Текст книги "Клуб для избранных"

Автор книги: Кэтрин Стоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 28 страниц)

Глава 3

Дженет пришла бы в восторг от такой вечеринки, подумал Марк. Он был здесь единственным врачом. Остальные гости представляли собой причудливую смесь адвокатов, брокеров, специалистов по маркетингу, служащих крупных фирм и рекламных агентств. Сливки общества, одним словом. Этим людям, друзьям Кэтлин, не надо было карабкаться наверх – несмотря на молодость, они уже там находились. Они обладали деньгами, властью и уверенностью в себе.

То, что Марк – врач, не произвело особого впечатления, а вот то, что он – кавалер Кэтлин, заинтриговало всех. Мужчины смотрели на нового знакомого с любопытством, женщины – с неподдельным восхищением.

– Боже, Кэти, где ты его взяла? – спросила роскошная блондинка, ее подруга, едва они переступили порог.

Другие дамы были более сдержанны, и все же Марк слышал, как они шептались за его спиной: «Когда он тебе надоест, дай ему мой телефончик!», «А он женат?»

Обручальное кольцо! Он так и не снял его, хотя собирался, по крайней мере на сегодняшний вечер. Но потом приехала Кэтлин, и это вылетело у него из головы. Инерция? Суеверие? Или простая забывчивость врача, мысли которого заняты в основном пациентами?

Марк с интересом прислушивался к разговору. Говорили обо всем сразу – о книгах, политике, театре, бирже, футболе, ресторанах, недвижимости. Он мало что мог добавить. После «Звездных войн» он не видел ни одного фильма, болельщиком не был. Когда они с Дженет расстались, он стал смотреть вечерние и утренние выпуски новостей и благодаря этому был в курсе последних событий. Конечно, он много читал, но, как правило, специальную литературу, а последний прочитанный им роман был написан в прошлом веке.

То, что Марк мало говорил, не имело значения. Он вписался в новую компанию, поскольку умел слушать. Но главное – он пришел с Кэтлин. Одно это обеспечивало ему теплый прием. Чувствовалось, что Кэтлин здесь вне конкуренции. Это была ее компания, ее друзья. Они любили ее, может быть, даже завидовали.

Марк понял, что, в сущности, почти ничего о ней не знает. Сколько ей лет? Он познакомился с ней у постели моложавой матери и, естественно, предположил, что она очень молода – не больше двадцати. Потом, слушая, как она рассуждает о новинке театрального сезона – мюзикле «Джоанна», решил, что Кэтлин наверняка старше. Может быть, ей все тридцать. Или даже больше.

По внешности судить было трудно. Живое, без единой морщинки лицо часто менялось. Если разговор был серьезным, Кэтлин казалась старше, а когда смеялась или поддразнивала будущую невесту, молодела на глазах.

Чем она занимается? Если ей действительно двадцать, наверное, учится. Но ее друзья? Они явно старше и на студентов не похожи. Судя по всему, у них важная, ответственная и хорошо оплачиваемая работа. Когда речь зашла о театре «Юнион-сквер», Марк догадался, что Кэтлин имеет к нему какое-то отношение, но у него сложилось впечатление, что она там не работает. Он заметил, что никто не спрашивал ее о работе.

Ей вообще задавали мало личных вопросов. «Как мама?», «Кто он?» – жест в сторону Марка, – «Что с Биллом? Мне казалось...» Последняя фраза произносилась шепотом.

Кэтлин чувствовала себя неловко, когда вопросы о Марке задавались в его присутствии. Тогда ее фиалковые глаза темнели и с упреком смотрели на не в меру любопытного собеседника. Впрочем, ответа и не требовалось – все было понятно без слов. Марк совсем другой, и Кэтлин он небезразличен. Она привела его с собой, потому что ей этого хотелось. Это свидание, настоящее свидание, а не просто повод показать нового приятеля старым друзьям.

Подбодренная шампанским или улыбками Марка, а может быть, тем и другим, Кэтлин набралась смелости и положила свою узкую мягкую белую ладонь с тонкими голубыми прожилками на его руку. Ладонь Марка тут же легла сверху. Их пальцы переплелись. По сравнению с крупной мужской рукой с коротко остриженными ногтями – непременной принадлежностью врачебной профессии – женская казалась особенно хрупкой. Их отличали не только размеры – на Кэтлин не было колец, а палец Марка украшал золотой ободок.

– Давайте выйдем на террасу. Там прохладно, но зато вид великолепный, – шепотом предложила девушка.

Их ждало разочарование – вместо великолепного вида перед ними расстилался туман, тяжелый, густой, непрозрачный. Дальше перил ничего нельзя было разглядеть.

– Туман в ноябре... Как странно! – воскликнула Кэтлин.

– Бывает, – пробормотал Марк, обнимая ее за талию. – Не замерзла?

– С тобой – нет, – ответила она, теснее прижимаясь к нему, – Может, уйдем? Уже почти десять.

– Мне бы не хотелось уводить тебя от друзей.

– Таких вечеринок у Бетси и Джеффа будет еще уйма. Я, конечно, должна была побывать у них, но теперь не грех и сбежать.

Марку хотелось уйти, но еще больше ему хотелось быть с Кэтлин. Это мгновение, когда он обнимал ее, чувствуя рядом податливое тело, было сказкой. Сказкой, которую не хотелось прерывать.

– Чей это дом? – спросил он.

– Родителей Джеффа. Мы им сказали, что соберется только молодежь, и они уехали за город. Вечеринка продлится до рассвета.

«Интересно, вернется ли она туда после того, как мы с ней расстанемся?» – подумал Марк.

– Это твои старые друзья? – спросил он, констатируя очевидное и не решаясь задать более нескромные вопросы: «Сколько тебе лет? Чем ты занимаешься? Кто ты?»

– Самые лучшие, самые дорогие, самые любимые друзья. Девочки и маль... друзья, которых я знаю с детства.

– С того времени, когда тебя звали Кэти? – уточнил Марк, теряясь в догадках относительно «мальчиков». Сколько из этих мужчин были «мальчиками» Кэтлин? Со сколькими она спала? Есть ли среди них нынешний друг? И кто такой Билл?

Если бы он спросил, Кэтлин бы честно ответила: шесть. Шестеро были ее «мальчиками», ее мужчинами. Она могла бы сказать это Марку, но не стала. Вместо этого она с улыбкой кивнула:

– Да, со времен Кэти. Это было прекрасное время. У меня были длинные черные косы... В общем, настоящая Кэти! Потом мы разошлись по разным школам и стали собираться только на праздники и каникулы. Тогда меня звали Кит и Кит-Кэт... И еще Киска, – поколебавшись, добавила Кэтлин и поморщилась. – Гадость какая!

– Тебе больше нравится Кэтлин.

– Еще бы!

– Мне тоже. И откуда вы?

– Что? А, понятно. В основном из Атертона. Кое-кто – Джефф, в частности, – из Сан-Франциско. Мы были, да и сейчас остаемся, детишками Карлтон-клуба. Это загородный клуб в Атертоне. Избранное общество, знаете ли, – произнесла она с британским акцентом и усмехнулась. – Мы познакомились еще детьми, вместе проводили лето, ездили верхом, плавали, играли в теннис, танцевали. Некоторые ходили в одну школу, но большинство учились в частных заведениях Америки и Швейцарии.

– Богатые детишки.

– О да! – со смехом подтвердила Кэтлин. – Половина присутствующих – отпрыски знаменитых семей. Они работают – а точнее, управляют – компаниями, названия которых совпадают с их фамилиями. Некоторые с самого начала отделились от отцов и завели собственный бизнес. Некоторые вообще ничего не делают.

У Марка вдруг появилось отчетливое ощущение, что Кэтлин принадлежит к последней категории. Тем не менее он спросил:

– Ты тоже работаешь в такой компании?

– А ты знаешь компанию с названием «Дженкинс»? – парировала она и повернулась, чтобы видеть его лицо. Ее глаза смеялись, сверкали, поддразнивали.

– Нет, – машинально ответил Марк, думая только о том, что хочет ее поцеловать.

– Тебя интересует, чем занимается мой отец?

– Ну да.

– Он главный управляющий международной компьютерной фирмы, о которой ты наверняка слышал.

– Неужели?

Марку было все равно. Сейчас он ее поцелует. Туман и уход Дженет позволяют ему это.

Кэтлин сообщила название компании в тот момент, когда их губы встретились. Марк услышал, но не придал этому значения. Сейчас его интересовало одно – ее мягкие теплые губы, такие же жадные, как у него. А еще восхитительное тело, доверчиво прижавшееся к нему. И шелковистые волосы, ниспадавшие на спину. Марк крепко держал Кэтлин в объятиях и целовал, опьяненный гладкостью ее кожи, легким прикосновением рук к его спине, теплотой ее рта...

И тут она вздрогнула. Марк отпрянул.

– Замерзла? – «Ну конечно, замерзла, – мысленно обругал он себя. – На ней тонкое шелковое платье, а сейчас ноябрь. Никакие поцелуи и объятия не защитят от такого холода».

– Не знаю. – «Замерзла или нервничаю? Неужели нервничаю?»

– Но ты дрожишь.

– Наверное, и вправду замерзла.

– Тогда вернемся в дом.

– Давай. И сразу уйдем.

– О’кей.

Резкий свет и многозначительные взгляды друзей Кэтлин рассеяли спасительную защиту тумана – понимающие, немного завистливые взгляды, которые они бросали на свою красивую подругу, чьи щеки подозрительно раскраснелись. Они знали, почему Кэтлин и этот высокий красавец брюнет уезжают так рано. Знали и немного ревновали.

Они знали это потому, что хорошо знали Кэтлин. Она всегда добивалась своего, причем без всяких усилий. И всегда нравилась мужчинам.

Сама же Кэтлин этого не знала. Они молча ехали к дому Марка, держась за руки. Он отпускал ее ладонь, только чтобы переключить скорость в своем стареньком «фольксвагене».

Марк знал одно – он ее хочет. Хочет прижаться к ее обнаженному телу, целовать ее губы, любить...

В ушах у него стояли слова Дженет: «Ты даже перестал заниматься со мной любовью. Наверное, не можешь?»

А вот с Кэтлин ему этого хотелось – так, как уже давно ничего не хотелось.

Кэтлин тоже мечтала заняться любовью с Марком, но он пугал ее. Пугал тем, что не принадлежал к Карлтон-клубу, тем, что слишком серьезно ко всему относился. Дни и ночи он спасал людям жизнь или наблюдал за тем, как они умирают. Он был не готов развестись с женой, и это тоже могло причинить Кэтлин боль. Никогда ни к кому она не относилась так, как к Марку.

– Зайдешь? – спросил он, припарковывая «фольксваген» рядом с ее роскошным «БМВ». Вряд ли. Скорее она предпочтет сесть в свою машину и вернуться на вечеринку, или домой, или поехать туда, куда обычно отправляются детишки Карлтон-клуба в половине одиннадцатого ночи, когда простые люди давно спят.

– Конечно, – откликнулась она, дрожа даже в теплом, из верблюжьей шерсти, пальто.

Жилище Марка располагалось на втором этаже бывшего викторианского особняка, ныне разделенного на крошечные квартирки. В них обитали в основном стажеры и врачи университетской клиники, поскольку отсюда до работы было всего пять минут ходу.

Взявшись за руки, они начали подниматься по ступеням. Марк еще не принял окончательного решения. Он знал только одно – ему не хочется отпускать Кэтлин. Подойдя к двери, они услышали телефонный звонок. Наверное, Дженет, подумал Марк. Она уже неделю ему не звонила – как ни странно, ни разу с тех пор, как он познакомился с Кэтлин. Дженет, больше некому. Вряд ли это Лесли – она бы не стала звонить ему ночью. Правда, сегодня она дежурит, но даже если ей нужна помощь, в больнице есть другие врачи. Значит, Дженет. Ну и пусть!

Марк открыл дверь, только когда звонки прекратились. Войдя, он первым делом выдернул вилку и лишь потом обернулся к Кэтлин.

– Наверное, твоя жена, – предположила она, лишь бы что-то сказать. Со звонком или без, Дженет нельзя было сбрасывать со счетов.

– Наверное. Она знает, что я часто отключаю телефон, когда не дежурю. Хочешь чего-нибудь выпить?

– Нет, спасибо.

Марк установил четыре пластинки так, чтобы они ложились на диск одна за другой, и включил проигрыватель. Оба молча ждали, пока игла коснется дорожки и раздастся музыка. Кэтлин старалась угадать, что это будет: джаз, блюз, рок-н-ролл? А может быть, Барбара Стрейзанд или Моцарт? Эти четыре пластинки, явно его любимые, расскажут ей нечто новое о нем – то, чего она пока не знает.

Прослушав несколько вступительных аккордов, Марк вопросительно взглянул на Кэтлин.

– Римский-Корсаков. «Шехеразада», – сказала она, с улыбкой глядя ему в глаза.

– Отлично! Хочешь снять пальто?

– Хочу, чтобы ты снял с меня пальто, – с вызовом уточнила Кэтлин. «И платье тоже», – мысленно добавила она и опять вздрогнула.

Марк улыбнулся. Расстегивая пуговицы пальто, он поцеловал ее и продолжал целовать, нащупывая крошечные, обтянутые шелком пуговки платья. Погрузив одну руку в мягкие густые волосы Кэтлин и не отрываясь от ее губ, другой рукой он пытался совладать с капризными пуговицами. Вскоре его терпение иссякло.

– Да сколько их там?

– Больше, чем нужно. Шикарно, но непрактично.

– Может, я слишком тороплюсь?

– По-моему, мы оба слишком торопимся, – поправила Кэтлин. – Не даем себе труда подумать.

– Я уже все обдумал, – возразил Марк. Теперь он действительно принял решение.

– Неужели?

– Да. И все-таки не могла бы ты мне помочь?

– С наслаждением.

Кровать у Марка была широкой, но неудобной, простыни – жесткими, а подушки – комковатыми. Впрочем, все это не имело значения.

Их обнаженные тела сплелись: его – стройное и мускулистое, ее – нежное и гибкое. Марк покрывал поцелуями это волшебное тело, легко касаясь языком самых соблазнительных мест, двигаясь имеете с Кэтлин в такт любимой музыке и шепча ее имя.

Их уста были сомкнуты, а глаза открыты, пока желание не заставило разомкнуть губы и закрыть глаза. Погрузившись в теплоту собственных тел, подчиняясь ритму музыки и силе страсти, они начали двигаться.

– О Марк! – воскликнула Кэтлин, чувствуя, что приближается момент наивысшего наслаждения.

– Кэтлин... – Он слышал ее учащенное дыхание, неистовое биение сердца. Она отдалась ему с той же страстью, с какой он овладел ею.

Насладившись любовью в первый раз, Марк нехотя перекатился на спину и прошептал:

– Киска...

– Ты за это заплатишь!

– Неужели? А как?

– Увидишь. Дай мне только прийти в себя. – Она пододвинулась и коснулась его волос. – А может, я пойду? Уже поздно.

– Я не хочу, чтобы ты уходила. Никогда.

– Придется. Родители забеспокоятся, если я не появлюсь дома к утру, – с улыбкой объяснила она. – Лучше скажи, как я тебе.

– Сама знаешь как. Потрясающе.

– И только? Мог бы сравнить меня с Шехеразадой, Спящей красавицей, Одеттой. Или с той пластинкой, которая играет сейчас. Знакомая мелодия, но не могу вспомнить название.

– «Жизель». Пластинки старые, но я их очень люблю. – Он помолчал. – Вот уж не думал, что ты прислушивалась.

– Слушала – да, но не прислушивалась. Как я могла? Мое внимание безраздельно принадлежало тебе. – «Принадлежит до сих пор. И я хочу, чтобы так было всегда».

– Если тебе и правда понравилось, я могу снова их поставить.

– Правда. Чудесная музыка. Такая чувственная. «В его присутствии и государственный гимн показался бы чувственным», – подумала Кэтлин, глядя, как обнаженный Марк идет к проигрывателю. Высокий красивый брюнет. Обнаженный – вот недостающий эпитет. Теперь картина обрела законченность.

Когда он вернулся, она сказала:

– А теперь в наказание за Киску стой и не двигайся. Тебе захочется пошевелиться, но ты не посмеешь. Захочется дотронуться до меня, но я тебе не позволю.

– Как ты жестока!

– Не надо было называть меня Киской.

– Ну что ж, придется терпеть.

Кэтлин начала делать то, что недавно проделывал с нею он. Ее теплый влажный язык и нежные пальчики заскользили по его соскам, бедрам, между бедер. Она немного отстранилась, но все равно ее шелковистые волосы ласкали его лицо, грудь, живот, ноги. Она двигалась по нему медленно, любовно, целовала там, где никогда не целовала Дженет, и так, как никогда не делала Дженет.

Когда в нем проснулось желание, Кэтлин с готовностью уступила. Она хотела его и не собиралась притворяться. Во всяком случае, не с ним.

В три она сказала:

– Теперь мне действительно пора.

Она уже порывалась уйти в час, потом в два, но каждый раз доходила лишь до проигрывателя, меняла пластинку и по просьбе Марка возвращалась в постель.

– Я не хочу, чтобы ты уходила.

– Я сама не хочу, но надо. И потом, ты ведь сегодня дежуришь.

– Угу.

– Значит, я пойду.

– Жаль, но ничего не поделаешь. – Пока она одевалась, он спросил: – Сколько тебе лет, Кэтлин?

– Двадцать семь. А тебе?

– Тоже.

На прощание она подарила ему долгий страстный поцелуй и уже в дверях услышала его вопрос:

– Чем ты занимаешься?

– Что ты имеешь в виду – делаю ли я что-нибудь ради денег?

– Да.

– Ни-че-го, – с расстановкой ответила она, – Абсолютно ничего.

Вода, вдруг ставшая ледяной, вторглась в мысли Марка и прервала блаженство.

«Проклятая квартира!» – мысленно выругался он, хотя при всех прочих недостатках его жилища горячая вода здесь всегда имелась в избытке.

Дрожа от холода, он направился в спальню и только тут, взглянул на часы, понял, почему вода остыла – он простоял под душем полчаса, погруженный и волшебные воспоминания о Кэтлин.

Холодная вода, отключенный телефон, то, что он опоздает на утренний обход – непунктуальность, бесившая его в других, – все это были грубые реалии жизни, которые вернули Марка к действительности.

Лихорадочно собираясь, он вдруг подумал о Дженет. Он ей изменил – еще одно прегрешение, которая она не преминет добавить к длинному списку проступков, совершенных им с целью разрушить их брак.

До сих пор Марк был верен жене. Он вообще не занимался любовью ни с кем, кроме Дженет. В старших классах целовался с девочками, но это не в счет. А в шестнадцать познакомился с Дженет, и после этого другие женщины перестали для него существовать.

Так было до прошлой ночи, а ночью он изменил Дженет. Но считается ли неверность серьезным проступком во время пробного расставания? Все больше вопросов, все больше неясностей...

И все больше тумана, думал Марк, продираясь сквозь не по сезону густую пелену, лежавшую на пути между его квартирой и университетской клиникой.

Не снижая темпа, Марк толкнул вращающуюся дверь и очутился в вестибюле. И тут же заставил себя забыть о Дженет и Кэтлин. Это уже вошло в привычку – оставлять все мысли за порогом, а на работе думать только о пациентах. Кстати, способность мужа усилием воли включать и отключать эмоции, его холодная объективность тоже злили Дженет.

Но это же качество делало Марка превосходным врачом, поскольку позволяло безраздельно сконцентрировать внимание на больных. Марк знал, что Лесли Адамс, как и он, умеет отделять личное от профессионального. Лесли была профессионалом и делала все как надо.

Она же была единственной женщиной, о которой он мог думать в больнице. Вспомнив о Лесли, Марк улыбнулся, хотя опоздал почти на двадцать минут и теперь летел на одиннадцатый этаж, перепрыгивая через ступеньки. Он никогда не пользовался лифтами – они раздражали его своей медлительностью, а физические упражнения, по мнению Марка, были ему только полезны. Так он и перемещался – со своего одиннадцатого этажа на седьмой, в блок интенсивной терапии, затем на первый в «неотложку», потом в морг, расположенный в цоколе, в лабораторию на четвертый и в рентгенологию на третий. Очевидно, упражнений было достаточно, потому что Марк находился в отличной форме.

Лесли Адамс, доктор медицины...

Она была потрясающим стажером. Самым лучшим. В любой другой профессии дотошность Лесли выглядела бы неуместно, но только не в медицине. Здесь дотошность в сочетании с умением поставить правильный диагноз означала способность сосредоточиться на главном, при этом абстрагируясь от заведомо очевидного, но никогда его не игнорируя.

Как правило, начинающие врачи за деревьями не видят леса. Лесли не относилась к их числу. Не упуская из виду всю картину, она в то же время обращала внимание на мельчайшие детали.

Если она не могла в чем-то разобраться сама, то обращалась за помощью или советом к другим. Чаще всего к Марку.

– Марк, – обычно говорила Лесли, не отрывая озабоченного взгляда от листка с результатами анализов, только что полученного из лаборатории, – у мистера Рольфа немного повышены лейкоциты. Не могу понять почему. Остальные показатели в норме, он идет на поправку. Но все же...

– И что ты собираешься делать? – в свою очередь, спрашивал Марк, зная, что Лесли уже наверняка придумала, что делать. Несмотря на свою добросовестность – а может быть, благодаря ей, – она часто сомневалась в себе и не боялась сказать, что чего-то не знает. На медицинском факультете существовала заповедь: «Никогда не говори «не знаю». Лесли говорила.

Она могла совершить ошибку – врачи иногда ошибаются. В этом состоит одна из особенностей медицинской профессии. Но Лесли никогда бы не допустила грубой ошибки, ошибки по небрежности. Она могла слегка ошибиться в диагнозе, поскольку, не имея достаточного опыта, иногда упускала из виду тот или иной симптом. Но эти промахи никогда не оборачивались злом для пациента, они лишь напоминали юной стажерке, что надо строже относиться к себе, хотя Лесли вряд ли нуждалась в подобном напоминании.

Добежав до шестого этажа, Марк чуть сбавил темп. Сегодня дежурит Лесли, а значит, все в полном порядке. Он покачал головой, представив себе, как этот неутомимый больничный стриж всю ночь меряет шагами холл, отгоняя беду. Марк догадывался об истинной причине ночной бессонницы Лесли – она не ложится, потому что считает, что так надо. И это тоже часть ее добросовестности.

Он догадывался и о том, что бодрая жизнерадостность его стажерки, иногда кажущаяся чрезмерной, – только видимость. Нa самом деле Лесли – комок нервов. Ее также снедает беспокойство, она также испытывает усталость, как и остальные. Ей наверняка есть за что поругать своих коллег, посетовать на неудачное расписание дежурств и на нерадивость сестер. Но она сдерживается. Врачи склонны излишне строго относиться к себе и к окружающим. В душе они стремятся к совершенству, а на деле сталкиваются с несовершенством, неточностью, ненаучностью той суровой реальности, которая зовется медициной.

Лесли и Дженет были подругами. Иногда Марк задавался вопросом: а что думает о нем Лесли? Разумеется, она была в курсе того, что произошло между ним и Дженет и почему. Возможно, Лесли глубже понимала причину их разрыва, чем он сам. Неужели она, как и Дженет, считает его мерзавцем? Скорее всего. Образец совершенства, она наверняка не стала бы мириться с теми недостатками, которые приписывала мужу Дженет.

Но если Лесли и в самом деле его презирает, внешне это незаметно. Наоборот, весь последний месяц она ведет себя так, будто все знает, понимает, но не осуждает, а даже сочувствует. Или это всего лишь маска, чтобы скрыть свои истинные эмоции?

«Да она небось вообще обо мне не думает, – одернул себя Марк. – Лесли, как всегда, погружена в работу».

Подходя к своему отделению, Марк увидел всю команду – двух студентов и двух стажеров, Лесли и Грега, склонившихся к температурному листу. Лесли, чуть нахмурившись, смотрела на часы. Взгляд ее выражал беспокойство, но не раздражение.

Первым Марка заметил Грег:

– Привет, шеф!

Лесли подняла голову и улыбнулась. Ее глаза – два голубых сапфира, обведенные темными кругами, красноречивым свидетельством очередной бессонной ночи, – вспыхнули от радости.