Текст книги "В садах чудес"

Автор книги: Клари Ботонд

Соавторы: Якоб Ланг,Жанна Бернар
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 38 страниц)

Одетая в синюю юбку и светлую блузку с красным передником, Мария вместе с женой старшего брата целыми днями хлопотала по хозяйству. С утра она доила коз и приносила Филиппу кружку парного молока. Она стояла у двери в его комнату, скромно склонив голову, и молча протягивала глиняный сосуд, наполненный как бы дымящимся козьим молоком.

Все местные женщины казались Филиппу необычайно красивыми, но к этой красоте он относился так же, как относился к очарованию статуй и фресковых изображений. Все это предназначалось для бескорыстного любования. Первое время он так же относился и к сестре Костандиса.

Филиппа давно уже заинтересовали ожерелья, которые носили девушки и молодые женщины. Эти ожерелья были явно сделаны из настоящих монет. Хорошо бы их рассмотреть поближе.

Однажды, когда Мария, как обычно, принесла ему утром молоко, он пересилил смущение и спросил, нельзя ли посмотреть ее ожерелье. Жестом, исполненным дружелюбия, девушка сняла с шеи снизку монет и подала молодому человеку. Он осторожно принялся поворачивать ожерелье, разглядывая монеты. А монеты эти были достаточно примечательны. Самыми новыми были, пожалуй, два венецианских дуката, несколько монет были явно арабскими, две или три – римскими; с радостью заметил Филипп древнюю афинскую монету с изображением священной совы. Здесь было еще несколько древнегреческих монет и несколько монет, видимо, очень древних, но Филипп не мог определить их происхождения. Девушка вела себя так дружески и скромно, без тени кокетства, что юноша перестал смущаться. Он принялся расспрашивать юную гречанку, как попала в ее ожерелье та или иная монета. Оказалось, что почти все они достались ей в наследство от покойной матери, кроме афинской монеты с совой и нескольких монет неизвестного происхождения.

– Эти монеты я сама нашла.

– Где же?

– На старом кладбище.

– Но ведь там уже давно никого не хоронят, Костандис говорил мне. Как же ты не побоялась туда пойти?

– Если пойти туда в полнолуние, совсем одному, можно увидеть чудеса!

– Костандис и это мне рассказал! Но что же можно увидеть?

– Может прийти душа умершего и предсказать будущее.

– И это случилось с тобой?

– Да.

– Ты для этого пошла на кладбище?

– Да. Я хотела увидеть покойную маму.

– И тебе это удалось? – Филиппа удивило, что девушка с таким достоинством и спокойствием говорит о самом для нее сокровенном.

– Да, я видела ее.

Девушка подняла голову и посмотрела на молодого человека. Взгляд ее черных глаз был чистым и прямым.

– Сейчас я не смогу вам ничего рассказать. Скоро жена брата позовет меня. Но приходите на старое кладбище после заката. Я все расскажу вам.

Она быстро ушла. Филипп взволнованно сделал несколько шагов по своей маленькой комнате. Он почувствовал, что увлекается, это и радовало его и пугало. Он вел всегда довольно скромную жизнь и даже подумывал о том, не остаться ли холостяком: женщины казались ему лживыми, неумными, докучными созданиями, и тот небольшой опыт, который он успел приобрести, совсем не разубедил его, напротив, еще более убедил в правильности его суждений о женщинах. И вот, эта девушка! А ведь он, кажется, просто-напросто влюблен!

Филипп едва дождался вечера. Он обошел деревню и приблизился к старому кладбищу. Однажды он уже осматривал это кладбище. Он зарисовал несколько надгробных плит, переписал надписи. Здесь были трогательные рельефные изображения похороненных мужчин, юных женщин, детей, их имена, и каждую плиту украшала прелестная надпись «хайре». Его всегда очаровывал смысл этого слова, оно означало и «радуйся» и «прощай»!

Тонкая фигурка девушки показалась из-за дерева. Мария! Филипп подошел к ней.

– Здравствуй, Мария. Я уж думал, ты не придешь.

– Я обещала вам. – Она произнесла эти слова с таким чувством достоинства, что юноше сделалось стыдно за свой неуместно шутливый тон.

– Прости. Я вижу, ты умеешь держать слово.

– Здесь, в полнолуние, можно увидеть душу покойника.

– Я не совсем понимаю тебя. Ведь тех, кто похоронен здесь, никто не знает. А ты говорила, что видела свою мать, но ведь ее могила на другом кладбище.

– Вот что надо сделать для того, чтобы вызвать душу. Надо прийти сюда в полнолуние, но перед этим обязательно снять с шеи нательный крест и весь день не креститься, если случайно перекрестишься, никого не увидишь. На одной из могильных плит надо зарезать собаку и громко позвать по имени того покойника, которого ты хочешь видеть. И он придет, на каком бы кладбище он ни был похоронен, он придет на твой зов! И предскажет будущее!

– И ты на это решилась?

– Да, я зарезала собаку, и, когда потекла кровь, я громко назвала по имени мою покойную мать!

– А что это была за собака? Бродячая?

– Нет. – Девушка чуть удивилась направленности мыслей своего собеседника и слегка передернула плечами. – Это была собака Эвдокии, жены Костандиса, она привела ее из своей деревни, такая же злая, как хозяйка! – Брови девушки сдвинулись.

Филипп воспринял это внезапное озлобление как признак ребяческой еще беззащитности.

– И что же, Эвдокия не искала свою собаку?

– Искала! И даже на меня косилась. Но я сказала, что я здесь ни при чем! Однажды эта собака укусила меня. Бросилась и укусила. И Эвдокия не отозвала ее, а ведь все видела!

– Но прости, я прервал твой рассказ. Что же было дальше, после того как ты позвала мать?

– Я боялась! Старухи говорили, что теми, кто вызывает души умерших, может овладеть злой дух! Но я решила твердо. И вот громко выговорила имя матери. Потом я увидела бледную туманную фигуру вдали. Но я узнала, это была мама. Но она словно не смела приблизиться ко мне! И вдруг из-за дерева вышла мама, живая! А та, бледная, вилась вдали. Не знаю, что значило такое раздвоение. Бледная не была тенью живой, не повторяла ее движений, но казалась очень испуганной и робкой. Когда я увидела маму, я совсем перестала бояться, радостно вскрикнула и обняла ее. Она взмахнула рукой, плита вдруг очистилась от крови, и тело собаки исчезло. Мы сели на эту плиту. Я стала рассказывать маме о том, как обижают меня Костандис и его жена. Мама слушала и гладила меня по голове. Потом сказала, и голос у нее был обычный человеческий, ее живой голос! И она сказала мне, что уже недолго им осталось издеваться надо мной, что я выйду замуж и буду счастлива. И тут она протянула мне эти монетки, ту, где сова, и эти, которые вам показались такими непонятными и старыми. И она еще сказала, чтобы я украсила этими монетами свое ожерелье и чтобы в тот день, когда меня поцелует тот, кто станет моим женихом, я бросила эти монеты в реку, чтобы все ожерелье бросила вместе с нательным крестом! Так она сказала! И пропала! Я даже не успела с ней проститься. А та, другая, бледная, еще видна была вдали, но как будто не смела приблизиться ко мне и как будто ломала руки и была в тоске!..

– А река здесь близко? – спросил юноша; эта девушка, нежные и твердые интонации ее голоса – все это заворожило его. Он прислушался и явственно расслышал журчание.

– Да, река близко. Можно услышать, как она журчит.

Он пошел к ней. Естественным жестом защиты она выставила вперед ладони. Он остановился. И тогда девушка резко опустила руки, сама шагнула к нему навстречу, и через мгновение они уже слились в поцелуе, замерли, сжимая друг друга в объятиях…

– Река!.. Река!.. – Мария тянула его за руку вниз к воде. Мелкие камешки осыпались под ногами. Он чуть не упал. Вот она остановилась, сорвала с шеи ожерелье и крестик и кинула, размахнувшись, в быструю воду…

Позднее ему иногда приходило в голову, что не следовало позволять девушке бросать в воду крест. Но, впрочем, он не был религиозен и не задерживался на этой мысли подолгу.

– Ты думаешь, Костандис согласится выдать тебя замуж за иноземца?

– А если не согласится, я убегу с тобой!

– Но это не так просто!

– Я не заставляю тебя жениться на мне, ты как был свободным человеком, так и останешься свободным!

– Погоди, Мария, не сердись! Я только хотел сказать, что и мне и тебе для того, чтобы уехать из этой страны, нужны разные бумаги, в которых будет написано, что нам разрешается уехать. Ведь это очень большая страна, та, где ты живешь, и правит ею султан. А ты не знала?

– Мне все равно, – равнодушно ответила девушка.

– Ты сердишься, Мария? Не сердись! Я могу навсегда остаться здесь, я готов на все ради тебя!

– Нет, – девушка помолчала, – я не хочу жить здесь. Я хочу уехать с тобой. Я хочу жить в твоем большом городе, где никто не будет знать меня!

– Отчего так, Мария?

– Сама не понимаю. Просто мне так хочется!

– Я думаю, Костандис отдаст тебя мне, я ведь не попрошу приданого!

– О, тогда он будет даже рад и поблагодарит тебя!

– Я хочу поговорить с ним как можно скорее! Завтра!

– Нет, надо подождать; Эвдокия, его жена, она болеет.

– Что с ней?

– Говорят, чахотка.

– Но тогда ты должна быть осторожна, это заразная болезнь!

– Нет, я не боюсь! Я знаю, что со мной ничего не случится! Мамина душа предсказала, что я выйду замуж и буду счастлива! Я верю! А ты? Веришь?

– Как я могу не верить, Мария!

Болезнь жены Костандиса обострилась, она уже не вставала с постели. Несмотря на все опасения и предупреждения Филиппа, Мария преданно ухаживала за женой своего брата.

Однажды ночью поднялась суматоха. Филипп понял, что Эвдокия скончалась.

Спустя три дня были похороны. Филиппу очень хотелось понаблюдать местные похоронные обряды, но он побоялся показаться бестактным и не выходил из своей комнаты.

В доме хозяйничали какие-то старухи, родственницы Костандиса. Они громко разговаривали между собой и, должно быть, не подозревали, что молодой иноземец хорошо понимает их слова.

Из разговоров старух Филипп узнал, что отец и мать Эвдокии обвиняют Костандиса в том, что он дурно обращался с их дочерью, заставлял выполнять непосильную работу. Это не было правдой, но легко было понять родителей умершей: мало того, что они потеряли дочь, их раздражало и то, что зять остается сравнительно еще молодым и богатым вдовцом. Нападали они и на Марию, говорили, будто она дурно ухаживала за больной…

Близилось полнолуние. Филипп твердо решил поговорить наконец с Костандисом. Ему захотелось сделать это именно в полнолуние, он знал, как чтит полнолуние Мария!

Филипп намеревался поговорить с Костандисом утром, прежде чем тот уйдет в свою лавку.

Но на рассвете юношу разбудили громкие крики во дворе. Он поспешно оделся и вышел. Во дворе и за калиткой толпились крестьяне. Они шумели, окружив родителей Эвдокии, Костандиса и Марию. Отец покойной крепко держал Марию за руку. Костандис сдерживал разъяренную тещу, которая рвалась к Марии, растопырив пальцы, будто хотела исцарапать девушке лицо.

Мария стояла, выпрямившись, с выражением горделивости и деланного равнодушия.

– Вчера в полнолуние я пошла на старое кладбище! – выкрикивала мать Эвдокии. – Я видела мою дочь! Она мне все рассказала! Эта тварь, – она замахнулась на Марию, Костандис едва успел сдержать ее руку, – эта тварь всегда хотела, всегда желала смерти моей дочери! Злой дух обещал этой твари умертвить мою дочь! И вот она умерла, моя Эвдокия! Нет больше на свете моей доченьки! Я проклинаю тебя, гадкая тварь, проклинаю! Колдунья! Злая колдунья! Креста на ней нет!

Филипп увидел, как при этих словах девушка сильно задрожала. Он быстро, но спокойно прошел сквозь толпу и громко заговорил:

– Мария не сделала ничего дурного! Эта женщина ходила на кладбище, чтобы вызвать дух своей умершей дочери – поступок языческий, а не христианский! Она не имеет права обвинять девушку. Никто не повинен в смерти несчастной Эвдокии. Теперь же я обращаюсь к вашему односельчанину Костандису и в присутствии всех вас прошу у него руки его сестры!

На миг воцарилось молчание. Затем все снова зашумели.

Филипп поднял обе руки, жестом призывая к молчанию. Он и не ожидал, что его послушают так быстро.

– Костандис, я прошу руки твоей сестры, но отказываюсь от ее приданого! У меня достаточно денег!

Снова усилился шум. Плакала мать Эвдокии, но уже не смела тянуть ногти к лицу Марии.

– Я согласен! – произнес Костандис, перекрывая шум голосов…

Хотя Филипп и объявил, что отказывается от приданого, Костандис отдал сестре все вещи, что когда-то принесла в дом ее мать. Откровенно говоря, Филипп был вовсе не против того, чтобы взять с собой этот сундук, наполненный оригинальной одеждой, но Мария решительно отказалась.

– Нет, нет, Костандис! Мы благодарим тебя, но Филипп дал слово, что возьмет меня без приданого!

Когда все формальности были соблюдены и они стали мужем и женой, вечером, в отеле, Мария сказала мужу:

– Филипп, это не был злой дух! Это была душа мамы! И я не просила о смерти Эвдокии, а только жаловалась на то, что Эвдокия и Костандис плохо обращаются со мной! И мама сказала, что все это кончится и я буду счастлива! Но я не просила о смерти Эвдокии! Мама всегда была добрая, она не могла убить Эвдокию! Ты веришь мне?

– Я всегда буду верить тебе, Мария!..

Европейское платье не нарушило обаяния Марии. Филипп Л. был совершенно счастлив. Когда они приехали во Францию, молодой супруг решил, что жене будет одиноко, и взял ей компаньонку, уже известную нам Габриэль…

Габриэль прожила в семье Филиппа Л. почти десять лет. Она очень сблизилась с Марией. Обе они были религиозны. После замужества Мария перешла в католичество, поскольку формально ее муж был католиком, хотя фактически Филипп не проявлял интереса к религии. Он по возвращении во Францию продолжал заниматься античной культурой и написал несколько интересных и дельных книг. Значительное состояние, которое он унаследовал, пока позволяло ему и его семье жить безбедно, но он тратил деньги, не считая, и, вероятно, его детям уже предстояло узнать, что такое нуждаться в деньгах…

Поль с легкостью разбирал аккуратный почерк Габриэль… Мария рассказала ей историю своего замужества и девическую жизнь. Габриэль пришла в ужас от рассказа о брошенном нательном кресте, она считала, что Мария должна замолить этот страшный грех. Обе прилежно посещали мессы, Мария делала щедрые пожертвования. В семье было уже двое детей – умный, не по годам развитый мальчик и прелестная девочка. Замкнутая по натуре, Мария не расставалась с Габриэль, во всем ей доверяла и, считая ее образованной женщиной, передала в ее руки воспитание своих маленьких детей. Впрочем, когда сыну исполнилось девять лет, Филипп поместил его в одно из самых дорогих закрытых учебных заведений. Дочь воспитывалась дома. Родители очень привязались к девочке и уже решили, что она получит домашнее образование…

Из записей Габриэль Поль узнал, что Мария, его бабушка, часто надевала доставшуюся мужу от отца и матери дорогую одежду. Это были два платья, золотистое и серебристое, и голубоватая накидка. Особенно любила она серебристое, лунного света платье, сшитое в античном стиле, – платье удивительно шло к стройной фигуре и своеобразной внешности молодой женщины. Однажды Мария уговорила Габриэль надеть золотистое платье, уверяя, что оно пойдет к ее светлым волосам. Они стояли, смеясь, у большого зеркала в спальне. Но Габриэль как-то неловко чувствовала себя в старинном платье, о чем и сделала запись в своем дневнике…

Поль был погружен в чтение, перед ним вставали картины жизни прошлого века. Было странно думать, что он сейчас читает о жизни семьи своего деда. О многом узнавал впервые. Но почему отец в свое время так мало рассказывал ему? А он сам? Много ли он рассказывает Мишелю и Марин об истории семьи? Пожалуй, совсем немного… Но почему? Поль нахмурился… Потому что эта история содержала в себе что-то странное, неестественное. Взять хотя бы эти пресловутые платья и накидку. Вот Анну они пугали, а Марии, оказывается, нравились. Но вот Габриэль тоже почувствовала себя неловко, надев одно из этих платьев. Семейные реликвии! А с какой легкостью бабушка рассталась со своим приданым! Если бы он мог с такой же легкостью… Но что он мог сделать? Сжечь эту таинственную одежду? Это был бы совершенно нелепый поступок.

Поль нашел и запись о портрете. Впрочем, в то время в семье не было мальчика, похожего на портрет своего предка. Портрет висел в гостиной. И однажды… Но ведь это именно то, что Катрин рассказала когда-то Анне. А сама Катрин узнала это от его матери!

И вот перед глазами Поля воскресает картина: Филипп с маленьким сыном на руках остановился у портрета, рядом с ним Мария и Габриэль. Габриэль спрашивает Филиппа о портрете. Ребенок тянется к мальчику, изображенному на холсте, и смеется. И тогда Филипп говорит, с легким оттенком несерьезности, как бы почти в шутку:

– Отец рассказывал мне, будто на этом портрете изображен человек, который рождается в нашем роду как некий вестник грядущей катастрофы. Представляете себе, всегда рождается один и тот же человек, вне зависимости от того, кто его родители. Это обычный человек, он примечателен лишь тем, что только ему суждено выжить после катастрофы и продолжить наш род! Забавно, не правда ли?

– Вовсе не забавно, скорее жутко! – откликнулась Габриэль.

– Какое счастье, что наш мальчик не похож на этот портрет! – воскликнула Мария.

«А мой сын – живая копия этого портрета! Не стану же я лгать самому себе!» – подумал Поль.

Кажется, ни Мишель, ни Марин никогда не видели портрет. А эти злосчастные платья? Катрин что-то говорила о том, будто бы его дочь надевала платье лунного цвета или другое, золотистое. И все это было похоже на бред!

Странности в семье Филиппа Л. начались года за полтора до рождения второго ребенка. Филипп завел собаку, очень умную, темную, и сильно привязался к ней. Когда Мария и Габриэль спрашивали, откуда у него этот пес, Филипп отвечал, что собака приблудилась вечером, бросилась ему под ноги, когда он выходил из фиакра. Он было хотел отогнать ее, но пес поднял морду, и в свете уличного фонаря, зыбком и смутном, Филипп был поражен тоскливым, человечьим взглядом собачьих глаз. Умная и добрая, собака приглянулась всей семье. Малыш охотно играл с ней. Филипп еще только подходил к дому, а она уже стояла у двери, скреблась и подвывала. Филипп дал ей имя Геката.

– Зачем? – удивилась Габриэль. – Ведь это черное имя. В греческой мифологии так звалась богиня луны, колдунья, которой ночами приносили в жертву собак. Зачем такое жуткое имя?

– Ну, я не так суеверен, как ты, милая Габриэль! Геката, на мой взгляд, вполне подходящее имя для этакой черной псины.

Впрочем, жене он сказал другое:

– Я назвал собаку Гекатой, потому что вспомнил свое путешествие в Грецию, твою юность и твой рассказ о том, как ты принесла в жертву собаку на старом кладбище…

– Я не хочу об этом вспоминать, – перебила мужа Мария.

Однако женщины не смогли переубедить Филиппа, и собака сохранила имя Гекаты.

Вскоре Мария стала жаловаться Габриэль на то, что собака, кажется, дурно влияет на Филиппа. Теперь во время работы он зачастую запирал свой кабинет. Иногда оттуда доносились смех Филиппа, подвывания собаки. Вероятно, собака шумно каталась по ковру. Слышно было, как Филипп ласкал ее: «Геката, девочка моя… Геката!»

Мария доверилась Габриэль и рассказала ей о том, что ночами происходит что-то странное. Она не узнает Филиппа, он часто бывает таким жестоким и сладострастным, прежде он всегда был добрым и нежным. Впрочем, подробности Габриэль не решилась доверить дневнику, о чем и записала.

Филипп стал странным, перестал быть откровенным с женой, сделался задумчив, никому не позволял входить в свой кабинет. Он выписывал новые книги и не позволял в них заглядывать ни Марии, ни Габриэль. Однажды Габриэль с опаской заглянула в приоткрытую дверь его кабинета. Она заметила на канапе книгу и даже смогла разглядеть текст. Это была книга о том, в виде каких животных представляют себе демонов. Габриэль подошла поближе к приоткрытой двери, но тут ее испугало злобное рычание Гекаты. Она не узнавала кроткой собаки в этом существе с вздыбленной шерстью и горящими глазами. Геката стояла у двери и рычала некоторое время, хотя Габриэль уже отошла от кабинета.

Однако не прошло и года, как стало заметно, что собака досаждает и Филиппу. Однажды, вернувшись с прогулки, он сказал, что Геката вырвалась и убежала. Он долго звал ее, но она не вернулась. Ее не нашли и на следующий день. Странно, но никто не видел, не встречал эту большую приметную собаку. Она исчезла, как в воду канула.

Через два месяца, окончательно уверившись, Мария сказала Филиппу о своей беременности. Отношения между супругами снова стали прежними – добрыми и доверительными. Они с радостью ждали второго ребенка. Все осталось по-прежнему и после рождения дочери. Однажды Филипп смущенно признался жене, что появление собаки совпало с каким-то нервным расстройством, которым он страдал некоторое время. Кажется, это расстройство сопровождалось галлюцинациями.

Но Мария скрыла от Габриэль подробности этого признания Филиппа. А может быть, Габриэль просто не решилась их записать.

Поль снова отложил дневник и задумался. Должен ли он сказать Анне правду? И что такое в данном случае правда? И как нужно трактовать галлюцинации? Как истинное происшествие? И, в сущности, что доказывают записи Габриэль? Только то, что его дед страдал одно время галлюцинациями так же, как и он. Впрочем, у него это был лишь эпизод, у деда же, кажется, галлюцинации были продолжительными.

Габриэль спала в другой половине дома вместе с няней и маленьким сыном супругов Л. Но однажды она записала, что ночью до них доносился странный и сильный шум, она и няня, обе проснулись. Это было, когда в доме еще жила Геката. Вероятно, шумела собака, и супруги успокаивали ее.

После рождения дочери Филипп начал проявлять признаки религиозности. Посещал церковь вместе с женой. Исповедовался.

Постепенно странная история с собакой забылась. Дети росли здоровыми. Семейство Л. жило спокойной, несколько замкнутой жизнью.

Однажды, войдя в комнату девочки, Габриэль увидела, что малышка сняла нательный крестик и бросила его на ковер.

– Зачем ты это сделала, голубка? – спросила Габриэль.

– Мне от него душно! И он мне не нравится! – ответил ребенок.

Габриэль рассказала об этом Марии. Вдвоем они попытались уговорить девочку надеть крестик.

– Вот посмотри, я сама тебе надену! – ласково приговаривала Мария, надевая девочке на шейку мягкий шнурок.

Но ребенок схватился обеими ручками за шейку, появились все признаки настоящего удушья, личико посинело. Перепуганная мать поспешила снять крестик. Малышка мгновенно успокоилась. Расстроенная Мария не решилась надеть дочери крестик.

С того дня Мария стала задумчива, стала менее откровенной с Габриэль.

Как-то раз за обедом, когда Филипп похвалил какое-то кушанье, Мария спросила его, помнит ли он парное козье молоко, маслины, пилав с бараниной, которыми кормили его в доме ее брата Костандиса.

– Ну как же я могу все это забыть! – улыбнулся Филипп.

– Я чувствую себя виноватой. Я должна была писать брату.

– Но, Мария, ведь и Костандис не послал тебе ни одного письма, хотя я оставил ему наш адрес в Париже.

– А почему бы нам не написать Костандису вновь? – предложила Мария.

Письмо было написано и отослано. Однако Костандис не отвечал. Возможно, он не считал нужным возобновить отношения с сестрой. Может быть, чувствовал какую-то обиду на нее. Наконец-то пришло письмо, и все прояснилось.

Костандис не мог бы написать сестре, даже если бы очень того пожелал. Ведь спустя несколько дней после ее отъезда его нашли мертвым. Он утонул в реке. Должно быть, во время купания в холодной воде горной реки у него сделались судороги. Так во всяком случае объясняли его гибель дальние родственники, приславшие ответ на письмо Марии. Тело Костандиса увлекло течением, и нашли его лишь несколько дней спустя, у старого кладбища, там, где течение замедляется.

Марию огорчила смерть брата. Теперь она вспоминала, что он не был таким уж плохим. Когда она была совсем маленькой девочкой, он искренне любил ее. И он хотел дать ей приданое. Она сама отказалась. Родственники писали, что оставшееся после Костандиса имущество они поделили поровну, а Мария ведь когда-то сама отказалась от своей доли. Между прочим, сообщалось, что свою долю взяли и родители Эвдокии, жены Костандиса.

– Возможно, они и убили его, – взволнованно заметил Филипп. – Ведь отец Эвдокии был мельником, хорошо знал реку.

– Они побоялись бы взять такой грех на душу! – возразила Мария.

Спустя некоторое время Мария заговорила с мужем о поездке в Грецию. Она сказала Филиппу, что ей хотелось бы побывать на могилах брата и родителей, да и ее детям хорошо бы увидеть родину матери.

– Помнишь, Филипп, как ты любил наши горы, наслаждался чистым воздухом!

– Да, это чудесная идея! И, кроме всего прочего, я наверняка найду новые материалы для иллюстрации моих теорий происхождения некоторых средневековых культов.

– Что ты имеешь в виду?

– Расскажите подробнее, Филипп, – присоединилась к разговору Габриэль.

– Хорошо. Дело вот в чем: в греческой мифологии ночным божествам были посвящены животные, ведущие более или менее ночной образ жизни. Например, считалось, что Гекату – богиню луны сопровождают волки, собаки, совы и филины. По ночам на перекрестках дорог ей приносили в жертву собак.

– Это я знаю, – заметила Габриэль.

Мария нервно сжала пальцы.

– Ну вот, – продолжал Филипп, – а в средние века, уже в мифологической системе христианства, волки, собаки, совы, кошки считались животными, в облике которых может предстать людям дьявол!

– Как легко ты говоришь обо всем этом! – грустно произнесла Мария.

– Это тема моей новой работы, – Филипп помолчал. – Впрочем, я давно хотел написать об этом…

Габриэль почувствовала, что всем им хочется теперь упомянуть собаку Гекату, которая так внезапно появилась в семье Л. и столь же неожиданно исчезла. Но какой-то страх, какое-то ощущение неловкости мешало им заговорить о собаке. Казалось, с этим животным было связано что-то странное, необъяснимое и пугающее в своей таинственности.

В тот же день семья Л., включая Габриэль, отправилась в церковь к пасхальной службе. Внутренность храма была красиво убрана. Горели свечи. Было много цветов. От пестроты, сильного аромата цветов и многолюдья у Габриэль слегка закружилась голова. Дети стояли рядом с матерью. Внезапно малышка подняла ручки, Мария взяла дочь на руки. Вышел священник, началась служба. Но при первых же звуках голоса священника девочка вскрикнула и потеряла сознание. Филипп и Мария поспешно понесли побледневшего ребенка к выходу. Габриэль и старший мальчик последовали за ними.

На улице девочка открыла глаза.

– Я не должна была вести ее в церковь! С того самого дня! Не должна была! – повторяла Мария.

Габриэль поняла, что она имеет в виду тот день, когда девочка пожаловалась на то, что не может носить крестик. Усадив семью в фиакр, Филипп бросился за врачом.

Когда семья возвратилась домой, Филипп и врач уже ждали.

Врач внимательно осмотрел ребенка.

– Но девочка совершенно здорова! Это случайный обморок, вызванный, конечно, теснотой, громкими звуками, сильными запахами. Я всегда считал, что таких маленьких детей не следует водить в церковь! Странная торжественность пугает их.

Филипп согласился с доктором.

Вскоре после обморока, случившегося с дочерью в церкви, Мария вновь, и еще более настойчиво, заговорила с мужем о поездке на ее родину.

– С нами поедет и Габриэль, ей необходимо развлечься, она отдает нашей семье всю свою жизнь. Мы все окрепнем, наберемся новых впечатлений. Ты закончишь свою работу.

– Ту самую, о демонических животных? Порою у меня совершенно пропадает желание работать над этим материалом. Но ты права. Возможно, поездка в Грецию наведет меня на новые мысли. – Он задумался, затем улыбнулся: – Как весело и интересно будет показать детям Акрополь, Коринф! Если бы мы могли поехать на Крит!

– А почему мы должны лишать наших детей такого удовольствия?

– Решено! Едем!

Как это часто бывает, серьезным препятствием оказалось отсутствие денег. Филиппу пришлось залезть в долги. Но какое-то внутреннее убеждение подсказывало ему, что его жена не сможет жить дальше, если не совершит эту поездку.

Они плыли морем. Дети прекрасно переносили путешествие. Особенно девочка. Она нисколько не боялась открытого водного пространства, тянулась к воде и, выбегая на палубу, радовалась, когда корабль чуть покачивало.

Однажды вечером Филипп и Мария были в каюте. Габриэль с детьми вышла на палубу, они подошли к борту. Чуть отойдя, Габриэль глаз не спускала с детей, любующихся волнами. Внезапно мальчик повернулся к ней:

– Тетя Габриэль! Мари, – он указал на девочку, – Мари сказала, что видит каких-то людей в море!

Габриэль наклонилась к малышке. Девочка вытягивала указательный пальчик:

– Там люди! Они улыбаются мне! Они говорят, что я скоро буду с ними! Они плещутся в воде! Смотри, тетя! Они такие смешные! У них ушки, как будто у котят, и маленькие круглые рожки!

Усилием воли Габриэль заставила себя быть спокойной:

– Тебе просто показалось, маленькая.

– Нет, нет! Я вижу! Они зовут меня! Они говорят, что с ними мне будет хорошо!

– Пойдем, маленькая. – Габриэль осторожно взяла девочку за ручку. Малышка упиралась, оглядывалась на море.

– Тебе просто показалось, милая.

На следующий день за завтраком глаза у Марии были заплаканны. Габриэль ни о чем не спросила ее. Но позднее Филипп отвел Габриэль в сторону и заговорил сам:

– Мария расстроена. У девочки явно были галлюцинации, она видела в море каких-то странных существ и утверждает, что они разговаривали с ней. Мы очень опасаемся: вдруг это первые признаки душевной болезни… И тот обморок в церкви…

– По-моему, вы преувеличиваете! Мари просто очень впечатлительна. Ребенок впервые увидел море, эту живую водную поверхность. У девочки разыгралось воображение, и, как многие дети, она не видит разницы, не проводит границы между своей фантазией и реальностью.

– Ты действительно так думаешь, Габриэль? – Он пытливо посмотрел на нее.

– Я убеждена! – В эту минуту Габриэль и вправду говорила убежденно и верила своим словам.

Филипп с благодарностью пожал ей руку.

Но, оставшись наедине со своим дневником, Габриэль утратила прежнюю уверенность.

«Со всеми нами происходит что-то странное, чему не подобрать названия, – записывала она. – Порою мне кажется, что каждый из нас мог бы многое рассказать. И, возможно, эти признания прояснили бы происходящее. Но какая-то неуверенность сдерживает нас. В сущности, все мы боимся, что наши возможные взаимные признания нарушат привычную картину обыденного мира, в котором мы существуем!»

Вслед за этой записью следовали рассуждения Габриэль о религии. Далее она записала, что даже на исповеди трудно многое сказать о себе.