Текст книги "В садах чудес"

Автор книги: Клари Ботонд

Соавторы: Якоб Ланг,Жанна Бернар
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 38 страниц)

Глава третья
Вечерние размышления

Вечерний город, сбросивший с себя бремя дневной, трудовой суеты, казался принарядившимся, легким. Выступающий из тумана свет фонарей наводил на мысли о загадочных женских лицах, празднично-вечерне припудренных матовой пудрой, с подведенными темными глазами. Люди теперь спешили не на службу, не за покупками, но в рестораны, театры, кино. Было приятно идти среди всех этих людей и в то же время не сливаться с толпой, быть иным. От женщин пахло духами. В соединении с пронизавшей вечерний воздух сыростью этот аромат приятно волновал, будоражил воображение.

Пауль шел наугад и размышлял о книгах, которые он просматривал сегодня. Разумеется, текст и иллюстрации содержали в себе определенные знания, некую сумму знаний. Знания, как правило, черпаются из книг, будь-то учебники математики и физики или научные труды по истории Древнего Египта. Правда, существовало еще и то, что принято было определять как «знание жизни». Но к чему это знание жизни сводилось? Фактически к тому, чтобы увериться, что люди часто лгут, говорят одно, думают другое, поступают, руководствуясь третьим; эгоистичны, преследуют свою выгоду. Немного же стоит это хваленое знание жизни! А прочитать гору книг и в результате что-то узнать о дифференциальном исчислении или о династии Рамзесов – боже! Что за насмешка, что за издевательство над неутолимым человеческим стремлением к Познанию с прописной буквы, к тому Познанию, которое должно явиться внезапно и сразу и округло, полно, и в результате некоего волшебного таинственного действия. Так явилось Познание к Адаму и Еве, когда они отведали известный плод. Но, должно быть, такого рода Познание, полученное таким способом, вне длительного изучения каких-то скучных материй, когда насилуешь свой мозг, запихивая в него все эти знания, пытаясь все их запомнить, трудясь в поте лица своего; такого рода Познание, таинственное, цельное, запретно человеку, по-видимому. И только тень, отсвет от этого Познания – в искусстве – в картинах, статуях, стихах.

Пауль остановился, надо было перейти улицу. Мысли прервались. Он вдруг ощутил, как волнительны и мучительны ему все эти размышления. Они мучили и возбуждали. Они требовали пространства более обширного, нежели пространство его комнаты в квартире фрау Минны. И движение по такому пространству должно было быть естественным. В переводе на более простые понятия это означало, что Паулю сейчас необходимо идти вперед по вечерней улице, а не шагать из угла в угол по комнате.

Пережидая вереницу темных автомобилей, Пауль додумал свою мысль о познании. Основное, таинственное, сильнейшее Познание запретно человеку. Кто запрещает? Как именуется этот (или это) кто-то? Высшая сила? Природа? Бог? В данном случае не так уж важно. Важен запрет. Всякая серьезная попытка нарушить запрет должна автоматически вызывать наказание. Как это? А, вот, часы! Его будильник. Стрелки движутся, тиканье равномерно звучит. Но сколько раз, в детстве, он разбирал часы. Он не умел этого делать. Он ломал и портил какие-то детали, пока разбирал. Потом он не знал, как вновь сложить часовой механизм из этой кучи пружинок. И он находил им новое применение: мастерил из них волчки. Волчки получались отличные, кружились подолгу. Ребенок – не часовщик, а человек – не Бог, не высшая сила, не Природа. И вот поэтому…

Поток автомобилей поредел. Пауль зашагал на другую сторону улицы.

Глава четвертая
Происшествие

Это обрушилось на него внезапно. Ударило по нервам истерическим визгом клаксона, скрежетом тормозов. Раздались женские крики. Люди мгновенно стеснились поодаль у фонаря. Другие бежали туда же.

Пауль принадлежал к числу тех, которые не любят поддаваться стадному чувству. Этих людей отвращают зазывания бойких продавцов. Эти люди спешат в сторону от любой толпы. И сейчас Пауль остановился в нерешительности. Он уже догадался, что скорее всего это кого-то сбил автомобиль. Пауль не любил происшествий, при виде крови его мутило. Кстати, именно поэтому он и не стал учиться медицине, что очень огорчало его отца. Филологию, поэзию отец считал достаточно легковесными занятиями.

Пауль хотел было отойти подальше от места происшествия и перейти улицу в другом месте. Но вдруг ему стало так физически худо, что пришлось остановиться. В глазах потемнело. Перехватило дыхание. Сердце сжалось от боли, почти невыносимой. Он ощутил головокружение, почувствовал, как подгибаются ноги. Это состояние прошло так же мгновенно, как и началось. Пауль вдруг понял, что эта телесная боль как бы заместила боль души, которую он бы перенес гораздо тяжелее. Его охватила тревога, он почувствовал желание броситься туда, где уже толпились прохожие.

Он опомнился посреди дороги. Загудело авто, объезжая его. Какая-то бледная лягушачья лапка, величиной с человеческую руку, цепко схватилась за рукав его пальто. Он вздрогнул, едва сдержался, чуть было не вскрикнул, не вырвался резко. Но уже в следующий миг ему стало ясно, что это всего лишь тонкая худенькая кисть руки с длинными пальчиками, заканчивающимися наманикюренными ноготками. Еще через мгновение он уже знал, что рука принадлежит худенькой бледной девушке в зеленом пальтишке. Из-под белого берета выбивались тонкие колечки светлых волос. Губы казались яркими, но видно было, что это действие помады. Светлые голубовато-серые глаза округлились от страха. Девушка слегка дрожала и, встретив взгляд Пауля, явно смутилась.

– Простите, – проговорила она чуть хриплым, прерывающимся голосом. – Так страшно! Я видела, как ее сбило! Ох!

– Не говорите! – должно быть, Пауль оборвал ее слишком резко. Она смолкла. Он чувствовал, как она дрожит.

Теперь эта испуганная девушка на вечерней берлинской улице казалась ему такой обыкновенной, лишенной какой бы то ни было таинственности. И ощущения сделались обыденными. Боль ушла куда-то в недосягаемую глубь души. Чуть ныло сердце, как после болезненного приступа. А, может, это и был болезненный приступ? Во всяком случае, Пауль уже не испытывал желания оказаться на месте происшествия. Ему стало жаль девушку. Она, кажется, не притворялась, не пыталась таким образом заигрывать, кокетничать с ним. Она и вправду сильно испугалась.

Он посмотрел на нее. Увидел ее всю, дешевое пальтишко, берет, газовый шейный платочек, дешевая сумочка на цепочке. Кто она? Начинающая проститутка? Какая-нибудь машинистка или почтовая служащая, решившаяся на поиски приключений? Видно было, что она робка, неуверенна в себе и даже не пытается казаться иной. Подкрашенные губы и глаза, припудренное лицо, маникюр – все это не воспринималось как знаки обычного женского кокетства, но скорее как признаки бездумного подчинения условностям. Действительно, какая женщина в наши дни рискнет показаться на улице без этого грима; пожалуй, это все равно что рискнуть выйти голой.

– Давайте я помогу вам, – предложил Пауль уже более мягким тоном.

Она кивнула. Пауль заметил, что она чуть высунула кончик языка. Должно быть, губы у нее пересохли от страха, она хотела их облизнуть, но тотчас вспомнила, что губы накрашены и, не решаясь слизнуть помаду, поспешно закрыла чуть приоткрывшийся было рот. Парадоксально, но это было своего рода проявлением стыдливости, страх оказаться на людях с ненакрашенными губами, все равно что неловкость от спустившегося чулка или нечаянно задравшегося подола.

Пауль осторожно взял ее под руку. Она отпустила его рукав, который судорожно сжала от страха. В обыкновенности этой девушки Паулю почудилось что-то привлекательное. Она была законченным воплощением определенного типа и это выделяло ее.

Они перешли на другую сторону улицы. Пауль понял, что она уже не боится, но не хочет уходить от него. Он, должно быть, казался ей вполне порядочным юношей для того, чтобы она не боялась его. Но в то же время он был олицетворенным приключением, приключением безопасным и романтическим, как раз таким, какого она, видимо жаждала. Но ведь и для Пауля это было приключение, чуть забавное, безопасное, не лишенное приятности. На секунду вспыхнуло и угасло странное ощущение, будто он кого-то предал. Пауль и незнакомка остановились. Посмотрели друг на друга. Она простодушно улыбнулась. Он невольно ответил ей дружеской улыбкой, чем, кажется, еще более расположил ее к себе.

– Как вас зовут? – спросил он.

– Регина Фосс.

В том, как она назвала свое имя вместе с фамилией ощущалась какая-то своеобразная наивность служащей девушки, привыкшей к тому, что ее именуют по фамилии – «фройлайн Фосс». Вероятно, ей не так уж часто приходилось знакомиться с мужчинами, просто так, в неофициальной обстановке.

«Одна из этой армии невольных весталок – наших служащих барышень», – подумал Пауль.

– А почему бы нам не пойти в кино? – внезапно предложил он вслух. – На последний сеанс. Потом я провожу вас. Надеюсь, вы не боитесь меня.

– Да. То есть, нет, не боюсь, – она снова улыбнулась какой-то немного жалкой, даже чуть заискивающей улыбкой.

– И вы согласны пойти со мной в кино?

– Да, – обронила девушка коротко и серьезно.

Они снова зашагали. Теперь он знал, куда направляется вместе со своей спутницей. К ближайшему кинотеатру.

– Меня зовут Пауль, – несколько запоздало представился он.

Девушка закивала.

Затем они пошли молча. Она, должно быть, стеснялась завести разговор. Он думал о том, что не назвал ей свою фамилию. Назваться псевдонимом – «Кениг» – казалось примитивно, хотя что она могла понимать в том, что примитивно, что – нет. А свою настоящую фамилию – «Гольдштайн» – он не назвал просто потому что ему не хотелось услышать в ответ, как она заверяет его, будто хорошо относится к евреям, или, наоборот, увидеть ее внезапное отчуждение. И то и другое было каким-то фальшивым, неприятным. И сам он казался себе мелочным, мещански-трусливым. В молчании они дошли до кинотеатра. Девушка казалась еще более смущенной и робкой. Возможно, она полагала, что незнакомец уже сожалеет о том, что пригласил ее в кино и размышляет теперь, как бы уйти. Пауль почувствовал, что ему жаль ее. Регина. «Регина» и «Кениг» – «королева» и «король». Забавное совпадение.

«А хорошо думать о чем-то таком обыденном, обычном», – эта его внезапная мысль удивила его самого.

Они остановились у афиши. Это была обычная афиша, плохо нарисованная, изображающая блондинку с запрокинутой головой, страстно прильнувшую к роковому брюнету в смокинге. Трудно было определить, имеет ли афиша хоть какое-то отношение к содержанию фильма.

Глава пятая
Кино

– Надеюсь, вы еще не успели посмотреть этот фильм? – Пауль обернулся к девушке.

Она молча покачала головой и улыбнулась. Пауля раздражила собственная фраза, произнесенная и выстроенная с какой-то нелепой коммивояжерской претензией на шик. Нет, положительно, он становится слишком мнительным и нервным.

Они прошли к кассе. Пауль купил билеты. До начала сеанса оставалось несколько минут. Надо было поспешить. Пауль вел девушку под руку.

Но все же они немного опоздали. Билетер, светя карманным фонариком, провел их в зал и помог отыскать их места. Пауль заметил, что его спутница робко пригибается, боясь помешать другим зрителям. Эта робость трогала его.

Кинохроника никогда не интересовала Пауля. Он чуть скосил глаза. Регина держала руки на коленях. В бледном свете, идущем с экрана, тонкие бледные кисти снова показались ему какими-то неестественными – не то лягушачьими, не то даже кошачьими лапками. Сделалось неприятно. Желая подавить это неприятное чувство, Пауль протянул руку и осторожно коснулся одним пальцем тыльной стороны левой ладони своей спутницы. Кожа у нее была нежная. Девушка ниже склонила голову. Пауль убрал руку.

Начался фильм. Это была история девушки, которая оставшись без родителей, с младшим братом на руках, не имея средств к существованию, вынуждена была стать проституткой. Она встречает молодого человека, он влюбляется в нее. Он готов помочь ей. Но он не знает, чем она зарабатывает на жизнь. Он узнает об этом случайно, столкнувшись с ней поздним вечером на улице. Он оставляет девушку. Она снова ведет прежнюю жизнь. Этот простой и непритязательный сюжет был очень изящно подан. На экране возникало то, что принято называть атмосферой. Узкая улица, стиснутая рядами домов, уходящая вверх. Тесное, скудно освещенное жилище. Окутанный туманом порт. Крупный план встревоженных, сосредоточенных лиц.

Фильм подходил к концу, когда Пауль почувствовал прикосновение к своей руке. Тонкий девичий палец коснулся его запястья, выступившего из-под манжеты. Это робкое прикосновение было таким неожиданно целомудренным и кротким, исполненным какого-то странного понимания. Пауль бережно пожал тоненький палец. Накатила волна нежности. Ему стало хорошо, он уже благодарил судьбу за это приключение.

Нежные губы коснулись его уха. Он уловил сладковатый запах губной помады.

– Похоже на Достоевского, – прошептала Ретина.

Это проявление ее образованности явилось приятной неожиданностью, сулило не просто мимолетную связь, но и дружеский обмен сходными мыслями, который так оттеняет и украшает телесные отношения.

– Да, – дружески прошептал Пауль, склоняясь к ней.

Он думал, что после кино они еще прогуляются по ночному городу, он проводит ее домой, а там… как получится. По дороге она расскажет ему о себе.

Спускаясь вместе с другими зрителями по темноватой лестнице к выходу, они уже держались за руки, как старые добрые знакомые. У дверей возникло что-то вроде пробки. Люди стеснились. Пробравшись поближе, Пауль и Регина поняли, что произошло. Должно быть, на улице начался дождь. Маленькими черными куполами замелькали раскрытые зонты.

Но только оказавшись снаружи, молодые люди оценили по-настоящему внезапный каприз погоды. Вечерняя морось перешла в ночной дождь, смешанный со снегом. Сплошная пелена промозглой влажной крупы хлестала наискось. Пауль быстро расстегнул пальто, прижал к груди свою спутницу и укутал ее. Они побежали к трамвайной остановке. Успевшие насквозь промокнуть, забрались в первый же подъехавший трамвай. В вагоне почти никого не было. Они перевели дыхание, глянули друг на друга и засмеялись. Оба запыхались, у обоих растрепались волосы. Эта общность сближала их.

Девушка сняла берег и тряхнула коротко стриженными светлыми волосами. Пауль пригладил свои волнистые каштановые пряди.

– Где ты живешь? – спросил он.

– Я покажу, – она уклонилась от прямого ответа.

Они проехали несколько остановок. За окном чернела пронизанная дождем ночь. Оба молчали. Только смотрели друг на друга и смешливо улыбались. Девушка вскинула руки и нежно коснулась пальцами глаз Пауля. Векам стало чуть щекотно. Прикосновение было таким нежным, милым и дружеским. Пауль взял ее запястья и поцеловал ладошки.

– Нам выходить, – тихо сказала Регина.

На улице их встретил все тот же смешанный со снегом дождь. Пауль тщетно пытался сориентироваться. Конечно, он не разглядел номер трамвая, на котором они ехали.

– Что это за улица?

Регина что-то неразборчиво пробормотала в ответ.

Теперь она вела его. Эта узкая улица была ему странно знакома, он пытался вспомнить ее название и не мог. Регина потянула его в подворотню, где было еще темнее, чем на улице.

– Подожди меня. Здесь. Я сейчас, – возбужденно зашептала девушка.

Пауль остановился. Он тоже ощутил нарастающее возбуждение. Регина, пригибаясь, пробежала немного. Он чутко вслушивался. Легко зашуршала приподымаемая поспешно одежда – пальто, платье, отстегнула резинки пояса. Капельный звук тонкой струйки заставил его улыбнуться. Он украдкой обернулся и разглядел, как она, опустив голову, быстро застегивает какие-то крючки. Натянула трусики, в темноте чуть очерчивались стройные икры. Кажется, она красива. А на первый взгляд воспринимается такой невзрачной. Заметив, что она приподнимает голову, он снова отвернулся.

– Пойдем, – она подбежала к нему. Сейчас в ней было что-то от озорной девчонки-подростка.

Глава шестая
Ночной дождь

Подворотня не кончалась. Пауль шел следом за Региной. Она озорно тащила его за руку. Иногда он в шутку замедлял шаг, притворяясь, будто упирается. Тогда она тянула его руку, оборачивалась и смеялась.

Наконец они нырнули в темный подъезд. Пауль уже догадался, что они пройдут в дом черным ходом. Ступеньки были деревянные. Остановившись у двери, Регина ловко приподняла полу пальто и вынула из кармана кофточки ключ.

«Мансарда, чердак», – подумал Пауль, – «Классическое приключение!»

От этого внезапно пришедшего в голову определения «классическое приключение» захотелось громко, по-мальчишески смеяться. Он с трудом подавил этот напиравший изнутри смех.

Они миновали крохотную темную прихожую, где Пауль успел разглядеть примус; вошли в комнату. Регина включила свет.

Здесь оказалось довольно уютно. Круглый стол, покрытый старомодной плюшевой скатертью в крупных розовых пионах по бордовому полю. Венские стулья на тонких ножках. Трельяж с полкой, уставленной туалетными принадлежностями, выглядел скромно. Неширокая кровать была аккуратно застлана покрывалом.

Свет электрической лампочки под красным абажуром вспыхнул под потолком и сделал обстановку еще более уютной.

Они обменивались короткими несвязными словами, вроде:

– Да…

– А, конечно…

– Мокрый…

– Ну и пусть…

– Дай мне пальто…

– Хочешь причесаться?…

– Ужасный дождь!..

Регина унесла в прихожую и пристроила на вешалке свое и его пальто. Потом вернулась в комнату. Пауль вспомнил о кашне, снял, отдал ей. Она пошла снова в прихожую, он почему-то суматошно – за ней. Она сунула его кашне в рукав пальто. Потом они вернулись в комнату.

– Чего бы тебе хотелось? Чай или кофе? – спросила девушка.

– Кофе. Чтобы ночью не заснуть, – он усмехнулся.

– А ты из тех, кто засыпает? Или ты думаешь, я дам тебе заснуть?

Вслушиваясь в ее озорные интонации, он ощущал легкость и веселье. При всем при этом в ней не было и тени вульгарности, мещанской пошлости. Замечательная девчонка!

Вскоре на столе задымился кофейник, появились две простенькие фарфоровые чашки. Регина вынула из буфета небольшую стеклянную вазочку с пирожными. Буфет был красного дерева, одно из этих деревянных сооружений, напоминающих старинные средневековые башенные замки.

– Садись. Хватит хлопотать, – он потянулся и обхватил ее за талию.

Но девушка вырвалась. В светлой кофточке и бежевой, чуть расклешенной юбке она выглядела очень милой.

– По-моему, здесь чего-то недостает! – она прищурилась, нарочито склонила голову и посмотрела на стол.

Пауль посмотрел на нее и засмеялся.

Она метнулась снова к буфету, снова распахнула дверцу и с торжеством подняла маленький графин с ликером.

– О! – Пауль вскочил и подбежал к ней, раскинув руки, будто собираясь схватить ее и отнять графин. Она со смехом увернулась.

– Разобьем! Разобьем! – повторяла она сквозь смех.

Но, кажется, она вовсе не опасалась, что графин может разбиться.

Пауль ударился коленкой о выступ кровати.

– Ох! – он поморщился.

Регина тотчас поставила графин с ликером на стол и наклонилась к своему гостю.

Но Пауль мгновенно распрямился и схватил графин.

Снова смех, вскрикивания.

Наконец, раскрасневшиеся, они оба уселись за стол.

Регина уже успела поставить и две маленькие рюмки.

– Ну! – ее голубовато-серые глаза блеснули мягким блеском, она разлила ликер по рюмкам.

Пауль невольно залюбовался нежностью ее кожи, такой детски-светлой, мягкостью волос, очарованием глаз.

– Эт ток-ток-ток! Эт ток-ток-ток! Эт ток-ток-ток!

– Эт чин-чин-чин! – подхватил Пауль.

Они чокнулись.

– Кажется, мы неправильно произнесли тост, – улыбнулся Пауль.

– Ну и что! Мы ведь не итальянцы, – беззаботно бросила она.

Говорить о национальностях Паулю не хотелось. Он пригубил ликер. Она тоже поднесла рюмку ко рту и на лице ее промелькнуло выражение чуть хищного женского наслаждения.

Они сделали несколько глотков в молчании.

Пауль отчетливо расслышал шорохи, постукивания, равномерный шум за окном с опущенной оранжевой шелковой занавеской.

– Что это? Слышишь, шумит? – тихо спросил он, держа рюмку в руке. Он и сам не понимал, почему эти смутные шумы тревожат его.

– Ничего! – она сидела напротив него, тоже держа рюмку у губ. Теперь во взгляде ее появилось что-то женское, что обычно именуют русалочьим. – Ничего, – повторила она. – Это дождь за окном. И ветер. И мыши. Мы ведь на чердаке.

Он снова отпил из рюмки. Должно быть, это был ликер домашнего приготовления. Во вкусе его ощущалось нечто терпкое, диковатое, несоразмерное, пощипывающее язык. Единое ощущение сладости, острой пряной горечи и одновременно крепости было очень сильно.

– Колдовское зелье! – Пауль посмотрел на Регину. – Откуда у тебя такое?

Ему вспомнился юный Генрих Гейне на свидании с дочерью палача.

– Привезла летом от бабушки, – просто ответила она.

– И где живет твоя бабушка, которая настаивает такие напитки? – он почувствовал, что захмелел. Странно, от нескольких глотков домашнего ликера. А, может быть… Но ведь у него нечего взять. Глупо было бы заманивать в ловушку такого, бедного, как церковная крыса, субъекта.

– Бабушка? – видно, девушка и сама захмелела, теперь она как-то издевательски-певуче растягивала слоги, и это тоже было странно. – Бабушка? Где живет? Конечно, на Брокене, на горе ведьм. Где еще может жить моя бабушка?!

Они смотрели друг на друга и смеялись. Она потянулась через стол руками. И снова ее руки показались ему какими-то нечеловеческими, непомерно длинными и гибкими в неестественно ярком и в то же время смутном свете электрической лампочки из-под красного абажура под потолком. Он невольно откинулся. Она встала из-за стола, приблизилась к нему. Снова ее нежные пальцы легли на его глаза. Она, казалось, нежно, умело и уверенно массировала ему веки. Было приятно.

– Хорошо? – спросила она полусонным голосом.

– Меня нет, – ответил он, прикрыв глаза.

И тотчас понял, что что-то произошло. В сущности, это была самая обычная фраза из нехитрого лексикона любовников. «Мне так хорошо, что я как бы уже не существую!» – вот и все.

Пауль открыл глаза. Ее руки, оторвавшись от его глаз, повисли вдоль тела, странно распрямившегося, оцепеневшего. С ее лица сбежало мгновенно это выражение сонливого блаженства. Явилась какая-то мрачная сосредоточенность. Широко раскрыв серьезные серые глаза, она вытянула губы трубочкой, затем высунула кончик языка, потянула носом, будто принюхивалась. Теперь она была какая-то совсем странная – смешная, беззащитная, напоминала насекомое или лягушку, когда их поймаешь, вырвешь из привычной среды и положишь на стол в комнате, и бедные существа недоуменно не находят привычных звуков и запахов. Что-то нечеловечески-жалкое ощутилось в ней.

«Опьянела», – подумал Пауль.

– Ну, ну, глупенькая, – он успокаивающе похлопал ее по щеке. – Куда же я денусь от тебя? Конечно, я здесь!

Она вздохнула глубоко, почти всхлипнула.

– Никогда больше не говори так! Не говори, что тебя нет! Я боюсь!

В этих коротких фразах с их детской интонацией он почувствовал что-то родное, еще более сблизившее их.

«Кто знает, что она пережила в своей жизни».

Словно желая поскорее изгладить из памяти впечатление от этого странного эпизода, девушка всячески старалась вернуть его к обыденной действительности. Они обменялись еще несколькими фразами о крепости ликера. Затем стали пить кофе.

Теперь сознание у обоих было ясным. Пауль интуитивно почувствовал, что девушка обладает определенным опытом. Кажется, суть ее очарования в том и заключалась, что будучи умелой любовницей, она сохраняла характер девчонки-подростка, скрывающей под робостью озорство. Но и это еще, явно, была не вся она. Как она в кинозале шепнула ему, что фильм напомнил ей сюжеты Достоевского… Да, кажется, так и шепнула. И, значит, существовала еще и другая она, та, что читала романы Достоевского… Занятно!

Ему хотелось показать ей, что и он не новичок в любви, не грубиян и простак, знает кое-какие тонкости. Когда они встали из-за стола, Пауль медленно подошел к девушке сзади, нежно коснулся губами шеи под завитками светлых волос. Регина зябко повела плечиками. Стоя сзади, Пауль перекинул руки ей на грудь, расстегнул верхнюю пуговку кофточки. Она, не спеша, принялась расстегивать остальные пуговицы. Пауль чуть сжал пальцами ее нежную шею. Потом осторожно, не торопясь нащупал крючки на юбке, юбка упала на пол.

Все так же стоя сзади, чтобы она не видела его, чтобы его прикосновения казались ей анонимными, немного таинственными, Пауль отстегнул резинки пояса. Отвел руки, чтобы не мешать ей. Она сняла пояс. Оказалось, она не носила ни лифчика, ни комбинации. Это подтверждало его мысли о ее опытности. Он снова поднял руки, некрепко обхватил ее за талию. Девушка извернулась в кольце его рук сильным гибким движением. Он снова понимающе отвел руки. Она чуть откинулась назад, отдалилась, переступила несколько мелких шажков.

Теперь она стояла прямо перед ним. В тонких шелковых чулках телесного цвета, в маленьких туфельках. Свет лампы падал на нее как-то сбоку. И ее лицо, еще недавно обычное личико светловолосой берлинской машинистки из какой-нибудь конторы, теперь обрело четкие точеные черты мраморной римской статуи. Светлые завитки волос, казалось, отяжелели, и плавно оттеняли изгиб изящной шеи. Маленькие округлые груди с нежно-розовыми крохотными сосками, упругий нежный выступ живота, руки, точеные ноги. Треугольник внизу живота был нежен, каштановая поросль на нем и под мышками придавала девушке с ее внезапным видом мраморной богини какую-то очень живую, нежную и беззащитную черточку.

Нагая, она, в свою очередь, вскинула руки и расстегивала пуговицы на его рубашке, пальцы ее скользнули вниз.

Без одежды они опустились на застланную покрывалом постель и начали целоваться, стараясь растянуть состояние мучительного изнеможения, болезненного нетерпения, вскоре овладевшее ими.

Две пары стройных ног откинули покрывало. Оно соскользнуло на пол. Пауль ощутил знакомое напряжение, напряглись и вытянулись ноги. Сильная нагая мужская фигура мерно двигалась, прикрыв собой нагую девушку, руки которой то в изнеможении вздымались, то крепко обхватывали шею и плечи юноши.