Текст книги "За борт!"

Автор книги: Клайв Касслер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 28 страниц)

Глава 62

Чем ближе „Чалметта“ подходила к Майами, тем лихорадочнее сыпались запросы. Радиорубку корабля затопили требования, и корейцам все труднее становилось от них уходить. В конце концов они сдались, но сообщили только список взятых на борт спасенных. Все запросы относительно подробностей катастрофы „Леонида Андреева“ оставались без ответа.

Друзья и родственники пассажиров, вне себя от тревоги, начали собираться у конторы круизных русских линий. По всей стране приспустили флаги. Трагедия стала темой разговоров во всех домах. Газеты и телевидение временно забыли даже о том, что президент закрыл конгресс; специальные выпуски и срочные новости – все было посвящено катастрофе.

Флот начал перевозить спасенных, доставленных на берег по воздуху, в больницы, расположенные близ их городов. Их допрашивали, и противоречивые рассказы о взрыве и причинах взрыва варьировались от мины времен Второй мировой войны до контрабандной поставки русскими оружия и боеприпасов в Центральную Америку.

Советские дипломатические представители обвинили американский флот в том, что в „Леонида Андреева“ попала неточно выпущенная ракета; в странах восточного блока подхватили это обвинение, но в целом его рассматривали как грубую пропагандистскую уловку.

Возбуждение достигло неслыханных размеров – такого не было со времен гибели „Андреа Дориа“ в 1956 году. [29]29
  „Андреа Дориа“ – итальянский трансатлантический лайнер, флагман „Италиан лайн“. 26 июля 1956 года затонул через 11 часов после столкновения с лайнером „Стокгольм“ у побережья Нью-Йорка.


[Закрыть]Молчание „Чалметты“ приводило в ярость репортеров и корреспондентов.

Чартерные яхты, самолеты и вертолеты встречали корейский пароход у побережья. По мере того как нарастало напряжение, распространялись самые дикие слухи, питаемые молчанием корейского капитана. Все политики, способные дать интервью, немедленно требовали начать расследование.

„Чалметта“ упрямилась до последнего. Когда она вошла в главный канал, ее окружила волчья стая самолетов, яхт и рыбацких лодок, набитых репортерами. Они через рупоры выкрикивали вопросы. К их ярости, корейские моряки махали им и отвечали на родном языке.

Медленно подходящую к причалу на Джодж-Айленд в порту Майами „Чалметту“ встречала стотысячная толпа, прорвавшая полицейские кордоны. Сотни видео-и кинокамер снимали, как гигантский контейнеровоз швартуется, как спускают сходни; выжившие стояли у поручней, удивленные такой встречей.

Одни радовались, что снова видят сушу, другие горевали по погибшим мужьям и женам, сыновьям и дочерям, которых никогда не увидят. Внезапно толпа ожидающих погрузилась в молчание. Ведущий вечерних новостей описал это как „тишину, в которой опускают в могилу гроб“.

Незаметная в общем волнении армия агентов ФБР в мундирах таможенников и офицеров иммиграционной службы поднялась на борт, определяя личности пассажиров и членов экипажа, допрашивая каждого по отдельности о местонахождении конгрессмена Смит и обыскивая в поисках Лорен каждый квадратный фут корабля.

Эл Джордино расспрашивал тех, кого видел в шлюпке. Никто не помнил, что случилось с Лорен или стюардом-азиатом после подъема на борт „Чалметты“. Одной женщине казалось, что она видела, как Лорен увел капитан, но она не была в этом уверена. Почти у всех спасшихся воспоминания о катастрофе были расплывчатыми и неясными.

Капитан и команда утверждали, что ничего не знают. Никто не узнал Лорен по фотографиям. Моряков расспрашивали по-корейски переводчики, но все рассказывали одно и то же. Шесть часов настойчивых поисков ни к чему не привели. Наконец на борт разрешили подняться репортерам. Моряки стали признанными героями. В газетах прославляли „Морские перевозки Бугенвиль“ и ее доблестный экипаж, который погружался в горящее море, чтобы спасти почти четыреста душ. И Мин Корио хорошо использовала этот случай.

Было уже темно и шел дождь, когда Джордино устало спустился на опустевший причал и прошел в помещение таможни на морском вокзале.

Он сел за стол и долго молча смотрел в дождливую тьму; его темные глаза казались тенями на лице.

Потом повернулся и, как на врага, посмотрел на телефон.

Отпив бренди из полупинтовой бутылки, лежащей в кармане, и набравшись храбрости, чтобы закурить украденную у адмирала Сандекера сигару, Джордино набрал номер и слушал гудки, почти надеясь, что никто не ответит.

Потом послышался голос.

Джордино облизнул губы и сказал:

– Прости, Дирк. Мы опоздали. Ее нет.

Вертолет подлетел с юга и включил посадочные огни. Пилот занял позицию и точно посадил вертолет на крышу Всемирного торгового центра в Манхэттене. Открылась боковая дверца, и вышел Ли Тонг. Он торопливо прошел к охраняемому частному лифту и спустился в квартиру бабушки.

Наклонившись, он легонько поцеловал ее в лоб.

– Как прошел день, онуми?

– Ужасно, – устало ответила она. – Кто-то вносит сумбур в наши банковские записи, судовые транзакции, во все деловые операции, какие отражаются в компьютере. То, что совсем недавно было таким стройным и упорядоченным, теперь в хаосе.

Ли Тонг сощурился.

– Кто может это делать?

– Все следы ведут к НПМА.

– Дирк Питт.

– Он главный подозреваемый.

– Уже нет, – уверенно сказал Ли Тонг. – Питт мертв.

Она вопросительно посмотрела на него.

– Ты точно знаешь?

Он кивнул.

– Питт был на борту „Леонида Андреева“. Повезло. Я сам видел, как он умер.

– Твоя карибская миссия удалась лишь наполовину. Моран жив.

– Да, но зато мы избавились от Питта, а „Леонид Андреев“ уравнивает счет за „Венецию“ и золото.

Мин Корио неожиданно напустилась на него:

– Этот скользкий ублюдок Антонов лишил нас миллиарда в золоте и отличного судна с экипажем, а ты говоришь, что мы квиты?

Ли Тонг никогда не видел бабушку в такой ярости.

– Я тоже зол, онуми, но вряд ли мы можем начать войну с Советским Союзом.

Она наклонилась вперед и так крепко взялась за ручки кресла, что сквозь тонкую кожу проступили костяшки пальцев.

– Русские еще не знают, каково это, когда террористы вцепляются в горло. Я хочу, чтобы ты немедленно начал взрывать их торговые суда, особенно нефтяные танкеры.

Ли Тонг обнял ее за плечи, как обиженного ребенка.

– Еврейская пословица „око за око“, возможно, удовлетворит душу, жаждущую мщения, но ничего не добавит к банковскому счету. Не позволяй гневу ослепить тебя.

– А чего ты ждал? – ответила она. – В руках Антонова президент и золото, там, откуда советский флот может его поднять. Мы позволили Луговому и его люди уйти от нас вместе с президентом. Годы планирования и миллионы долларов затрачены, и на что?

– Потерян не весь товар, – ответил Ли Тонг. – Вице-президент Марголин в безопасности в нашей лаборатории. И у нас есть неожиданная премия – конгрессмен Смит.

– Ты похитил ее? – удивленно спросила бабушка.

– Она была на борту круизного лайнера. После того как корабль затонул, я самолетом переправил Смит с „Чалметты“ в нашу лабораторию.

– Она может оказаться полезной, – согласилась Мин Корио.

– Не расстраивайся, онуми, – сказал Ли Тонг. – Мы по-прежнему в игре. Антонов и его напарник по постели из КГБ Полевой сильно недооценили патологическую привязанность американцев к правам личности. Приказ президенту закрыть конгресс, чтобы самим стать сильнее, – глупейшая ошибка. Через неделю президента сместят и выбросят из Вашингтона.

– Не так быстро, если его поддерживает Пентагон.

Ли Тонг вставил сигарету в длинный серебряный мундштук.

– Комитет начальников штабов в нерешительности. Армия не может вечно мешать конгрессу собраться. И едва конгрессмены проголосуют за импичмент, генералы и адмиралы тут же перейдут на сторону конгресса и нового главы государства.

– Которым станет Алан Моран, – сказала Мин Корио с таким выражением, словно съела что-то горькое.

– Если мы не отпустим Винсента Марголина.

– И перережем себе горло. Лучше ему исчезнуть навсегда. Пусть его труп найдут в Потомаке.

– Послушай, онуми, – сказал Ли Тонг; его темные глаза блеснули. – У нас две возможности. Первая. Лаборатория в полном порядке. Данные Лугового по-прежнему в ее компьютерах. Мы можем воспользоваться его техникой воздействия на мозг. Можем нанять других ученых и запрограммировать Марголина. И тогда не русские будут контролировать Белый дом, а „Морские перевозки Бугенвиль“.

– Но если Моран принесет президентскую присягу раньше, чем закончится работа, Марголин будет для нас бесполезен.

– Вторая возможность, – сказал Ли Тонг, – договориться с Мораном об устранении Марголина и заставить его заплатить за Белый дом.

– А он пойдет на это?

– Моран хитер и проницателен. Его политическое влияние основано на тайных противозаконных финансовых операциях. Поверь мне, онуми, Моран заплатит любую цену за право стать президентом.

Мин Корио с большим уважением посмотрела на внука. Он обладал почти мистическим даром ухватывать самую суть. Она едва заметно улыбнулась.

Ничто так не горячило ее кровь торговки, как возможность превратить поражение в победу.

– Договаривайся, – сказала она.

– Очень рад, что ты согласна.

– Обязательно перемести лабораторию в безопасное место, – сказала Мин Корио; ее мозг лихорадочно заработал. – По крайней мере, пока мы не узнаем, каково наше положение. Следователи скоро сопоставят все обрывочные данные и сосредоточат свои поиски на восточном побережье.

– Я тоже так думаю, – сказал Ли Тонг. – И уже под свою ответственность приказал одному из наших буксиров вывести лабораторию из вод Южной Каролины и переправить к нашему закрытому причалу.

Мин Корио кивнула.

– Отличный выбор.

– И очень практичный, – согласился внук.

– Как поступим с женщиной из конгресса? – спросила Мин Корио.

– Если она обратится к прессе, то может возникнуть много неприятных вопросов о присутствии Морана на борту „Леонида Андреева“. Он должен будет заплатить и за ее молчание.

– Да, своей ложью он сам себя загнал в ловушку.

– Или можно поставить с ней опыт по влиянию на мозг и вернуть в Вашингтон. Еще один слуга в конгрессе может оказаться полезен.

– Но если Моран откажется заключать сделку?

– Тогда мы затопим лабораторию вместе с Марголином и Лорен Смит на глубине в сто морских саженей.

* * *

Без ведома Ли Тонга и Мин Корио их разговор передавался на крышу соседнего жилого дома, где ретранслятор передавал радиосигнал записывающему устройству в пыльном пустом кабинете в нескольких кварталах от Хадсон-стрит.

Здание, построенное в конце прошлого столетия, вот-вот должны были снести, и, хотя большинство контор пустовало, обитатели некоторых офисов еще не переехали.

В распоряжении Сала Касио был весь десятый этаж. Он выбрал именно его, потому что служители никогда не выходили из лифта, а из окна открывался прямой вид на окно, за которым помещался ретранслятор. Койка, спальный мешок и небольшая плитка – этим исчерпывалось все ему необходимое, и, если не считать трансивера, единственным дополнительным предметом обстановки было старое выцветшее и рваное кресло, которое Касио нашел у помойки в переулке.

Он открыл дверь своим ключом и вошел. Руки у него были заняты бумажным пакетом с сэндвичами и тремя бутылками пива „Герман Джозеф“. В конторе было жарко и душно, поэтому Касио открыл окно и посмотрел на огни Нью-Джерси за рекой.

Касио вел наблюдение как автомат; он радовался одиночеству, которое позволяло его мыслям свободно блуждать. Он вспоминал счастливые времена своего брака, годы, когда росла дочь, и чувствовал, как размякает. Многолетние поиски виновников подходили к концу. Остается только, думал он, написать эпилог к истории Бугенвилей.

Он откусил от сэндвича и заметил, что, пока ходил в кулинарию, лента передвинулась. Утро близко, тогда можно будет перемотать и прослушать, решил он. К тому же, если во время прослушивания уловленный микрофоном голос снова активирует функцию записи, предыдущее записанное окажется стерто.

Касио не мог знать, насколько важна эта запись. Решение подождать было обычным, но отсрочка обошлась дорого.

– Могу я поговорить с вами, генерал?

Меткалф, собираясь уходить, закрывал свой „дипломат“. Он узнал стоявшего в дверях Алана Мерсье и прищурился в предчувствии.

– Конечно, заходите и садитесь.

Советник президента по национальной безопасности прошел к столу, но остался стоять.

– У меня есть новости, и они вам не понравятся.

Меткалф вздохнул.

– Дурные новости сегодня в порядке вещей. Что теперь?

Мерсье протянул ему папку без названия – в ней было несколько страниц машинописи – и заговорил тихо и быстро:

– Прямые приказы президента. До Рождества все американские части выводятся из Европы. Он дает двадцать дней на составление плана полного выхода из НАТО.

Меткалф упал в кресло, словно его ударили молотом.

– Это невозможно, – пробормотал он. – Не могу поверить, что президент отдал такой приказ!

– Когда он бросил эту бомбу в меня, я изумился не меньше вашего, – сказал Мерсье. – Мы с Оутсом пытались его урезонить, но без толку. Он требует, чтобы все было убрано – „Першинги“ и крылатые ракеты, все оборудование, все склады боеприпасов, вся организация.

Меткалф был озадачен.

– Но как же наши западные союзники?

Мерсье беспомощно развел руками.

– Его точка зрения – никогда раньше от него этого не слышал – такова: пусть Европу защищает Европа.

– Милостивый боже! – внезапно разозлился Меткалф. – Он подносит русским весь континент на золотом блюде.

– Не стану спорить.

– Будь я проклят, если подчинюсь.

– И что же вы станете делать?

– Отправлюсь в Белый дом и подам в отставку! – решительно сказал Меткалф.

– Не спешите. Советую вам сперва встретиться с Сэмом Эмметом.

– Зачем?

– Вы кое-что должны знать, – тихо сказал Мерсье, – и Сэм способен объяснить это лучше.

Глава 63

Когда Фосетт вошел в спальню, президент в пижаме и махровом халате сидел за письменным столом.

– Ну, поговорили с Мораном?

– Он отказался выслушивать какие бы то ни было ваши предложения.

– Вот как?

– Он сказал, что с вами как с президентом покончено и никакие ваши слова теперь не имеют значения. А потом отпустил несколько оскорблений.

– Я хочу их услышать, – резко потребовал президент.

Фосетт неловко вздохнул.

– Он сказал, что ваше поведение – это поведение сумасшедшего и что ваше место в психиатрической лечебнице. Он сравнил вас с Бенедиктом Арнольдом [30]30
  Бенедикт Арнольд (1741–1801) – генерал-майор, участник войны за независимость США, перешедший на сторону Великобритании. В США считается символом предательства.


[Закрыть]и поклялся, что сотрет время вашего руководства страной из учебников по истории. Пробурчав еще что-то, он заметил, что вы бы оказали большую услугу стране, если бы покончили с собой и тем самым спасли налогоплательщиков от дорогостоящего расследования и суда.

Лицо президента превратилось в гневную маску.

– Этот нюня-пакостник считает, что может привлечь меня к суду?

– Не секрет, что Моран делает все, чтобы занять ваше место.

– Зад у него великоват для моего кресла, – процедил президент сквозь стиснутые губы. – А голова слишком мала для такой работы.

– Послушать его, так он уже поднял правую руку, чтобы дать президентскую присягу, – сказал Фосетт. – Предполагаемый импичмент – первый шаг к тому, чтобы отнять у вас власть.

– Алан Моран никогда не будет жить в Белом доме, – жестко сказал президент.

– Не будет сессии конгресса – не будет импичмента, – сказал Фосетт. – Но вы не сможете вечно держать их в загоне.

– Они не смогут встретиться, пока я не разрешу.

– А как же завтра в Аудитории Лиснера?

– Войска быстро их разгонят.

– Предположим, национальная гвардия Виргинии и Мэриленда не уступит?

– Сколько она сможет противостоять солдатам-ветеранам и морской пехоте?

– Достаточно долго, чтобы погибнуть, – сказал Фосетт.

– И что? – холодно спросил президент. – Чем дольше я не позволю конгрессу собраться, тем большего достигну. Несколько смертей – небольшая плата.

Фосетт с тревогой посмотрел на него. Это был не тот человек, который в начале своего срока торжественно поклялся, что его администрация не прикажет ни одному американскому парню сражаться и умирать. Но он более ничего не мог сделать в рамках своей роли друга и советника. Немного погодя Фосетт покачал головой.

– Надеюсь, это не приведет к катастрофе.

– Струсили, Дэн?

Фосетт почувствовал, что загнан в угол, но прежде чем он смог ответить, в комнату вошел Лукас с подносом с чашками и чайником.

– Кто-нибудь хочет травяного чаю? – спросил он.

Президент кивнул.

– Спасибо, Оскар. Вы очень заботливы.

– Дэн?

– Спасибо, не откажусь.

Лукас разлил чай и раздал чашки, оставив одну себе.

Фосетт почти немедленно осушил свою.

– Можно бы и погорячей, – пожаловался он.

– Прошу прощения, – сказал Лукас. – Остыл по пути с кухни.

– А по мне в самый раз, – сказал президент между глотками. – Мне не нужен чай, который обжигает язык. – Он помолчал и поставил чашку на стол. – Ну так о чем мы?

– Обсуждаем вашу новую политику, – сказал Фосетт, искусно отступая от темы. – В Западной Европе поднялся большой шум из-за вашего решения вывести американские войска из НАТО. Среди послов ходит шутка, что Антонов планирует праздничный вечер в отеле „Савой“ в Лондоне.

– Мне не нравятся такие шутки, – холодно сказал президент. – Президент Антонов дал мне честное слово, что будет сидеть дома.

– Помнится, Гитлер то же самое обещал Невиллу Чемберлену.

Президент как будто хотел гневно ответить, но неожиданно зевнул и покачал головой, прогоняя дремоту.

– Неважно, что все они думают, – сонно сказал он. – Я уничтожил угрозу атомной войны, а это главное.

Фосетт понял намек и заразительно зевнул.

– Если я сегодня вам больше не нужен, господин президент, я бы отправился домой и лег в мягкую постель.

– Я тоже, – сказал Лукас. – Жена и дети начинают сомневаться, существую ли я.

– Конечно. Простите, что задержал вас так долго.

Президент направился к кровати, скинул тапки и сбросил халат.

– Включите, пожалуйста, телевизор, Оскар. Хочу посмотреть кабельные новости в двадцать четыре ноль ноль. – Потом он повернулся к Фосетту. – Дэн, на утро прежде всего назначьте встречу с генералом Меткалфом. Пусть сообщит мне о передвижениях войск.

– Будет сделано, – заверил Фосетт. – Спокойной ночи.

В идущем вниз лифте Фосетт поглядел на часы.

– Двух часов хватит.

– Он будет спать как мертвый, а утром проснется еле живой.

– Кстати, как вы это сделали? Я не видел, чтобы вы что-нибудь подсыпали в чай, а ведь вы наливали все три чашки из одного чайника.

– Старый фокус, – со смехом ответил Лукас. – Чашки с двойным дном.

Дверь лифта открылась, и они увидели ожидающего Эммета.

– Были проблемы? – спросил Эммет.

Фосетт покачал головой.

– Без сучка без задоринки. Президент уснул как ребенок.

Лукас взглянул на него с тревогой.

– Теперь самое трудное: нужно обмануть русских.

* * *

– Он сегодня спит необычайно крепко, – сказал Луговой.

Психолог из утренней смены, наблюдающий за президентом, кивнул.

– Хороший знак. У товарища Белкая меньше возможностей проникнуть в сны президента.

Луговой посмотрел на монитор слежения за физиологическими функциями президента.

– Температура выше на один градус. В носовых пазухах формируется застой крови. Похоже, у нашего субъекта простуда или вирус.

– Потрясающе! Мы узнаем, что он подвергся нападению вируса раньше, чем он это почувствует.

– Не думаю, что это серьезно, – сказал Луговой. – Но следите внимательней, чтобы не развилось что-нибудь способное поставить проект под угрозу…

Вдруг ряды данных на дюжине зеленых экранов превратились в ломаные линии и исчезли в черноте.

Дежурный психолог напрягся.

– Какого дья…

Так же быстро, как исчезли, данные, четкие и ясные, вернулись на экраны. Луговой быстро проверил контрольные лампочки.

– Все нормально.

– Как по-вашему, что это было?

Луговой задумался.

– Никаких указаний на неисправность.

– Возможно, скачок температуры в передатчике имплантата.

– Может, электрические помехи?

– Конечно, какая-то помеха в атмосфере. Это все объясняет. Симптомы совпадают. Что еще это может быть?

Луговой устало провел рукой по лицу и посмотрел на монитор.

– Ничего, – сказал он. – Ничего.

* * *

Генерал Меткалф сидел в своей военной резиденции. Крутя бренди в стакане, он закрыл отчет, лежавший у него на коленях. Поднял голову и печально посмотрел на Эммета, сидящего напротив.

– Какое трагическое преступление, – сказал он. – У президента были все шансы стать великим. Лучшего человека в Белом доме никогда не было.

– Все факты здесь, – сказал Эммет, показывая на отчет. – Из-за русских президент больше не может занимать свой пост.

– Вынужден согласиться, но это нелегко. Мы с ним почти сорок лет дружим.

– Вы отзовете войска и позволите конгрессу провести заседание в Аудитории Лиснера? – настаивал Эммет.

Меткалф отхлебнул бренди и устало кивнул.

– Утром первым делом отдам приказ об отводе войск. Можете сообщить руководителям сената и палаты представителей, что завтра конгресс может провести сессию в Капитолии.

– Могу я попросить об одолжении?

– Конечно.

– Можно ли к полуночи убрать от Белого дома охрану из морских пехотинцев?

– Не вижу, почему бы нет, – ответил Меткалф. – На то есть какие-то особые причины?

– Хитрость, генерал, – ответил Эммет. – Она вам будет очень интересна.