Текст книги "У Южного полюса"

Автор книги: Карстен Борхгревинк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)

западного берега морской бухты и до конечного пункта нашего

путешествия—острова Йорк. Там мы собрали ценные геологические

коллекции. Все же подходящего материала для постройки

каменной хижины мы не нашли, а ветер и мороз делали жизнь крайне

трудной. Осуществить основную работу—цель нашего

путешествия, таким образом, не удалось.

Во время пребывания на острове Йорк мы предприняли поход

на хребет Адмиралтейства и достигли высоты почти в 2000 футов.

Оттуда открывался обширный вид. Однако мороз и

угрожающее наступление метели заставили нас поторопиться обратно

на остров Йорк. Вниз мы спускались быстрее, чем поднимались

наверх, временами даже слишком быстро.

Мы осторожно скользили вниз по обрывам, пользуясь вместо

санок своими собственными ягодицами, что не всегда было

безболезненно. И все же мы благополучно достигли острова Йорк.

26-го числа Элефсен и я распрощались с Фоугнером и Ивенсом,

которые остались на острове. Мы проделали за 8 ч. 15м. 22

английские мили. Эта быстрота была перекрыта лишь несколько недель

спустя Борхгревинком, когда он покрыл за 15 часов 46

английских миль».

Вскоре после того, как Берначчи и Элефсен вернулись

с острова герцога Йоркского и рассказали о тамошней

обстановке, я решил направиться туда, захватив с собой возможно

больше людей. Я отдавал себе отчет в том, что потребуется много

усилий, чтобы создать и оборудовать небольшую каменную

хижину. Она должна была стать базой для организации

дальнейших поездок на санях.

Поэтому я отправился в путь вместе с доктором Клевстадом,

Колбеком, Мустом и Савио. Ехали мы быстро, скоро достигли

острова Йорк и совместно с Фоугнером и Ивенсом немедленно

приступили к постройке каменной хижины: она должна оказать

нам неоценимую пользу при изучении хребта Адмиралтейства.

Работа была исключительно тяжелой и напряженной. Каменную

породу мы отбивали железными лопатами и кирками, при этом

кожа часто сходила с рук. Раны прохватывало морозом,

трещины и порезы на мозолистой поверхности рук не затягивались.

К счастью, в это время попадалось множество тюленей. Они

держались на том же месте, где мы обнаружили их зимой, когда

впервые открыли остров Йорк. Нашим ежедневным лакомством

были тюленьи сердца; упряжные собаки буквально округлились,

растолстев от обильной кормежки тюленьим мясом.

Постройка хижины неуклонно подвигалась вперед. Мы нашли

прекрасное, хорошо защищенное укромное место на восточном

берегу острова, прямо под нависшим каменным карнизом,

образованным скалами, сходящимися под острым углом.

Будучи практичными строителями, мы частично использовали

скалы в качестве стен хижины. Под очаг отвели самую глубокую

часть того угла, где смыкались скалы; при благоприятной погоде

дым оттуда должен был подниматься прямо вверх. К сожалению,

дым от очага, топившегося тюленьим жиром, большей частью

предпочитал оставаться вместе с нами в хижине. Изо дня в день

он ложился на нас жирным черным слоем, пока мы не стали совсем

неузнаваемыми. Все было покрыто этим черным слоем жира.

Хуже всего приходилось глазам. Я лично предпочитал держаться

снаружи на морозе и принимать пищу, дрожа от холода на

открытом воздухе, нежели выносить острую глазную боль, которую

причинял едкий дым пылающего тюленьего жира. Большинство

из нас все время бывало попеременно то внутри, то снаружи,

спасаясь от дыма на морозе или от мороза в дыму, пока не

наступало время отхода ко сну. Лишь тогда мы тушили очаг.

Каменная хижина имела в поперечнике 6 футов, в высоту

5 футов и ,была примерно круглой формы. Крыша сооружена

из лыж, саней, оленьих шкур и парусины. Вход имел в высоту

приблизительно 3 фута, в ширину 2 фута. Он был завешен

оленьими шкурами, свисавшими с каменной стены. Первая же

метель занесла всю хижину снегом в несколько метров толщиной,

так что мы были полностью защищены от сквозняка. Хижина

находилась примерно на 10 метров выше уровня морского льда,

на небольшом возвышении. В северо-западном направлении перед

нами простирался замерзший океан. На запад на многие мили

тянулись ледники и горные вершины.

Закончив, наконец, сооружение хижины и сравнительно

уютно устроившись в ней, мы занялись более тщательным

изучением ближайших окрестностей.

Много интересного представлял собой большой ледник,

сползавший на западе с острова Йорк в море, названный мною в честь

английского друга м-ра Фрэнка Дугдейля—ледником Дугдейль.

Антарктические ледники движутся обычно очень быстро,

значительно быстрее, чем гренландские. Но скорость движения

отдельных ледников, в зависимости от регулирующих ее

факторов, бывает очень различной и носит, так сказать,

«индивидуальный» характер.

Скорость движения всех ледников в целом, естественно,

подчиняется средней скорости сползания континентального льда

в Ледовитый океан.

Меня неоднократно спрашивали, как возникают «отпрыски»

антарктических ледников? Каким образом отщепляются ледовые

массы в форме самостоятельных айсбергов? Обламываются ли

языки ледника под собственной тяжестью после того, как

глетчер обрушивается в море, или же ледяные колоссы ломаются

на континенте и в таком виде попадают в воду?

На вопросы эти я должен ответить, что «рождение» дочерних

льдин происходит у различных ледников по-разному.

Происхождение ледников так же неодинаково, как неодинакова скорость

их движения. На основании собственных наблюдений морского

дна поблизости от ледника Дугдейль я прихожу к выводу, что

здесь рождение айсбергов происходит следующим образом:

ледник, падая в море под острым углом, ударяется о морское дно

с такой силой, что происходит отлом ледникового языка и на

поверхность со дна морского всплывает айсберг. Проведенные

мною измерения лотом показали, что наибольшие глубины

встречаются как раз поблизости от наружного края глетчера; эгот

край представляет собой 70-футовую ледяную стену. Между тем

несколько дальше от берега лот при погружении упирается в

большие кучи гальки.

Подобные же измерения я делал вблизи мыса Адэр. Наличие

там на морском дне аналогичных холмов из гальки также

подтвердило правильность моих взглядов на имевшее некогда место

движение ледников. Маленькая коса на мысе Адэр, где

находилась наша основная база, образовалась за счет

крупнозернистого песка, обрушившегося с мыса вместе с ледником и

представлявшего собой своего рода морену; прямо у берега в этом месте

отмечалась как раз самая большая глубина. Немного подальше, где

со дна морского взметнулись от удара огромные волны гальки,

я опять натыкался на небольшую глубину *.

После того как мы изучили окрестности и составили весьма

ценную геологическую коллекцию, я решил предпринять

поездку на санях в сторону темневшего напротив нас горного хребта.

Хребет выглядел издали как гигантский плуг, пропахавший

местность и отбросивший в обе стороны два могучих ледника:

глетчер Мёррей на восток и глетчер Дугдейль на запад. Глетчеры

бежали по бокам «плужного лемеха» и образовывали огромную,,

сливавшуюся воедино горизонтальную плоскость, которая

простиралась до западной части острова Йорк. Под влиянием

господствовавшего там огромного давления ледовые массы поднимались

и опускались. Здесь ледники переходили в два других, меньших

размеров, о которых я уже говорил в рассказе о своей зимней

поездке с лапландцами.

Большой незаснеженный кусок суши, окружавший

глетчеры, я назвал Землей Гейки в честь известного шотландского

геолога сэра Арчибальда Гейки. С острова Йорк Земля Гейки казалась

очень близкой, однако в дальнейшем выяснилось, что она лежит

примерно в шести милях от острова. Горный хребет поднимался

на высоту более 3000 футов.

Первый наш выезд из хижины на остров Йорк преследовал

также цель и посещение Земли Гейки. Мы достигли ее после

чрезвычайно легкой езды на санях по ровному льду. Однако возле

самой Земли путь нам преградило множество темневших

огромных и глубоких расселин, казавшихся бездонными, совершенно

недоступными для перехода.

Продвигаться стало чрезвычайно трудно. Каждый из нас

неоднократно проваливался в расселины, внезапно возникавшие,,

как ловушки под обманчивым и как будто вполне надежным снеж-

* Профессор Хэлланд отмечает, что на западном берегу Гренландии

у Якобсхавна скорость движения ледника достигает от 48,2 до 64,8 фута

в сутки.

ным покровом. С помощью общего прочного каната мы

предохраняли друг друга от падения в пропасть. В конце концов достигли

узкого, метров десяти в ширину, мыса, тянущегося в длину на

несколько миль; он состоял из камня и гальки, переходя на

востоке в ледяное поле, через которое мы прошли.

Эта была срединная морена, которая образовалась на стыке

ледников Мёррея и Дугдейля, смыкающихся у восточного края

Земли Гейки. Морена образована большими валунами,

состоящими из пористого базальта, гранита, сланца и серпентина1.

Несколько особенно крупных гранитных валунов, лежавших

поодаль, привлекли наше особое внимание. Один из них лежал

на ледяном пьедестале, поднимавшемся примерно на 5 футов над

поверхностью ледника.

Этот ледяной пьедестал или ледяная колонна, несшая на

себе огромный вес валуна, была в поперечнике много меньше, чем

сам валун. Она имела изумительно красивые очертания, как

будто была изваяна рукой скульптора. Тяжесть камня

распределялась на ледяную опору с таким расчетом, словно его положил

туда искуснейший инженер.

По мере приближения к трехтысячефутовым темным скалам

поверхность льда становилась более неровной, попадалось

много трещин, и нам приходилось проявлять большую

осторожность. Последние полмили, отделявшие нас от цели, были

отмечены большими скоплениями гальки и многочисленными

валунами. Хотя мы еще находились на поверхности ледника, под

полозьями саней скрипели одни только камни и крупный песок.

Пришлось снять с саней большую часть оборудования и

поочередно перетаскивать через морену каждые сани в

отдельности.

Земля Гейки сложена частично из базальта, частично из

сланца. Она расположена в непосредственной близости от того

вулканического горного хребта, который переходит в мыс Адэр и в

осадочные породы хребта Адмиралтейства.

Мы обследовали Землю Гейки вплоть до высоты 300 футов,

обнаружив на этой высоте растительную жизнь: почва была

покрыта лишайниками (оленьим мхом). В многочисленных

пещерах скалы нашли также перья и яичную скорлупу. Это явно

говорило о том, что мы весною будем здесь иметь прекрасный

материал для дальнейших исследований.

В последующие дни мы с трудом пробирались по огромным

ледникам, оставляя позади себя многочисленные расселины,

взбираясь по крутым подъемам. Могучие горные вершины по

мере приближения к ним буквально нависали над нами. Все

дальше и дальше, все выше и выше, а ослепительные шапки горы

Сабин, казалось, оставались все на том же расстоянии.

Однажды пробираясь через один очень большой ледник, мы

внезапно обнаружили отсутствие лапландца Муста, который

обычно шел на лыжах за последними санями. Глетчерный лед был

ровным и особенно больших трещин не имел, в связи с чем мы на

этот раз не связали себя канатом, сильно мешавшим движению.

Заметив исчезновение нашего дорогого помощника, мы

сделали остановку, и я послал лапландца Савио назад искать Муста.

Можно было предположить, что Муст потерял одного из молодых

псов, всегда во множестве следовавших за нашим караваном,

и без дальних разговоров бросился его искать. Далеко позади,

в нижней части ледника, на котором мы находились, я обнаружил

в бинокль несколько собак, стоявших рядом; следов же Муста не

было видно. Участок, на котором находились собаки, был

изборожден синевшими трещинами вдоль и поперек. Поэтому-то я и

беспокоился за судьбу Муста. Беспокойство возросло еще более,

когда я увидел, что лапландец Савио внезапно тоже исчез посреди

синевших на льду трещин.

Я послала туда двух людей на лыжах, чтобы они оказали

возможную помощь и разобрались в том, что произошло. Люди

поспешно умчались вниз по леднику с такой быстротой, что их не

останавливали и трещины, пересекавшие путь. Лыжники

становились все меньше и меньше, пока не обратились в две маленькие

черные точки, едва выделявшиеся среди стоявших на льду собак.

Час спустя, оба лапландца и люди, посланные им на помощь,

запыхавшись, вернулись на свои места возле саней. Лапландцы

сбросили верхнюю одежду, и на холоде от их разгоряченных тел

валил пар.

Произошло следующее.

Муст долгое время понапрасну искал молодого, особенно

ему полюбившегося пса, как вдруг услышал снизу, из глубины,

слабое тявканье.

С помощью других незапряженных собак, которые были при

нем, Муст разыскал, наконец, щель, из которой доносились

жалобные призывы животного. Однако видеть попавшую в беду

собаку он не мог. Мусту удалось обнаружить ее, лишь после того

как он сам влез в отверстие щели. Собака стояла на маленьком

выступе на глубине примерно 25 футов. Все попытки извелечь ее

не удавались.

Как только туда подоспел Савио, оба лапландца стали

совместно размышлять и придумали хороший план, к

осуществлению которого и приступили. Они стянули куртки и связали свои

прочные пояса. Один конец этого двойного пояса Савио

прикрепил к ремешку, продетому в штаны Муста, расставил свои

короткие ноги над бездонной щелью и велел Мусту спускаться туда,

где стояла и выла собака. После этого он вытянул Муста с

собакой наверх.

Оба лапландца выглядели гордыми и счастливыми, когда

присоединились к нам с молодым псом на руках. Трогательно было

вообще наблюдать, с каким самопожертвованием заботились

лапландцы о собаках. Описанный случай был не первым. Для

спасения собак они не раз рисковали своей жизнью.

9 А. Борхгревинк 129

Обычно молодым псам, когда они еще только бегали за

санями, мы давали что-нибудь тащить. Это делалось для того, чтобы

пораньше приучить их к работе. Такие псы, в противоположность

другим молодым собакам, будучи запряжены в сани сейчас же

начинали тянуть. Когда молодому псу исполнялось хотя бы

несколько месяцев, мы укрепляли вокруг его шеи упряжной

ремень и привязывали к нему пару лыж. И пес спокойно бежал

за санями, волоча за собой лыжи.

Я запретил спутникам двигаться по опасным ледникам

врассыпную. Канат так часто спасал нас от гибели, что постепенно

мы привыкли к ограничению движений. В конце концов каждый

освоился со своей ролью подчиненного звена в этой

извивающейся меж синевшими расселинами цепи людей, собак и саней.

Труднее всего было привыкнуть к канату лапландцам. Савио

однажды чуть не поплатился жизнью за свою неосторожность.

Как-то воскресным утром, когда мы все отдыхали после

совершенного накануне тяжелого перехода, он отправился один из

каменной хижины на остров Йорк к глетчеру Дугдейля. При

нем был пес Ларе. На беду под вечер выпало много снегу, который

сделал дорогу на глетчер вдвойне опасной. Савио ушел из

хижины рано утром и до полуночи не вернулся. В ожидании его

возвращения я все не ложился, так как отсутствие Савио меня

беспокоило.

Как только Савио появился в хижине и на его лицо упал свет

от жаровни, топившейся тюленьим салом, мне сразу стало ясно,

что с ним случилось что-то необычное. Однако я по опыту знал,

как неохотно делятся лапландцы своими переживаниями;

попытки выведать у них что-нибудь дают обычно противоположный

результат. Поэтому я был скуп на слова и не спрашивал его.

Савио мне показался чрезвычайно бледным, он кашлял и время от

времени хватался за грудь, по-видимому, испытывая боли. Мало-

помалу я выведал у него, что произошло.

Пробираясь утром по необозримым просторам ледника,

осторожно обходя синевшие щели, Савио внезапно потерял почву

под ногами. Белый снег, по которому он скользил, провалился

и Савио кубарем полетел в глубокую расселину.

– Рухнув на 60 футов вглубь,—рассказывал Савио,—я

посчитал, что все уже кончено и надеяться не на что. Я оказался

вверх ногами.Плечи были плотно, как клин, загнаны меж

ледяных стенок щели, так близко отстоявших друг от друга, что пока

удерживали меня от дальнейшего падения. Толстая меховая

куртка отчасти предохраняла меня; не будь ее, у меня была бы

сломана рука или нога.

Справа от меня ледяные стенки раздавались опять на ширину

4 футов, а глубже книзу разверзалась мрачная пропасть,

падение в которую было равносильно тому, что называется дорогой

в «вечную ночь». Уклонись я при падении хоть на один фут

вправо, я бы летел во мрак бог знает как далеко.

Голову я себе не ударил, но при нажимании на грудь ощущал

боли.

Медленно и осторожно я пытался перевернуться. Слева от

того места, где я находился, щель на протяжении 2—3 футов

была еще достаточно узка, чтобы предоставить мне возможность

держаться. Однако дальше влево также открывался синеющий

широкий провал, ведущий в бездонную пропасть. Понемногу

мне удалось освободить плечи и выпрямить голову. Упираясь

ногами в одну стенку и спиной в противоположную, я оказался

на корточках.

Со всех сторон окружал голубой лед. Дневного света я не

видел, так как футах в десяти над моей головой стенка щели

поворачивала под углом, и поэтому выходное отверстие было

скрыто от моих глаз. До меня доходило лишь туманное голубое

мерцание. Я не знал, как глубоко сорвался, но слышал над головой

слабо доносившийся до меня отчаянный вой Ларса. Из этого я

заключил, что упал на большую глубину.

Когда способность рассуждать вернулась ко мне полностью,

я понял, что о спасении думать нечего. Ледяные стены были

гладкими, как шлифованное стекло. Мне оставалось только одно—

звать на помощь. И я кричал часами не переставая. Звук,

однако, оставался как будто внутри расселины и тут же замирал.

Ларе некоторое время отзывался на мои крики, потом все

стало тихо-тихо, как в могиле.

Я кричал час за часом, голос мой становился все более и более

хриплым.

Кроме того, хотя на мне и была надета теплая шуба, я стал

мерзнуть. В голову приходили самые страшные мысли.

Сколько я смогу еще продержаться здесь, под землей? Ноги

стали затекать; время от времени я должен был менять их

положение. Оглядевшись кругом, я еще раз обдумал свое положение

и ясно понял его полную безнадежность. Я опять стал кричать,

пока не потерял голос. Потом ощупал свои карманы в надежде

найти остатки пищи... Обнаружил сперва смятую сигарету, потом

извлек из кармана вот этот ножик...

(Это был один из тех больших ножей, которые перед отъездом

из Норвегии я роздал всем участникам экспедиции.)

Нож заставил меня встряхнуться. Я начал выбивать им в

ледяной стене небольшие углубления. В эти углубления всовывал

носки своих башмаков, затем, опираясь спиной о

противоположную стену, подтягивался немного кверху и полз так между

гладкими ледяными стенами навстречу синевшей наверху щели.

Больше всего я боялся как бы не сломать нож. Если б лезвие

сломалось, то все было бы кончено.

Работа была не из легких. Местами расселина расширялась

настолько, что мне лишь с большим трудом удавалось

удерживаться между ледяными стенками и подтягиваться кверху. В

конце концов я так устал, что много раз был близок к тому, чтобы

сознательно упасть в бездну и тем самым положить всему конец.

Когда оставалось всего около 6 футов до выхода наружу, у меня

сделалась судорога. Я был на волосок от того, чтобы опять

сорваться.

Почти теряя сознание, добрался я до выхода наружу и вылез

на поверхность ледника, где и свалился.

Не знаю, сколько я там пролежал, но когда очнулся, была

ночь и мерцали звезды. Пес Ларе стоял надо мной и лизал мне

лицо...

– Да, я был близок к смерти,—закончил Савио рассказ, и

зажег недокуренную сигарету, которую нашел в пропасти в

своем кармане. Переход от трагического к комическому был

настолько внезапным и неожиданным, что я разразился громким

и продолжительным смехом. Это привело к тому, что спальные

мешки вокруг нас зашевелились и оттуда выглянули любопытные

лица. Всем захотелось послушать историю Савио.

Рассказам Савио мы привыкли всегда доверять, он редко

отклонялся от истины, однако нам показалось, что на этот раз

он несколько преувеличил в своем рассказе глубину падения.

Врач осмотрел грудную клетку и конечности Савио. Однако

Савио был настолько черен от дыма нашей жаровни, что только

после того как вымылся, можно было увидеть кровоподтеки и

синяки. Серьезных повреждений у него не было, но он находился

в таких расстроенных чувствах, что я искренне обрадовался,

когда услышал на рассвете, что он спокойно храпит в своем

спальном мешке.

На следующий день мы с помощью каната исследовали щель,

в которую свалился Савио, и нашли насечки, сделанные ножом

на глубине 62 футов.

Было прямо чудом, что он так легко отделался. Узкое место,

где Савио при падении задержался и застрял, было не более

6 футов в ширину; по обе стороны от него обрывистые края вели

в пропасть. Бросая внутрь куски льда, мы слышали стук от их

падения долго после того, как они пролетали мимо места, где

застрял Савио.

Пребывание на острове Йорк имело, несомненно, огромное

значение для целей нашей экспедиции. Правда, жизнь в

маленькой хижине была значительно труднее, чем в относительно

уютно оборудованных домах на мысе Адэр. Но используя остров Йорк

в качестве исходного пункта, мы получали богатый и ценный

материал. Это вознаграждало нас за те лишения, которым мы

подвергались.

Мы систематически совершали из маленькой хижины

короткие поездки на санях; постепенно нам удалось собрать

исключительно важные коллекции минералов. Сам я занимался в

основном топографической съемкой. В сопровождении Савио я

работал почти восемь недель в горах вокруг пика Сабин, и мне

удалось точно зафиксировать береговую линию бухты Робертсон.

С основной базой на мысе Адэр мы поддерживали постоянную

связь. Когда жизнь в маленькой хижине начинала слишком

тяготить отдельных моих спутников, я посылал их на санях на

основную базу. Это позволяло также перебрасывать наши коллекции

в надежное место. Когда уезжавшие возвращались, они

привозили с собой провиант и другие необходимые предметы.

На острове Йорк мы сильно страдали от мороза, но к концу

августа все же почувствовали, что становится теплее, особенно

в ясные дни, когда сияло солнце.

29 августа маленький, очень чувствительный термометр,

шарик которого мы зачернили тушью, выставленный прямо на

солнце, показал —3° Ц, в то время как температура в тени

составляла —27° Ц.

В тот период Берначчи, Гансон и Элефсен находились на

основной базе. Поскольку мне нужно было продовольствие,

некоторые инструменты и фотографические пластинки, я послал на мыс

Адэр Фоугнера и лапландца Муста с тем, чтобы оттуда приехали

Берначчи и Элефсен. Я ожидал прибытия Берначчи в начале

сентября, однако он с Элефсеном появились на острове Йорк

только в середине месяца в полуночную темень.

После нескольких суток метели, в течение которых нам

пришлось лежать без дела в хижине, занесенной снегом, в этот день>

пока было светло, мы напряженно работали. Под вечер,

расположившись вокруг очага, в котором ярко пылал тюлений жир,

мы задумчиво созерцали языки пламени и потягивали трубку

мира. Вдруг раздался собачий лай, и вскоре после этого Берначчи

и Элефсен втиснулись в хижину, заняв два последних свободных

места.

Мне не терпелось услышать новости с мыса Адэр—нашей

столицы, однако я не предвидел, что друзья привезут роковую

весть.

После того как Берначчи скинул с себя меховые одежды, так

что стало видно его самого, он начал свое сообщение:

– В ночь на 31 августа,—рассказывал Берначчи,—Гансон,

Элефсен и я чуть не задохлись в доме на мысе Адэр."

Как обычно, мы улеглись на наши койки примерно в 11 часов

вечера, оставив несколько углей догорать в печи.

Рано утром Гансон разбудил нас, окрикнув меня по имени.

Я тотчас вскочил с койки. Не успел я коснуться ногами земли,

как все поплыло вокруг, голова страшно кружилась, воздуху

не доставало.

Я инстинктивно понял: нам угрожает опасность задохнуться

от угарного газа. Последним усилием воли я бросился к двери

и распахнул ее. Затем я потерял сознание и больше ничего не

помню до того момента, когда моих губ коснулась чашка с

вином, каковое я благополучно проглотил.

Надо мной стоял бледный Элефсен, едва держась на ногах,

и выглядел так, будто он сейчас грохнется в обморок. С ним про-

изошло то же, что со мной. Свежий воздух из открытой двери

привел его в чувство. Элефсен, почувствовав, что теряет сознание,

бросился наружу, где быстро пришел в себя.

Хуже всех пришлось Гансону. Его непрерывно рвало. По

всей видимости, он сильно страдал. На лбу выступили капли

холодного пота. Он то и дело терял сознание, и мы боялись за

его жизнь.

Однако после ему стало лучше, и он крепко заснул.

Мы с Элефсеном начали искать причину этого неприятного

происшествия и обнаружили, что направление ветра за ночь

переменилось и ветер стал задувать в дымовое отверстие. На нашу

беду, ложась спать, мы оставили огонь в печке. Поскольку

дымовой клапан продолжал находиться в прежнем положении,

угарный газ стал проникать в комнату и заполнил ее. Ввиду того,

что помещение было плотно закрыто, в него почти не проникал

воздух снаружи.

На следующий день Элефсен и я чувствовали себя крайне

разбитыми. Нас мучил кашель, сильно болела голова. Гансон,

наоборот, казался молодцом, и лишь несколько позже его

состояние опять ухудшилось. Но, по-видимому, это ухудшение

ничего общего не имело с описанным выше событием. Весь

следующий месяц у него был неплохой аппетит.

Порой, однако, находило на него плохое настроение. Это

обстоятельство сильно удручало Элефсена и меня... Гансон

сомневался в том, что он быстро поправится, и поэтому просил,

чтобы врач поскорее вернулся на основную базу на мысе Адэр.

9 сентября, когда явились Муст и Фоугнер, я пустился

вместе с Элефсеном в дорогу, исполняя полученный с острова Йорк

приказ.

Начали мы собираться с пяти утра, рассчитывая рано уйти

и иметь перед собой долгий день пути, но смогли тронуться

только в полдень. С нами было трое саней и 18 собак. На двух

санях везли провиант и личные вещи, на третьих санях лежала

разборная парусиновая лодка.

Погода в момент отправления много не обещала. Барометр

уже дошел до 28,5 и быстро падал дальше. Наверняка можно

было ждать крепкого шторма.

Большие снежные облака, похожие на воздушные шары,

нависали над горным массивом на востоке и над горизонтом на юге.

Резкие порывы ветра поднимали время от времени вихри

снега.

Быть может, я был и неправ, выезжая в поход в такую погоду,

но мы и без того уже слишком долго задержались. Я знал, что

при сколько-нибудь нормальных условиях мы еще до

наступления темноты доберемся до большого айсберга, лежащего в

морской бухте.

Ивенс сопровождал нас часть пути, пока у берега приходилось

нам перебираться через труднопроходимые нагромождения льдов.

Он помогал нам пробиваться примерно с час; за это время

барометр упал еще на 2/10 дюйма.

После того как Ивенс с нами расстался, Элефсен и я

продолжали медленно продвигаться вперед. Наши тяжело груженные

¦сани каждую минуту опрокидывались из-за громоздящихся льдов.

Лишь после 5 часов пути, как раз тогда, когда разразился

ураган, мы достигли подветренной стороны айсберга.

Никогда не забуду я этой бури и всех ужасов последующей

ночи. Она всегда будет жить в моей памяти.

По счастью, прежде чем шторм достиг полной силы, мы

успели поставить палатку, накормить собак и приготовить себе еду.

В 5 часов пополудни барометр стоял на 28,2 дюйма. В 7 часов,

когда шторм уже бушевал, барометр показывал 28,1 дюйма,

в 9 часов мы зарегистрировали 27,9 дюйма.

Мы залезли в спальные мешки, но не для того, чтобы спать.

Ветер выл, шелк палатки хлопал, снежная пурга мела, морской

лед под нами трещал—все это полностью лишало нас сна.

Шторм крепчал с каждым часом. В полночь я счел

целесообразным установить вахту. Я вспомнил, что на севере и на северо-

западе видел открытое море. Мне пришла на память наша первая

поездка на санях и то, как быстро вскрылся тогда морской лед,

а также, как близко к гибели находились мы в ту поездку.

Сейчас, однако, вероятность нашей гкбели была гораздо больше.

Можно было с минуты на минуту ждать, что лед вокруг нас

разломает айсберг на куски.

Я попросил Элефсена стоять на вахте первые два часа и

разбудить меня незадолго до двух часов. Ночь была ужасной, я

трясся от холода в своем спальном мешке; в шелковую палатку

набился снег, барометр продолжал падать, шторм все усиливался.

Ровно в час ночи анероид показывал 27,8. Учитывая, что мы

находились непосредственно на уровне моря, низкое

барометрическое давление надо признать экстраординарным; такое

давление было зарегистрировано географами лишь раз—во время

тайфуна в китайских водах.

Треск и громыхание льда усиливались. Я счел наиболее

разумным покинуть палатку и в случае, если морской лед будет

взломан, искать прибежища непосредственно на айсберге, на

более высоком уровне. В том месте, где мы находились, лед имел

всего 2 фута в толщину.

Нас окружала полная тьма—не видно было даже стен

айсберга. Мы стояли, вперив взор в темноту, и нам казалось, что

видим темные дождевые тучи, свидетельствующие о наличии

открытого моря. И как раз в том направлении, где они нам

привиделись, раздался страшнейший треск льда.

Немного восточнее нас в айсберге имелась пещера, и мы

старались достигнуть ее, чтобы хоть как-нибудь укрыться. Тесно

прильнув к отвесным стенам, мы продвигались вдоль них на

ощупь. Мы не успели далеко отойти. Пробираясь мимо выступаю-

щей ледяной глыбы, внезапно нам довелось испытать на себе

полную мощь урагана. Ветер ударил нас так, будто бы это было

твердое тело, и швырнул вниз.

Температура, вероятно, равнялась—25 градусам. При таком

ветре и при таком морозе достигнуть пещеры было невозможно.

Поэтому нам оставалось только повернуть обратно к западной

стороне айсберга. С некоторым трудом нам удалось найти здесь

нечто вроде ледяной галереи, куда мы и вскарабкались. Там

пробыли до рассвета. Сама галерея давала до известной степени

защиту от буйства ветра, однако снегу было хоть отбавляй.

Мороз стоял страшный, и снег частично защищал нас от него.

Четыре часа пролежали мы на айсберге, занесенные снегом,

под вой урагана и при температуре —30 градусов. Под конец

мы стали дремать. Чтобы преодолеть это опасное оцепенение,,

тормошили друг друга. Если б мы поддались искушению, та

заснули бы на льдине, чтобы никогда больше не

проснуться.

Наконец забрезжило утро. Ветер заметно стих, но барометр

стоял все еще ниже 28 дюймов. Мы разыскали свои палатки

и сани, но сильно обеспокоились тем, что-йе видели нигде

открытого водного пространства. Одежда промерзла так, что не

сгибалась, ноги онемели; с бороды и волос свисали длинные

сосульки. Я проснулся в 2 часа; мы сварили себе кофе и поели.

Сильный ветер с юго-востока все еще продолжался, но погода

начала проясняться, барометр стал подниматься. Было весьма