Текст книги "У Южного полюса"

Автор книги: Карстен Борхгревинк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)

неровности, окутанные голубовато-серыми тенями, казались

далекими горами. Когда же мы приближались к этим высотам

вплотную, то, к своему большому изумлению, обнаруживали,

что они совсем близки и относительно малы.

Хотя в этих наиболее высоких широтах мы не видели

никаких горных вершин, я лично придерживаюсь того мнения,

что они существуют и тянутся дугой от вулканов Эребус и

Террор в южном направлении к Земле Грейама, что лежит к югу

от мыса Горн.

Ледяной барьер, который Росс по незнанию его истинной

природы считал наружной границей континента, тянется,

вероятно, дальше к востоку, следуя береговой линии южнополярного

континента вплоть до Земли Грейама.

Весьма возможно, что граница гигантских ледников Южного

полюса имеет еще большее протяжение, чем считалось до сих

пор. У бухты Робертсон и у берегов южнополярного континента,

от мыса Адэр до вулканов Эребус и Террор я наблюдал

постоянно в отношении сравнительно небольших ледников, что

отдельные глыбы льда, движущиеся по глетчерному стоку, после того

как они оказываются в море и подвергаются там воздействию

новых сил, новых условий давления обнаруживают обычно

тенденцию сливаться в единую ледяную ступень типа Барьера.

Южная часть Земли Виктории является, так сказать, выступом

южнополярного континента, прорывающим вместе с двумя

могучими вулканами непрерывную ледяную стенку. Возможно, что

по ходу ледяной стены, прикрывающей подступы кг Южному

полюсу, имеется еще немало таких мест, где явственно

проступает обнаженная земля континента.

Сопоставляя наблюдения над ледниками бухты Робертсон с

данными, собранными при путешествии на юг в районе Великого

барьера, я прихожу к выводу, что огромные пласты южно-

полярного материкового льда, спускающегося по бесчисленным

глетчерным стокам, оказавшись в море, сливаются в один

сплошной массив.

По-моему, частично это происходит вследствие того, что

массы льда, сжатые до этого между скалами, расширяются;

частично от того, что глубокие пласты, из которых состоит

материковый лед южнополярного континента, застревают,

зацепившись за дно, вслед за тем они, накапливаясь и соприкасаясь

друг с другом, сливаются в одно неразрывное целое. Таким путем

в конечном счете образуется барьерная ступень, которая

обрывается на севере вертикальной зеленовато-голубой сверкающей

ледяной стеной, возвышающейся на 40 метров над уровнем моря,

в то время как ее нижняя часть прилегает к морскому дну на

глубине 320 метров.

После того как в течение получаса мы двигались к юго-

востоку по направлению к зеленой ледяной стене, нам

встретилось несколько глубоких трещин, которые дугообразно тянулись

с юго-востока к северу, поворачивая затем на юго-запад.

Сильный треск во льду регулярно повторялся на протяжении

каждых 20 минут. Судя по характеру трещин, давление шло с юга.

Мы продолжали двигаться к юго-востоку, пока на нашем

пути не выросла ледяная стена.

Здесь, по-видимому, наблюдалось давление исключительной

силы. Вокруг этого места мы заметили многочисленные

трещины и провалы.

Ледовитый океан был тут, без сомнения, неглубок.

По-видимому, лед был прижат здесь прямо ко дну.

С самого начала нашей вылазки температура держалась на

уровне —24°,4 Ц. Однако, когда подул ветер с юга, который

развеял легкий туман, нависший над бесконечной равниной,

то температура быстро упала до —32° Ц. Не встречая земли,

мы продолжали путь к югу по гладкой, ничем не пересеченной

равнине и достигли 78°50' (семидесяти восьми градусов

пятидесяти минут!) южной широты на меридиане 164°32'45"

западной долготы.

Это произошло 17 февраля 1900 года.

Тут мы остановились и устроили совещание.

Это была самая высокая широта, которой когда-либо

достигал человек. Лежавший перед нами путь, если учесть опыт

нашего путешествия по ледяному барьеру до сих пор, открывал

вполне благоприятные перспективы для дальнейшего

продвижения. Поэтому мне стоило больших усилий решить возвращаться

на судно.

План был выполнен, цель достигнута. Мы взошли на Барьер

и достаточно далеко продвинулись по нему на юг, чтобы

составить себе истинное представление о природе Барьера. Продолжив

свое движение к югу, мы рисковали быть отрезанными от судна

и обрекали себя, быть может, на новую зимовку. Рассудок

приказывал вернуться.

Снова защелкали в холодном воздухе бичи. Собаки

завизжали. Впервые началось движение вспять, на север.

Пока мы пробирались к югу, Фоугнер, Ивенс, второй

машинист Иоганнесен и Берначчи сделали короткую пробежку

по Барьеру к западу и добрались до такого места, где им

повстречалось 200 тюленей Уэдделла. Животные лежали в ложбине,

образовавшейся во льду; глубокая трещина позволяла им

поддерживать связь с морем. Среди тюленей находился

всего-навсего один белый экземпляр.

Савио, Колбек и я вернулись на «Южный Крест»

одновременно с участниками этой ближней вылазки. Выяснив с палубы

судна окружающую обстановку, мы сделали все необходимые

приготовления к отплытию.

Между тем несколько представителей птичьего государства

решило пожелать нам счастливого пути. Это были два

императорских пингвина и пять малых пингвинов (Pygoscelis adeliae).

Однако вместо того, чтобы поблагодарить и вежливо

распрощаться с ними, мы взяли их с собой с расчетом, если удастся,

доставить птиц в Австралию, откуда, может быть, посчастливится

отправить их в холодильной камере парохода в Европу.

На поверхности бухты наросло уже льда дюйма на два,

поэтому времени терять было нельзя.

Очень точное, выполненное при благоприятных условиях

определение показало, что судно находится на 78°34'37" южной

широты и 164°32/45// западной долготы. Магнитное склонение

у барьера 103°39' (сто три градуса 39 минут!), восточное.

Таким образом, «Южный Крест» находился в этот момент на

40 с лишним миль южнее крайнего пункта, достигнутого сэром

Джемсом Кларком Россом в 1842 году.

18 февраля в 1 час дня «Южный Крест» отчалил от Барьера.

Надо сказать, что вести судно на север через молодой лед

оказалось не так уж легко.

Лед был толщиной в три дюйма. Поскольку вода в бухте в

момент замерзания оставалась совершенно спокойной, лед был

очень крепким. Чтобы обеспечить судну возможность плыть, нам

приходилось сначала пробивать проход во льду. Двигались

крайне медленно. Лишь через несколько часов прошли мы мимо двух

больших зеленоватых мысов, ограничивающих вход в бухту,

и, к нашему большому облегчению, оказались в зоне более

тонкого льда.

Курс держали на остров Франклина, где рассчитывали

измерить угол наклонения магнитной стрелки—то, чего мы не

смогли сделать из-за плохой погоды на пути к югу.

Едва мы немного отплыли от Барьера, как обрушился

жестокий шторм с юго-запада. Свернули все паруса «Южного Креста»,

кроме двух. И все же, несмотря на прекрасные качества судна,

нас окатывало водой с носа и с кормы. Все вновь покрыло льдом.

Ночи были уже темными. И когда мы плыли теперь в

открытом бурном море между огромными айсбергами и осенняя буря

завывала в снастях, мы с сожалением вспоминали о спокойной

гавани за Барьером.

После трудного пятидневного плавания мы достигли острова

Франклина, однако условия погоды не позволили нам

высадиться с инструментами.

С западной стороны острова, примерно в двух милях от берега,

мы стали на якорь, спустили вельбот на воду. Волны были так

высоки и прибрежное течение так сильно, что я посчитал

нецелесообразной повторную высадку на остров. К тому же барометр

упал, и состояние атмосферы ничего хорошего не предвещало.

Нельзя было больше задерживаться ни минуты у острова

Франклина.

Снова обрушился на нас ужасный шторм с юго-востока. Он

напомнил нам о том, что мы приближаемся к эллипсу бурь у мыса

Адэр, где на протяжении всего года безраздельно господствует

безжалостный юго-восточный шторм.

При нашем следовании к югу судно неоднократно обрастало

толстой ледяной корой. Однако «Южный Крест» никогда не

приобретал большего сходства с пересахаренными южными

плодами, чем на отрезке пути от острова Франклина к северу. Лед

был повсюду—на такелаже, на палубе, в каютах, на

инструментах, на продуктах, в глазах, во рту, в волосах,—повсюду лежал

соленый лед. А тем временем «Южный Крест» зарывался носом

в огромные волны, рушившиеся на нас своими белыми гребнями.

Часы в «вороньем гнезде» и на капитанском мостике меньше

всего можно было назвать приятными. Эти дни были тяжелым

испытанием для наших нервов. Нам придавало силы лишь

сознание, что мы скоро окажемся в более мягких северных

районах.

3 марта пересекли Южный полярный круг. Здесь мы

повстречали сильные северо-западные штормы, которые безжалостно

гнали судно на юг.

Нашим бедным псам приходилось очень туго. Эмигранты из

южнополярного континента, которых мы с собой везли,—два

больших императорских пингвина и несколько малых пингвинов,

не страдая от холода и сырости, много натерпелись от качки.

Мы оплакЬвали безвременно погибших малых пингвинов,

которых смыло волной за борт. Императорские пингвины

прилагали все усилия, чтобы удержаться на палубе.

Каждого из них мы накрыли бочкой, крепко привязав

изнутри. Тут они находились в относительной безопасности, хотя,

бедняги, и были явно недовольны. Мы все же успешно уговорили

их отведать наших анчоусов. К сожалению, закуска была скоро

извергнута обратно. Что тому виной? Быть может, пингвины

страдали морской болезнью? Или же европейские консервы—

диета, не подходящая для южнополярных обитателей?

Не считая того льда, который нас окружал у Барьера, и

пакового льда, дрейфовавшего мимо судна с востока, когда мы

находились в самых высоких широтах, на пути к северу нам

попадались лишь редкие льды.

Тем не менее на траверзе острова Кульман нам пришлось

пробиваться сквозь пояс толстого и прочного пакового льда. Все же

он задержал нас не более чем на полдня. После этого мы плыли

безостановочно в открытом, хотя, правда, и неспокойном море.

Различные виды птиц появлялись в порядке, обратном тому,

в котором они пропадали при нашем движении к югу. Однако

самые разнообразные птицы теперь появлялись значительно

южнее, нежели исчезали в прошлый раз.

26 февраля, находясь на 7ГЗЗ' южной широты и 174° 13'

восточной долготы, на траверзе примерно мыса Адэр, мы увидали

множество капских голубей коричневого цвета, а также

отдельных альбатросов.

2 марта. Погода прекрасная. Чувствуется приближение к

зоне умеренного климата, хотя температура продолжает держаться

на довольно низких цифрах. Ветра почти нет. Пустили в ход

машину и плывем на всех парах к северу.

3 марта. Тихо по-прежнему. Плыли всю ночь без парусов.

Сильная зыбь.

Время от времени попадаем под проливной дождь.

Безоблачное небо—и через минуту густой туман. Жизнь на борту идет

своим чередом; регулярно измеряется, как было и на пути

к югу, температура воды и воздуха.

6 марта. Сильный шторм с западо-северо-запада. Бурное

море. Около полудня одну из собак смыло за борт. Бедняжка

отчаянно боролась с высокими волнами, временами наполовину

высовываясь из воды, чтобы лучше следить глазами за судном.

А мы в это время с бешеной скоростью неслись вперед, ныряя по

волнам.

Некоторое время я наблюдал за ней в бинокль. Она быстро

уменьшалась в размерах и, наконец, исчезла совсем среди белой

пены.

Из-за штормовой погоды и бурного моря мы не могли

спустить на воду вельбот, хотя и тяжело было продолжать свой

путь, в то время как наш преданный друг боролся за свою жизнь,

устремив взгляд на корму «Южного Креста». Вот также иной

тонущий моряк, держась в кильватере корабля, борется с

волнами до последнего вздоха, то обретая, то теряя надежду!

В такую погоду, какая была тогда, спустить лодку почти

невозможно и еще труднее снова поднять ее на борт.

По мере того как мы приближались к обитаемым областям

Земли и нас начинали согревать теплые солнечные лучи,

пробуждалось дремлющее чувство тоски по родине. Подобно тому

как блекнут растения, лишенные света и тем

самым—возможности вырабатывать хлорофилл, так были обесцвечены и наши души

в условиях холода и тьмы. А теперь мы, казалось, ощущали, как

наша кровь снова становится ярко-алой.

Однако в южном полушарии переход от холода к теплу

происходит слишком уж внезапно. Поэтому нас почти охватывал

трепет, когда судно, распустив все паруса, быстро бороздило

огромные волны пятидесятых градусов, направляясь к залитым

солнцем теплым берегам.

Ждать осталось недолго. После вечно белого и бескрасочного

ландшафта скоро наш взор будет радовать пышная

растительность—зеленые деревья и сочные травы.

Разговоры на судне вращались обычно вокруг жизни на

родной земле, вокруг зеленых лугов и буков на берегах Темзы,

либо норвежских сосен и елей, где токует глухарь, а дикая утка

крякает в темной топи под плакучей березой. Нам казалось, мы

слышим, как шумит водопад у нас на родине. Заслонив глаза

рукой, мы напряженно всматривались в даль, а «Южный Крест»

на полном ходу рассекал огромные волны океана, идя навстречу

теплу и солнцу. Наши мысли были в отчизне, за тысячи миль

к северу, где пламя заката сияющим венцом озаряет чудесную

страну. Какие сообщат нам новости из Европы? Сколько новых

событий прошло мимо нас!

С потеплением воздуха оба'императорских пингвина стали

хворать. Голова у них свисала, они отказывались от всякой еды,

интереса к окружающему больше не проявляли.

11 марта на 58°19' южной широты, как раз тогда, когда мы

отметили появление первого белого альбатроса, одна из двух

удивительных птиц—императорских пингвинов—умерла.

Поскольку вторая тоже была больная, я бросил ее за борт.

Вначале пингвин как будто был даже не в состоянии

двигаться в своей привычной стихии. Однако вскоре он ожил и, прежде

чем мы успели навести на него бинокль, пингвин с силой нырнул,

появился скоро на поверхности, нырнул опять и показался

затем вблизи судна с подветренной стороны. Он испустил короткий,,

но звонкий крик, после чего, ныряя, направился на юг. Наш

провожатый с южнополярного континента, последний

представитель замечательного птичьего государства, покинул нас.

Какой доклад сделает он по своем возвращении в столицу

южнополярной страны?

Что будет записано о нас в анналах южнополярного музея?

Как будет звучать отчет нашего провожатого в обработке

очкастых философов птичьего государства?

Постепенно мы освобождались от своих тяжелых одежд и один

за другим начинали принимать более культурное обличье:

остригли волосы, регулярно мылись и брились. Некоторые,

правда, хотели сохранить вплоть до возвращения в цивилизованный

мир—в расчете привлечь к себе внимание—отросшие волосы на

голове и длинные бороды, пропитанные жирной копотью. К

чести английских участников, должен я здесь сказать, что в

составе экспедиции они были самыми чистоплотными, хотя и не

брезговали, когда требовала работа, иметь дело с жиром, кровью,

копотью и т. п.

21 марта 1900 года мы, наконец, увидели землю, покрытую

настоящей растительностью. Это был один из Оклендских

островов, лежащий на 51° южной широты и 166° восточной долготы.

Я решил пристать к этому необитаемому, но чудесному

острову, чтобы запастись свежей питьевой водой и, если удастся,

раздобыть немного свежего мяса, в котором мы остро нуждались.

Все мы страдали от плохого пищеварения, и доктор Клевстад

непрерывно занимался нашим лечением. Он неутомимо прилагал

усилия к тому, чтобы поддержать наше здоровье, до тех пор пока

мы не вернемся в цивилизованные страны, в относительно

хорошем состоянии.

В этот период доктор очень внимательно изучал нашу кровь

и со все возрастающим интересом устраивал кровопускания

самому себе и всем нам.

Каким радостным становилось настроение на борту по мере

гого, как мы различали на земле разные детали!

Остров, на который мы держали курс, был самым большим из

группы островов, располагавшихся по обе стороны маленького

узкого пролива. Он имел примерно 30 миль в длину; поперечник

его в самом широком месте равнялся приблизительно 15 милям.

На острове две отличные гавани, в которые надо заходить

с востока. Мы наметили себе южную гавань Лори.

Оклендские острова открыл 18 августа 1806 года капитан

Авраам Бристоу, совершая кругосветное плавание на китобойном

судне «Океан». Острова, сложенные из базальта и серого сланца,

очень красивы и покрыты богатой, но невысокой

растительностью. Две холмистые гряды поднимаются на высоту около 400

метров над уровнем моря и почти доверху заросли густой травой

с крепким стеблем.

Большая часть деревьев, растущих на острове, относится

к виду Melaleuca Leucadendron, который, как я тотчас вспомнил,

рос на трясинах Австралии. Дерево это нетребовательное, с

узкими, как иглы, листьями, что придает ему вид хвойного дерева.

Ствол светло-желтый, иногда беловатый, покрыт толстым слоем

бумагоподобной коры, которую легко обрывать большими

тонкими «листками».

Лишь немногие деревья на этом большом острове достигают

в вышину более 10 метров. Большинство их ниже 5 метров;

однако густые кроны деревьев расположены горизонтально и не

пропускают солнечных лучей, так что влажная почва под ними

полностью затенена, что создает своеобразную полутьму.

Бесчисленные вьющиеся растения обвивают стволы, а пышно-

зеленые папоротники придают всему тропический вид. Здесь

растут Metrosideros lucida, Dracopyllum longifolium, Panax

simplex, Veronica eliptica. Между папоротниками я распознал 15

различных видов. Встретили в том числе и один экземпляр щитника

Aspidium с метровым стеблем. Alaria polaris и Pleurophyllum

criniferum попадались повсюду вблизи берега. Последнее

растение походит на плющ, но имеет большие как бы восковые цветы

величиной с капустную головку.

Эти растения поедают дикие свиньи.

На вершинах холмов встречаются чудеснейшие цветы. Многие

из них я видел в 1894 году на острове Кэмпбелл. Прекрасная

лилия, которая находится, несомненно, в близком родстве с Antheri-

cum, представлена здесь длинными рядами светло-желтых

цветов.

Здесь была также разновидность больших диких астр с

красными цветами и Veronica Benthamii с голубыми цветами. Наряду

с ними я нашел много европейских видов, например экземпляры

кардаминовых, лютиковых, представителей семейства Epilobi-

um, а также разновидность незабудок.

Мы решили остановиться в 10 часов вечера в очень красивой

бухте Объятья Сары на восточной стороне острова; тут нашлось

место с превосходным грунтом для якорной стоянки. Остров

известен многими происшедшими здесь кораблекрушениями,

печальные следы которых мы быстро обнаружили.

Оба якоря приготовили к отдаче. Сначала вытравили на

30 саженей цепь правого якоря, затем машинист Ольсен выпустил

из котла пар и совместно с обоими старательными кочегарами,

Брюнильсеном и Бееном, начал счищать со стенок котла толстый

слой плотно приставшей накипи, которая делала исключительно

опасным дальнейшее пользование машиной.

Бухта, в которой мы остановились, имела приблизительно

милю в ширину и уходила в глубь острова примерно на 5 миль.

Отдав якорь, спустили на воду четыре вельбота. Доктор Клевстад

и несколько матросов стали грести к северному берегу; там они

обнаружили с силой бьющий из-под земли источник, маленьким

водопадом низвергавшийся в море.

Они вернулись тотчас на судно и сообщили о своем открытии.

Я распорядился очистить одну из шлюпок, которую они

отбуксировали под скалы, где ручей быстро наполнил ее чудеснейшей

водой. Наконец-то у нас будет естественная вода!

Как наслаждались мы этой водой, бежавшей по песку и

камешкам. Лишь теперь мы в полной мере почувствовали

отрицательные качества талого снега.

На третью шлюпку село шесть человек. Они направились

пострелять дичь, захватив с собой ружья и немного провианта.

У входа в бухту на юго-восточном берегу мы обнаружили следы

диких свиней*.

Лапландец Савио отправился в путь на своей маленькой

гребной лодке, имея при себе гладкоствольное ружье. Скоро я

увидел, как он исчез у ручья между деревьями.

Рано утром следующего дня вельбот под командой Колбека

вернулся с двумя дикими козами. Кроме того, они видели

крупный рогатый скот, но не могли подойти поближе, так как

животные были очень пугливы. Дикие козы оказались нам очень

кстати. Правда, мясо их было несколько терпким на

вкус—собственно говоря, мясо одного из животных—самца. Вероятно, этот

своеобразный вкус мяса обусловлен характером корма животных.

Берначчи нашел три могилы с тяжелыми деревянными

крестами, тронутыми временем.

Надпись на одном из крестов гласила, что покоящийся в этом

уединенном месте умер от голода. Он принадлежал к экипажу

корабля, потерпевшего крушение. Вслед за последним корабле-

* Капитан Бристоу в 1806 году выпустил на остров свиней, и с тех пор

они невероятно расплодились.

крушением, которое произошло 50 лет назад, экипажи

австралийских военных кораблей выпустили на остров крупный рогатый

скот и кроликов.

Лапландец Савио вернулся с несколькими красивыми и

жирными чирками, которых он пристрелил из своей лодчонки. Позже

я застрелил еще трех уток этого же вида у окончания западной

бухты, где птицы держатся на низких кучах гальки, нанесенной

ручьем.

Обследование этого западного ручья дало весьма интересные

результаты. Растительность была столь же богатой, как и наша

охотничья добыча, состоявшая из уток, куликов и рыбы.

Временами двигаться вдоль ручья было довольно трудно. Он

бесконечно петлял между холмами, покрытыми высокой зеленой

травой. В некоторых местах густая листва нависала как свод

и скрывала под собой речку.

На острове Окленд почти круглый год идут дожди, так что

низменная часть острова отличается сырым и болотистым

характером.

Пребывание на острове Окленд явилось весьма приятной

передышкой. Дни отдыха пошли на пользу как команде, так

и научным работникам. Кроме того, у нас здесь было достаточно

времени для того, чтобы подготовиться к «ревущим сороковым

широтам», от которых наверняка можно было ждать кое-каких

сюрпризов.

28 – го числа мы отплыли от острова Окленд и взяли курс

на остров Стюарт, лежащий к югу от Новой Зеландии.

30 марта 1900 года в полночь мы подошли к бухте Паттерсон,

на юго-восточном берегу острова Стюарт, от которой идет

фиорд в глубь острова.

Заход в бухту не прост, к тому же шел дождь;

посоветовавшись с Йенсеном, я решил дожидаться утра. Медленно тянулся

остаток ночи, «Южный Крест» покачивался с боку на бок на

крупной зыби. Изнутри бухты доносился грохот прибоя о темные

утесы.

Там, на берегу, мы встретим людей! Что принесет нам

завтрашний день? Какие давно устаревшие новости услышим мы завтра

от жителей острова?

31 марта началось пасмурной погодой и дождем—в южной

бухте лежали на горах разорванные серые тучи. И как нам это

все нравилось! Даже дождь приводил нас в хорошее настроение.

Мы с наслаждением втягивали в себя доносившийся с земли

аромат эвкалиптовых деревьев.

В пять часов утра все были на ногах, а в шесть мы медленно

и осторожно вошли в бухту Паттерсон.

Мы глубоко вдыхали ароматный воздух. Новое, совершенно

непонятное нам самим чувство охватывало нас при взгляде на

зеленые деревья.

В 8 часов бросили якорь в хорошо защищенном уголке бухты.

Якорь зарылся в грунт в глубине 9 саженей. Мы находились в

одной миле от западного берега бухты. Все, у кого были

бинокли, прильнули к ним.

Я различил на острове к югу от берега красивый невысокий

дом. Вскоре вслед за этим Фоугнер, уронив от восторга свой

морской бинокль, закричал:

– Женщина! Женщина!

Это важное биологическое открытие произвело необычайный

эффект. Магнитологи засуетились, бинокли переходили из рук

в руки.

Немного спустя после того, как мы стали на якорь, я велел

спустить на воду вельбот и уселся в него, взяв с собою Самуэль-

сена и Бьаркё. Мы гребли к западной стороне бухты, в том

направлении, где я заметил красивый домик, стоявший на прогалине

в пышном тропическом лесу.

Едва лодка коснулась берега, как среди листвы показалось

коричневое от загара лицо. Я тотчас увидел, что это полукровка—

маори. Его большие темные глаза искали встречи с моими.

Я приветствовал его по-английски. Он ответил на приветствие

и стал медленно приближаться к лодке.

– Сможем мы здесь за деньги купить овощи?—спросил я.

– Не здесь, а на другой стороне острова,—раздалось в ответ,

после чего он стал недоверчиво измерять нас взглядом с головы

до ног, затем спросил:—Что за корабль?

– «Южный Крест»,—ответил я.

Хмурое лицо мгновенно просветлело.

– Борхгревинк на борту?

– Нет,—ответил я.

– Умер?—спросил он.

– Нет, он говорит с тобой,—был мой ответ.

Прием, который при одном упоминании моего имени оказал

в дикой глуши этот сын природы и обнаруженный им интерес

к моей судьбе, так растрогали меня, что я и теперь отношу эту

встречу к самым приятным своим воспоминаниям.

Этот бедный рыбак с величайшим вниманием отнесся к нашим

нуждам. Он прекрасно был осведомлен обо всем и заявил, что

сейчас же готов провести меня по острову на запад в рыбачий

поселок, где я смогу купить овощи, рыбу и мясо.

Я отправил людей на лодке к судну с новостями и немедля

пустился в путь через тропический лес в сопровождении

рыбака. Скоро мы добрались до протоптанной дорожки.

По обеим сторонам расчищенной с помощью топора тропинки

непроходимой стеной стоял первобытный лес.

Большинство деревьев и растений было мне знакомо по

австралийским лесам. Тут находились всевозможные разновидности

эвкалипта, камедного дерева, фисташника и других; между ними

образовали густую сеть самые удивительнее вьющиеся растения.

Одни из них, лишенные листьев, тянулись, как канаты, от дерева

к дереву, иные свивались друг с другом в бесконечные петли

и были покрыты листьями и крючковатыми шипами. За

характерную особенность ко всему цепляться австралийцы называли

их «стряпчими».

Мой проводник рассказал, что он дружил с маори Джо,

вместе с которым в 1894 году я занимался китобойным

промыслом.

Бедняги Джо больше не было на свете. Хоть он и родился

«в сорочке», но нашел смерть в волнах. В 1894 году он однажды

свалился с палубы «Антарктика», попал между двумя тяжелыми

льдинами и долго барахтался в воде, пока нам не удалось его

выловить. Вновь оказавшись на палубе, он заявил, что ни секунды

не боялся утонуть: еще бы—он родился «в сорочке»!

Это суеверие, по-видимому, глубоко укоренилось среди маори..

Мой спутник тоже не верил, что Джо утонул без участия

сверхъестественных сил.

Через час мы достигли премилого городка.

Как в Северной Австралии, дома были выстроены на сваях.,

что защищало от белых муравьев1, пожирающих сухие доски

с невероятной быстротой. Я видел большой дом, который был

буквально изъеден ими. Снаружи он выглядел крепким и

основательным, но в то же время сквозь стену можно было легко

проткнуть палец. Белые муравьи оставили неповрежденной только

внутреннюю и наружную поверхности стены, которые были

окрашены, а все промежуточное пространство полностью

разрушили.

Все население состоит из маори, народа, который населял

Новую Зеландию еще до того, как она была открыта

европейцами. Маори принадлежат к малайской расе, но имеют, без

сомнения, смешанное происхождение. Из тех маори, что я видел,

некоторая часть не только чертами лица, но и цветом кожи

напоминает европейцев. Большинство же их принадлежит к негритянскому

типу. Это, однако, видоизмененный, значительно улучшенный

тип. Они напоминают креолов с Мартиники, но отличаются

более крепким телосложением и имеют в среднем рост в 170

сантиметров.

Подлинное происхождение маори и поныне не установлено.

Существует предание, что маори около 500 лет назад явились

в Новую Зеландию из Гавайки в двух каноэ «Арава» и «Таи-

нуи».

Некоторые этнологи полагают, что под этим надо понимать

Гавайю из группы Сандвичевых (Гавайских) островов. Вероятнее,

однако, что речь идет о Савайи—одном из островов группы

Самоа2.

Томсон из Отаго3 стремился внести в этот вопрос ясность.

Опираясь главным образом на языковое родство, он пытался

протянуть нить через малайцев к древним обитателям Бараты

В Южной Индии. Теорию эту он также основывает на находке

старинных часов, обнаруженных им в северной части Новой

Зеландии, на которых сохранилась надпись на тамильском языке4.

В 1877 году в южной части ущелья Уэка было найдено

несколько древних изображений на камне; среди

них—изображения животных, не встречающихся в Новой Зеландии, оружия

ь одежды, также неизвестных на этих островах. Надписи на

предметах вооружения напоминали тамильский язык.

На островах Чатам еще встречаются некоторые следы

народности, называвшейся мариори, или майориори; их часто считают

древнейшими обитателями Новой Зеландии.

Маори, как было сказано,—смелый и развитой народ,

прекрасные моряки и рыболовы. Они исключительно хорошо

умеют наблюдать природу. Например, еще до того, как маори

стали известны европейцам, они располагали поразительной

системой классификации растений.

Хотя маори умны и отважны, по временам они выказывали

исключительную грубость и жестокость5. В старину они были

людоедами; после уничтожения рабства этот обычай полностью

прекратился.

Административная система маори покоится на родовом

принципе. Земля распределена между отдельными родами. На севере

имеется еще 18 крупных родов, подразделяющихся на более

мелкие, или «хапус».

Из-за владения землей происходят кровавые битвы.

В 1858 году один из родов, и притом наиболее влиятельный,

отказался от подчинения европейцам и стал под начало

собственного короля.

Таугиао, сын Потатана, первого туземного короля, был

избран, как его наследник, королем в 1860 году.

На протяжении первых 15 лет своего правления он вел

жестокую войну с правительством Новой Зеландии. Он провел не

менее четырех кровопролитных сражений, но, наконец, сдался

в 1881 году и получал с тех пор от правительства ежегодную

пенсию в 225 фунтов стерлингов. Этот последний король маори

умер в 1894 году6.

Маори очень искусны в военном деле. В качестве рабочих на

фабриках, резчиков и ткачей они обнаруживают

исключительное мастерство. Кроме того, маори обладают врожденным

ораторским талантом, что оказывается очень полезным их депутатам

в Новозеландском парламенте. Депутаты маори издавна сумели

добиться уважения и восхищения со стороны белых сограждан.

Однако в массе маори еще совершенно недостаточно

приобщились к европейской цивилизации7.

В 1894 году в Новой Зеландии насчитывалось 41 993 маори,

в том числе 22 860 мужчин.

С великой радостью встретили нас на судне, когда мы

появились с двумя вместительными корзинами, наполненными

овощами, и со сравнительно свежей газетой. Сообщения из Австралии

изменили мое первоначальное намерение зайти в Сидней—там,

как и в Мельбурне, была чума.

В маленьком рыбачьем поселке, где я купил овощи, мне

посоветовали оставить бухту Паттерсон, и, обогнув на судне остров,

заплыть в Полулунную бухту, на берегу которой стоял поселок.