Текст книги "У Южного полюса"

Автор книги: Карстен Борхгревинк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

в нас самые необычные мысли и чувства.

Когда началась буря, мы залезли в спальные мешки с

большой поспешностью и занесли с собой внутрь мешков немало

снега. Снег растаял, и нельзя сказать, чтоб нам было приятно

лежать мокрыми в оленьем меху. Влага от растаявшего снега,

пар от нашего дыхания способствовали образованию длинных

сосулек, свисавших вокруг отверстий спальных мешков.

Положение было не из завидных, но мы все же радовались тому, что

нашли защиту Ът снежной бури, проносившейся над нашим

убежищем с неослабевающей силой.

Когда мы не ели и не сосали свои коротенькие трубочки, то

начинали петь, и пели до тех пор, пока не засыпали.

Однако сильный треск льда и ограниченность пространства,

находившегося в нашем распоряжении, приводили к тому, что

сон был коротким и часто прерывался. Савио по обыкновению

ежеминутно справлялся который час. Меня же беспокоили

мысли о судьбе санной группы, которая должна была под

началом капитана Колбека следовать за нами с дополнительным

продовольствием.

Лапландец Муст страдал в эти дни под снегом больше всех.

В ночь на 31 июля было 40 градусов мороза. Ртуть замерзла, и нам

пришлось пользоваться спиртовым термометром. В эту ночь

я опасался за жизнь Муста.

Незадолго до полуночи мы прорыли отверстие в снеговом

настиле, чтобы дать доступ воздуху, и провели кое-какие

наблюдения. Едва лишь Муст просунул голову в врронку,

образовавшуюся в снегу, как в ту же секунду упал oopafHO. Губы его

посинели. Муста тряс такой озноб, что он стучал зубами. Савио и я

с большим трудом согрели для него какао на спиртовой лампе,

растирали его как могли до тех пор, пока он не очнулся. Однако

Муст был в подавленном состоянии. Он затянул свои

лапландские песни, звучавшие здесь, глубоко под снегом, однотонно и

заунывно, в то время как сверху сквозь проделанное отверстие

доносился вой бури.

Я заставил Муста дышать над фонарем, чтобы в его легкие

попадало немного теплого воздуха. Время от времени и мы

доставляли себе это удовольствие.

Говорили мы тогда о самых невероятных вещах. Лапландцы

рассказывали о многих интересных событиях из их жизни за

Северным полярным кругом, делясь со мной своими радостями

и горестями. За эти дни лежания рядом в спальных мешках мы

по-настоящему узнали друг друга.

К счастью, мы захватили с собой мешок с травой для

утепления нашей лапландской обуви; иначе мы потеряли бы все пальцы

на ногах. Чулки мало что дают во время поездок на санях

в антарктических районах.

Когда чулки отсыревали, то при стоянии человека на месте

нижняя их часть, охватывающая стопу, превращалась в лед.

Вскоре вслед за этим той же участи подвергались и пальцы ног.

По-иному обстояло дело с травой, мягкой, нежной, но прочной,

которой лапландцы постоянно пользуются взамен чулок.

Трава эта растет на севере на берегах озер. Лапландцы

высушивают и набивают ею свою просторную обувь. При этом они

с характерной традиционной тщательностью распределяют траву

таким образом, чтобы она покрывала подошвы и тонким, но

равномерным слоем располагалась внутри обуви.

Ноги, обутые таким способом, отморозить нельзя. В случае

промачивания ног трава от сырости начинала преть и появлялось

приятное чувство теплоты. Из манеры лапландцев обуваться мы

извлекли в дальнейшем много полезного. Обнаженные ноги,

погруженные в траву, получали защиту от мороза. Однако

главное заключалось в том, чтобы трава была правильно

распределена внутри обуви. С течением времени мы приобрели

известный опыт, но все же всегда бывали довольны, когда лапландцы

сами набивали травой обувь: они укладывали траву более ловко

и более равномерно.

До сих пор вспоминаю, как в ту памятную холодную ночь

лапландцы рассказывали мне, что по возвращении в Норвегию

им придется пойти на военную службу. Они горько сетовали

на то, что их заставят носить военную форму, и горячо просили

меня замолвить за них словечко. Они ни в какой степени не

возражали против военной службы, но не хотели и слышать о

военном обмундировании.

Я исполняю данное мною обещание, сообщая здесь, что всем

надо поучиться обуваться и одеваться у лапландцев.

Зачем навязывать этим людям нашу жесткую обувь?

На протяжении поколений лапландские башмаки и их

своеобразная, но практичная одежда превратились в жизненно

важный для них вопрос. Лапландец питает к своей одежде большую

нежность, чем шотландец к своей юбке. Почему бы не разрешить

им и во время прохождения военной службы носить их красивое

практичное одеяние?

В своей лапландской обуви и на лыжах они могли бы

проходить значительно большие расстояния, чем в варварских

башмаках цивилизованного мира. Зимой они переносили бы любой мороз

и были бы весьма полезны, а не сидели в очереди на приеме в

полковом околотке. Под своей удобной щирокораспахивающейся

курткой лапландец может носить запас провизии на несколько

дней; будучи затянут в тесный мундир, он никогда не сможет

себя хорошо чувствовать.

Украсьте лапландца нашей национальной эмблемой, дайте

ему ружье, используйте его как солдата, и в случае войны он

окажет вам такие же услуги, какие оказали Савио и Муст

южнополярной экспедиции...

Меж тем наступило утро 31 июля. Мы выкарабкались из-под

снега и обнаружили, что буря улеглась. Было 35 градусов

мороза.

Сумрак и туман не позволяли делать наблюдений. Не было

видно ни собак, ни сйаряжения—все занесло снегом.

Мы сочли необходимым обыскать все подряд, извлекая на

поверхность один предмет за другим. Это, однако, происходило

не быстро. Когда мы остановились тут для привала, лед eine во

многих местах был свободен от снега; в других местах его

покрывал старый снег, плотно смерзшийся от холода и от давления.

Когда началась метель, собаки остались лежать неподвижно

и спокойно давали снегу засыпать себя. Их приходилось

отыскивать. Некоторых мы находили, втыкая лыжные палки в

снежные кучи, где, по нашему мнению, могли находиться псы. Других

собак нашли, следуя ходу постромков. Как выяснилось,

отдельные собаки питались собственной упряжью. Они отгрызали по

частям свою шлею, выработанную из тюленьей шкуры, пока

этот источник питания, дойдя до ошейника, не кончался.

Некоторые собаки лежали примерзшими ко льду; в желудке у них

были найдены куски ремня, в то время как остатки

постромков свисали с шеи. Благодаря такому питанию они прожили

три дня.

Восстановить все было не так просто. Сбрую и лямки требова-

лось вновь привести в порядок. Мы наскоро позавтракали

мясными консервами, какао, сухарями, дали собакам галеты и

остатки нашей трапезы и опять двинулись в путь на юг. После

получасовой езды мы обратили внимание на то, что у одной из

собак на языке повисла пустая банка из-под консерзов.

Собака задумала вылизать оловянную банку, и та примерзла к ее

языку.,

К полудню погода прояснилась; перед нами внезапно воз-

никли великолепные ледники горной цепи, которая тянется на

северо-запад от горы Сабин. Эта могучая вершина будет служить

излюбленным географическим центром для топографических

съемок в северо-западном углу Земли Виктории.

Путешествующий в этих широтах как по морю, так и по суше волей-неволей

обращается к пику Сабин и к окружающим его вершинам как

к своего рода дорожному указателю.

Бесчисленные ледники стекают между крутыми скалами

подобно большим белым рекам; за многие мили от берега мы уже

могли различить синевшие в глетчерах щели; издали они

выглядели как темные гребни волн на широком морском просторе.

В отдалении ледники казались великолепными й прямыми,

как стрела, дорогами; по мере приближения к ним стали

видны страшные крутые обрывы, по которым ледники

низвергались в море.

В бухте Робертсон все без исключения ледники спускались

к морю под большим углом, переходившим в конце концов в

крутой обрыв. При этом в ледниках возникали бесчисленные темно-

синие щели. Прежде чем наступила темнота, я обнаружил на юге

далеко выдающуюся вперед часть суши, которую принял

первоначально за полуостров. По-видимому, он был совершенно

свободен от снега.

В связи с этим, а также из-за необычной формы этого куска

суши я пришел к выводу, что он представляет незаурядный

геологический интерес. Я считал также по характеру его

расположения, что на левом берегу, куда, по-видимому, вдавался с юга

небольшой залив, найдется относительно защищенное место

для лагеря. Однако прежде чем мне удалось выяснить

географическое положение полуострова, все окутала мгла.

Я не выпускал из рук компаса. Мы с трудом пробивали себе

путь сквозь нагромождение льдов. Приходилось бежать и

кричать на ходу, поднимать и тянуть тяжелые сани, которые

непрестанно переворачивались, застревали между большими

льдинами.

Вскоре мы попали в зону такого нагромождения льдов, что

с трудом находили дорогу. Отсюда мы сделали вывод, что суша

неподалеку. Несмотря на тяжелую дорогу, собаки потянули

веселее. Они все время лаяли, выли и, по-видимому, так же

страстно рвались к неведомой суше, как и мы. В 10 часов вечера

над нами нависли скалы. Чтобы взглянуть на Южный Крест,

приходилось закидывать назад голову. Созвездие мерцало высоко

вверху над темными очертаниями суши, четко

обрисовывавшимися на фоне синего звездного неба.

К полуночи мы достигли входа в узкий проход,

врезавшийся в сушу. Сначала я принял его за маленький фиорд, но при

ближайшем рассмотрении днем он оказался проливом. От этого

пролива дальше к востоку, между скалами, врезался в сушу

маленький фиорд; именно эту сушу я и заметил с вечера. Здесь

мы нашли прекрасное место для устройства базы, хорошо

защищенное от юго-западных бурь; по опыту мы уже зналич что оттуда

всегда можно ждать самых больших неприятностей. Собаки

выли от восторга. Освободившись от упряжи, они бросились,

невзирая на тьму, к морю, и вскоре мы услышали, как они

вступили в ожесточенный бой с тюленем. Зверь лежал недалеко от

края ледяной стены, представлявшей не что иное, как

обрушившийся ледник; во льду пролива от давления глетчерного льда

образовались полыньи.

Прежде чем заняться устройством базы, мы забили двух

больших тюленей (Уэдделла) и приволокли их к нашей лагерной

стоянке. Здесь их разрубили на куски и сытно покормили собак,

предварительно вырезав для собственного пропитания сердца

и грудинку. Затем мы разожгли из тюленьего жира костер и,

пока Оле варил тюленьи сердца, мы с Савио раскинули между

санями шелковую палатку. После этого поужинали. Тюленье

сало пылало на костре, освещая позади темные скалы, на которые

падали наши огромные тени. Первые человеческие тени во вновь

открытой стране!

Было 45 градусов мороза, когда лапландцы влезли в свои

мешки и глубоко заснули через пару минут. Собаки заснули

на снегу еще раньше—до того как мы окончили свой ужин.

Я же все еще не был в состоянии отправиться на покой.

Прекрасная сверх всякой меры ночь наполняла мою душу благоговейным

восторгом.

Благодарность за дарованное бытие... Чистые звезды там

вверху! Великая неведомая таинственная страна, которой мы

достигли и которую еще предстоит изучить... Труд, одиночество,

лишения, тоска и холод последних дней—все это вызывало во

мне такую покорность провидению, которая либо искажена,

либо совсем неизвестна в мире цивилизации... Мысли самые

чистые, самые ясные поднимались невольно из глубины души,

витали вокруг меня как самостоятельные существа и звучали

в унисон с органными трубами полярного сияния в небесном

пространстве.

Все было чудесно: и люди и жизнь!

В этом чистейшем воздухе ничто дурное не могло бы

сохраниться, подобно тому, как микробы не могут найти здесь

условия для существования...

Было уже очень поздно—забрезжил рассвет холодного и

короткого зимнего дня. Я забрался в свой твердый от мороза

спальный мешок, плоский и мало привлекательный,

лежавший между мешками лапландцев. Они спали так крепко, что,

несмотря на мою возню при попытках принять в мешке удобную

позу, храп их ни на минуту не прерывался.

Когда я проснулся в 11 часов утра, мороз был 43°. За ночь

все насквозь промерзло. Спальные мешки сохранили, затвердев,

форму нашего тела и лежали подобно гипсовым слепкам с нас.

Хотя мы спали сравнительно хорошо, у нас все же

оставалось ощущение, будто мы мерзли ночь напролет. Муст ходил

с посиневшими губами и дрожал, пока не принялся за работу,

складывая узкие полоски сала, вырезанные в прошлую ночь

из тюленя. Они тоже промерзли и напоминали деревянные

чурки.

Савио разогревал в жестяной кружке над спиртовой лампой

«шоколадное мороженое». Он заявил, что не собирается

проводить в палатке вторую ночь. У него были новые планы, которые

впоследствии оправдались и хорошо себя зарекомендовали.

Муст и я нагромоздили такое количество сала, каким со

спокойной совестью могли пожертвовать, и, разогрев его нашими

неоценимыми маленькими факелами, которые всегда брали с

собой в дорогу, настругали сухих щепок, чтобы с их помощью

заставить сало гореть.

Оба тюленьих сердца зажарили на сковородке, поставленной

на огонь из тюленьего жира. Сами мы поворачивались с боку

на бок не хуже тюленьих сердец, чтобы со всех сторон обеспечить

себе равномерное согревание. Часть тела, обращенная к огню,

была всегда накалена, в то время как противоположная часть

оставалась холодной как лед. В то утро мы вращались вокруг

своей оси так старательно, будто сидели на вертеле.

После того как мы поели и оттаяли немного изнутри и

снаружи, я и лапландец Муст отправились с 10 собаками,

провиантом и инструментами обследовать ближайшие окрестности.

Савио я оставил возле палатки; сейчас же после нашего отъезда

он принялся за устройство более теплого убежища.

К югу от стоянки мы с Мустом нашли в труднодоступном

месте огромные ледники, которые спускались в западном

направлении к морю. Они отрезали от моря бухту, ограниченную с

запада открытой нами землею.

Глетчерный лед сползал по скале высотой в 70 футов и

достигал поверхности моря под углом примерно в 30 градусов.

На западе мы увидели отвесную стену ледника, который

примерно на полмили выдавался в море. Там он поворачивал под

прямым углом к западу и продолжался в виде крутой ледяной

скалы еще около двух миль, достигая высокого гребня горы,

ограничивающей на западе этот огромный ледник.

Когда мы с Мустом поднялись на санях на поверхность

ледника, перед нами развернулся величественный и необычный вид.

Открытая нами вчера земля, где мы оставили Савио, оказалась

островом, лежавшим примерно в четырех милях от берега, как

раз в том месте, где смыкались два огромных ледника,

спускавшихся к морю.

Я назвал остров в честь нынешнего наследного принца Англии—

островом герцога Йоркского. Остров мешал тому, чтобы ледники

начали свое плавание по морю. Огромные массы льда

накапливались у западной оконечности острова. Там они образовывали

тесно спаянное, высоко громоздящееся «ледовое море». Оно

в свою очередь блокировало свободный выход в океан.

Образовывались новые глетчеры, которые, раскалываясь на огромные

куски, низвергались в полярный океан.

Там, охваченный этими ледяными объятьями, лежал темный,

свободный от снега островок. На его западном и южном берегах

возвышались на 70 футов ледники, великолепно отливавшие

белым и голубым цветом. На севере и востоке остров

непосредственно граничил с ледяным покровом океана.

Открытый нами новый остров поднимался на высоту 200 футов.

Он состоял из серовато-зеленого сланца, пересеченного

многочисленными более или менее широкими жилами кварца и местами

прослойками сернисто-железного колчедана.

Сланцевая порода тянулась почти прямо с севера на юг,

обнаруживая исключительно интересные геологические образования.

Здесь легко было распознать и проследить на далекое расстояние

господствовавшие различные условия давления.

Остров имел в окружности около пяти миль. В средней части

в него врезалась с севера на глубину мили бухта в форме

полумесяца; на восточном краю острова посередине также имелась

глубокая бухта. Вторую половину отграничивал один из рукавов

ледника.

С того места, где стояли мы с Мустом, можно было далеко

смотреть в глубь страны. На материке виднелось бесчисленное

количество горных вершин и ледников. Горные вершины

достигали 12 000 футов высоты и были окружены огромными

ледниками. Ослепительная белизна ледников, казалось, придавала

голубому ландшафту особое сияние. Там же, где их обрывистые

края образовывали глубокие расселины и ущелья, они блестели

еще ярче голубым и зеленым цветом.

В южном направлении гребни гор резко выделялись в голубом

воздухе своими остроконечными вершинами и частично были

свободны от снега. К западу же горные вершины имели более

мягкие очертания, местами они закруглялись в форме

белоснежных полушарий, напоминавших девичьи груди.

Эта картина, видимая сквозь окружавший нас голубой

прозрачный туман, была захватывающе прекрасна.

Сделав все необходимые предварительные наблюдения,

касающиеся нового острова и его местоположения, мы с Мустом

направились обратно к месту своей стоянки, куда явились как

раз в то время, когда голубой зимний день уступал свое место

темной ночи.

Савио пока что неплохо использовал время. Из лыжных палок

и подпорок он соорудил остов конической финской палатки,

покрыл его шелковой тканью маленьких палаток, мешками из-

под продовольствия и тюленьими шкурами. У верхушки

импровизированной палатки он оставил отверстие; теперь над ним

вился дымок от большого костра, на котором пылал

тюлений жир.

Палатка примыкала непосредственно к скале и была удалена

от замерзшего моря приблизительно на 10 футов. Она находилась

в безопасном месте, нагромождение камней и снега надежно

защищали ее от юго-восточных бурь, которые были для нас

худшим врагом, чем самый страшный мороз. Вечером в 8 часов

термометр показывал снаружи —44°Ц, однако в наших спальных

мешках мы чувствовали себя в эту ночь вполне уютно. Было так

«тепло», или, точнее говоря, мы так мало мерзли, что не спали,

а, высунув из мешков головы в сторону огня, шутили и болтали

друг с другом.

Савио рассказывал о своей жизни в высоких широтах, о

регулярных поездках на русские рынки, где норвежские лапландцы

делали дешевые закупки и получали много подарков и хорошее

угощение, о том, как прсле справленного праздника мчались

они на своих оленях по снежным равнинам. И пока длился

рассказ Савио, полосы полярного сияния, похожие на органные

трубы, поднимались к зениту длинными рядами, непрерывно

меняя цвет. Мы увидали его через маленькое отверстие в палатке,

и—ничего не поделаешь—пришлось расстаться с непривычным

удовольствием быть в тепле, вскочить на ноги и наблюдать

полярное сияние.

На следующий день мы продолжали обследование и побывали

во внутренней части острова герцога Йоркского. Тут всюду

попадались доказательства того, что массы глетчерного льда,

спускавшиеся с острова двумя потоками, в свое время—и не

очень давно—прошли по всему острову и унесли с собой свободно

лежавшие обломки сланца. В середине южной полосы острова

герцога Йоркского были также видны обломки сланца,

торчавшие рядами, как зубцы, и тянувшиеся с правильными

промежутками с севера на юг. Лишь там, где пролегли жилы кварца,

глетчерный лед не оставил следов своего прохождения.

В больших количествах мы встречали кристаллы серного

колчедана; эти кристаллы отливали металлическим блеском.

Во внутренней части острова этих кристаллов много.

Располагаясь неровным слоем над сланцем, они, по-видимому, меньше,

чем окружающие их породы, поддаются влиянию ветра, снега,

льда.

Отдельные кристаллы сидели в сланце, как «расшатанные

зубы», и без большого труда их можно было вытащить оттуда

рукой или выбить камнем.

Кварц содержал в себе, по всем данным, железо.

Сланцевые слои, как уже упомянуто, резко различались друг

от друга по цвету; на эти слои действовали, очевидно, различные

температурные условия.

Местность к востоку от острова герцога Йоркского сложена

исключительно из ноздреватого базальта. Фактически она

образует основу для горного хребта, который заканчивается к северу

мысом Адэр. С осадочными породами базальт встречается на той

же линии, что и остров герцога Йоркского; он как бы скользит

наподобие ледника по горному хребту из серого сланца.

Последний образует наружную границу выступающих на поверхность

и идущих к югу осадочных горных пород.

Мне хотелось бы здесь кстати упомянуть, что на пути дальше

к югу мы опять встретили серый сланец, в частности в бухте Вуд.

Предыдущие экспедиции обнаруживали к северо-востоку в

менее высоких широтах такие же точно или подобные им

осадочные горные породы, поднявшиеся с морского дна. Эти горные

породы наблюдаются также на Земле Грейама к югу от мыса

Горн, свидетельствуя о возможности геологической связи

между Австралией и Южной Америкой через южную половину

Земли Виктории.

Моя надежда найти окаменелости, д сожалению, не

оправдалась. Надежда эта покоилась на открытии нового острова из

серого сланца и том обстоятельстве, что капитан Ларсен нашел

окаменелости в такой же каменной породе на Земле Грейама.

Я не мог себе пока что объяснить, почему не прибывает

вспомогательная группа под командой Колбека. По всей

вероятности, эта группа, отправившись в путь, вынуждена была

вернуться на основную базу из-за той снежной бури, которая на три

дня засыпала меня и лапландцев. Однако с тех пор они могли бы

добраться до нас. Для дальнейшего продвижения нам крайне

необходимы были дополнительные запасы, которые они должны

доставить. Прождав девять дней, в течение которых о Колбеке

не было ни слуху ни духу, я решил возвратиться на основную

базу. Не было ничего невозможного в том, что со

вспомогательной группой что-нибудь случилось.

Однако, когда мы после сравнительно легкого обратного

пути прибыли вновь на мыс Адэр, все оказалось в порядке.

Как я и предполагал, Колбек со своей вспомогательной группой

был остановлен снежной бурей и в данный момент еще не

закончил приготовлений ко второму рейсу. Друзья очень беспокоились

и с восторгом встретили нас, когда мы, проделав путь без

малейших осложнений, неожиданно появились на санях на мысе Адэр.

Я принял решение организовать на острове принца Йоркского

постоянную вспомогательную базу, которая бы служила

отправным пунктом для наших дальнейших поездок. 14 августа с этой

целью я послал новую группу на санях под начальством Берначчи.

Ему было дано задание построить на острове каменную хижину,

пригодную для длительного пребывания в ней.

В качестве сопровождающих Берначчи получил Ивенса.

Фоугнера и Элефсена. Они разместились на 4 санях и захватили

с собой на 14 дней провианта. Сани тянуло 28 собак.

27 августа Берначчи с Ивенсом уже вернулись обратно.

Элефсена и Фоугнера Берначчи оставил на острове, чтобы

строить, если будет возможно, хижину.

В то время, когда Берначчи покидал остров, им еще не

удалось раздобыть нужный для постройки материал. Быть может,

главным виновником того, что они ничего еще не построили,

являлся мороз, который в эти дни был очень свиреп.

По возвращении на основную базу Берначчи следующим

образом отчитался о своей поездке:

«Мы втерли в лицо и руки для защиты от холода глицерин

и сердечно распрощались с товарищами. После этого начали свой

трудный путь между громоздившимися друг на друга глыбами

льда.

Уже через несколько часов на одних санях сломались полозья,

и мы затратили изрядное количество времени на необходимый

ремонт. Ледовая обстановка была такова, что каждую минуту

мы должны были останавливаться, чтобы перетаскивать сани

с их тяжелой поклажей через глыбы льда, преграждавшие дорогу.

Как только мы наталкивались на такого рода препятствие,

довольные собаки укладывались на отдых и сочувственно

смотрели на нас, пока мы напряженно работали, чтобы обеспечить

дальнейший путь нашего каравана.

Я лично обращался с животными не слишком терпеливо,

и хлестал их своими большими меховыми рукавицами. Рукавицам

при этом приходилось хуже, чем собакам. В качестве единствен-

ного результата я добивался только всеобщей свалки. Как

только я начинал хлестать собак рукавицами, они, чтобы

избежать ударов, начинали прыгать друг на друга, постромки их при

этом перепутывались и затягивались в узлы. После этого нам

приходилось окоченевшими пальцами растаскивать

огрызающихся собак и развязывать образовавшиеся узлы.

К полуночи мы добрались до одного айсберга и сделали там

привал. Температура была минус 40 градусов по Цельсию; мы

едва не отморозили себе руки, распаковывая провиант и

снаряжение.

Пятнадцатого числа было холодно и ясно. В 11 часов мы

выбрались из спальных мешков; я из-за холода мало спал.

Мы наскоро поели, укрывшись в пещере внутри айсберга.

Солнечные лучи падали внутрь пещеры, ледяные кристаллы

разлагали их на все цвета спектра, грот был разноцветно освещен,

кофе кипело.

За завтраком разыгралось следующее событие. Ивенс,

известный сластена, жевал, как обычно, большой кусок замерзшего

солодового экстракта. Солодовый экстракт очень липок и при

нормальной температуре, когда же он замерзает, то накрепко

пристает ко всему, с чем соприкасается. На этот раз солодовый

экстракт завладел передними зубами Ивенса. Как тот ни бился,

ничего не помогало, пока, наконец, солодовый экстракт не

одержал победу: его удалось оторвать только вместе с одним из

передних зубов. Это происшествие, став достоянием гласности, вызвало

всеобщее веселье. Зуб, оказалось, был вставным,

привинченным к сломанному корню и отодран от него вместе с солодовым

экстрактом.

Около часа пополудни мы наблюдали очень интересный мираж.

Большие айсберги, удаленные не меньше чем на 30—40 миль

и недоступные зрению при обычных обстоятельствах даже

с основной базы, благодаря преломлению световых лучей

отражались совершенно отчетливо в воздухе на высоте 900 футов,

то есть приблизительно на той же высоте, как вершина,

выступающая на севере мыса Адэр. Угол отражения непрерывно

менялся; становилась видимой то одна, то другая часть горизонта.

Временами мираж открывал нам на сотню миль вдаль

береговую линию, идущую к северо-западу.

День был тихим. Мы могли бы продолжать нашу поездку, но

сломанная пара саней требовала ремонта. Нелегкая это работа—

сгибать шершавые, тугие от мороза ремни, чтобы прикрепить

к саням новые полозья.

Всю следующую ночь мы ожидали наступления шторма и

готовились к нему, как могли. Палатка была приведена в

«ураганную готовность», собаки обильно накормлены. Сами мы

поужинали и выкурили свои короткие трубочки, обсуждая

целесообразность транспортировки айсбергов в Австралию, где лед

продается по шесть пенсов за фунт.

На следующий день поднялся ураган с востоко-юго-востока,

и мы были вынуждены оставаться в нашей маленькой шелковой

палатке. Мы лежали вчетвером в палатке, как анчоусы в коробке;

нас заносило снегом наподобие наших собак. Выйти наружу

было невозможно. В воздухе крутилось столько снегу, что

дышать было крайне трудно. Вы легко можете представить себе,

что от чада нашей кухни и от дыма наших трубок воздух в

палатке много не выигрывал. Он сгустился настолько, что,

пожалуй, его можно было резать ножом.

Лежа в спальных мешках, мы играли в вист; проигравший

должен был готовить обед.

Рано утром 18-го, позавтракав на скорую руку, мы

продолжали путь. Днем я захотел пить и приложил губы к

алюминиевой фляге. Металл отодрал слизистую оболочку. Несколько

дней я испытывал ужасные боли. Ртуть в термометре замерзла,

пришлось опять прибегнуть к спиртовому термометру. Когда

в обыкновенном термометре замерзает ртуть, она собирается

в такой плотный комок, что в вертикальной трубочке ее совсем

не остается, и число градусов установить бывает уже невозможно.

Мы вылили на блюдце немного ртути. Через час она накрепко

замерзла, при щелчке издавала металлический звук.

Кристаллизация ее происходила снизу вверх.

Мы попробовали перелить часть ртути, которая не успела

замерзнуть, в сосуд. Сейчас же вдоль стенки сосуда

расположилось в шахматном порядке множество октаэдров.

Мы поинтересовались также тем, как переходит в твердое

состояние виски. Виски, перелитое в открытый сосуд, замерзло

полностью в течение 10 минут. Так как наш шеф запретил нам

потребление виски без его специального разрешения, то мы

использовали этот эксперимент, чтобы обойти закон. Мы вкусили

в полном смысле этого слова «запретный плод».

Наиболее сильный мороз свирепствовал как раз тогда, когда

солнце вновь появилось на небосклоне. Осенью ледовые массы

отдавали тепло, накопленное летом; сейчас, весною, ледяные

поля, наоборот, начинали копить тепло. Подобно этому

затянувшаяся осень как бы задерживает наступление зимы*.

День 19 июня был ясен и великолепен. Когда мы выползли

из своей палатки, солнце как раз всходило над горизонтом и

перистые облака принимали то пурпурный, то оранжевый цвет. Они

пылали на горизонте червонным золотом, а в верхней части

небосвода были бледно-розовыми. Вертикальные стены льда, не

замеченные нами раньше, окружали нас со всех сторон.

* Во время этой поездки на санях мы наблюдали температуры

чрезвычайно низкие, но все же не настолько низкие, как это случилось

отметить Борхгревинку вовремя предпринятого им санного рейда. Он

зарегистрировал минус 52° Фаренгейта, или 84° ниже точки замерзания воды,

что равняется по Цельсию минус 46 2/3°..Это самая низкая температура,

которая была зарегистрирована экспедицией за все время.

Ледяные стены заставили нас усомниться в правильности

выбранного направления. Если исходить из описаний и

инструкций Борхгревинка, то мы, по-видимому, заблудились. Нам

удалось подняться на айсберг, и я обнаружил, что мы пошли

неверным путем и уклонились на шесть миль к северо-западу от

правильного курса. В результате оказались теперь между двумя

огромными ледяными языками. Мы были в своего рода «cul de

Sac» (тупике). Эти ледяные языки были образованы гигантскими

ледниками. Ледник, стекающий в море одной сплошной массой,

без отрыва от своего ложа, разделился на два рукава. В темноте

мы сбились с пути на несколько миль. У окончания одного из

языков лежал большой валун. Вместе с-каким-нибудь айсбергом

он последует когда-либо в открытый океан, где и пойдет ко дну.

Определили высоту ледяных стен и нашли ее равной примерно

90 футам.

В это утро собаки плохо тянули сани. Предыдущий день они

выбивались из сил среди ледяных нагромождений и сильно

страдали от холода. Таким образом, к немалой нашей досаде, мы

должны были теперь повернуть назад, чтобы выбраться из тупика.

На восточной стороне ледяного языка мы обнаружили несколько

тюленей и обеспечили пищу для собак.

В ближайшие пять дней опять свирепствовала буря.

Температура поднялась до —10° Ц, так что мы, лежа в спальных

мешках, не мерзли больше и опять спали всласть. Снежная вьюга,

однако, днем не давала покоя. Нам удалось добраться до