Текст книги "Дайте нам крылья!"
Автор книги: Клэр Корбетт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 35 страниц)
– Представим это таким образом, – заговорила она снова. – Самая крупная из ныне живущих летающих птиц весит самое большее десять-пятнадцать килограммов – всего-навсего. И это редкость, в основном птицы гораздо мельче. Большинство летающих видов птиц, существующих в наши дни, весит от десяти до ста граммов – подчеркиваю, граммов, а не килограммов. Следовательно, мы имеем дело с фактором веса примерно в пять-десять раз больше, чем оказалось по силу представителям биологического класса «Aves» – «Птицы», – а класс «Aves», полагаю, демонстрирует наибольшие успехи в истории жизни на Земле.
Руоконен поглядела на свою инфокарту, после чего уставилась куда-то мне за плечо.
– Однако если рассмотреть ископаемый класс птерозавров, мы обнаружим летателей весьма солидных габаритов. Самый большой – кетцалькоатль – по оценкам ученых, достигал веса в двести пятьдесят килограммов. Есть все основания полагать, что летал он отменно, хотя в основном парил; очевидно, в принципе такое возможно.
На стол доктора Руоконен спорхнуло ее собственное перышко – серый кончик, ярко-розовый пух. Она провела пальцами по краешку. Я заметил, что перо не просто лоснится, а словно светится по контуру. На нем остались следы светящейся пудры, которой летатели посыпают крылья для безопасности.
– Однако надо задуматься еще вот о чем, мистер Фоулер. Птицы, как и другие летающие существа, имеют в своем распоряжении лишь материалы, которые поставляет им эволюция. Кожа, мышцы, кости, жир, перья. Но и этого им хватает, чтобы творить чудеса. Да, чудеса! Если вдуматься, просто поразительно, чего они достигли. Они невероятно, предельно точно приспособились к полету. Мы, разумеется, многое у них позаимствовали. Однако у нас есть кое-что, чего у них нет. – Доктор Руоконен сделала эффектную паузу.
Я подался вперед. Ее энтузиазм оказался заразительным.
– Да, у нас есть способности создавать новые материалы и экспериментировать с мутациями в короткие промежутки времени, несопоставимые с эволюцией. Например, мы имеем возможность замещать кости гибридными тканями – костно-углеродно-волоконными. Этот гибрид позволяет сформировать легкую, гибкую, необычайно прочную структуру, способную самовосстанавливаться. А значит, нам гораздо проще равномерно распределять вес.
– Секундочку! – Меня так и подбросило. – Вы что, имплантируете искусственные кости?!
– Нет-нет, мы никому ничего не вырезаем, – успокоила меня доктор Руоконен с еле заметной улыбкой. – Мистер Фоулер, кость находится в постоянном процессе роста и регенерации. А мы лишь корректируем этот процесс, чтобы гибридная ткань приживалась достаточно быстро. Более того, гибрид настолько прочен, что у нас нет необходимости модифицировать форму скелета грудной клетки, чтобы прикреплять к костям летательные мышцы. Представьте себе птицу наподобие голубя: у него массивная грудина, как киль у корабля, она так и называется – киль, и к ней и крепятся летательные мышцы. А нам удалось избежать подобных радикальных изменений скелета – и не просто благодаря искусственно созданным прочным костям, но и благодаря искусственно выращенным мышцам, наделенным особой силой и упругостью, – а следовательно, летательные мышцы у человека не должны быть такими крупными относительно общих размеров тела, как у птицы. Летательная мускулатура так мощна, что под ее натиском обычная кость просто раскрошилась бы. Итак, превращения с целью полета – это сложная последовательность процедур, которая начинается, само собой, с полного обследования организма, и мне нет необходимости вам объяснять, что если речь идет о детях, им не нужно знать, что их обследуют. Мы наблюдаем, как они играют, как занимаются спортом, подробно изучаем их генетическую и медицинскую историю – и тому подобное. Если их забракуют – не очень удачное слово, но ведь они воспринимают это именно так, – только представьте себе, что они почувствуют! Намекнуть на возможность обрести крылья – а потом лишить всякой надежды. «Потому что ты чем-то нехорош». Подобного следует всячески избегать.
Я весь напрягся и вдруг понял, что не дышу. То, что говорила Руоконен, было мне совсем не по нраву. Как будто меня тоже нужно подвергнуть полному обследованию. Я с содроганием вспомнил, эти бесконечные, жуткие процедуры и анализы при получении медицинской страховки для службы в полиции; похоже, все это ждет меня снова…
А Руоконен все говорила и говорила. Мне надо было вслушаться в ее слова, но мысли так и бурлили – то, что она рассказывала, плохо укладывалось в голове. От речей доктора Руоконен я чувствовал себя деревенским дурачком. Как и большинство бескрылых, я считал, что превращение в летателя – это всего-навсего (ха-ха) процесс обретения крыльев. А теперь начал понимать, какой я невежда – не имею ни малейшего представления о хитростях полета, в сущности, я невежда даже больше, чем мой дедушка, ведь ему-то, по крайней мере, случалось летать на самолетах. А мне и такого не довелось. Подлинный масштаб превращения привел меня в ужас. Нет, надо задвинуть свои чувства куда подальше и внимательно слушать – ведь мне предоставили первую и последнюю возможность хотя бы приблизительно разобраться, что будет с Томасом, пока все не началось.
– …Затем, если пациент подходит по всем параметрам, ему вводят нужную ДНК; ее же вводят в культуру клеток, из которых мы впоследствии вырастим крылья. Если пациент – ребенок постарше, подросток или молодой человек, при работе с которыми мы вынуждены выращивать крылья отдельно, мы создаем культуру из собственных клеток пациента и программируем их так, чтобы они развивались нужным образом – в костную ткань, перья и так далее, – а затем наращиваем их точно так же, как новую кожу, скажем, при обширных ожогах. Именно на данном этапе пациент может выбрать цвет и узор перьев…
– Слушайте, а зачем вообще перья? – вклинился я. – Мы же не птицы.
Руоконен нахмурилась:
– Да, мы не птицы, однако для полета невозможно подыскать покрытие лучше перьев, оперение идеально обеспечивает эту функцию. Думаю, если вы спросите, вам единодушно ответят, что голые крылья, покрытые одной лишь кожей, как у летучих мышей, никому не нравятся. Они не просто уродливы, но и куда менее практичны. Вы никогда не задумывались, мистер Фоулер, почему летучие мыши ведут ночной образ жизни?
Я помотал головой.
– Посадите летучую мышь на солнцепеке – и вы увидите, что сделается с ее крыльями. Солнечные ожоги оставят шрамы, и животное не сможет больше летать. У крыльев как у аэродинамического покрытия есть и другие преимущества: они не только необычайно легки и прочны, не только могут быть самых разных расцветок, но еще и способны отходить от поверхности крыла под произвольным углом.
Руоконен нажала кнопку, и на ее инфокарте появилось изображение парящего орла.
– Взгляните на концы его крыльев – видите, маховые перья расходятся, как пальцы? Так делают и крупные птицы, и мы. Это уменьшает сопротивление воздуха, увеличивает подъемную силу и таким образом сокращает расход энергии в полете. Кожистые крылья такого не позволяют – в частности, поэтому летучие мыши обычно маленькие. Я не хочу сказать, что летучие мыши плохо летают. Летатели из них великолепные. Просто из-за материалов, которые они вынуждены использовать, у них ограниченный выбор.
Руоконен выгнула спину, повела плечами, коротко встряхнула крыльями и устроила их поудобнее.
– Прежде чем мы отращиваем крылья, нам надо принять важные решения – определиться с их размерами и формой. Все летающие существа подвластны законам аэродинамики. Способность летать и оптимальный стиль полета у каждого летателя, помимо всего прочего, определяются следующими четырьмя факторами: площадью крыла, соотношением его геометрических размеров, формой крыла и отношением общего веса летателя к площади крыльев.
– Не так быстро! – взмолился я. – Отношение чего к чему?!
Руоконен отмахнулась:
– По ходу дела поймете, о чем речь. Начнем со взлета – он требует от летателя особенно много сил и мастерства. Способность взлететь в воздух по больше части определяется долей летательных мышц в общей массе тела. Чтобы стартовать с земли, летательные мышцы должны составлять около двадцати пяти процентов массы тела. Нам удалось снизить это число примерно до девятнадцати процентов благодаря большой упругости и силе летательных мышечных волокон, которые мы разработали. Мы очень гордимся тем, что создали гибридные ткани, благодаря которым люди могут взлетать непосредственно с земли. Первым летателям это не удавалось, им приходилось прыгать с крыш, скал и так далее. Мистер Фоулер, сегодня мы имеем дело уже со вторым поколением летателей и с каждой новой партией оттачиваем свои приемы. Правда, нам до сих пор нужно пространство для разбега, чтобы набрать энергию для взлета. Нужно хотя бы ненамного превзойти скорость срыва потока…
– Я обратил внимание, что летатели стараются по возможности стартовать с обрывов или зданий, – вставил я.
– Разумеется, – ответила доктор Руоконен. – Взлет с земли требует особых затрат физической силы.
– А остальные факторы? – спросил я. – Ну, форма крыла и эти, как их, соотношения?
– Представьте себе ястреба. Крылья у него короткие и широкие – идеальны для маневра в сложных ситуациях и для ловли добычи. Отношение длины крыла к ширине у ястреба невелико. А у альбатроса крылья узкие и длинные – идеальны для парения и быстрого полета в энергосберегающем режиме. У этой птицы отношение длины к ширине большое.
Руоконен пробежалась пальцами по стоявшей на столе модели скелета летателя. Модель была высотой в полметра. Все кости были сделаны очень точно и выделялись, будто на рисунке в анатомическом атласе. Доктор погладила костяк распростертых крыльев.
– Видите, это похоже на дополнительную пару рук, только несколько измененных. Вот плечевая кость, а средний сегмент формируют локтевая и лучевая кость и кости запястья. Это самый длинный сегмент крыла. А кончик состоит из сросшихся пястных костей – аналог костей вашей кисти. Перья крепятся вдоль передней кромки крыла, вот тут, а концы их свободны, совсем как у птицы; поэтому они и могут отходить от поверхности кожи. Теперь вы видите, что крыло состоит в основном из перьев, ведь по скелету форма крыла практически не угадывается.
Я смотрел на модель – на скелет мутанта с приживленными крыльями, – и боролся с накатившей тошнотой. Я видел какую-то помесь, не человека и не птицу, а что-то третье. Чужеродное. У млекопетающего не может быть рук, ног и третьего набора полноценных конечностей. Три пары. Будто у насекомого. Что это такое? Что за существа эти летатели? Я уставился на доктора Руоконен. Во что мы превращаемся?!
– А теперь мы подходим к самым важным показателям, – щебетала Руоконен. – К цифрам, играющим первостепенную роль – к нагрузке на крыло. Нагрузка на крыло – это и есть отношение общего веса летателя к площади крыльев, то есть сколько веса придется нести на себе при помощи подъемной силы, генерируемой на каждый квадратный сантиметр крыла. Низкая нагрузка на крылья – это примерно полграмма на квадратный сантиметр крыла. Птицы с низкой нагрузкой на крылья легко взлетают и хорошо парят. Например, бородач-ягнятник. Большая нагрузка на крыло – это примерно восемь десятых грамма на квадратный сантиметр, и тогда получается быстрый и сильный летатель, очень выносливый, вроде утки, которому, однако, труднее взлетать и который не отличается большой маневренностью в полете. Предполагают, что два с половиной грамма на квадратный сантиметр – это предел, после которого летать уже невозможно.
Я покивал, только вот цифры мало что мне говорили. А вот доктора Руоконен они, очевидно, взбодрили: на щеках у нее заиграл румянец, глаза заблестели. Похоже, эту часть лекции она принимала особенно близко к сердцу.
– А теперь послушайте, – разливалась она. – Женщина весом в пятьдесят килограммов, габариты крыльев у которой, скажем, два метра на метр, обладает нагрузкой на крыло в двадцать пять сотых грамма на квадратный сантиметр. В высшей степени удобно для полета. Нет, я не имею в виду, что возможна только такая конфигурация. Ее нужно корректировать в зависимости от того, как именно вы хотите летать. Снижая нагрузку на крыло и наращивая мышечную силу, мы добились сокращения размеров крыла, однако, несмотря на это, все еще обладаем определенным простором для приспособления к особенностям полета, так как можем играть с измерениями, не теряя предпочтительных показателей нагрузки на крыло.
– Постойте, а как выбирать-то? – выдавил я.
– Видите ли, городским летателям мы обычно предлагаем компромиссный вариант, который обеспечивает достаточную маневренность, однако дает возможность и парить, и летать на дальние дистанции. – На ее инфокарте появилось изображение летателя с раскинутыми крыльями. – У них нет ни выносливости альбатроса, ни проворства ястреба-тетеревятника, но ведь им и не требуется ни летать за океан, ни добывать себе пропитание в полете. Так что эта форма крыла прекрасно подходит для повседневных целей и для развлекательных полетов. Птицы выработали у себя ту или иную форму крыла ради сохранения биологического вида. Для нас же крылья – роскошь, которую мы себе позволяем помимо эволюционных потребностей, то есть мы готовы платить за энергию, необходимую для полета, если можно так выразиться. Птицам летать жизненно необходимо. Нам – нет.
Я попытался представить себе, на что в принципе способны Хищники.
– Если нагрузка на крыло так критична, – проговорил я, – как же иным летателям удается поднимать в воздух и нести другого человека?
– Здесь играет роль по крайней мере один из нескольких факторов, – с готовностью ответила Руоконен. – Во-первых, вспомните, как орлы хватают ягнят. Орел пикирует – значит, у него уже есть и разгон, и энергия. Если летатель уносит кого-то в небо, то обычно подхватывает его, пикируя с большой высоты. Во-вторых, одного человека, как правило, несут несколько летателей, скажем, при спасательных операциях. Наконец, обычно такой полет, так или иначе, длится очень недолго. Если вы меня понимаете. – Она подняла бровь. – Так вот, вырастив крылья, мы приживляем их хирургическим путем, соответствующим образом подготовив те участки, где они крепятся. Случаев отторжения не бывает, поскольку культура клеток в основном содержит вашу собственную ДНК, пусть и модифицированную, и организм распознает дополнительный генетический материал как свои же ткани. Процедуры, о которых сейчас идет речь, это, само собой, манипуляции с соматическими клетками. Соматические клетки – это клетки организма, которые не передают ДНК следующему поколению. А вот если подвергнуть изменениям половые клетки – то есть сперматозоиды и яйцеклетки, – то у детей таких родителей крылья отрастут сами собой и будут наблюдаться все остальные необходимые мутации в прочих органах и системах.
– Постойте, – перебил я ее. – Вы заговорили об изменениях, которые передадутся по наследству. Всем будущим поколениям. Вы собираетесь не просто добавить ДНК отдельному человеку, а изменить всю конструкцию.
– Вот именно, – кивнула Руоконен. – Мы меняем конструкцию некоторых будущих детей. Их не очень много. Пока. Однако таким образом модификации, необходимые для полета, проходят гораздо легче. Да и вырастить собственные крылья, а не приживлять их, куда эстетичнее.
Насколько я понял Пери, Чеширы рассчитывали, что крылья у Хьюго вырастут сами. Питер – архитектор, эстетичность, о которой упомянула Руоконен, была ему явно по нраву. Так что же, ради Хьюго они оба – или кто-то один из них – пошли на изменения половых клеток? Я подумал о Елисееве. Интересно, он владеет этой технологией? Да, пожалуй, «Альбатрос» – одна из немногих фирм, у которых есть база для подобных операций – да что там, просто-напросто хватает денег, оборудования и мозгов, а Елисеев работает в их здании, хотя это, конечно, еще не доказывает, что между ними есть связь.
– Да, отращивать крылья и правда эстетичнее, но как вы можете… – Я имел в виду «Как вы смеете». И изо всех сил постарался говорить ровным тоном: – Одно дело – когда человек принимает это решение сам для себя. И совсем другое – решать, что отныне все его потомки будут мутантами.
– Да, многие с вами согласятся. Однако это не останавливает врачей, когда они проводят манипуляции с половыми клетками с целью предотвратить целый ряд заболеваний. Что-то я не слышу особых протестов по этому поводу.
– А как же «Корни»?
Руоконен пожала плечами – еще бы, даже признавать существование подобных фанатиков ниже ее достоинства.
– Но ведь мы не имеем права принимать такие решения! Дело не только в их потомках. Дело в нас, всех остальных. Вы разделяете нас на два вида. Или даже больше. Неизвестно на сколько! Эстетикой это не оправдать! – Я осекся, не находя нужных слов.
– Что ж, возможна и такая точка зрения, – проговорила Руоконен. Мне стало понятно, что она далеко не впервые сталкивается с противоречивыми чувствами, которые вызывает идея полета у бескрылых родителей. Ей нужно было выстроить убедительную линию защиты полета, чтобы выудить у родителей согласие превратить своих чад в слетков.
– Вы просили меня рассказать, что происходит, вот я и рассказываю, – сухо продолжала она. – Так вот, если ваш сын окажется годным для превращения, никаких манипуляций над половыми клетками проведено не будет – их можно проделать и потом, если он захочет, чтобы его детям было легче научиться летать.
– А если у двух летателей рождается обычный ребенок, не слеток? Он может пройти процедуры превращения?
Иначе говоря, может ли ребенок вроде Хьюго стать летателем, как его отец и мать?
Руоконен задумалась.
– Как я уже упоминала, слетки у летателей рождаются лишь в том случае, когда были проведены манипуляции над половыми клетками. Это, конечно, спорный вопрос. Данных пока недостаточно, однако наша статистика позволяет предположить, что примерно у двадцати процентов детей, чьи родители прошли генетическую терапию, не образуются зачатки крыльев. В подобных случаях прибегать к обычным процедурам превращения не принято. Подобный подход можно счесть перестраховкой, однако следует понимать, что в пятнадцати-двадцати процентах всех случаев процедуры не приводят к успеху, поэтому считается, что такие дети – не слишком удачные кандидаты в летатели. Лично я в этом не убеждена. Доводов за и против пока недостаточно – ведь таких детей в принципе очень мало.
«В пятнадцати-двадцати процентах всех случаев процедуры не приводят к успеху».
То есть уже после строгого отбора. Ничего себе у них процент неудач – особенно если учесть, какие впечатляющие вложения капиталов держат эту область на плаву.
Руоконен все говорила.
– Итак, пациент обретает крылья – они вырастают или приживляются, – добавляется генетический материал, а кроме того, назначаются медикаменты. У ребенка генетические манипуляции закладывают и темпы обучения полету – умение летать программируется так же, как стремление учиться ходить. Кроме того, процедуры предполагают и развитие у ребенка навигационных способностей птиц. Медикаментозная терапия у детей постарше и у взрослых рассчитывается индивидуально в зависимости от возраста, и отчасти ее задача – придать нервной системе необходимую гибкость, чтобы пережить столь масштабные изменения в физических навыках, в представлении о себе, о собственном теле, ведь эти представления радикальным образом меняются. Вы себе не представляете, как сильно меняется функционирование мозга – и не только потому, что полет требует особых навыков ориентации в пространстве, но и потому, что площадь поверхности тела резко увеличивается за счет крыльев и снабжает центральную нервную систему дополнительной тактильной информацией…
– Входит ли в число необходимых медикаментов бореин? – спросил я.
Руоконен встала из-за стола, подошла к прозрачной стене и стала смотреть на деревья. Нет, она не удивилась, что я слышал об этом препарате. Вообще-то о нем писали во всех статьях, которые я проштудировал, – похоже, это была самая зрелищная страшилка, о какой только мог доложить журналист, освещая происходящее на переднем крае летательской жизни, на грани неизведанного.
– Да, бореин входит в перечень необходимых медикаментов. Необычайно полезный препарат, он особенно помогает быстро разбираться в потоке данных, поступающих от органов чувств, что крайне необходимо в полете – однако бореин, как и любое другое лекарство, следует применять под строгим врачебным контролем. На практике его принимают все летатели. Бореин, знаете ли, не запрещен законом. Пока что нет официальных рекомендаций по его использованию, поэтому можно сказать, что это средство находится на периферии разрешенных препаратов. Я состою в комиссии по подобным вопросам. – Она вернулась к столу и села.
– Говорят, бореин вызывает привыкание, – сказал я.
– Превратить в наркотик можно любое фармакологически активное вещество! – Доктор Руоконен раздраженно закатила глаза. – Честное слово, любое! Ну и, конечно, многие вызывают привыкание, если ими злоупотреблять.
– А побочные эффекты?
– Надо полагать, вы уже все о них прочитали.
– Да, я видел список самых распространенных, – кивнул я. – Потливость. Потеря веса. Нервные тики. Обеднение спектра эмоций. Меня интересуют слухи – слухи о том, что некоторые летатели исчезают…
– Слухи есть слухи, мистер Фоулер, – оборвала меня доктор Руоконен. – Досужие сплетни. Не научные данные. Не улики. Не мне говорить вам, как важны улики. Так вот, медикаментозная терапия предполагает постоянную поддержку организма – мы помогаем ему приспособиться к изменениям в обмене веществ, необходимым для полета.
– Значит, метаболизм у летателей ускоряется, – сказал я.
– Грубо говоря, да, ускоряется. Летатель извлекает из воздуха кислород вдвое лучше вас. В некотором смысле этот механизм у летателей похож на птичий: у птиц имеются воздушные мешки. Они соединены с легкими. Воздушные мешки участвуют и в теплообмене – позволяют летателям рассеивать лишнее тепло, вырабатываемое во время полета. Это очень эстетично: крылья работают как своего рода мехи – во время полета они нагнетают большие объемы воздуха и в воздушные мешки, и в легкие. – Она улыбнулась и покачала головой – восхищалась экономичным устройством этого механизма.
– А из того, что у летателей ускоренный метаболизм, не следует, что они меньше живут?
– Нет, конечно! – отрезала Руоконен.
– Ну, точно вы не знаете, прошло еще мало времени, – заметил я. – У вас есть статистика?
– Мне ничего не известно ни о каких данных.
– То есть пока что вы ничего не знаете о долгосрочных побочных эффектах всей этой затеи.
– Я говорила, что сейчас мы имеем дело со вторым поколением настоящих летателей; первые летатели появились, впрочем, уже давно, но их были единицы, так сказать, пробные экземпляры. Однако летатели первого поколения еще не достигли старости.
– Неужели нет никаких побочных эффектов? Наверняка есть.
– Что ж, свежих данных у меня нет, но ни для кого не секрет, что иногда ради превращения приходится жертвовать фертильностью.
– Фертильностью… – повторил я. – В каком проценте случаев?
– Трудностей с деторождением следует ожидать, вероятно, у двадцати процентов летателей.
– Что?! Как это?
– Мы собрали данные о парах, где оба партнера летатели. Если женщина бескрылая, соотношение куда благоприятнее. По отдельности летатели сохраняют способность к деторождению: женщины производят жизнеспособные яйцеклетки, мужчины – активную сперму. Однако дети у них рождаются реже, чем нам бы хотелось.
– Дорогая цена, – проговорил я. – А в чем дело, как вы полагаете?
– Это не моя специальность, но мне кажется, что дело не в трудностях с зачатием. Будь это в сфере моих интересов, я бы подумала об искусственном оплодотворении. Похоже, летательницы не способны выносить ребенка. У них слишком мало подкожного жира, вероятно, что-то не то с уровнем гормонов… К тому же многие летательницы, честно говоря, не хотят рожать.
«Летательницы страшно не любят рожать именно потому, что теряют форму. Они это называют «заземлиться»».
Значит, Чеширы заставили Пери родить им ребенка до того, как ей сделали крылья. Это совпадало и с моими данными о ее визитах в тренировочный центр, и с возрастом Хьюго.
– А еще? – допытывался я. – Должны быть и другие побочные эффекты.
– Да все это один большой побочный эффект! – раздраженно бросила Руоконен. – Трудно разобраться, что тут главное, а что, как вы выражаетесь, побочное. Приходится ежедневно ухаживать за перьями, есть по семь раз в день, тренироваться в воздухе не меньше часа в день, пожизненно принимать медикаменты… Все это – не побочные эффекты. Это просто суть летательства. Я говорила, что иногда процедуры не приводят к успеху. Они не приводят к успеху в тех случаях, когда человеку не удается изменить отношение к себе, к своей сущности. Физически все идет нормально, но человек не может стать летателем – и остается просто человеком с крыльями. Стать летателем – значит измениться как личность. Изменить свои приоритеты.
– А можно изменить свои приоритеты настолько, что одичаешь? – произнес я.
– Это легенды, – отмахнулась доктор Руоконен – самую чуточку поспешнее, чем при непринужденной беседе, а ведь она так старалась говорить непринужденно. – Некоторые летатели начинают проверять пределы своих возможностей. Несколько человек улетели слишком далеко и пропали без вести, и пошли слухи, что они одичали. Глупости. Невежество и паникерство.
– Откуда вы, собственно, знаете? – спросил я. Типичный врач, как все они: упорно отказывается говорить на неудобные темы. Да вот только официальная версия реальности кардинально расходится с общеизвестными истинами – допрыгаются ведь, дождутся, что существование Диких уже нельзя будет отрицать!
Руоконен поднялась.
– Я составила подборку книг и брошюр для родителей. Подождите минутку.
Когда она удалилась, я поглядел на инфокарту. Сообщение. От Хенрика. «Пров. ВСЕ. Трупа НЕТ. Хватит гоняться за призраками. НАПАРНИК».
Ладно тебе, Хенрик, не ори. Отлично. Трупа, значит, нет. Попытки найти Луизу обернулись пшиком. Можно, конечно, подождать, когда вернется Пери, и правдами и неправдами вытянуть из нее все, что она знает о подруге. Но ждать мне не хотелось. Поэтому я послал сообщение Уилсону, тому самому отшельнику, – моему старому помощнику по технической части и последней надежде на то, что удастся взломать «Ангелочков». Нашла ли Луиза работу через это агентство, я не знал, но проверить стоило, и вообще мне нужно было от агентства как можно больше фамилий и прочих сведений. Немного поразмыслив, я послал Уилсону программу для взлома. Может, с ее помощью он пролезет и в компьютеры Елисеева.
Поднявшись, я подошел к книжному стеллажу у дальней внутренней стены кабинета. Всю верхнюю полку занимали толстенные учебники. «Анатомия полета». «Летатели. Заболевания и паразиты». «Наследники ветров. Сборник докладов на Двенадцатом ежегодном симпозиуме по вопросам полета под эгидой «Альбатроса» – «Корвид-Микро-РНК» в Рейкьявике». «Глаз бури. Этика и ценности полета». «Руководство по диагностике и статистике психических расстройств. Издание ХХ, пересмотренное и дополненное. Приложение «Летатели», II издание. Справочник практического врача». «Техника и практика полета. Сборник статей».
Я взял сборник статей. «Применимость подтипов ХХ издания Руководства по диагностике и статистике психических расстройств к специфическим расстройствам у летателей. Уточненные диагностические критерии и вопрос согласия между врачами общей практики и специалистами по полету», – гласило название главной статьи. Я поставил сборник на место. Специальная литература оказалась заумной и непонятной – еще бы! Эти книги – пыль в глаза посетителям, кроме разве что очерков «Глаз бури». Все сколько-нибудь нужные научно-технические сведения доктор Руоконен наверняка закачивает себе в инфокарту и постоянно обновляет. На нижней полке стояла черная книга с серебряной надписью на корешке. «Семеро воронят. Стихи и сказки для современных детей». Я взял книгу и лениво полистал – и тут мне на глаза попалось знакомое стихотворение. Оно называлось «Бонапарт» – именно эту песенку пела при мне Авис. Я прочитал стишок.
Тише, детка, полно плакать,
Поскорей умолкни ты,
А не то огромных крыльев
Шум раздастся с высоты.
Тише, тише, иль услышишь
Урагана грозный шум:
Великан косматый прянет
С неба, страшен и угрюм.
Коль почует в доме плаксу,
Пролетая выше крыш,
Мигом он тебя изловит,
Так, как ястреб ловит мышь.
Кровожадный и свирепый, —
Только косточки хрустят! —
Он находит и сжирает
Непослушное дитя.
Но сначала к самым тучам
Для острастки вознесет,
А потом на землю бросит:
Кратким будет твой полет.
Да, похоже, и правда фольклор: очень уж брутально. Похоже, переделка какого-то старинного стихотворения. Я поставил книгу на полку и двинулся к прозрачной внешней стене. До меня стало доходить, какая пропасть лежит между летателями и обычными людьми – буквально, физически. Медицинская и научная реальность их существования разительно отличается от нашей, это-то понятно, – но раньше мне не приходило в голову, что у них появится своя культура, свои сказки и истории и даже свои педагогические приемы. Каким отцом для Томаса я стану, если даже не смогу разделить с ним самое важное в его жизни? Как мне защитить его, как направлять в области, совершенно для меня недоступной?
Вернулась доктор Руоконен и вручила мне небольшую инфокарту.
– Если вы всерьез хотите, чтобы ваш малыш прошел процедуры превращения, обязательно прочтите все, что я сюда записала.
– Спасибо, что уделили мне время.
На самом-то деле за это время сполна заплачено из моего кармана. «А вы сплетчики лжи; все вы бесполезные врачи».*/(Иов 13:4 )./ Спасибо тебе, Иов.
Руоконен с занятым видом уже беседовала с кем-то по инфокарте.
– Да-да, – говорила она. – Я уже выкроила на это время. Да, и официальные свидетельские показания тоже дам. Ну что вы, разве можно забыть, если назначен прием у министра! Да, пожалуйста, заверьте доктора Саммерскейла, что я непременно буду.
Уже от дверей ее кабинета я спросил:
– Доктор Руоконен, скажите, а у вас самой дети есть?
Ей явно нетерпелось, чтобы я поскорее убрался. Ответила она кратко:
– Нет.
– А что означает «Aquila non captat muscas»?
– Орлам не пристало гоняться за мухами, вот что это означает, мистер Фоулер. А толкуется…
– Смысл ясен, – перебил я. – Не разменивайтесь на мелочи. Но для меня-то мелочей нет.
– Послушайте, – голос и лицо Руоконен смягчились, – я догадываюсь – вы перед непростым выбором, и… понять мне вас, конечно, сложно, но я вполне вам сочувствую. Нелегко вам приходится.
