Текст книги "В садах чудес"
Автор книги: Клари Ботонд
Соавторы: Якоб Ланг,Жанна Бернар
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 38 страниц)
В САДАХ ЧУДЕС
«ВОСТОЧНАЯ КРАСАВИЦА» – единственная уникальная серия романов. Пески Иудеи и пирамиды Египта, дворцы Стамбула и цыганские шатры – всё это – «ВОСТОЧНАЯ КРАСАВИЦА». Коварные колдуньи и чарующие волшебницы, прекрасные принцессы и страстные любовницы – это тоже «ВОСТОЧНАЯ КРАСАВИЦА». Утонченная мистика, изощренный психологизм, необычайные приключения – и это тоже «ВОСТОЧНАЯ КРАСАВИЦА».
Следите за серией «ВОСТОЧНАЯ КРАСАВИЦА».
Жанна Бернар
ОТ ПЕРЕВОДЧИКА
Жанна Бернар (1901–1957) – французская писательница, автор сборников рассказов: «Памяти Шарля Перро», «Разыскивается мадам Лебуэн»; романов «Платье цвета луны», «Лукреция Борджа», «Маргарита».
Платье цвета луны
– Мне кажется, тебя раздражает все, что имеет отношение к моей матери! – Молодой человек нервно пригладил ладонью темные волнистые волосы.
– Меня раздражает этот странный культ! – Выпуклые нежные губы девушки сжались почти злобно.
– Какой несправедливой ты можешь быть! – В его голосе послышалось непритворное страдание.
Юноша встал с кресла, сделал несколько шагов, словно бы намереваясь начать прохаживаться по комнате, но внезапно снова сел. Он внимательно посмотрел на девушку. Совсем не похоже на то, как женщины обычно капризничают, утверждая свою деспотичную власть над мужчинами. Нет! В ее голосе – искренняя тревога, вид унылый.
– Но скажи мне, Анна, скажи откровенно и просто, что тебя так беспокоит? Неужели эти несколько платьев и этот портрет? Но ведь это единственные наши семейные реликвии! И наконец, это жестоко, теперь, когда мамы нет, ненавидеть ее!
Анна сидела у стола, худенькая, светловолосая, тонкие черные брови над ярко-голубыми глазами придавали ее лицу выражение странности и своеобразия.
– Я хочу, чтобы ты понял меня, Поль! – Она заговорила чуть глуховато и взволнованно. – Я знаю, какой ужасной и мелочной я выгляжу со стороны! Невестка, ненавидящая свекровь! Особенно теперь, когда твоей матери уже нет в живых. Но я хочу, чтобы ты понял меня! Без этого наша дальнейшая жизнь станет просто невозможной! И… я буду откровенной: я не уверена в том, что ты поймешь меня. Твоя мать не любила меня! Я не знаю, как она относилась к твоей первой жене.
– Я не хочу, чтобы ты упоминала о Катрин! – сердито перебил Поль.
– Но меня это мучает – почему вы расстались?
– Потому что она лесбиянка! – Поль почти кричал. – Мама тут ни при чем!
– А Мишель? Ведь это твой сын! Мальчику уже четыре года, а вы оба, ты и Катрин, не хотите его видеть!
– У него слабое здоровье! Деревенская жизнь ему полезна. Барб любит его, как родного.
– Барб – его кормилица, но у него нет матери! Я могла бы…
– Не нужно этой сентиментальности, Анна!
– Твоя мать хотела, чтобы мы расстались! Она что-то знала! И Катрин знает! А я… я не знаю!
Поль начал уставать. Это бессмысленное женское упорство, эти страхи, смутные предчувствия. Да, он не был слишком уж любящим отцом. Но в конце концов ребенок ни в чем не испытывал недостатка. А близость, желание общаться – это еще придет. Ему всего двадцать четыре года.
– Девочка моя! – Поль шумно вздохнул. – Ну чем тебя пугают эти тряпки? – Он снова поднялся и резко выдвинул ящик комода. Анна вздрогнула.
– Ну, посмотри! – Поль развернул перед ней материю.
Это были два платья в античном стиле, модном в восемнадцатом веке, и длинная накидка-плащ. Анне давно уже казалось, что ткани, из которых все это сшито, гораздо старше самих нарядов. Атлас и шелк? Или… Какие-то странные ткани ручной выделки. И цвета: желто-золотистый и серебристый цвет платьев и голубоватый – плаща. Но эта странная игра оттенков, превращавшая обычную цветовую гамму во что-то, чему Анна не находила названия. Она и сейчас все это видела. Но если Поль ничего не замечает, стоит ли его мучить своими предположениями и домыслами!
– Да, милый, – тихо произнесла девушка. – Все это глупо, нервы! Спрячь!
Поль громко задвинул ящик комода. Она почувствовала, что говорит как бы вопреки собственному желанию молчать.
– Поль, давай снимем и этот портрет!
– Хорошо!
Ее мучительно резанула легкая холодность, прозвучавшая в его голосе. Неужели он разочаровывается в ней? Накатило отчаяние, она снова заговорила быстро, почти лихорадочно.
– Этот мальчик на портрете, он так похож на Мишеля!
– Зачем ты ездила к Мишелю?
– Нет! То есть да. Но это было совсем не так, совсем не то, что ты думаешь. Катрин позвонила мне. Мы говорили. Мы вместе ездили, видели ребенка, издали. Она любит сына. Но она тоже заметила…
– Говори все! Что она тебе наплела? Может быть, пыталась соблазнить? Вполне в ее стиле.
– Она несчастный человек, Поль! Она… Она давно заметила, что мальчик очень похож на этот портрет.
– И потому она исковеркала мою жизнь?
– Но Поль, вглядись! Это больше, чем простое сходство. Это… это портрет Мишеля!
– Это портрет, – Поль заговорил преувеличенно внятно, словно объяснял ей что-то простое и естественное, – это портрет, выполненный в XVIII веке, возможно, Луи Давидом или кем-то из его учеников. Это портрет моего прапра… боже! Одним словом, моего предка! Впрочем, здесь что-то из времен революции. Но нет, никто из нашей семьи не был казнен. Они погибли во время пожара, замок сгорел.
– Это там, где сейчас твой загородный дом?
– Да. В живых остался лишь этот ребенок, его воспитали дальние родственники.
– А скажи мне, скажи, возможно ли такое, чтобы в вашем роду периодически рождался один и тот же человек и чтобы это совпадало с какими-нибудь страшными историческими событиями, потому что только этот человек может уцелеть! И Катрин это знает! И это знала твоя мать! И мне, мне грозит опасность, я чувствую!
– Боже, Анна, какая ты фантазерка! Опасность, исторические события! Это все отец внушает тебе, он никак не может забыть эту вашу, как она называется, Западную Галицию, что ли; эти страшные погромы! Гражданскую войну! Но то была дикость, почти Азия! И о каких исторических событиях может идти речь? Разве мировая война ничему не научила человечество? Сейчас двадцать пятый год! И после изобретения авиации исключена сама возможность войны. Ведь бомбардировки с воздуха моментально уничтожат всех!
Нет, она не в силах противопоставить свою интуицию его логике. Если они и дальше будут говорить на эти темы, она его просто потеряет! Надо отбросить все это, вышвырнуть из своего сознания!
Анна подошла к мужу, положила руки ему на плечи, вдохнула странный волнующий запах, нежный и теплый запах любимого тела. Возбужденный разговором, он еще успел подумать о капризности женщин, о нелогичности и непредсказуемости их реакций. Он сжал ее в объятьях. Жадными пальцами откинул юбку, возбуждение нарастало, пока он стягивал тонкие трусики. Ее слабый вскрик, такой уже знакомый, привычный, снова напомнил ему о его мужской силе. Он удовлетворенно закрыл глаза. Она ощутила его учащенное, но ровное дыхание. Словно странное, сросшееся снизу, раздвоенное сверху, но все же гармоничное существо, они чутко замерли у стены. В свете слабой лампы единая тень отражала размеренные движения…
В день рождения Поля Анна решилась на этот поступок. Они задумали отметить праздник в узком семейном кругу – она, Поль, ее отец. Анна накрыла небольшой круглый стол на веранде пестрой скатертью. Салат, легкое вино, жареный цыпленок, пирожные. Поль после концерта заехал за ее отцом. Они вошли вдвоем. На секунду она представила себе, какой эффект производит скромное авто Поля на тесной гористой улочке ее детства. Должно быть, привратницы и соседки все еще судачат! Как не похож их уютный дом на тесную квартирку ее отца! И быть второй скрипкой в ансамбле самого С. – это совсем неплохое начало для недавнего выпускника консерватории! Впрочем, не исключено, что и она еще вернется в университет. Возможно, из нее мог бы получиться неплохой преподаватель математики. Анна засмеялась негромко. В сущности, они познакомились странно. Запыхавшийся, в концертном фраке, он ждал ее у дверей зала и отдал ей букет.
– Вы всегда преподносите цветы слушателям?
– Нет. – Он отвечал с такой обезоруживающей искренностью, что ее всегдашняя ершистость, желание острить, иронизировать улетучились. Отец оставил ему и матери небольшую ренту. Отец Анны был владельцем небольшой галантерейной лавочки, где продавались ленты, нитки, канва. Далее, по логике воспоминаний, Анна припомнила мать Поля, Катрин… Молодая женщина нахмурилась. Лучше не думать обо всем этом!
Отец был, как всегда, в черном и черная шляпа. Анна прижала к груди цветы, поданные мужем.
– Подождите меня! Я сейчас переоденусь и поставлю цветы в вазу!
И тогда она решилась! Душу переполняла такая любовь к Полю, такое желание доставить ему радость! Надо показать ему, что она не придает значения… Она потянула медную ручку, поспешно выдвинула ящик комода. Сбросила сорочку и надела платье на голое тело. Распустила волосы, тронула помадой губы.
– О! – Глаза Поля блеснули. Она поймала его благодарный взгляд.
Он, конечно же, узнал платье!
– И это моя дочь? Такая красавица? Быть того не может! – Отец хлопнул себя по колену раскрытой ладонью.
Совсем стемнело. Темные ночные бабочки кружились над лампой. Как-то внезапно взошла луна – огромный светлый, чуть затененный темными смутными пятнами диск.
– Полнолуние! – Анна немного выпила и ощущала странную разнеженность, чувствовала нежную звонкость своего голоса.
– Никогда еще не видел такой огромной луны! – Поль осторожно привлек жену к себе на грудь. Они были молоды, счастливы, и все вокруг было чудесно!
– А у твоего нового платья – лунный цвет! – Отец, сощурившись, глядел на дочь.
– Платье цвета луны, платье цвета солнца, плащ цвета времени! – продекламировал Поль.
– Откуда это? – Анне вдруг сделалось не по себе. Два платья и плащ! Неужели он ничего не замечает? Какими невнимательными, небрежными могут быть мужчины!
– Из какой-то сказки! Что-то из детства! Может быть, это даже Шарль Перро! – Молодой человек сохранял беспечность.
Анна подумала о том, что должна беречь этого человека, такого беспечного и любимого! Надо научиться таить свои странные чувства. Откровенность порою вредит семейным отношениям, даже мешает близости.
– В самых простых сказках иногда скрыт странный глубокий смысл! – Отец потеребил бородку, тонкую и светлую от седины. – Когда меня в четыре года посадили изучать Талмуд, я, кажется, понял именно это – странный смысл, скрытый в сверхъестественном.
Поля всегда несколько раздражали воспоминания тестя: начавшиеся вполне невинно и безобидно, они доходили непременно до страшных событий – до убийств, грабежей, погромов. Это портило Полю настроение, вызывало какое-то затаенное чувство страха и тревожного ожидания несчастий. Но Поль не хотел огорчать жену ссорой с ее отцом и теперь громко и оживленно заговорил о сегодняшнем концерте. Разговор пошел немного бессвязный, почти веселый. Анна откинулась на спинку стула и опустила глаза. Ткань цвета луны серебряно обтянула колени, легко волнилась у подола. Платье словно бы придавало телу нежную теплоту. Хотелось легко смеяться, запрокидывать голову, встряхивать распущенными пышными волосами, ощущая их силу и нежность.
Отец хотел уехать на автобусе. Поль уговаривал его остаться ночевать, обещал утром отвезти на автомобиле. Отец согласился остаться.
– Я приготовлю тебе постель, папа, – Анна приподнялась.
– Я сам это сделаю, дорогая, – Поль остановил ее жестом.
Она снова опустилась на стул, засмеялась.
– Ты совсем опьянела, – Поль улыбнулся лукаво.
Несколько минут Анна сидела одна. В темноте летней ночи кустарники сада казались совсем черными и бесформенными.
Анна встала. Ее чуть качнуло. Неужели она и вправду пьяна? Но ведь она выпила совсем немного. Молодая женщина пошла в дом. В спальне она даже не стала снимать с широкой кровати покрывало, не сняла и платья, легла, сбросив лишь туфли; с наслаждением вытянула ноги, серебряная ткань снова блеснула. Она не будет раздеваться, дождется Поля. Анна давно заметила, что ей доставляет особое удовольствие, когда его немного неловкие, нетерпеливые мужские руки раздевают ее, обнажая самые потаенные уголки тела. Она закинула свои тонкие руки за голову. Голова закружилась, но было приятно. Анна закрыла глаза.
Лампа на веранде погасла. Сразу возникло ощущение ночного неуюта, пугающей таинственности. На веранде остановилась высокая тонкая фигура. Женщина? Кажется, длинные волосы.
Яркий диск луны начал медленно тускнеть.
Приготовив постель тестю, Поль вошел в скромную гостиную. Присел у пианино. Захотелось откинуть крышку, тронуть клавиши. В сущности, он собирался с силами. Он чувствовал, что Анна ждет, и подавлял в душе какую-то нервную мелочную боязнь обмануть на этот раз ее ожидания.
Он заметил темную фигуру на веранде. Очертания виделись смутно. Значит, Анна еще не вошла в дом. Странно! Ведь он отчетливо ощущает, что она в спальне, она ждет. Было странное чувство: ту Анну, которую он представлял себе лежащей на постели, ждущей, он ощущал более реальной, чем эту, реальную, странно и смутно замершую на веранде.
Анна очнулась в темноте. Наслаждение было пронизано такой темной болью, что она даже не в силах была вскрикнуть. Ей казалось, она в каком-то безвоздушном и жестком пространстве. Мужская плоть жгучими жесткими толчками резко входила в ее тело. В темноте движения были резкими, прыгающими. Поль молчал, она не слышала его дыхания, не чувствовала своего мужа, будто он вдруг сделался таинственным и непонятным. Она не могла позвать его, окликнуть по имени. Такое бывает в страшном сне, когда кричишь и какая-то тяжесть не дает прорваться крику. «Сон?» – смутно подумалось молодой женщине.
Солнце ослепило раскрытые глаза. Она невольно прищурилась. Она лежала нагая на постели поверх покрывала, лунное платье сбилось в ногах. Этот комок ткани, при дневном ярком свете казавшийся серым, вдруг вызвал у Анны раздражение. Она вскочила и бросила платье в ящик комода. Вошел Поль. И вновь она удивилась: он как будто застыдился ее наготы, застыдился, сам того не сознавая. И она ощущала какой-то провал, словно бы этой ночью они не были вместе. Поспешно накинула халатик. Заговорили о самом обыденном.
– Завтрак…
– Да, да.
– Я отвезу отца?
– Нет, нет, ты опаздываешь на репетицию.
– Поторопись, Поль, а я поеду на автобусе. Проводи меня до остановки, Анна.
Но она с отцом вышла раньше. Поль искал ключи от машины.
– Выпей апельсинового сока, Поль.
– Анна, я действительно опаздываю!
Когда она вернулась, проводив отца, и вошла в калитку, ее охватила давящая вязкая тишина. Детский необъяснимый страх не пускал в дом. Она пересилила себя. Вошла.
На веранде неприбранный стол. Зажужжала оса. Чирикнул вспорхнувший воробей. Она обрадовалась этим живым обыденным звукам.
Машина.
Поль не уехал.
Ключи, небрежно брошенные на скатерть. Нашел! Но не уехал! Почему? Он хочет поговорить с ней?
Боже! Снова, снова это странное состояние, когда волной накатывают предчувствия, страхи.
Анна увидела мужа!
Это было омерзительно!
У этой женщины было какое-то длинное тело, всклокоченные волосы, пустые глаза, как две темные дыры. Она стояла на четвереньках, выпятив зад, и Поль… позорно взмокший… Он посмотрел на Анну чужими глазами. Она бросилась на веранду, машинально схватила сумочку. Побежала.
За калиткой стало легче. Исчезло это тревожное, полное безысходности ощущение чего-то неотвратимого, сверхъестественного. Осталось нормальное чувство отвращения.
Она добежала до остановки автобуса. Накатила тошнота. Ее вырвало.
– Анна! Анна! – Мадам Шатонеф, владелица крохотной кондитерской, округлив любопытные глаза, уже в третий раз вбегала в галантерейную лавчонку. Поль звонил ей, когда-то Анна оставила ему телефон соседки. Теперь он умолял позвать жену, говорил, что «все объяснит».
– Скажите, что меня нет! Скажите, что меня нет! – со слезами в голосе повторяла Анна.
Мадам Шатонеф разрумянилась и даже выглядела похорошевшей в свои шестьдесят пять. Удивительно омолаживает причастность к чужим семейным драмам.
Отец подошел к дочери.
– Что за истерика, Анна? Пойдем! – Он сильно потянул ее за руку, крепко зажав тонкое запястье в своих сильных еще пальцах.
Анна, уже уставшая, готова была подчиниться. Но при одной мысли о том, что она услышит голос мужа, ею овладел детский беспредельный ужас.
– Нет! Нет! Не-ет! – с неожиданной силой она вырвала руку.
Мадам Шатонеф смотрела с любопытством. Отец махнул рукой. Они вышли. Анна положила голову на стол, покрытый старой клеенкой с застарелыми разводами пролитого кофе, и тихо, по-детски обиженно заплакала.
Поль громко кричал в трубку. Говорил, что не виноват, что произошла случайность. Но чувствовалось, что он чего-то не договаривает, и не потому, что хочет что-то скрыть, утаить, а потому, что произошло что-то действительно странное, напугавшее его. Он не хочет рассказывать об этом страхе, он просто хочет вытеснить этот страх из своего сознания, из своей души.
Старик задумался. Нет, не просто банальная случайная измена Поля разделила молодую пару; их разделяет сейчас что-то страшное, что выше их понимания, что-то неотвратимое и пугающее.
– Я передам Анне, чтобы она позвонила тебе. Я попытаюсь уговорить ее. Попробуй встретиться с ней. Женское упрямство можно переломить.
«Что я говорю? – думал отец Анны. – Все не то, не то. Кажется, мы не можем словами, простыми человеческими словами высказать правду, потому что… потому что в данном случае правда – это что-то бессмысленно-неотвратимое».
Море, огромное, иссине-голубое, лежало светлой недвижимой массой. Ясное солнце сделало голубой небосвод светлым. Это голубое небесное пространство казалось в сравнении с неподвижной водной массой таким смягченным, живым, глубоким и нежным. Вокруг не было ни души.
Она сделала несколько шагов по мягкому песку. Песок был такой белый! Такой чистый! Она почему-то знала, что этот песок – белый и чистый, что эта водная гладь – море. Она знала, что она – это она. В сознании роились странной смесью воспоминания, сны, слова, жесты и движения. Это все происходило с ней. Наяву? Чувство свободы было ей приятно. Внезапно пришла в голову мысль: если она испытывает чувство свободы, значит, она знает, что существует несвобода. Она удивилась своей способности мыслить. Чудесно было вдыхать чистый воздух, видеть море и небо, ступать босыми ногами на песок, осязать легкий ветер, словно бы играющий с ее телом, то овевающий, то отлетающий. Но еще чудесней была эта способность думать, пытаться найти всему окружающему объяснение, это желание обнаружить противоречивость бытия.
И еще она знала, что красива. Она ощущала приятную тяжесть сильных, темных и густых волос, откинутых на спину; она склоняла голову и видела свои руки, округлые груди, нежный живот, темный треугольник внизу… Она почему-то знала, что у нее красивое лицо, большие глаза.
Она снова оглядела свои груди, осторожно взяла их в ладони – какая приятная тяжесть! Маленькие, нежно-розовые соски почему-то вызвали у нее жалость, как будто они были живыми маленькими существами, слабыми и нуждавшимися в ее защите. Как странно!
Она почувствовала (и это тоже пришло «вдруг»), что она – удивительное существо, тонкое, странное существо, суть которого состоит из переплетения различных начал: каких-то властных животных желаний и одновременно какой-то способности безгранично и бесконечно жертвовать собой и находить в этом самопожертвовании болезненное наслаждение!
– Это я! – произнесла она громко. – Это я!
Она почти испугалась, услышав свой голос. Так нежно, с таким количеством музыкальных оттенков звучал этот голос!
Она стояла на песке, опустив руки и думала. Что же ее пугает? Да, да, она кажется себе слишком богато одаренной. Возникает предчувствие, что за это богатство придется платить! Но что означает это – «платить?» Это значит, что она будет несчастна! А теперь? В эти минуты? Счастлива ли она?
Она не знала. Кажется, скоро последуют какие-то события и поступки, которые и будут ее жизнью. Жизнь!
Она оглянулась. И это странное ощущение, что кто-то властен над нею! Властен беспощадно! Он причастен к ее одаренности! Но в чем-то она свободна! Способность мыслить, интенсивно осмысливать, искать противоречия, эта способность делает ее свободной! Нет, не совсем свободной! Но во многом! Тот, кто властен над ней, тоже наделен этой способностью, он в этом превосходит ее неизмеримо. И он… он, кажется, недоволен ею!
Она почувствовала, что гордится собой. Она знала, что в сравнении с ним она хрупка, мала. И вот она как бы бросает ему вызов.
И тут ее пронзил страх. Она огляделась по сторонам. Тихо. Она знала, что он – всего лишь мышление, беспредельное, беспрерывное. А она… Она – не только мысль, она еще и это тело. И вот откуда понятие несвободы в ее сознании, это оттого, что она – и мысль и тело! А он свободен!
Ей показалось, что тишина стала тревожной. Он наблюдает. Он недоволен. В ней возникло желание неподчинения и досада на это тело-тюрьму. Она заметила, что эти чувства – гордость, непокорство, досада на себя – подавляют страх.
Страх исчез. Ей захотелось каких-то действий. И тело и сознание жаждали действовать, жаждали напряжения, движения.
Нагая девушка легко ступала по горячему песку.
Эти гористые окраинные улочки Парижа всегда напоминали ему Средиземноморье. Завитки плюща на балконах еще усиливали сходство. Мелкие булыжники мостовой, перебегающие добродушные псы, распахнутые окна, уютные кошки на подоконниках. Запах воскресного жаркого с пряностями. Толстые женщины, громкими голосами окликающие друг дружку. Мужчины в кепках.
Те дни, проведенные в Греции, были приятными. Солнце, море, виноград. Ему было десять лет. Отец был молод. Они плавали наперегонки. Они бегали по горячему песку.
Уже после смерти отца Поль нашел в его бумагах небольшой даггеротипный портрет молодой женщины. Ее прямой острый нос, черные глаза, продолговатые, с выражением упрямства и какой-то чуть бессмысленной ласковости, сразу воскресили в памяти поездку в Грецию. Кто эта женщина?
Он спросил мать. Но мать, взбалмошная, истеричная, принялась за что-то бранить сына. Поль поспешил уйти. После он никак не мог снова отыскать даггеротип и подумал, что мать уничтожила портрет. Возможно, так оно и было, скорее всего! Однажды за завтраком мать была в хорошем настроении. Вдруг Поль вспомнил портрет.
– Мама, ты помнишь тот странный даггеротип, который я нашел в бумагах отца? – осторожно спросил он.
– Да, да, фотография твоей бабушки!
– Такое греческое лицо! Не была ли она гречанкой?
– Не знаю!
– Я потом не мог найти эту фотографию.
– Я сожгла ее, – спокойно ответила мать и отпила кофе.
– Но почему?
Она в обычной манере бессвязно заговорила, упрекая его в том, что он поздно возвращается, оставляет ее в одиночестве…
Позднее тайну даггеротипа удалось узнать его первой жене, Катрин. У Катрин установились с его матерью довольно странные отношения дружбы-вражды. Каким-то образом Катрин узнала от свекрови, что бабушка Поля покончила с собой. Но что ее побудило к такому поступку? Этого Катрин не знала. Впрочем, и его мать могла не знать этого!
Поль подошел к скамейке у входа и присел. Отец Анны предупредил его, что она выйдет из дома где-то около полудня. Вот она спустится вниз по мостовой и увидит ждущего Поля. Он смотрел на играющих малышей. Дети ударяли о стенку тряпичный мячик, подбрасывали, ловили, что-то ритмически приговаривали. Молодой человек подумал о маленьком сыне. Он давно не навещал Мишеля. А что если Анна права? Пусть мальчик живет в семье! Тут мысли Поля смешались. Он увидел Анну.
В знакомом темном жакетике она шла быстро, светлые волосы подрагивали в такт шагам.
– Анна!
Он увидел, как она сильно вздрогнула и ускорила шаг. Он нагнал ее, пошел рядом.
– Анна! Я должен все тебе объяснить. Это недоразумение!
– Оставь!
– Анна, это… Я сам не знаю, что произошло со мной… Когда я вошел в спальню…
– Прошу тебя, не надо подробностей!
– Но я…
Она побежала, вскочила в дверцу автобуса…
Нагая девушка отошла уже довольно далеко от моря. Босые ноги шагали легко. Пахнуло теплой зеленью. Она вступила в рощу высоких деревьев с широкими листьями. Гроздьями свисали темные плоды. Они казались такими сочными. Она почувствовала, что кто-то следит за ней. Но это был не тот, всевластный и недовольный ею. Это был другой, такой же, как она сама, человек!
Впервые она испытала совсем новое чувство. Ей хотелось говорить с ним, смотреть на него. Он казался ей и сильным и слабым… Она поняла, что полюбила его.
На репетиции Поль молча стерпел несколько грубых замечаний дирижера. Он думал об Анне, о себе. Что-то странное, тягостное существует в его семье. Этот портрет мальчика, так похожего на Мишеля, эти платья и плащ – скудные семейные реликвии. Эти недомолвки. Самоубийство бабушки, она была еще молода. Отголоски каких-то семейных преданий о пожарах, предательствах, таинственных убийствах. Странная жизнь, которую ведет Катрин. Но можно ли считать, что он сломал судьбу Катрин? Нет, ему не в чем обвинить себя!
И все же! Все же!..
– Я не хочу думать о нем! Не хочу! Я не вернусь! – Анна ударила тонкой ладошкой по столу.
– Подожди, подожди! – Отец вскинул руки, согнутые в локтях. – Во всем этом есть что-то нелогичное, нелепое. Допустим, тебе не привиделось. Ты действительно видела ту женщину…
Лицо Анны исказила болезненная гримаса.
– Допустим! – повторил отец. – Но кто она? Как вошла в дом?
– Я прекрасно помню, что не заперла калитку.
– Ты пошла провожать меня. Вернулась примерно через двадцать минут. За это время…
– О боже! Я не знаю! У него мог быть уговор с ней!
– Но Поль знал, что ты скоро вернешься!
– Когда речь идет о Поле, нормальная логика теряет свой смысл! – резко воскликнула Анна. – Я все больше чувствую, что вся история семьи этого человека – что-то иррациональное!
– Тогда ты тем более должна простить его! – заметил отец мягко.
– Ах, ты ничего не понимаешь! Простить! – В голосе молодой женщины отчетливо зазвучала горечь. – Иногда мне кажется, что я просто должна бежать от него! Ведь Катрин сделала это! Возможно, это с моей стороны малодушие! Но порою меня охватывает такой панический животный страх! Это как у животного, которое бежит, спасаясь от пожара, бросив детенышей! Это звериный инстинкт, инстинкт самосохранения!
– Хорошо! Поступай, как найдешь нужным!
Анна поняла, что отец прочувствовал ее страхи, всерьез отнесся к ним. И, поняв это, она почему-то ощутила себя совсем беззащитной, почти обреченной…
Юноша ловко карабкался по высокому стволу. Она смотрела, закинув голову. Ей было хорошо, нежно, легко. Но она не переставала анализировать свои ощущения. Ей приятно, что он восхищен ее красотой, что он покорно выполняет ее маленькие просьбы. Но именно эта ее способность мыслить мешала ей предаться игре – то и дело о чем-то просить, притворяться то капризной, то слишком слабой, нарочито смеяться…
Он спустился с гроздьями сладких темных плодов в руке. Начался день, с этими такими значимыми короткими фразами, с этими касаниями. И это изнуряющее и сладостное их единение, когда вершинный миг восторга обрывал ее мысли; когда они перекатывались по траве, крепко обхватив друг друга; стройными ногами, согнутыми в коленях, она сжимала его бедра…
Он положил ей в рот маленький продолговатый темно-красный финик.
– Вкусно?
Эта его покорность, готовность служить пугали ее. Все казалось, что покорность может мгновенно смениться безудержной злобой. И его досада на самого себя, на его прежнюю любовную покорность еще будет усиливать, увеличивать эту злобу.
– Хочешь, я покажу тебе одно дерево? – спросил он.
– Покажи. – Ей хотелось, чтобы ее голос зазвучал естественно.
Они быстро шли, углубляясь в чащу. Ему явно нравилось шагать впереди, держа ее за руку, ведя за собой.
Дерево не было высоким. Оно было даже каким-то подозрительно невысоким, это дерево: И ветки были унизаны плодами, большими, круглыми, светло-алыми. И само дерево как бы манило: подойди, сорви! Они остановились чуть поодаль.
Девушка посмотрела на юношу. Он не спускал глаз с дерева, словно забыв о ней. Она поняла разницу между ним и собой. Оба они почему-то знают, что подходить к дереву нельзя. Но для него это просто запрет, который интересно и страшно нарушить. А для нее? Для нее это прежде всего раздражение против того, властного, который предвидит их чу ства, мысли; прогнозирует… И, возможно, что бы она ни сделала, все это будет исполнение его замыслов. И, значит, все равно, сорвет ли она манящий плод или гордо отвернется. Что же она должна сделать?..
Сунув ладони в карманы клетчатого пальто, Катрин свернула на бульвар. Сколько она, еще недавно талантливая начинающая художница, а теперь всего лишь машинистка в большом издательстве, сколько она успела пережить за эти годы! Любовь к Полю и его любовь к ней, ссоры с его матерью, эта мелочность быта, от которой не было спасения… Катрин остановилась и закурила сигарету… Сын!.. И на все переживания в конце концов наложилось одно тяжелое – бежать! И она убежала! Убежала от Поля, от ребенка, от самой себя прежней. У нее никогда больше не будет мужчин! Женская взаимная любовь легка, тонка, изящна – так могут любить друг друга две женщины. Отношения мужчины и женщины всегда тяжеловесны, грубо-драматичны…
В этом кафе Катрин уже знали. Она не спеша допивала свой кофе с коньяком, когда девушка, стоявшая за стойкой, попросила ее подойти к телефону.
Зазвучал глуховатый спокойный женский голос, говорившая назвалась дочерью консьержки, привратницы.
– Мадам Катрин Л.? (Катрин сохранила фамилию Поля.)
– Да, это я!
Анна просит ее прийти! Катрин нервно заколебалась. Когда-то Анна сама разыскала ее. Анна чувствовала себя виноватой. Катрин успокоила ее. Катрин нравилось покровительствовать этой хрупкой девушке. Ее даже умиляла любовь Анны к Полю. В свою очередь, Анна уговорила Катрин поехать в деревню к сыну. Странно (или не странно!), но когда она приехала в деревню вдвоем с Анной, то пугающее чувство чуждости, которое она прежде испытывала, глядя на сына, показалось ей нелепым, словно рассеялись тучи и взошло солнце!..
Девушка поняла. Она сидела на траве, обхватив колени тонкими руками, и всматривалась в спящего юношу. Она поняла. Она должна уйти. От него, перестать жить его жизнью. Это! Она это сделает! И тогда она освободится! Тот, властный, утратит власть над ней. Она будет свободна!
Девушка поднялась, легко и осторожно. И тихо ушла.
– Здравствуй, Катрин!
– Что произошло?
– Ничего! А впрочем… Ты знаешь, ты и вправду знаешь?
– Объясни, Анна. Ты просила меня прийти?
– Нет! – Анна схватила Катрин за руку. – Нет, нет, нет! Я клянусь! Но я поняла! Кто-то сказал тебе, что я просила тебя прийти. Кто? – Анна напряженно подалась вперед, прижала ладони к груди.
