Текст книги "В садах чудес"

Автор книги: Клари Ботонд

Соавторы: Якоб Ланг,Жанна Бернар
сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 38 страниц)

Глава пятнадцатая
Брат

Наутро Пауль рассуждал, лежа в постели, заложив руки за голову, поглядывая искоса на флакон с микстурой.

«Предположим даже, что это всего-навсего галлюцинации. Но ведь это развивает мое воображение, стимулирует творчество. И, разумеется, творчеству вреден бром, как вредна любая пресная обыденность».

Умывшись и одевшись, Пауль решительно вылил бромистую микстуру в унитаз и вернулся к себе. Некоторое время он посидел над чистым бумажным листом, написать ничего не удалось, но сам процесс мышления был приятен.

Когда фрау Минна позвала его завтракать, Пауль с досадой подумал о том, что не хотел бы завтракать вместе с новым жильцом Гоффом. И снова произошло детски-радостное исполнение маленького простого желания – когда Пауль входил в кухню, Гофф как раз уходил, окончив свой завтрак. Они вежливо поздоровались.

После завтрака Пауль снова уединился у себя. Он почувствовал, как нарастает то, прежнее, стремление, влечение к теплу. Он уже не искал объяснений. Он знал, что этого состояния можно достигнуть, что оно само придет, идет к нему навстречу. Он, не раздеваясь, лег на застланную постель.

Иная реальность, другая действительность спустилась, окутала своим теплым облаком, подхватила…

Он лежал на льняных простынях, на легкой деревянной кровати. Он был еще слаб. Должно быть, болел. В чистом пространстве окна – без стекол, без переплета – нежно голубело яркое небо. Прерывисто и нежно-весело пела тростниковая флейта за окном… Он знал, что это играет близкий ему человек, даже больше, чем друг. Но как-то забыл, как бывает забываешь самое обычное и присущее тебе, собственное имя, например.

Он приподнялся и, опершись на руку, осматривал комнату. Внимание его привлек небольшой открытый деревянный шкафчик, разрисованный пестрыми птицами. На полках он увидел какие-то свертки, странные, удлиненные, с тростниковой прокладкой, тонкой и узкой, чтобы легче было держать в развернутом виде. Он попытался вспомнить, что же это. Он знал, знал.

Слово пришло, как всякая отгадка, неожиданно. «Папирус»! Египет! А плеск волн за окном – это плеск Нила. Потолок комнаты поддерживали несколько деревянных круглых колонн, оканчивающихся капителями в виде цветков лотоса, изящно вырезанных и раскрашенных.

Он лежал под простыней совсем нагой. Но он ли это был? Или какой-то совсем другой человек, чьи ощущения и мысли сделались доступны, открыты ему? Кто он, этот человек? До конца ли Пауль проникся его мыслями и чувствами?

Флейта притихла. Пауль услышал шлепанье босых ног. Ему стало радостно. Это шел кто-то близкий ему, кого он любил нежно и трогательно, кто был мил его сердцу.

Колыхнулась занавеска, сделанная из пестро раскрашенных тростниковых прутьев, она закрывала дверной проем. В комнату вошел юноша лет пятнадцати, светло-смуглый, с черными, коротко остриженными волосами, босой, полуобнаженный. Одеждой ему служил кусок ткани в виде холщового передника или трусиков, закрепленный у пояса металлической застежкой. Шею и запястья юноши украшали голубые бусы. Юноша был круглолицый, глаза миндалевидные, с черными зрачками, выпуклые розовые губы. В руке он держал тростниковую флейту. Светлая смуглота его кожи, оттененная белым холстом передника и голубыми мелкими бусами, казалась очень теплой и чистой.

Юноша посмотрел на человека, мыслями и чувствами которого проникся Пауль, и глаза юноши просияли смешливой лаской. Губы его задвигались, он заговорил. В первый миг Пауль услышал звучание непонятного языка – птичье щебетанье, легкие придыхания. Но тут же его сознание сроднилось с этим языком, он стал воспринимать его слова и звуки как нечто естественное, единственное, как воспринимают слова и звуки родного языка.

– Тебе лучше, Сети? – спросил юноша.

И Пауль вдруг каким-то непонятным образом узнал, что лежащий молодой человек – Сет Хамвес – старший сын управляющего храмовым хозяйством, а юноша-подросток – младший брат Сета – Йенхаров.

Пауль видел руки лежащего молодого человека, такие же светло-смуглые, как и руки его брата, но лицо лежащего было скрыто от его взгляда. Ведь он находился как бы внутри сознания Сета Хамвеса и не мог его видеть, то что называется, со стороны.

– Да, мне лучше, – Пауль услышал голос. Это был не его голос, не голос Пауля Гольдштайна. Но если в первый миг Паулю вдруг показалось, что он заговорил чужим голосом, то уже через секунду он сроднился с этим звучным теноровым голосом и стал воспринимать его своим.

– Мне лучше, – ответил Пауль. – Что со мной было, Хари?

Юноша подошел к постели, присел на край, скрестив ступни опущенных ног, и вертел в руках тростниковую флейту.

– Ты, наверное, простудился в храме, там ведь так холодно. У тебя сделалась лихорадка. Ты бредил. Говорил что-то такое странное, какие-то бессмысленные звуки, как будто на непонятном языке.

Пауль подумал, что Сет Хамвес в бреду говорил по-немецки и, должно быть, бред его касался каких-то обстоятельств жизни Пауля.

– Отец сердится, – продолжал юноша немного озабоченно. – Он говорит, что мы с тобой – неудачные дети. И мама сердится. И приезжал старый Дутнахт…

Пауль нахмурился. Это имя было ему неприятно.

– Не будем говорить о неприятном, – решил Пауль. – Такое славное утро, Хари. Мне кажется, что если я подкреплюсь, то смогу встать. И хорошо было бы нам с тобой вдвоем пойти искупаться.

– Непременно! – воскликнул Йенхаров.

– Я бы хотел посмотреть на себя, – сказал Пауль, – садясь снова на постели. – Сильно я похудел за время болезни?

– Нет, нет, почти совсем не похудел. Но погоди!

Йенхаров вскочил, выбежал в дверь, всколыхнув тростинки пестрой занавески, и тотчас вернулся. Тростниковая флейта осталась на постели Сета Хамвеса.

Йенхаров принес полированный бронзовый диск, протянул брату.

Пауль увидел свое теперешнее лицо, лицо Сета Хамвеса. Плотный нос – широковатое переносье, закругленный кончик. Глаза такие же миндалевидные, с выпуклыми черными зрачками, как у Хари, его младшего брата. Такие же розовые выпуклые губы, нет, темнее. Такие же волосы, черные и коротко остриженные.

– Как ты разглядываешь себя! – рассмеялся Хари. – Как будто в первый раз видишь!

– После болезни, как в первый раз, – задумчиво произнес Сет.

– Вчера мама сказала, чтобы принесли в жертву того быка, знаешь, с черной отметиной на лбу. Отец не хотел. Он говорил, что твоя болезнь пустяковая. Но ты же знаешь маму. Настояла на своем. Надо ей сказать, что ты очнулся. Вот она обрадуется! И уж все уши отцу прожужжит о том, как вовремя велела принести в жертву быка.

– Больше ни слова о быках и жертвах, Хари! Иначе я тут же, не сходя с этого места, умру от голода.

– Ты хочешь есть?

– Умираю!

– Погоди, я сейчас!

Йенхаров снова выбежал из комнаты. Пауль прилег и пытался анализировать свои ощущения. В некотором смысле он чувствовал себя самозванцем. Как все странно, как странно!

В комнату вошла немолодая женщина в свободном платье из белого льняного полотна, платье было без рукавов и держалось на бретельках, сколотых у плеч золотыми застежками. Черные волосы женщины были причесаны на прямой пробор и спускались, не доставая до плеч. Она ускорила шаг, почти бегом подбежала к постели, протянула руки и обняла Сета Хамвеса. Внешне мать очень походила на обоих сыновей. То есть это они походили на нее.

Чувство, которое испытал Пауль, когда мать обняла его, затем озабоченно приложила ладонь к его лбу, было знакомое чувство. Всегда, когда мать ласкала его, он испытывал это чувство – неловкость, потому что ему было неприятно прикосновение ее рук; стыд, потому что он не мог любить ее, как она любила его, и от этого ему делалось стыдно, и сильное желание, чтобы все скорее кончилось, чтобы она ушла.

Мать присела на край постели. Она тоже была босиком. Ступни у нее были широкие, плотные и сильные. Служанка-негритянка, одетая примерно в такое же платье, что и мать, держала в руках деревянный поднос. Мать подвинула к постели столик, служанка поставила поднос и вышла.

От расставленной на подносе глиняной посуды исходил соблазнительный аромат. Мать снимала крышки с судков. Здесь было вареное и обжаренное гусиное мясо, пшеничные лепешки, что-то вкусное и густое, вроде сметаны. Пауль отпил из глиняной чашки. Напиток был темным, довольно крепким, освежающим.

«Ячменное пиво» – догадался Пауль.

Он принялся за еду. Мать говорила, не умолкая, о жертвоприношении, о каких-то праздниках, из-за которых у отца столько хлопот, несколько раз она упомянула имя Дутнахта, но всякий раз сын прерывал ее.

Сквозь прутья тростниковой занавески просунулась и тотчас спряталась голова Йенхарова.

– Хари! – окликнула мать.

Но младший сын, конечно, не спешил откликаться.

Мать взяла с постели и повертела в руках тростниковую флейту. Затем заговорила о том, что Йенхаров уже достаточно взрослый для того, чтобы помогать отцу по хозяйству, но вместо этого целыми днями бездельничает, и виноват в этом, конечно Сет Хамвес…

– Мама! – начал Сет с набитым ртом.

И тут раздался стук. Стук был громкий, раздражающе-грубый. Сета поразило, что мать словно бы и не слышит этого стука. Но тотчас он понял. Это стук не отсюда, это стук из другой действительности, из действительности Пауля Гольдштайна.

Все вокруг уплощилось, начало рваться, словно бумажные декорации на дешевой сцене. Пауль почувствовал легкое замирание сердца, как во сне, когда снится, будто летишь стремглав вниз.

Теперь он знал, что лежит на своей постели в квартире фрау Минны. Глаза его были закрыты. Он ощущал свое тело тяжелым и неуклюжим. В дверь стучали. На самом деле это вовсе не был грубый стук, скорее – деликатное постукивание.

– Войдите, – отозвался он, не открывая глаз.

Потом услышал, как открывается дверь, и открыл глаза.

– Вас спрашивают, – в двери остановилась фрау Минна. – Я говорила, что вы заняты, но они настаивают…

Спрашивают? Регина? Они? Кто с ней? Или… полиция?

– Это господин Александер и с ним еще один ваш друг, – продолжала фрау Минна.

– Да, да. Конечно, пусть войдут. Я тут немного вздремнул, устал, – ему показалось, что квартирная хозяйка тоже почему-то огорчена или недовольна приходом Алекса.

Алекс и Михаэль ворвались в его комнату, принеся с собой сырой запах промозглого зимнего вечера.

– Ты что, – встревоженно начал Алекс, присаживаясь на край постели, – заболел?

– Где ты пропадаешь? Нигде тебя не видно! – Михаэль остановился у письменного стола.

«Чудесная мизансцена! – пришло в голову Паулю. – Жаль только нет подноса с жареной уткой и ячменным пивом! Или это была жареная гусятина?»

Ему уже казалось, что вся эта тяжеловесная неуклюжая действительность, всегда окружавшая Пауля Гольдштайна, теперь, когда выход в иную реальность так облегчился, сделалась ему совершенно невыносимой. Он чувствовал, что вот-вот утратит контроль над собой и попросту выгонит приятелей. Но, конечно, он этого не сделал. Он сел на кровати, спустил ноги вниз.

– Я здоров. Совершенно здоров. Только… Вы-то поймете. Пишу тут одну вещицу… Занятную… Честно, я бы угостил вас кофе, но не могу отрываться. Вот даже сейчас сижу, говорю с вами, а все куда-то улетучивается, – он пошевелил пальцами, чуть приподняв правую руку.

Оба приятеля смотрели на него с любопытством.

– Послушай, Пауль, – заметил Алекс. – Ты не пробуешь ли ширяться морфином? Не советую, друг. Тебе, во всяком случае, не советую. У тебя не тот тип характера.

– Тип характера! – Михаэль усмехнулся. – А в самом деле, ничего такого, Пауль? Может быть, нужна помощь?

– Да нет же! – Пауль, изнемогая, откинулся к стене. – Я ведь все вам объяснил. Ну, не сердитесь! Правда, лучше оставьте меня сейчас. Когда закончу, вы все увидите. И… за мной бутылка шампанского.

– Пойдем, – сказал Алекс, решительно поднимаясь. – Вероятно, это называется приступом вдохновения. Но, кажется, наша помощь здесь не требуется.

– Позвони мне, когда придешь в себя, – бросил Михаэль в дверях, поглядев на Пауля немного насмешливо.

Испытывая чувство вины, Пауль вопреки своему желанию проводил их в прихожую.

Попрощавшись с друзьями, он вернулся к себе и плотно прикрыл дверь.

Лег на постель с колотящимся сердцем. Даже не стал раздеваться. Стало немного страшно. Он просто лежал на постели с закрытыми глазами. Та, желанная реальность не желала нисходить на него. Он готов был заплакать. Ему казалось, что если это не произойдет, он покончит с собой, перережет себе вены, решится на все.

Но оно пришло. Он ощутил блаженное расслабление тела. Темноту комнаты заполнял теплый свет солнечного нездешнего дня.

Глава шестнадцатая
День

Они, Сет Хамвес и Йенхаров, стояли на холме. Белый холщовый передник-повязка подчеркивал юношескую стройность Сета. Внизу величаво катил свои воды могучий Нил. Они готовились спуститься.

– Сети, если отец спросит, где я был, – Йенхаров тронул брата за локоть, – скажи, что мы читали папирусы в храме Тота, в том, что на Южном холме. Ладно?

– Да ну, Хари, зачем нам лгать по такому незначительному поводу! В конце концов я только что поправился от тяжелой болезни и могу себе позволить немного отдохнуть. А ты имеешь полное право сопровождать меня. А ложь мы припрячем про запас. Должна пригодиться! Согласен? – Сет засмеялся.

– Согласен! – Йенхаров засмеялся в ответ.

Они побежали с холма наперегонки. Прыгнули на песчаный берег. Вдали виднелись корабли под яркими пестрыми парусами. Сет Хамвес знал эту реку. Он знал, что у него с Хари есть свое местечко для купания; знал, что вон та отмель опасна, там бывают крокодилы; а вон то место – слишком глубокое.

Они сбросили передники и пустились вплавь, сильно загребая руками, отворачивая голову от волны. Потом вернулись на уединенный берег и разлеглись голые на песке. Никогда и никого Пауль не любил так, как этого мальчика Йенхарова. Он рос единственным ребенком, вечно раздраженным тревожными заботами о нем многочисленных родственников. В сущности, единственное чувство, которое он испытывал к отцу и матери, было чувство вины. Они любили его и заботились о нем, он не любил их, не мог заставить себя любить их, и потому чувствовал себя виноватым. Потом пришла первая влюбленность, потом многочисленные любови и увлечения. Но сейчас он понимал, чего ему не хватало – бескорыстия. Своего младшего брата Йенхарова Сет Хамвес любил бескорыстно. Можно ли испытывать такую любовь к женщине?

Сет закрыл глаза. На теплом песке, овеваемое приречным ветерком, тело дышало каждой своей клеточкой.

Бескорыстие… Возможно, это такая же тайна, как и познание. Знания Сета Хамвеса и Пауля Гольдштайна не совпадали. Пауль знал много такого, о чем Сет и понятия не имел. Но и, напротив, многие познания Сета не были известны Паулю. Но главное – их обоих мучила одна и та же мысль о странности самого процесса познания.

«Что толку с того, что я целыми днями развертываю папирусы и читаю, читаю, читаю. Я исходил все храмы в округе, прочел все надписи. Но что же я узнал? Сказания о древних божествах, занимательные истории, описания того, как надо излечивать недуги… Но где же огромное всеобъемлющее знание? Знание, которого жаждет моя неспокойная душа… Или, быть может, я спесив и заносчив? Ведь есть и еще познания, которыми овладевают руки человека, когда научаются строить плотины, лечить, ковать железо… Ах, но ведь и эти познания – всего лишь малая частица чего-то большого…»

– О чем ты задумался, Сети? – теплая, с налипшими песчинками, ладонь младшего брата легла ему на грудь.

– Так, лежу и думаю.

– Ты такой умный. Так много всего знаешь. Ты был во всех окрестных храмах. А я лентяй, мне бы только играть на флейте, купаться в реке да бродить…

– Возможно, ты избрал лучшее, что есть в этой жизни, – не открывая глаз, проговорил Сет Хамвес.

– Ты даже защищаешь меня так по-умному!

– Такой уж я! – Сет улыбнулся.

По шороху песка он понял, что Хари поднялся.

– Вон корабль Дутнахта отплывает, – раздался его звонкий голос.

– Не говори мне об этом человеке, – Сет открыл глаза.

– Ты считаешь его дочь некрасивой?

– Какое мне дело до его дочери!

– Но ведь еще когда вы были маленькие, отец и Дутнахт договорились, что вы поженитесь, когда вырастете.

– Но ведь нас самих тогда не спрашивали, ни меня, ни ее.

– По-моему, она согласна. Ты ей нравишься.

– Она тебе это говорила?

– Нет, я слышал, как Дутнахт это говорил нашему отцу.

– Но сколько таких детских помолвок расторгается и никто не делает из этого большого горя.

– Отец не захочет ссориться с Дутнахтом. Дутнахт богатый. У него шесть кораблей плавают по Нилу, перевозят дерево пальмовое и страусовые перья и благовонную смолу.

– Речь не об отце, а обо мне!

– Ренси тебе не нравится? Разве она не красивая?

– Дело не в этом. Понимаешь, она обыкновенная. А я бы хотел жениться на необычной девушке.

– Трудно понять, – признался Йенхаров, садясь на песок у ног лежащего Сета, и обнимая руками приподнятые колени. – Что значит – необычная?

– Непохожая на других.

– Ну вот, крокодил тоже не похож на человека. Значит, крокодил – необычный?

– Но крокодил похож на всех остальных крокодилов. Крокодилов много.

– А если бы этот крокодил говорил, как человек?

– О, тогда он был бы необычным крокодилом! – Сет улыбнулся.

– А если бы этот говорящий крокодил был девушкой, он был бы очень необычным и ты бы на нем женился!

Сет вскинулся, притворяясь рассерженным, но Хари уже бежал к воде. Старший брат догнал его, обхватил, пригнул к воде. Они смеялись, боролись и наконец оба шлепнулись в воду, подняв тучу брызг.

Они снова поплыли вперед.

– Ты ведь очень умен, Хари, – Сет перевернулся на спину, – почему ты не любишь читать?

– Сам не знаю, почему. Не тянет как-то, – Йенхаров медленно плыл рядом с братом.

– Жаль, – Сет Хамвес говорил нарочито вяло и спокойно. Но вдруг улучил момент, схватил Йенхарова за шею и нырнул с ним. Оба тотчас вынырнули и вновь принялись, хохоча и визжа по-детски, бороться.

Обедали всей семьей, рассевшись у низкого широкого столика. Сегодня были поданы жареные цыплята, пиво в глиняных кружках, яблоки и финики. Инпу, старый управляющий храмовым хозяйством в храме верховного бога Ра, отец Сета Хамвеса и Йенхарова, сидел во главе стола, рядом разместились остальные. Комната в глинобитном доме с белыми стенами, украшенными изображениями птиц и диких кошек в тростниковых зарослях, выглядела просторной, светлой и чистой.

– Дутнахт снарядил сегодня новый корабль, – начал Инпу, выразительно посмотрев на старшего сына.

Сет Хамвес притворился, будто не замечает пристального острого взгляда отца, и спокойно обгладывал крылышко цыпленка, нарочно пригнув голову.

– Я говорю! – Инпу повысил голос, – я говорю, что перед отплытием Дутнахт был у меня, – и он сделал паузу, дожидаясь чьего-нибудь вопроса. Но сыновья молчали. Разумеется, нарочно. И только жена поспешно спросила:

– И что же он сказал тебе?

– Он сказал, что не намерен дальше терпеть. Он сказал, что если свадьба не состоится через три месяца, он будет считать себя и свою дочь несправедливо оскорбленными, и прервет всякие отношения с нашей семьей!

Сет Хамвес с самым серьезным видом пил пиво. Йенхаров очищал гранат, старательно высвобождая алые сияющие зернышки.

– Что же ты молчишь, Сети? Разве это все не касается тебя? – укоризненно произнесла мать.

Инпу, рослый в своем белом одеянии, качнул бритой головой.

– Какое им дело до отца, до его стараний обеспечить их будущее! – он махнул рукой. – Вот когда останутся нищими и одинокими, тогда поймут. Но будет уже поздно!

Паулю сделалось смешно. Все это так напоминало разговоры, которые вели отец и мать у него дома, в Айзенахе. И странно и смешно было слышать те же плоские мысли, высказываемые на экзотическом щебечущем и вздыхающем языке древности, в египетском доме, людьми, одетыми, как изображения в музеях!

– Посмотрите на него! – мать всплеснула полуобнаженными смуглыми руками. – Он еще хихикает! Чем тебе не нравится Ренси? Все говорят, что она красавица!

– Я еще не хочу жениться, – наконец выговорил Сет Хамвес.

– А чего ты хочешь? – накинулась на него мать. – Чего ты хочешь? Читать ночи напролет? Портить глаза? Бегать по храмам не для того, чтобы благочестиво молиться и просить богов о милости, но для того, чтобы переписывать все эти надписи со стен! А, может быть, это грех!

Йенхаров во все глаза смотрел на родителей и брата, задумчиво жуя.

– Мама, – начал Сет Хамвес, – в Мемфисе будут выбирать лучшее толкование сказания о путешествии богини Исет, супруги доброго Усира. Я отослал свой папирус и жду ответа.

– Я не могу понять, что это меняет! – сухо произнес Инпу. – Я дал слово Дутнахту и если это слово будет нарушено, все мы будем опозорены. Дутнахт – влиятельный и богатый человек.

– Так чего же ты собственно боишься, – саркастически обратился Сет Хамвес к отцу, – того, что наша семья будет опозорена, или просто того, что влиятельный и богатый Дутнахт может сделать нам немало гадостей?

– Что с тобой говорить! – отец снова махнул рукой.

На этот раз в его голосе послышалась та простая житейская мудрость, рожденная опытом, которая, конечно же, скучна и мелочна, но чаще всего оправдывает себя. Усталый голос отца смягчил сердце старшего сына.

– Хорошо, через три месяца я женюсь на Ренси. И если до этого придет положительный ответ, я поеду в Мемфис и увезу и ее с собой. Такое решение вопроса вас устроит? – Сет Хамвес посмотрел на отца, после – на мать.

– Ты даешь слово? – строго спросил отец.

– Да.

– Но помни, нарушать слово в нашей семье не принято!

– Я не для того дал слово, чтобы нарушить его!