», – подумал я. Пока мы с Динни беседовали с четверкой летчиц, нам как раз успели подать заказ. Наконец-то передышка и относительный покой. Надо было как-то осознать все увиденное и услышанное.
Перед нами поставили тарелки, на которых высились причудливые сооружения – прямо-таки архитектурная кулинария. Уж кто-то, а Динни эти изыски оценит, решил было я, и ошибся. Она уплетала свою порцию не глядя, словно обычный сандвич в забегаловке, а между тем подали-то ей настоящий сад из салата и прочей зелени. Едва покончив с едой, Динни утерла салфеткой рот и гибко поднялась.
– Вам непременно, непременно надо полюбоваться на кое-что еще!
– В жизни ничего подобного не видел. Невероятно, – честно сказал я.
Динни взяла меня за руку.
– Правда, изумительно красиво? Да и спрятаться ото всех хотя бы ненадолго – тоже хорошо. Нет, конечно, мне приятно, что все поздравляют, но хочется уже немножко отдохнуть от всеобщего внимания, а то и праздник не в радость.
По длинной-длинной висячей лестнице Динни привела меня в парк, который располагался уровнем выше замка. Собственно, это был даже не парк, а густой лес, за которым открывались холмистые луга. Мы неспешно брели пустынными аллеями, в зеленом сумраке, среди шпалер плюща и дикого винограда. Кроны деревьев смыкались над головой, – березы, дубы, сосны, ивы шелестели и дышали на ночном ветру. Мы ступали по тропам, сотканным из переплетенных древесных корней, а в прогалинах между корнями, далеко внизу, мерцали огни Города, будто нам под ноги опрокинулось звездное небо. Огни зыбились и дрожали, потому что висячий парк покачивался в воздухе.
Я шел околдованный, словно во сне. Подумать только: ступать по лесной тропе над бездной. Даже голос ветра здесь был иным, чем внизу, на земле, – он тянул и тянул одну и ту же пронзительную ноту, пел так, как поет, должно быть, только высоко в небе. Я плотнее запахнул летную куртку, – ветер пронизывал насквозь, к тому же к ночи похолодало. А Динни хоть бы что, она словно и не чуяла холода. Наоборот, ее оперение и самая ее кожа источали жар.
Так мы блуждали по островку сумрака в световом море празднества, и звезды сверкали у нас над головой и под ногами.
Вдруг неподалеку защелкала ночная птица, вывела причудливую трель, – звонкую, как лесной ручей.
– Соловей, – обрадовалась Динни.
Мы помедлили на опушке леса, любуясь перекатами луга, который взбегал на холм, – там оканчивалась южная граница парка. С вершины холма низвергался в небольшое озерцо водопад. Мы направились к нему, и я вздрогнул – луг прогибался под ногами, как бывает на топком берегу. Все-таки удивительно: лес, луг, водопад, озеро – и все это в воздухе, на высоте многих сотен метров, и далеко внизу – мигает огненными глазами бессонный Город.
– Я так понимаю, это место у вас будет отведено для слётков? – спросил я. В душе у меня снова вскипел гнев, – даже бореин оказался бессилен.
Чертовы летатели! Каковы аппетиты, а? Им подавай все сразу, так и норовят заграбастать весь мир, все красоты земные, ни в чем не желают себя обделять. Хотят, чтобы у них тоже были цветы, деревья, трава, озера и реки, – но свои, летательские, высоко над землей, подальше от презренного гумуса, и бескрылых существ, которые его порождают. Все, что цвело, журчало и шуршало вокруг нас, было искусственным, хотя и живым, но летателей это устраивало, они ведь и сами такие: живые, но искусственные. Им хотелось уподобиться этим растениям, оторваться от земной грязи и жить в воздухе. Именно такую жизнь сулила своим адептам Церковь Святых Серафимов. У летателей есть крылья и полет, а кровь, грязь, слезы – удел бескрылых, пусть они страдают, пусть убирают за летателями.
Я глядел, как струи водопада разбиваются о валуны. Что за пижонство! Водрузить валуны, здоровенные каменные глыбы, в воздухе, в висячем саду! Дерзость вполне в духе летателей. Потом я повернулся к Динни – вот, пожалуйста, один из творцов этого искусственного подвесного мира. И меня она то ли бесит, то ли приводит в восторг, а вернее всего, и то и другое – впору спятить.
На противоположном берегу озерца белела стройная фигура – судя по наряду, летатель изображал юного Эрота. Высокий, с коротко остриженными светлыми волосами, в белой тунике до бедер и дымчато-золотистой полумаске, так что лица толком не рассмотреть. И крылья белые, да не просто белые – с перламутровым отливом. Эрот сжимал в руках лук и сторожко озирался, явно кого-то высматривал. Заметив нас с Динни, он едва заметно вздрогнул, но тотчас замер, усилием воли заставив себя изобразить невозмутимость. Развернулся и пружинисто зашагал прочь, под темную сень аллеи. Я смотрел ему вслед и гадал, откуда же я его знаю. Знакомая походка. Наверно, сосредоточься я, мне удалось бы узнать незнакомца, но меня отвлекало присутствие Динни. Попробуй забудь, что она тут.
– Поищем какое-нибудь тихое местечко? – предложил я. – Посидим, отдохнем.
Мне хотелось остаться с ней наедине. Неспроста же нам явился Эрот! Мы побродили по лугу и, наконец, отыскали укромную впадину на склоне холма – не то чтобы пещерку, но почти. Уселись поудобнее и стали любоваться окрестностями. Мы смотрели на обширные луга и водопад, а когда поднимали взгляд, то видели, как в вышине, в облаках, перепархивают и пританцовывают в воздухе летатели. Повсюду разносилась музыка; казалось, сама ночь пульсирует в такт очередной мелодии, и деревья качаются на ветру в ее ритме. Но музыка звучала для моего уха непривычно.
– Странная музыка, больше похожа на шумы, – заметил я. – Что это?
– Называется «Мелодии небосклона», – ответила Динни. – Эту музыку и правда составляют из природных шумов, из разных звуков, записывают их с натуры, а потом перемешивают. Тут и морской прибой, и подводные землетрясения, и треск льда, и шорох оползней, и солнечный ветер, а еще метеоры и электромагнитные поля.
Динни прислонилась к моему плечу, и ее оперение шуршало над ухом, щекотало мне затылок и шею. При малейшем движении от крыльев Динни веяло душистым теплом. Меня разбирало любопытство. Интересно – каковы ее крылья на ощупь? Я осторожно взял краешек крыла в ладони, погладил большие маховые перья. Какие мягкие, нежные! Не ожидал. Осмелев, я провел пальцами от плеча Динни по середине крыла, подумал, что, наверно, гладить лучше от основания к кончику, – как кошек по, а не против шерсти. Сделал неловкое движение, и наручные часы зацепили одно из перьев, – Динни поморщилась. Я хотел было шепнуть извинения, но передумал. Решился и поцеловал Динни.
Меня словно пронизало электрическим разрядом, бросило в холод и в жар одновременно. Я целовал ее и не мог оторваться. Крылья Динни шелестели в такт ее дыханию, то и дело легче паутинки касались моей кожи, и по спине у меня пробегали мурашки. Аромат роз, который исходил от оперения Динни, дурманил сознание.
Наконец я с трудом оторвался от ее губ. Нет, этот сладостный туман в голове, это замирание сердца – не от бореина, Зак, и не надейся, сказал я себе. Динни улеглась на бок, зевнула, потом рассмеялась и прикрыла ладонью рот.
– Я страшно не высыпалась последние несколько дней, пока готовила весь этот праздник, – призналась она. – Работала по двадцать часов в сутки. Падаю на лету. Прости, мне надо немножко подремать.
Я молча кивнул. Вот и хорошо. Я пока приду в себя и приведу мысли в порядок. Так недолго и голову потерять, – этого мне только не хватало. Никогда в жизни я не притрагивался к летательницам, а Динни – не просто летательница, она – коллега Чешира и важная персона. Спрашивается, почему она вдруг подпустила к себе простого бескрылого? Что ей от меня понадобилось?
Должно быть, я тоже забылся сном. Динни крепко спала рядом со мной – обворожительная и во сне. Одно крыло она подогнула под себя, другим укрылась. А прямо на вершине холма, в десятке шагов от меня, стояла Пери, и ее крылья отливали карим глянцем, как темная скорлупа каштанов, а с исподу проблескивали зелень и синева, – словно даже светясь в ночной темноте. Она все-таки вернулась, как и обешала! Она сдержала слово! Ловко сообразила – отыскать меня именно на слете. Пери подняла на вытянутых руках маленького Хьюго, но, стоило мне попытаться взять его, малыш выскользнул и провалился куда-то в ночную тьму. Пери пронзительно вскрикнула, и оба исчезли. Тут я проснулся по-настоящему. Посидел, переводя дыхание. Наклонился над спящей Динни, заправил ей за ухо упругую прядь темных волос.
Боковым зрением я уловил какое-то движение, вскинул голову. Там, в высоте, по подвесной дорожке, сверкая белизной крыльев, легко ступал стройный Эрот со своим луком. Да-да, все та же знакомая фигура и пружинистая походка. Но все-таки кто он, откуда я его знаю? Обуреваемый жгучим любопытством, я вскочил, накинул куртку, и опрометью кинулся вслед за белокрылым летателем по той же узенькой дорожке – едва ли не отвесно вверх, словно матрос по вантам. Я вскользь подивился собственному бесстрашию. Правда, карабкаться почему-то было очень легко. Парк остался далеко внизу, – сначала его сомкнутые кроны казались курчавыми холмами, а потом и вовсе пропали. Я поднимался в ночное небо по тонкой нити, в полном одиночестве, – вокруг не было не висячих баров, ни уютных гамаков-гнездышек для парочек, ни перекрестков. Эта тропка не пересекалась с другими подвесными дорожками. Эрот направлялся к одной из облачных башен, которая реяла особняком вдали, много выше остальных. Я упорно следовал за белокрылой фигурой, и пока что Эрот меня не заметил.
Наконец мы достигли башни. Музыка овевала ее, словно дождевая морось. Я замешкался, а Эрот уже исчез в недрах башни, и я потерял его из виду, а когда сам очутился внутри, – растерялся: я будто попал внутрь облака, точно так, как мечтал в детстве. Вокруг был плотный туман, ни зги не видать. На вид он был непроницаем, однако легко поддавался, стоило лишь шагнуть вперед. Сквозь облачную толщу смутно сквозили и перемигивались разноцветные огни. А вот музыку облачные стены не заглушали: она звучала стройно и внятно. Мощный хор достиг крещендо. Солировал чистейший тенор.
Впереди мелькнул краешек белого крыла. Я прибавил скорости. Хор, казалось, звучал со всех сторон, голоса обволакивали меня вместе с туманом. Певцы точно не ведали усталости, – закончив одну песню, они неутомимо заводили новую. Голоса переплетались, образуя причудливое многоголосье. Оно то затихало, то звучало с новой силой, голоса пронизывали облачную башню насквозь, поднимались в вышину, заполоняли все небо. Вот пение вновь набрало силу, на смену солирующему басу пришло сопрано. «Вот она, самая суть Полета», – подумал я.
Это пение и есть воплощенный Полет.
Я наконец-то выбрел из внутренностей башни и остановился на открытой площадке, по щиколотку в облаках, ни дать ни взять – херувим на картине. С трех сторон меня окружали облачные стены, сиреневый туман, а четвертой стеной служило ночное небо, усыпанное звездами. Где-то далеко внизу сверкало черное зеркало воды.
А в десятке шагов от меня, распахнув белоснежные крылья, спиной ко мне стоял Эрот.
Мне тотчас вспомнился недавний сон о Пери. Ведь она приснилась мне неспроста. Сон содержал какую-то подсказку, а может, предупреждение. Я снова подумал, что где-то уже видел эти гибкие упругие движения, и теперь догадался: Эротом наряжен не юноша, а девушка. Девушка, очень похожая на Пери. Неужели она и есть? Но у Пери длинные темные волосы и темные крылья. Впрочем, волосы легко остричь и покрасить, а крылья… на слете «Поднебесная раса» я уже насмотрелся и не таких карнавальных нарядов. Летатели красоты ради способны учинить над собой что угодно.
– Пери! – выкрикнул я.
Белокрылая фигура обернулась и растерянно ахнула. Потом развернулась и, точно огромная птица, плавно взмыла в ночную тьму.
Я подобрался к самому краю площадки, – не без опаски, все-таки облако есть облако, – и вгляделся в ночной мрак, усыпанный огнями. Где же Пери? Пропала из виду – как и не было ее. Но как она проникла на слет? И зачем?
Сердце мое словно сжала ледяная рука. Я задрожал от ночного холода, который недавно совсем не ощущал. «Почему Пери без Хьюго, ведь она не расставалась с ним ни на миг? – лихорадочно соображал я. – А если малыша больше нет, если он погиб или его отобрали, – на что решится Пери, сама не своя от горя, отчаяния и ненависти?»
По правую руку внизу в поле моего зрения, покачиваясь, вплыл висячий мостик, и я с ужасом понял, что облачная площадка, на которой я стою, колышется и расползается. Вот уже сквозят и рвутся края, растекаясь и тая прозрачным туманом. Меня охватила паника. Я очутился словно на стремительно тающей льдине, только подвешенной высоко над землей, и пути назад, на висячую дорожку, по которой я сюда пришел, не было. Так вот, значит, где меня настигнет смерть. Я громко расхохотался. Кто бы мог предположить! Я явился на слет всецело ради Томаса, внезапно вновь пошел по горячему следу того дела, которое уже считал закрытым, и снова гоняюсь за крылатой балбеской Пери! А вот нечего было пускаться за ней в погоню. Погорячился, сглупил – поплатишься жизнью, Фоулер.
«…как соломинка пред ветром и как плева, уносимая вихрем»*./*Иов 20:18/
Ну что, Мармадьюк Томас Сент-Джон Паттл по прозвищу «Дружище», похоже, тебе конец? Я похлопал себя по карманам. Если уж падать камнем вниз, так в авиационных очках, для пущей красоты. Искал-то я очки, а нашарил совсем иное – свой пригласительный билет на слет. Тот самый, который показывал планировку дорожек и тропинок. «Ты, дружище, просто чурбан, – упрекнул меня дух отважного летчика Мармадьюка. – Чуть паленым запахло – уже и нос повесил, и помирать собрался. Ну-ка, соберись с духом, что раскис?»
Билет подсказал, что на противоположной стороне башни есть другая висячая тропка. Просто отсюда мне ее не видно. Я набрал в грудь воздуху, оттолкнулся, прыгнул – и благполучно перескочил на ту часть площадки, которая пока еще не таяла. Обогнул башню – и вот он, спасительный зеленый огонек! Маршрут, безопасный для бескрылых! По этой тропке я спустился ярусом ниже. Здесь располагалась просторная подвесная площадка-сетка, где еще раньше собрались музыканты со своими «Мелодиями небосклона». Сейчас сюда подтянулись несметные толпы гостей, а заодно – певцов, акробатов, артистов, и музыка звучала гораздо громче.
Со всех сторон меня толкали разряженные гости слета, актеры, музыканты. С трудом удерживая равновесие (сеть под ногами колебалась), я извлек инфокарту и набрал номер Динни.
– Динни! Я только что видел Пери Альмонд. Она пробралась на слет. Как бы чего не натворила. По-моему, она не в себе. Она куда-то улетучилась, я иду ее искать. Если не найду, надо хотя бы предупредить… сама знаешь кого.
– Что? Прости, не слышу! – Голос Динни то исчезал, то возникал вновь. – Зак, ты пропадаешь! Повтори громче!
– Динни, я говорю о Пери. Господи, да она же вооружена, до меня сейчас дошло! Ты ее тоже видела – Эрот, белые крылья, и у него лук. Это не бутафорский лук! Ты поняла? – я едва перекрикивал музыку. «Мелодии небосклона» завели такие низкие частоты, что каждая нота пронизывала меня до кончиков пальцев.
Голос Динни едва пробивался сквозь множество помех, треск, шипение, шумы, музыку солярного ветра или какую там еще чертовщину наяривали музыканты. Казалось, они играют за целое цунами.
– Динни! К кому мне обратиться? – надрываясь, крикнул я. На меня неодобрительно оглянулся величественный старец в просторном роскошном одеянии, – седовласый, бородатый. Он укоризненно покачал черным мягким грибом шляпы. К бархатному балахону у него был прицеплен значок «Леонардо да Винчи» – видно, чтобы другим гостям не приходилось играть в угадайку, как с летчицами и космонавтами.
– Я совсем тебя не слышу! – Голос Динни тонул в шуме, а «Мелодии небосклона» грохотали на весь слет; наверно, их и в Городе внизу было слышно. Динни добавила что-то неразборчивое, потом сказала: – Питер сейчас выступит с речью в честь открытия Заоблачной цитадели. Я иду туда, а ты?
– Кем он одет? – крикнул я.
– Что?
Теперь на меня неодобрительно посмотрела целая компания музыкантов – они подыгрывали «Мелодиям небосклона» на клавишных, японской цитре кото и австралийской дудке диджериду. Кое-то зашикал.
– Питер? Он одет Дедалом! – прокричала в ответ Динни. Шипение, треск, потом обрывок фразы: «…тоже был архитектором».
Я в сердцах тряхнул инфокарту и снова попытался сообщить Динни самое главное:
– Предупреди Питера! И найди кого-нибудь из охраны! Динни, слышишь? Я сейчас к нему или тоже буду искать охрану. Увидимся позже, за нашим столиком. Договорились?
– Хорошо! – Тут голос Динни окончательно потонул – его захлестнул настоящий шквал музыки и щумов, жужжания, гудения, треска. Вот черт! Похоже, она и половины не разобрала из того, что я сказал. И, скажите на милость, что такое – наряд Дедала? Какая-нибудь тога? Крылья-то у Чешира в любом случае есть, к тому же он высокий, заметный. Ладно, попробую поискать.
Я набрал номер Чешира, но там, конечно, был автоответчик. Еще бы, станет Чешир со мной разговоры разговаривать, если у него через считанные минуты – открытие его детища и торжественная речь. Я торопливо и бесцеремонно проталкивался сквозь разнаряженную публику (вслед мне неслась брань), озирался по сторонам, но Эрота нигде не было видно. Впрочем, в такой толчее попробуй отыщи кого-нибудь. «Надо пробраться к нашему с Динни столику», – рассудил я. Оттуда, сверху, лучше видно, и к тому же он ближе к Заоблачной цитадели, а значит, там больше вероятность отыскать Пери или хотя бы охранников. Крылатая толпа, похожая на сонм ангелов, действовала мне на нервы – пробираться через нее было гораздо сложнее, чем через толпу обычных людей: крылья мешали, к тому же оперения у всех чувствительные, стоит задеть одно перышко, и тебе уже готовы дать по физиономии.
Подсвеченная висячая дорожка к замку сияла в какой-нибудь сотне шагов от меня. Но из-за толпы я продвигался вперед до бешенства медленно. «Мелодии небосклона» гремели все громче, я уже собственных мыслей и то не слышал. Похоже, в ход пошли звуки гроз, штормов, лавин, извержений вулканов: рев, грохот, вой, гудение, плеск. Я словно попал в самую сердцевину звуковой бури, меня шатало, мне казалось, музыка вот-вот разорвет меня на клочки, размажет по воздуху, понесет, как пригоршню праха над землей, развеет над океаном. Да что там – вынесет на орбиту Земли и закрутит в космическом вихре, и буду я вечно кружить там среди осколков звезд! И ведь все это – звуки природы, вернее, погоды. Летателей погода завораживает, для них она – вопрос жизни и смерти, потому они и создали из погодных шумов музыку, которая переворачивает тело и душу. Но до чего же тяжело все это слушать, да еще на такой громкости, да еще когда спешишь, и когда тебе тоже надо решать вопрос жизни и смерти.
На самом краю сетки-площадки я углядел двоих летателей во флюоресцентно-лимонных куртках. Охрана? Нет, больше похожи на «скорую помощь». Они внимательно смотрели вниз. Попробовать протолкнуться к ним? Нет, не успею, лучше уж пробираться дальше как можно ближе к Чеширу. Точнее, к Заоблачной цитадели.
О счастье, у края площадки толпа заметно поредела – все сгрудились в центре. Я благополучно выбрался на висячую дорожку. Правда, и на ней было полно летателей, – все они смотрели в сторону цитадели, громада которой, еще недавно погруженная в темноту, медленно озарялась огнями. Казалось, от подножия Заоблачной цитатели поднимается световой прилив.
Я уже изрядно запыхался, поэтому остановился на минуту – перевести дыхание. Предстоял крутой подъем к замку. Я оглянулся на освещенную громаду Заоблачной цитадели и, – хвала бореину! – отчетливо различил на среднем ее ярусе фигуру Чешира, ярко озаренную огнями. Он стоял на самом краешке яруса, на том самом бушприте. За ним, мерцая и сверкая разноцветным оперением и нарядами, толпились знатные гости. Рядом с Чеширом стояла Динни, чуть позади полыхали цветастые полосатые крылья Дэвида Бриллианта, – он беседовал с холеной важной дамой, которую я припомнить не мог, хотя, кажется знал. «Ничего, ничего, толстяк-полосатик, никуда ты от нас не денешься», – мысленно посулил я Бриллианту.
Время поджимало. Я понял, что не успею предупредить Чешира. С минуты на минуту он приступит к торжественной церемонии. Вот он обвел взором толпу зрителей внизу. Вот вскинул голову – сейчас заговорит. Я не ошибся, наряд Чешира состоял из классической белой тоги, скрепленной на плече, и для наглядности у него был при себе атрибут архитектора – резец. Грудь его перекрещивали две пурпурные ленты, – чтобы показать, как Дедал прикрепил себе на спину крылья.
Динни стояла слишком близко к Чеширу. Мне так и хотелось крикнуть ей: «Отойди в сторону! Отойди, опасно!»
Я попытался вновь позвонить ей, но услышал лишь бурю помех: сейчас ей и прочим знатным гостям наверняка названивала и слала поздравления уйма народу. Еще бы: для «Кон и Чешир» настал час триумфа.
Так и не успев успокоить дыхание, я ринулся вперед и вверх по висячей тропке. Сердце яростно колотилось где-то в горле. Скорее, в замок! Может, я еще успею!
В этот миг «Мелодии небосклона» наконец умолкли. Чешир заговорил. Все время оглядываться на него через плечо я не мог, и думал, что голос его будет относить ветром, но нет – каждое слово раздавалось звучно и четко, будто он стоял рядом со мной.
– Со дня своего основания ежегодный слет «Поднебесная раса» неизменно служил вехой нашего прогресса, – провозгласил Чешир. – Каждый год мы проводим празднество, наш слет. Но в то же время это не только торжественная и радостная встреча. Это еще и остановка в пути. Мы подводим итоги, мы останавливаемся, чтобы оценить, каких высот достигли благодаря Полету, и наметить, каких высот планируем достичь в будущем.
Буря аплодисментов, Чешир вынужден прерваться. Овации утихают, он продолжает, чеканно и весомо:
– Каждый год мы по-новому осознаем, что именно дарует нам Полет, и каково это – жить, когда у нас есть крылья.
Я бежал по висячей дорожке, заглядывая в лицо каждому летателю в поисках Эрота-Пери. Чешир все говорил и говорил, ораторские периоды следовали один за другим, но я едва вслушивался и лишь иногда до меня доходил смысл его слов. Не до того мне было. Говорит – вот и хорошо, пусть себе вещает: раз говорит, значит, на него пока никто не покусился.
– Полет – это не только способность летать, – сказал Чешир. – Мы все это знаем.
«Этого не хватало, заговорил совсем как Бриллиант, так же высокопарно», – подумал я, рысцой промчавшись с дорожки в крытую галерею, которая шла по периметру замка. Отсюда было рукой подать до террасы на верхнем ярусе – там помещалась площадка, где мы ужинали с Динни, казалось, вечность назад. Столик все еще числился за ней. Вот и площадка. Но народу тут негусто: большинство летательской знати предпочло в эту торжественную минуту не блаженствовать за столами, а засветиться рядом с великим Чеширом.
– Полет дарует нам откровение, он – наш ориентир, наш маяк, он – видение, в котором мы прозреваем будущее. – Чешир говорил все напевнее, словно впал в транс. Он упивался собственным голосом и красотами слога. – Мы жаждем подлинно свободной жизни, не ведающей преград и оков, жизни, в которой мы воистину оторвемся от земли.
Я обшаривал взглядом толпу. Бореин еще действовал, я хорошо видел каждое лицо. Чтобы дело шло быстрее, я мысленно поделил площадку на квадраты и методично осматривал каждый, по часовой стрелке. Взгляд выхватывал из толпы яркие маски, причудливые костюмы. Вот на восьми часах – богиня с совиным ликом затесалась среди стаи дракончиков. Вот на полуночи – феи, окруженные горгульями и вампирами…
Краем глаза я уловил мелькнувшее белоснежное пятно и тотчас взглянул вверх. Ну конечно. Эрот затаился в засаде высоко над толпой – на эластопластиковой проволоке, к которой крепились светильники. Отличное место – вроде бы и в гуще толпы, а никто не заметит. Летатели редко смотрят вверх, если только не прикидывают траекторию для взлета. Ни одна живая душа, кроме меня, не заметила Пери, а она стояла там, ловко балансируя на проволоке, сосредоточенная, собранная, и, склонив голову набок, внимательно слушала речь Чешира.
Зачем она явилась сюда, на что рассчитывала, чего хотела от Чешира? Да, у них старые счеты, но сейчас, на публике, на глазах у всех летателей Города, – что ей от него нужно?
«Звук ужасов в ушах его; среди мира идет на него губитель» – всплыло вдруг у меня в мозгу*./* (Иов 15:21. )/
– Пери! Не надо! – крикнул я ей. Мне, бескрылому, до нее было никак не добраться, а летатели ее в упор не видели, – все взоры сейчас были прикованы к величественному Чеширу. Я вспомнил свое недавнее видение: сумрачную и грозную фигуру Немезиды, которая распростерла крылья над Городом. «Склонися к нам, Немезида крылата,/ Божественною правотой, возвешивающа жизнь смертных!»* * «Гимн Немезиде», перевод А. Х. Востокова. Я возомнил, будто мы с Кам и Хенриком – орудия богини, орудия возмездия. Но нет, вот она явилась сама. Немезида. Только в белом и с белыми крыльями.
Я изо всех сил всматривался в ряды тех, кто толпился за спиной у Чешира, но Динни пропала из виду. Чешир между тем говорил:
– Полет – это дивный новый мир. Мир, в котором летатели живут, работают, играют, рождаются и растут в воздухе. Мир, в котором они ведут жизнь воистину воздушную, эфирную. Там дети летателей появляются на свет в воздухе и летать начинают раньше, чем ходить, и ноги их не ведают праха земного.
Я настороженно глянул вверх, проверяя, как там Пери.
При последних словах Чешира она вся напряглась. Я затаил дыхание. Неужели то, что расписывал Чешир, – это и есть будущее Тома? И детей Тома, если, конечно, ему повезет завести детей?
– Я говорю об откровении, о видении будущего, дивного нового мира, который будет дарован нам благодаря полету. Вот почему я сегодня предстал перед вами в образе величайшего из мечтателей, сделавших шаг к полету, – в образе Дедала. Дедал был изобретателем, инженером и архитектором. – Звучный голос Чешира набрал мощь. – И неслучайно тот, кто придумал и построил великий Лабиринт, узилище чудовищного Минотавра, воплощения нашего животного и злого начала, нашей порочности, наших извечных и неизбывных внутренних противоречий и терзаний, – неслучайно тот же самый Дедал изобрел крылья. Благодаря ему мечта человечества о полете жила многие тысячи лет в неразрывной связи с именем Дедала, пока, наконец, мы не воплотили эту мечту в жизнь!
Вспышка аплодисментов. Чешир властно поднял руку, призывая слушателей к тишине.
– Со времен легенды о Дедале полет служил метафорой, образным выражением. С Дедалом, несущим человечеству крылья, сравнивали художников, ученых, инженеров, всех Фаустов и Прометеев, всех, кто тянулся к познанию, всех, кто стремился расширить границы возможного. Но для меня имя Дедала навечно связано с полетом. А мы с вами открываем новую эпоху. Полет – больше не символ. Мы сделали полет явью! – Последние две фразы Чешир прогремел, и в ответ ему раздался разноголосый хор восторженных голосов и буря аплодисментов.
Чешир уронил голову, и на лицо его набежала тень опустошенности и боли. Хватит ли у него духу упомянуть Икара? Цену, которую Дедал уплатил за свое мастерство? Нет, Чешир промолчал. Он вскинул голову, широко распростер руки и распахнул крылья.
– Итак, мы вступаем в Заоблачную цитадель! Добро пожаловать в первое на свете здание, выстроенное летателями для летателей, возведенное для полета как образа жизни.
Я встряхнулся. Надо же – тоже подпал под чары этого голоса, заслушался, уши развесил! Нет чтобы делом заниматься.
– Пе-ри! Пери! Эй, да Пери же! – настойчиво звал я, приложив ладони рупором ко рту. Но ветер относил мои слова в сторону. Зато Чешира было прекрасно слышно, – усилители работали на совесть. Правда, похоже, меня тоже было слышно, потому что кое-кто из публики поглядывал в мою сторону крайне недовольно.
Я заметался по террасе. Неужто не найду хотя бы одного представителя охраны, властей, кого угодно, лишь бы предупредить об опасности? Чешир между тем пустился расписывать новейшие технические достижения и то, как они применены в Заоблачной цитадели. Он рассказывал, как вдохновлялся новой идеей – возвести не жилище и даже не «механический дом», но некий летучий фундамент для новой жизни, как жаждал заложить новый, небесный, город. Это он, простите, о чем? Никак, летатели замышляют раскол, возжелали совсем отделиться от бескрылых и зажить сами по себе? Разве земные законы на высоте нескольких сотен метров уже не работают? Но рядом с Чеширом – уполномоченная по делам градостроительства, та самая холеная властная дама, которая показалась мне знакомой, и она не сводит с него восторженных глаз. Я тотчас вспомнил документы, которые отослал Санилу. Правда, у меня в распоряжении были лишь фрагменты общей картины, но и их было довольно, чтобы понять: летатели забрали такую власть, что теперь будут вертеть Городом как им заблагорассудится.
Чешир перешел к традиционным заверениям, как он горд и счастлив, что Заоблачную цитадель строили-строили, и, наконец, достроили, и провозгласил, что нынешний слет призван достойно отметить это великое событие. Вновь загрохотали, запели, завыли «Мелодии небосклона», а само гиганстское строение Заоблачной цитадели засветилось еще сильнее и от него волной пошло низкое мелодичное гудение.
Я глянул вверх. Пери застыла точно изваяние и не сводила с Чешира пристально сощуренных глаз. Казалось, устроители слета воздвигли там, в высоте, прекрасную беломраморную статую – крылатое божество. Но мне Пери куда больше напомнила сейчас Плюша. Именно так маленький лев замирал перед решаюшим охотничьим броском.
