Текст книги "За борт!"

Автор книги: Клайв Касслер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 28 страниц)

Глава 50

Когда расплавленное солнце ушло под западный берег Эгейского моря, корабль миновал Дарданеллы и двинулся сквозь лабиринт греческих островов. По поверхности катились мягкие двухфутовые волны, с Африканского побережья на юге дул горячий ветер.

Вскоре с неба исчез оранжевый цвет, а с моря – голубой; небо и море скрылись за сплошной завесой черноты. Луна еще не взошла; светили только звезды да навигационный маяк на острове Лесбос. Джеймс Мангай, капитан 540-футового грузового корабля „Венеция“, стоял на мостике, не сводя глаз с носа судна.

Время от времени он бросал взгляд на экран радара и в иллюминатор рубки, довольный тем, что на море нет других кораблей.

Одесса, порт на Черном море, остался во многих морских милях позади, но капитан беспокоился.

Впрочем, теперь ему дышалось легче. Русские мало на что посмеют решиться в греческих водах.

„Венеция“ шла порожняком – ее единственным грузом было золото, отправленное мадам Бугенвиль советским правительством, – и потому сидела в воде высоко.

Портом назначения была Генуя; там золото тайно выгрузят и переправят для хранения в Люцерн.

Капитан Мангай услышал за собой шаги на палубе и в отражении в окне узнал первого помощника Ким Чао.

– Что там у нас, мистер Чао? – спросил он, не поворачиваясь.

Чао прочел почасовой метеорологический прогноз автоматической базы данных.

– Следующие двенадцать часов спокойное плаванье, – неторопливо ответил он. – Долгосрочный прогноз тоже неплохой. Нам везет. В это время года южные ветра обычно гораздо сильней.

– Чтобы прийти в Геную по расписанию мадам Бугенвиль, нам нужно спокойное море.

– Что за спешка? – спросил Чао. – Двенадцатью часами больше или меньше – какая разница.

– Это важно для хозяйки, – сухо сказал Мангай. – Она хочет перебросить груз как можно быстрей.

– Наш механик летит быстрее, чем тайфун. Он клянется, что не может все плавание поддерживать такую скорость: сгорят двигатели.

– Он всегда видит только черные тучи.

– С самой Одессы вы не оставляли мостик, капитан. Позвольте сменить вас.

Мангай благодарно кивнул.

– Неплохо бы отдохнуть. Но сперва взгляну на нашего пассажира.

Он передал вахту на мостике Чао, спустился на три палубы, остановился перед тяжелой стальной дверью в коридоре в середине корабля и нажал на переборке кнопку переговорного устройства у двери.

– Мистер Хон, это капитан Мангай.

Дверь открылась с негромким скрипом. Из нее осторожно выглянул маленький круглолицый человек в очках с толстыми стеклами.

– А, да, капитан. Пожалуйста, заходите.

– Вы в чем-нибудь нуждаетесь, мистер Хон?

– Нет, мне вполне удобно, спасибо.

Представление мистера Хона об удобстве сильно отличалось от капитанского.

Единственными признаками того, что здесь живут, были саквояж, аккуратно задвинутый под складную полотняную койку, одно одеяло, маленькая электрическая плитка с чайником и прикрепленный к переборке откидной стол, уставленный химическим аналитическим оборудованием. Остальную часть помещения занимали ящики с золотыми слитками. Слитки были сложены по тридцать в высоту и по десять в глубину, несколькими рядами. Несколько слитков лежали на столе рядом с раскрытым ящиком с надписью на боку:

РТУТЬ В СТЕКЛЯННОЙ УПАКОВКЕ

ХИМИЧЕСКАЯ КОМПАНИЯ „СУЗАКА“

КИОТО, ЯПОНИЯ

– Как дела? – спросил Мангай.

– К приходу в порт проверю все ящики.

– И сколько позолоченных свинцовых слитков всунули нам русские?

– Нисколько, – ответил Хон, качая головой. – Счет сходится, и пока все проверенные слитки золотые.

– Странно, что все так гладко. Груз прибыл точно в назначенный час. Их грузчики доставили его на борт без всяких инцидентов. А мы смогли уйти без обычных бюрократических препон. Никогда в наших прежних делах в советских портах не было такой эффективности.

– Возможно, мадам Бугенвиль обладает большим влиянием на Кремль.

– Может быть, – скептически согласился Мангай. Он с любопытством поглядел на груды сверкающего металла. – Интересно, что стоит за этой транзакцией?

– Я бы не стал спрашивать, – ответил Хон, старательно оборачивая слиток в упаковочный материал и укладывая его обратно в ящик.

Прежде чем Мангай смог ответить, из динамика послышался голос:

– Капитан, вы здесь?

Капитан подошел к двери и открыл ее. За ней стоял радист.

– Да, в чем дело?

– Я подумал, вам следует знать, капитан: кто-то глушит нашу связь.

– Вы уверены?

– Да, сэр, – ответил молодой офицер. – Я засек его. Источник помех менее чем в трех милях с правого борта.

Мангай попрощался с Хоном и торопливо пошел на мостик.

Первый помощник Чао спокойно сидел в высоком вращающемся кресле и изучал данные на компьютерной панели.

– Есть какие-нибудь контакты, мистер Чао? – спросил Мангай.

Если Чао удивился внезапному возвращению капитана, то ничем этого не выдал.

– Ничего визуально и ничего на радаре, сэр.

– Наша глубина?

Чао посмотрел на шкалу глубомера.

– Пятьдесят метров, или сто шестьдесят футов.

Ужасная истина, как удар молота, обрушилась на капитана Мангая. Он наклонился над картой и отметил курс корабля. Их киль как раз проходил над отмелью Цонстона, одного из многих участков в Эгейском море, где морское дно поднимается на сто футов к поверхности. Достаточно глубоко для благополучного прохода судна, но в то же время достаточно мелко, чтобы поднять его со дна.

– Повернуть на глубокую воду! – закричал он.

Чао удивленно посмотрел на капитана.

Мангай раскрыл рот, чтобы повторить приказ, но слова застыли у него на языке. В этот миг две торпеды со звуковым наведением проникли в машинное отделение фрейтера и взорвались, вызвав опустошение.

В дне корабля появились зияющие отверстия, и в них хлынуло море. „Венеция“ содрогнулась в предсмертной муке.

Ей потребовалось всего восемь минут, чтобы погибнуть; судно кормой вперед ушло под равнодушные волны и исчезло навсегда.

Едва „Венеция“ затонула, как рядом всплыла подводная лодка и принялась освещать прожектором плавучие обломки крушения. Несколько уцелевших, цеплявшихся за эти обломки, были хладнокровно расстреляны из пулемета, и их изуродованные тела тоже ушли на дно. От субмарины в свете прожекторов отошли шлюпки.

Они обыскивали море несколько часов; убрав все следы крушения, шлюпки вернулись на борт.

Прожектор погас, и подводная лодка погрузилась во тьму.

Глава 51

В своем кабинете в Белом доме президент сидел во главе стола для совещаний, овального, из красного дерева. Кроме него, за столом собрались одиннадцать человек. Президент с улыбкой смотрел на серьезные лица присутствующих.

– Я знаю, господа, всех интересует, где я провел последние десять дней и каков статус вице-президента Марголина, Ала Морана и Маркуса Ларимера. Позвольте вас успокоить. Наше временное отсутствие – моя идея.

– Только ваша? – спросил Дуглас Оутс.

– Не совсем. Участвовал также президент Советского Союза Антонов.

Несколько мгновений главные советники президента смотрели на него удивленно, с ошеломлением.

– Вы провели тайную встречу с Антоновым без ведома кого-либо из собравшихся в этой комнате? – спросил Оутс. Лицо его побледнело от отчаяния.

– Да, – ответил президент. – Личная встреча, без вмешательства извне, без предубеждения, без международной прессы, которая будет обсуждать каждое слово, без политических ограничений. – Он помолчал и обвел взглядом сидящих перед ним. – Необычные переговоры, но, думаю, избиратели примут их, когда узнают о результатах.

– Расскажете, где и каким образом проходили переговоры, господин президент? – спросил Дэн Фосетт.

– После смены яхт мы пересели в гражданский вертолет и улетели в маленький аэропорт в пригороде Балтимора. Там мы пересели в самолет, принадлежащий моему старому другу, пересекли Атлантический океан и сели на заброшенной посадочной полосе на восточном краю пустыни Атар, в Мавритании. Там нас ждали Антонов и его люди.

– Мне казалось… сообщали, – неуверенно сказал Джесс Симмонс, – что Антонов на прошлой неделе был в Париже.

– Георгий провел короткие переговоры с президентом Л’Эстранжем в Париже, прежде чем прилететь в Атар. – Он повернул голову и посмотрел на Фосетта. – Кстати, Дэн, маскарад был великолепный.

– Нас едва не поймали.

– Поначалу я буду отрицать использование двойника как явную нелепицу. Со временем, когда я буду готов, я все объясню прессе.

Сэм Эммет оперся локтями на стол и подался к президенту.

– Сэр, вам сообщили, что „Орел“ затоплен со всем экипажем?

Президент несколько отсутствующим взглядом удивленно смотрел на него. Потом его взгляд сфокусировался, и он сказал:

– Нет, я этого не знал. Я хочу получить полный отчет, Сэм, как можно быстрей.

Эммет кивнул.

– Он будет у вас на столе раньше, чем мы разойдемся.

Оутс пытался справиться с эмоциями. То, что встреча на высшем уровне, имеющая серьезные последствия для международной политики страны, прошла без ведома государственного департамента, просто немыслимо. Никто ничего подобного не помнит.

– Думаю, все здесь хотят знать, что вы обсуждали с Георгием Антоновым, – сдержанно сказал он.

– Очень продуктивный обмен уступками, – ответил президент. – Главным пунктом повестки было разоружение. Мы с Антоновым обсудили все аспекты и договорились прекратить производство ракет и начать разоружение. Выработана сложная формула, которая в простом изложении означает следующее: на каждую уничтоженную русскую ракету будет приходиться одна наша; инспекторы на местах будут контролировать все операции.

– Франция и Англия никогда не согласятся на это, – сказал Оутс. – Их ядерный арсенал не зависит от нашего.

– Мы начнем с ракет самого дальнего действия и постепенно перейдем к другим вооружениям, – невозмутимо ответил президент. – Европа неизбежно присоединится к нам.

Генерал Клейтон Меткалф покачал головой.

– Я бы сказал, чрезвычайно наивное предложение.

– Это начало, – решительно сказал президент. – Я верю, что Антонов сделал свое предложение искренне, и намерен проводить его программу разоружения.

– Я подожду с выводами, пока не изучу формулу, – сказал Симмонс.

– Справедливо.

– Что еще вы обсуждали? – спросил Фосетт.

– Торговое соглашение, – ответил президент. – Вкратце, если мы разрешим русским вывозить продукцию наших фермеров на их судах, Антонов обещает платить самые высокие мировые цены и, что самое главное, не закупать продукты у других государств, если мы можем выполнить заказ. Иными словами, американские фермеры становятся исключительными поставщиками продуктов Советам.

– Антонов согласился на это? – недоверчиво спросил Оутс. – Не могу поверить, что старый медведь способен отдать какому-нибудь государству исключительные права.

– У меня есть письменное согласие.

– Здорово, – сказал Мартин Броган. – Но я хотел бы, чтобы кто-нибудь мне объяснил, как русские смогут закупать исключительно нашу продукцию. Их восточные сателлиты вынуждены были объявить дефолт, наделав огромных долгов на Западе. Советская экономика в катастрофическом состоянии. У Советов нет денег даже чтобы платить своим вооруженным силам и правительственным чиновникам; на зарплату можно купить только еду и одежду. Чем они будут платить? Наши фермеры в долг коммунистам не дадут. Им самим деньги нужны сразу, чтобы рассчитаться с долгами за год.

– Есть выход, – сказал президент.

– Ваш план по Востоку? – спросил Фосетт, предвидя ответ.

Президент кивнул.

– Антонов в принципе согласился на мой план экономической помощи.

– Прошу прощения, господин президент, – сказал Оутс, стискивая дрожащие руки, – но ваш план ничего не решает. Вы собираетесь предоставить миллиарды долларов экономической помощи коммунистическим странам, чтобы они могли потратить эти деньги на покупку у наших фермеров продовольствия. Какое-то „нос вытащишь – хвост увязнет“, а расплачиваться за все будут наши налогоплательщики.

– Я солидарен с Дагом, – сказал Броган. – Зачем нам это?

Президент осмотрел сидящих за столом; лицо его стало упрямым.

– Я знаю: это единственный способ раз навсегда показать миру, что русская система управления, несмотря на их чудовищную военную машину, неудачна и ей нельзя завидовать, ее нельзя копировать. Если мы осуществим мой план, ни одна страна в мире больше не сможет винить нас в империалистической агрессии, ни одна пропагандистская или дезинформационная кампания коммунистов не будет воспринята серьезно. Вспомните, как Соединенные Штаты после Второй мировой войны помогали своим врагам встать на ноги. А теперь мы можем сделать то же самое для государства, которое объявило крестовый поход против нас и отвергло наши демократические принципы. Я искренне верю, что нет лучшего способа обеспечить будущее человечества.

– Откровенно говоря, господин президент, – строго заговорил генерал Меткалф, – ваш грандиозный замысел ничего не изменит. Как только их экономика окрепнет, кремлевские лидеры вернутся к прежней воинственности. Они ни за что не откажутся от семидесяти лет военной экспансии и политической стратегии из благодарности за американскую щедрость.

– Генерал прав, – сказал Броган. – Последние спутниковые снимки показывают, что в эту самую минуту, когда мы сидим здесь, русские устанавливают цепь своих ракет последнего поколения, СС-30 с разделяющимися боеголовками, вдоль северо-восточного побережья Сибири, и каждая ракета нацелена на один из городов США.

– Все они будут демонтированы, – железным голосом ответил президент. – Так как мы знаем об их существовании, Антонов не нарушит свое соглашение.

Оутс был в ярости и уже не собирался скрывать это.

– Весь этот разговор – пустая трата времени. – Он почти кричал на президента. – Ни один из ваших планов не может быть осуществлен без одобрения конгресса. А это, сэр, абсолютно невероятно.

– Государственный секретарь прав, – сказал Фосетт. – Конгресс должен одобрить расходы, а учитывая его теперешнее настроение из-за вторжения советских войск в пограничные зоны Турции и Ирана, продвижение вашей программы закончится похоронами в комитетах.

Все сидящие за столом тревожились, все чувствовали, что правительство никогда больше не будет действовать на прочной основе единодушия. Возникнут разногласия, которые до сих пор сдерживались. Команда исчезла; то, что сдерживало личные пристрастия и неприязни, убито. Исчезло уважение к президенту и его посту. Все поняли, что президент такой же человек, как все, и способен совершать гораздо больше ошибок, чем они считали возможным. Это осознание черной тучей повисло в конференц-зале. Все смотрели на президента: понимает ли он это?

Президент сидел с необычно злым лицом, осклабившись в предвкушении триумфа.

– Мне не нужен конгресс, – загадочно сказал он. – Ему в моей политике места нет.

Во время короткого перехода из зала совещаний к Южному портику Дуглас Оутс принял твердое решение подать в отставку с поста государственного секретаря. Грубое отстранение от участия в переговорах с Антоновым – это оскорбление он не собирался прощать. Решение было принято, и он не собирался от него отказываться. Он чуял катастрофу и не хотел в нее попасть.

Он стоял на ступенях в ожидании машины, когда подошли Броган и Эммет.

– Можно поговорить с вами, Даг? – спросил Эммет.

– Я не настроен болтать, – проворчал Оутс.

– Это очень важно, – сказал Броган. – Пожалуйста, выслушайте нас.

Машины на подъездной дороге еще не было, и Оутс устало пожал плечами.

– Слушаю.

Броган посмотрел мимо него и тихо сказал:

– Мы с Сэмом считаем, что президентом манипулируют.

Оутс саркастически взглянул на него.

– Манипулируют, черт побери! Он сошел с ума, и я отказываюсь участвовать в его безумии. Утонувший „Орел“ – тут полная неясность, и где Марголин, Лаример и Моран, президент тоже не сказал. Простите, господа, но вы первые, кто узнает: вернувшись в государственный департамент, я очищаю свой стол, созываю пресс-конференцию и объявляю об отставке. А потом первым же самолетом улечу из Вашингтона.

– Мы так и подозревали, – сказал Эммет. – Поэтому и решили перехватить вас, пока вы не ушли.

– Что, собственно, вы хотите мне сказать?

Эммет в поисках помощи посмотрел на Брогана, потом пожал плечами.

– Это трудно сформулировать, но мы с Мартином считаем, что мозг президента… кто-то контролирует.

Оутс не поверил своим ушам. Но логика подсказывала, что главы ФБР и ЦРУ не такие люди, чтобы делать легкомысленные заявления.

– Кто контролирует?

– Мы думаем, русские, – ответил Броган. – Но пока у нас нет доказательств.

– Мы понимаем, что это звучит фантастично, – объяснил Эммет, – но на самом деле все очень реально.

– Господи, неужели на президента кто-то влиял так, как вы полагаете, когда он летал в Мавританию на переговоры с Антоновым?

Броган и Эммет обменялись понимающими взглядами. Потом Броган сказал:

– Нет ни одного полета в мире, о котором не знало бы наше агентство. Ставлю свою работу на то, что нигде нет данных о полете из Мэриленда в Мавританию и обратно.

У Оутса округлились глаза.

– Но встреча с Антоновым…

Эммет медленно покачал головой.

– Не было никакой встречи.

– Значит всеобщее разоружение, соглашение о торговле сельхозпродуктами – все это ложь? – спросил Оутс; голос его слегка дрожал.

– Это подтверждает его расплывчатое отрицание убийств на „Орле“, – закончил Броган.

– Зачем он выдумал такой безумный кошмар? – ошеломленно спросил Оутс.

– На самом деле это неважно, – сказал Эммет. – Эти программы, вероятно, даже не его идея. Важно сейчас то, что его поведением управляют. Кто управляет его мыслями и откуда?

– Мы можем узнать?

– Да, – сказал Эммет. – Поэтому мы и хотели перехватить вас. Прежде чем вы клюнете на приманку.

– Что я могу сделать?

– Оставайтесь, – ответил Броган. – Президент не в состоянии выполнять свои обязанности. А так как Марголина, Морана и Ларимера по-прежнему нет, вы следующий по очереди.

– Президента нужно сдерживать, пока мы не закончим расследование, – сказал Эммет. – Пока вы у руля, мы сохраняем контроль над происходящим на случай, если президента потребуется отстранить от должности.

Оутс выпрямился и глубоко вдохнул.

– Боже, да это просто начало заговора с целью смещения президента.

– В конце концов, – мрачно сказал Броган, – может дойти и до этого.

Глава 52

Луговой оторвался от своих записей и посмотрел на невролога, сидевшего у приборов, принимавших телеметрические сигналы.

– Состояние?

– Субъект в стадии расслабления. Мозговые ритмы свидетельствуют о нормальном сне. – Невролог поднял голову и улыбнулся. – Он этого не знает, но он храпит.

– Наверно, знает его жена.

– Думаю, она спит в другой спальне. С самого его возвращения у них не было секса.

– Функции организма?

– Все показатели в норме.

Луговой зевнул и посмотрел на часы.

– Двенадцать минут второго.

– Вам следует поспать, доктор. Внутренние часы президента будят его каждое утро между шестью и шестью пятнадцатью.

– Проект оказался нелегким, – пожаловался Луговой. – Президенту нужно на два часа меньше сна, чем мне. Терпеть не могу тех, кто рано встает.

Он замолчал и принялся разглядывать многоцветный экран, на котором отражались физиологические функции президента во время сна.

– Кажется, он видит сон.

– Было бы интересно посмотреть, что снится президенту Соединенных Штатов.

– Мы получаем некоторое представление, когда активность мозга от координированных мыслей переходит к разрозненным абстракциям.

– Вы толкуете сны, доктор?

– Предоставляю это фрейдистам, – ответил Луговой. – Я один из тех немногих, кто считает сны бессмыслицами. Сон – время, когда мозг, утомленный дневным мышлением, уходит в отпуск. Так городская собака, живущая в квартире, вдруг оказывается на лугу: она начинает бегать в разных направлениях, наслаждаясь новыми, необычными запахами.

– Многие с вами не согласятся.

– Сны не моя специальность, поэтому не стану затевать ученый спор. Но могу утверждать, что, даже если в снах есть смысл, большая часть органов чувств обычно бездействует.

– Вы говорите об отсутствии запаха и вкуса?

Луговой кивнул.

– Звуки тоже записываются редко. То же с осязанием и болью. Сны это преимущественно зрительные ощущения. Так что мое мнение, подкрепленное некоторым опытом личных исследований, таково: если во сне видишь огнедышащую одноглазую козу, то это просто сон об огнедышащей одноглазой козе.

– Теория сна – основа психоаналитической практики. С вашей репутацией вы своими словами о козе разобьете немало признанных икон. Подумайте, сколько наших коллег-психиатров останутся без работы, если станет известно, что сны бессмысленны.

– Неконтролируемые сны быстро забываются, – продолжал Луговой. – Но требования и инструкции, которые мы передаем в мозг президента во время сна, не будут восприниматься как сны. Это внушенные мысли, которые возникают по стимулу извне.

– Когда мне начать программировать его имплантат?

– Передавайте инструкции незадолго до его пробуждения и повторяйте их все время, пока он сидит за столом.

Луговой снова зевнул.

– Я иду спать. Позвоните, если будут неожиданные изменения.

Невролог кивнул.

– Спокойной ночи.

Перед выходом из комнаты Луговой снова взглянул на систему контроля.

– Интересно, что делается в его воображении.

Невролог небрежно кивнул на принтер.

– Все должно быть здесь.

– Неважно, – сказал Луговой. – Подождет до завтра.

Он повернулся и вышел.

Невролог, чье любопытство пробудилось, взял верхний листок с записью волн мозга президента и начал читать.

– Зеленые летние холмы, – бормотал он, читая. – Город между двух рек со множеством церквей в византийском стиле, усаженных сотнями куполов. Одна из церквей называется Святая София. На реке баржа, груженная сахарной свеклой. Антониевы пещеры. Если бы я не знал, кто видит сон, я бы сказал, что ему снится Киев.

Он стоял у тропы на холме, выходящем на реку винного цвета, и смотрел на корабли. В его руке была кисть художника. На поросшем деревьями склоне под собой он видел большой каменный пьедестал под фигурой, закутанной в длинное одеяние и держащей высокий крест, как посох. Справа от него стоял мольберт с холстом.

Картина почти закончена. Кисть точно воспроизвела пейзаж перед глазами, вплоть до изображенной штрихами листвы деревьев. Единственное отличие, если внимательно приглядеться, в каменной фигуре.

Вместо какого-то давно забытого святого с длинной косматой бородой – точное подобие головы советского президента Георгия Антонова.

Неожиданно картина изменилась. Теперь его вытаскивали из маленького домика какие-то четверо. Стены домика покрыты готическими надписями и выкрашены в белый цвет.

Лица похитителей неразличимы, но он чувствует запах их немытых тел и пота. Он не испытывает страха, только слепой гнев и лягается.

Его начинают бить, но боль кажется далекой, словно ее испытывает кто-то другой.

В дверях дома он видит молодую женщину. Ее светлые волосы зачесаны наверх, она одета в свободную кофту и крестьянскую юбку. Подняв руки, она как будто умоляет, но слов ее он не слышит.

Его бросают на заднее сиденье машины и захлопывают дверцу.