Текст книги "У Южного полюса"

Автор книги: Карстен Борхгревинк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)

мыс также поднимался отвесной стеной из моря.

У северной оконечности мыса выдавались из моря два утеса.

Они поднимались над морем примерно на 70 футов и имели

каждый около 4 метров в поперечнике. Как два могучих кряжистых

великана, стоят они здесь. На протяжении веков море самым

причудливым образом избороздило отвесные стены этих

базальтовых колонн. Они хорошо видны с моря, и я занес их на карту,

присвоив им название «Две сестры».

Первоначально мы выбрали направление на юго-юго-восток.

Однако я опасался, что наши сани могут пострадать от тяжелой

дороги, и поэтому послал Фоугнера и лапландца Савио обратно

в лагерь, чтобы они захватили материал для ремонта,

который, быть может, потребуется.

После того как они уехали, Муст и я попробовали

продвинуться дальше на юг, но, несмотря на самые энергичные усилия,

пробраться сквозь льдины с острыми краями было трудно.

Когда, наконец, попалась льдина с плоской поверхностью,

мы в сердцах улеглись на ней. Спальных мешков не было, и в

ожидании Фоугнера и Савио мы спали просто в шубах. Так

лежали мы там, два человека в тысячах миль к югу от Австралии.

Луна висела над нами как большая лампа, и каждый раз, когда

холод будил нас, она оказывалась лицом к лицу с нами. А

огромные белоснежные айсберги, подобно призракам, плясали вокруг

нас в лунном свете.

Мы с лапландцем Мустом спали на снегу, когда вернулись

Фоугнер и Савио. Температура была —27°Ц. Небо было

совершенно чисто, на востоке сверкало полярное сияние.

Теперь мы отправились в путь на юг вчетвером.

Нагромождения льдин становились все более непроходимыми. Наваленные

друг на друга льдины не позволили тащить сани. Было достаточно

трудно продвинуться меж льдин хотя бы на несколько метров

и без саней.

Отчаявшись и измучившись, мы устроили привал. Все наши

старания пропали даром.

Лапландец Муст был особенно угрюм и вял. Он залез в свой

спальный мешок и закрылся там так, что почти не оставил

отверстия для воздуха. Заснул он быстро и при том так крепко, что

даже не проснулся, когда Савио, занимавшийся приготовлением

пищи, не зная, что Муст лежит в мешке, уселся на голову своего

приятеля. Савио думал, что он сидит на одной из головок

голландского сыра до тех пор, пока Муст не стал хрипеть под ним. Так

спать можно только в полярном путешествии после дня тяжелой

работы.

Ночью ледяные поля, которые до этого были по виду так же

недвижимы, как суша, стали передвигаться к востоку.

Льдины все больше громоздились и заметно приближались

к нам. Картина напоминала землетрясение. Холодные и

твердые льдины становились на дыбы, трещали и ломались,

сталкиваясь друг с другом. С грохотом раскалывались ледяные

массивы, и огромные куски льда разлетались по сторонам.

Большие айсберги покоились неподвижно и тихо, не

принимая участия в шумной игре природы.

К востоку от нас поднималась на высоту 5000 футов почти

отвесная стена. Если бы громоздящиеся льды дошли сюда, они,

по всей вероятности, раздавили бы нас, так как на берегу нигде

не было надежного укрытия. Льдины, навороченные у скал,

наглядно показывали, с какой страшной силой они наползают

на сушу.

Единственная возможность спастись от торосов—это найти

пристанище на айсберге; однако на большинство из них было

трудно взобраться. Антарктические айсберги поччи всегда имеют

крутые бока, кроме того, как об этом уже упоминалось, плавают

в окружении зыбкого слоя взломанного льда.

Лишь в одном месте на берегу между мысом Адэр и нашими

санями я обнаружил пещеру, которая могла бы в случае нужды

стать для нас спасительной. Но расположена она так глубоко,

что ледяное крошево легко могло закупорить ее позади нас.

Позже, когда мне довелось побывать тут, я убедился в

правильности этого предположения. Вход в пещеру был полностью

прегражден колоссальной ледяной кучей, достигавшей 60 футов

в вышину.

Ледяной вал внезапно остановился, не дойдя до нас

нескольких сот метров.

Поскольку пробиваться на санях в южном направлении не

было возможности, мы приняли решение вернуться на основную

базу. Однако для того, чтобы мы вообще могли двигаться, нам

пришлось подвязать к саням лыжи: в результате перетаскивания

саней через острые льдины старые полозья за короткий срок

пришли в негодность.

Ремонт поломанных саней на морозе—тяжелая работа. Стоило

прикоснуться к металлическим частям, как кожа рук немедленно

прилипала к ним. Ремни, которыми прикручивали лыжи к саням,

были, как дерево, поэтому пальцы долго еще оставались согнутыми

и неподатливыми. Мы не в состоянии были привязать лыжи так

прочно, как это требовалось, и лишь после того, как разогрели

ремни на груди, мы смогли их сгибать по желанию.

Бутылочку с лекарством нам также приходилось носить

на груди, подвязав ее на тесемке за шею. Лишь таким путем

удавалось сохранять лекарство в жидком состоянии.

Однажды утром на пути к базе мы поднялись на айсберг

высотой в 300 футов. Отсюда открывался необычайно красивый вид.

Солнце было еще за горизонтом, но его лучи уже освещали

наиболее высокие вершины Антарктиды, покрывшиеся румянцем

от поцелуев юного дня. Мы же пока оставались окружены

холодной синевой ночи; она казалась еще темнее из-за того, что день

уже возвещал о своем приходе.

С вершины айсберга мы увидели на юге темную тучу. Ее цвет

свидетельствовал о наличии под ней открытого моря. Пока мы ее

разглядывали, образовался смерч. Было ясно видно, как эта

темная туча непрерывно всасывает в себя воду из разводья во льду.

Временами водяной столб исчезал, но очень быстро появлялся

вновь, вращаясь с колоссальной скоростью.

За время поездки на санях нам попалось вблизи айсбергов

много белых тюленей (Lobodon Carcinophaga). Нам осталось на

память несколько чудесных черепов этих животных.

Как-то вечером, разбив свой лагерь, мы обнаружили, что

пропал Савио. Как большинство детей природы, лапландцы

обладают врожденным инстинктом, который подсказывает им,

где можно найти дичь; поэтому я ни минуты не сомневался в том,

чю Савио учуял тюленей. Мы собирались уже заснуть,

забравшись в свои мешки, как вдруг услышали громкие крики Савио.

Впечатление было такое, что он вступил с кем-то в борьбу.

Мы вылезли из спальных мешков и увидели, как Савио гнал

перед собой большого тюленя—совсем так, как норвежские

крестьяне гонят скот на рынок. Тюленя убили. Из свежего мяса

сначала приготовили хороший обед для собак, а из сала разожгли

замечательный костер. Мы разложили вокруг огня спальные

мешки и стали посасывать трубочки; лапландцы, играя своими

большими ножами для охоты на тюленей, рассказывали

всевозможные истории.

Интересно было наблюдать, как лапландцы убивают тюленей.

При этом они проявляли радость, характерную для дикарей,

убивающих зверя. Правда, то же можно наблюдать и у

цивилизованных народов, у которых кровожадность именуется

благородной страстью к охоте.

Заметив тюленя, лежавшего на земле, лапландцы смотрели

на него загоревшимися глазами, затем вытаскивали свои

охотничьи ножи, кололи ими тюленя, чтобы он принял

оборонительную позу, и танцевали в самозабвении вокруг зверя, время

от времени приставляя нож к его груди и тут же отдергивая его.

Игра эта повторялась многократно, все больше возбуждая

охотничий инстинкт. Вдруг нож погружался с молниеносной

быстротой по рукоятку в тело животного и снова извлекался оттуда

с такой же быстротой. Из зияющей раны лилась потоком кровь.

Картина эта прямо-таки опьяняла лапландцев.

Часто тюлень очень долго корчился на снегу; случалось,

что нож, если удар был силен, оставался торчать в нем.

Несчастные животные хватали рукоятку ножа зубами. Пока они бились

на земле, лезвие и рукоятка ножа исчезали в толще их мышц.

Больших трудов стоит предупредить ненужную жестокость при

бое тюленей. Мы стремились умертвить животных как можно

быстрее.

На тюленьих промыслах большого масштаба в целях

выигрыша времени, а следовательно, и денег совершаются

отвратительные жестокости.

От старых охотников—тюленебоев—я слышал, что они не сразу

убивают тюленей, а предпочитают сдирать с них шкуру, пока те

еще живы. Тогда несчастное животное само помогает этому

процессу тем, что, корчась в страшных муках, пытается все время

отпрянуть от острого ножа; его обнаженные окровавленные

мышцы дрожат на свирепом холоде.

Во время этой поездки мы сильно страдали от мороза. Много

раз белели у нас щеки, нос и уши, хотя руки и лица были покрыты

толстым слоем жира.

Обычно по возвращении домой из далеких поездок мы

устраивали себе нечто вроде ванны. Правда, большей частью дело

сводилось к мытью лица и рук, но часто и этого не удавалось сде-

лать. О настоящей ванне, конечно, не могло быть и речи; для этого

у нас не было соответствующих приспособлений, кроме того,

нельзя было допускать, чтобы наша кожа сделалась слишком

чувствительной к холоду. Самыми чистыми из нас были

лапландцы и примером в этом смысле являлся Савио.

Посреди зимы, при очень низкой температуре, он устроил

себе под снегом ванную комнату. Я обратил внимание на то, что

он долго и старательно роет яму в большом сугробе. Когда в один

прекрасный день яма была готова, Савио скрылся в ней,

прихватив туда печурку и котелок, которые мы обычно использовали

для вываривания тюленьих голов и получения таким путем чистых

черепов. Вскоре мы увидели, как из сугроба торчит черная труба

печки, обложенная поленьями и асбестовыми пластинками.

Затащив в свою снежную пещеру несколько деревянных

ящиков и немного угля, Савио наглухо закрыл выход; вскоре

из трубы повалили густые клубы дыма.

Несколько часов мы не видели Савио, но вечером он появился

в доме, веселый и чистый, как младенец. На дворе было 40

градусов мороза, однако, несмотря на это, лапландец несколько

часов просидел под снегом голым и не замерз.

Этот способ мытья казался нашим лапландцам самым

обыкновенным делом. Уроженцы северной Норвегии часто так моются,

хотя по большей части они устраивают себе баню в каменных

или земляных хижинах.

Попариться Савио было явно невредно. Вскоре я осмотрел

его баньку и обнаружил, что он вырыл себе просторное

помещение, в центре которого стояла печка; сам же Савио располагался

на пустых ящиках. Он топил вовсю, и снег в нескольких местах

подтаял. Однако ледяная крыша была такой толщины, что

на ней ничего не было заметно. Теплый воздух, наполнявший

помещение, делал баню, с точки зрения Савио, безупречной.

Прием пищи происходил у нас в ту пору следующим образом:

в 8 утра—завтрак, в 12 часов—обед, в 8 вечера—легкий

ужин.

Откровенно говоря, легкой была вся кормежка, если не

считать сырого тюленьего мяса и плохо пропеченного хлеба, что

тоже случалось нередко. В подобных случаях у нас было

ощущение, что в желудок попал хороший строительный кирпич.

Время, которое отнимала у нас трапеза, последовательно

сокращалось. Обед по какому-либо торжественному поводу

отнимал 10 минут, а обыденный продолжался часто меньше пяти

минут.

Есть из жестяных банок хотя бы и свежие продукты вроде

рыбы, мяса, овощей и фруктов довольно противно.

Специфический металлический привкус, который приобретали продукты

в результате долгого нахождения в оловянных банках, отнюдь

не способствовал аппетиту, а черствые галеты, которые служили

нам вместо хлеба, отличались жесткостью камня.

Как сейчас, я вижу перед собой Берначчи. который обычно

пребывал в неизменно хорошем настроении, но однажды утром,

потянувшись за галетой и– безуспешно пытаясь ее раскусить,

Берначчи, чтобы разломить галету, ударил ею по столу. Когда

и это не дало результата, он пробурчал себе под нос нечто такое,

что лучше не повторять.

Часто мы ели только по обязанности, так как знали—это

необходимо для того, чтобы мы могли продолжать нашу

интересную работу. Но при этом чувство было такое, будто опускали

пищу в пустой мешок: удовольствия мы не испытывали.

С болью в душе я наблюдал за питанием Гансона с его плохими

зубами и еще более плохим аппетитом. С глазу на глаз я серьезно

побеседовал с доктором о состоянии здоровья Гансона. Сам Ган-

сон говорил мне, что он опасается цынги. Врач же заявил, что

для диагноза цынги нет никаких оснований; он не думал, чтобы

Гансон страдал этой болезнью. Что же именно было у него, он

не мог определить.

Я лично был того мнения, что Гансон страдал бери-бери4,

и поделился с доктором своими соображениями. Доктор мне

честно признался, что ему еще никогда не попадался случай

бери-бери, но судя по симптомам нельзя предполагать этого

заболевания. В медицинском обследовании и в заботах о Гансоне

доктор был неутомим; он возлагал надежды на хороший исход,

я же, напротив, испытывал ощущение, что смерть уже

наложила на Гансона свою печать.

В этот период мы испытывали все большее неудовольствие

по поводу нашего питания, особенно когда вспоминали кухню

цивилизованного мира.

Как часто упоминались в разговоре свежие овощи! Глаза

наши загорались голодным блеском при одних только словах:

«капуста», «шпинат», «салат». Мы с тоской вспоминали о

фруктовом изобилии под тропиками. Но если за столом мы из-за этого

бывали угрюмыми и не в духе, то зато после окончания трапез

трубки восстанавливали наше хорошее настроение. Бедняга же

Гансон, как некурящий, сидел одиноко в стороне.

Некурящий не представляет себе, каким незаменимым другом

является трубка, сколько силы дает табак, независимо от того,

происходит ли это в кругу курящих мужчин в комнате на суше

или в каюте корабля среди жующих и сплевывающих табак

охотников за тюленями.

Трубка мира у индейцев названа так далеко не случайно.

Табак устраняет немало трудностей, смягчает наши горести,

помогает при плохом пищеварении.

В длинные зимние месяцы курение было так же необходимо,

как сон. Мы относились к нему, как к непременной обязанности,

не лишенной к тому же приятности.

Доктор постоянно разнообразил меню. В середине зимы,

наше питание выглядело примерно следующим образом.

Я держусь того мнения, что в арктическую или

антарктическую экспедицию следует брать двух врачей. Опыт показывает,

что во время экспедиции врачи страдают больше других.

Постоянно приходится слышать об экспедиции, вернувшейся из

полярных областей без врача или с врачом, рассудок которого

пострадал. Среди врачей неоднократно наблюдались морфинизм и

кокаинизм с последующим самоубийством.

Быть может это объясняется тем, что их профессия не всегда

оставляет место для других интересов, и поэтому время им

кажется особенно долгим.

А между тем в полярном путешествии на плечах врача

лежит исключительная ответственность.

Так или иначе, но история путешествий в неизведанные

страны показывает, что жизнь врачей, сопровождающих

путешественников, слишком часто омрачается грустными

событиями.

Настоятельно необходимо поэтому, чтобы руководитель

экспедиции, отбирая врача, уже в интересах их самих, проявлял

большую осмотрительность; это тем более важно, что работа

врача исключительно тяжела, а влияние его на окружающих

огромно.

При участии в крупной экспедиции, вроде той, которой

пришлось руководить мне и в которую входил 31 человек, от врача,

желающего быть достойным своего положения, требуется много

такта и сдержанности. При таком количестве людей на палубе

нужно соблюдать строгую дисциплину, а доктору приходится

вращаться попеременно между офицерами и матросами.

В то время как толковый и скромный врач может принести

много пользы и вне сферы своей профессиональной деятельности,

другой врач в результате неосторожности и часто без всякого

намерения причинит большой вред.

Некоторые нежелательные случаи показали, что врач иногда

злоупотребляет своим положением и вытекающими из него

возможностями.

Позволю себе упомянуть только об одном случае, имевшем

место на английском военном корабле, крейсировавшем в

австралийских водах.

Врач ненавидел своего шефа. В пути он использовал свое

положение врача, чтобы объявить капитана без всяких к тому

оснований душевнобольным. Команду принял старший офицер.

В дальнейшем выяснилось, что капитан был совершенно

здоров.

Этот случай показывает, насколько своеобразно положение

врача морской экспедиции, легко приводящее к опасностям и для

него самого и для других. Ему открыт доступ к корабельной

аптеке со всеми ее ядами и возбуждающими веществами. Просто

удивительно, что до сих пор не обращали внимания на

необходимость иметь при снаряжении больших полярных экспедиций

двух врачей, так чтобы один мог контролировать другого.

Общение их между собой на профессиональной почве будет

способствовать их душевному равновесию.

Когда наступает полярная ночь, то образованный человек

страдает в большей степени, менее развитый человек легче

переносит бездеятельность и темноту.

Но даже и среди тех, развитое мышление которых требует

перемен и новых занятий, бывают отдельные личности, которые

могут жить продолжительное время в снежной норе, почти

ничего не делая, без книг, при весьма скромном питании; несмотря

на все лишения, они веселы и здоровы.

В жизни и работе полярного исследователя юмор играет

существенную роль. Наилучшим образом чувствует себя тот,

у кого есть изрядный запас его.

В ходе зимы мы устраивали себе самые разнообразные

развлечения, и они нас прекрасно освежали. У нас были

музыкальные вечера, во время которых каждый участник экспедиции

успешно соперничал с музыкальной шкатулкой, проводились

доклады на темы полярные, литературные, религиозные и

политические.

Все это превращалось в более или менее съедобную окрошку.

Важнейшие вопросы европейской политики обсуждались и без

большого труда разрешались «концертом антарктических

наблюдателей». При этом достигалось главное: дремавшая мысль

пробуждалась к новой деятельности.

Чтобы дать читателю понятие о характере наших зимних

развлечений, привожу программу одного «вечера».

Почти вся наша десятка страдала от замедленного

кровообращения. Неоднократно испытывал я ощущение, что моя левая

рука онемела. Ощущение было такое же, как бывает, когда

лежишь долгое время, подложив под себя руку, на чем-нибудь

твердом. Эту руку часами я почти не чувствовал.

Аналогичные ощущения испытывали и другие участники

экспедиции, однако хуже всех приходилось Гансону.

Чувствительность в нижних конечностях падала у него все

больше и больше. Если он давил на кожу, то оставались надолго

углубления. Лицо его с каждым днем все больше желтело. Глаза

ввалились. При этом он не худел, а по сравнению с осенью

прибавил даже в весе.

Так текли без перемен длинные и темные дни зимы. Медленно'

и скучно проходило время, и лишь обязательная запись

показаний инструментов вносила некоторое разнообразие.

Только к концу июля, хотя солнце скрывалось еще за

горизонтом, начал я подумывать о том, чтобы предпринять для

обследования западной части мыса Адэр большую поездку на санях.

К этой поездке мы готовились задолго.

Доктор и Колбек обследовали содержимое всех наших

ящиков и ларей и отобрали в дорогу продукты наименьшего

веса.

Берначчи привел в порядок отобранные мною инструменты.

Фоугнер проверил сани и палатки. Лапландцы с большой

тщательностью поправили собачью упряжь, набили маленькие мешки

травой, которой мы теперь пользовались взамен чулок6,

упаковали запас корма для собак. Элефсен напек свежих ржаных

лепешек и наполнил ими жестяную коробку.

По окончании приготовлений вся кладь была взвешена,

найдена слишком тяжелой и снова до мельчайших подробностей

вымерена и переупакована. После этого мы стали укладывать

наши продовольственные запасы в большие, удлиненной формы

парусиновые мешки, подогнанные по своим размерам к саням.

Когда все было закончено, мы затянули мешки и прикрутили

их веревками к саням. Затем пришла очередь запасных лыж,

ледорубов с прямым и кривым заступом, тросов и, наконец,

больших оленьих шуб, сверх которых были водружены наши

ружья.

На базе господствовало оживление, упряжные собаки

чувствовали, какие труды им предстоят. Некоторые, смекнув уже

заранее, чем пахнет дело, своевременно заползли в укромные

места, так что их невозможно было найти.

Собаки—любительницы путешествий «паяли от радости. Перед нашей норой в снегу

разыгрывались пестрые картины. Вой собак, покрикивания

лапландцев, щелканье бичей—все это и сейчас звучит у меня

в ушах, когда я вспоминаю об этих приготовлениях.

После долгой и скучной ночи это была жизнь, настоящая

радостная жизнь.

Мы, отправлявшиеся в путь, взирали на будущее бодро

и с надеждой; те, которые оставались, от души желали нам

удачи во всем.

Перед санными вылазками всегда наступало доброе согласие

между участниками экспедиции, находили выражение подлинные

наши чувства по отношению друг к другу. В глубине души мы

думали, что, быть может, видим друг друга последний раз. Мы уже

познали все могущество стихии на полярном континенте и

понимали, какое короткое расстояние отделяет под этими широтами

жизнь от гибели.

Я взял с собою в путь обоих лапландцев и Ивенса, запас

питания на 30 дней, 29 собак и три пары саней.

Я намеревался (и фактически сделал это) отъехать сначала

яа один день пути, чтобы ознакомиться с ледовой обстановкой.

Если дальнейшие перспективы покажутся благоприятными, то

послать Ивенса на паре саней обратно, с тем чтобы он доставил

с собой Колбека, еще трех человек, две пары саней и новые

запасы продовольствия для той дополнительной базы, которую

я собирался организовать на другой стороне'морской бухты.

Первые мили удавалось преодолевать с трудом. Лед

нагромоздился на значительную высоту. Нам приходилось поднимать

сани на большие ледяные глыбы, а затем вновь их опускать

с другого конца льдины.

Продвижение в направлении большого айсберга, сверкавшего

вдали на необозримой снежной равнине, шло медленно. Собаки

тянули сани с большим напряжением. Лапландец Савио шагал

впереди. Это давало наилучшие результаты: собаки любили его,

и нам приходилось прибегать к кнуту гораздо реже, чем

обычно.

Хотя барометр стоял довольно высоко, состояние атмосферы

мне не нравилось—на юго-востоке воздух утратил

прозрачность.

С восточной стороны айсберга, имевшего в высоту около

300 футов, мы обнаружили пещеру на уровне примерно 10 футов

над морем. Здесь мы разбили лагерь, но никто ночью не отдыхал

по-настоящему. У всех как будто было предчувствие, что нам

опять придется встретиться с непредвиденными трудностями.

Такой своеобразный инстинкт, переходящий в повышенную

сверхчувствительность и даже, можно сказать, в дар

предвидения, развивается у плавающих и путешествующих в тех районах,

где грозные силы природы готовы ежеминутно унести жизнь

человека.

Мы стояли по двое на посту в своих тяжелых шубах. На

протяжении ночи время от времени налетали порывы ветра.

Мгновенно поднималась метель, и в незащищенные части тела острыми

колючками впивался снег. Впрочем, она так же быстро кончалась,

и снова наступало полное затишье. Эти порывы ветра носили

такой зловещий характер, что еще больше усиливали наше

внутреннее беспокойство. Хотя никто не выдавал ни словом своих

мыслей, но все, как я понимал, молча думали о том, что на юго-

западе готовится что-то страшное.

Утро выдалось таким ясным, каким оно давно уже не бывало,,

барометр твердо стоял на высоком уровне, и я начал уже

думать, что на этот раз предчувствие меня обмануло.

Минуя мелкие расщелины во льду, по изумительным ледяным

площадкам мы поднялись на айсберг, имевший столобразную

форму. На юг открывалась великолепная перспектива, ледовая

обстановка казалась удовлетворительной, поэтому я решил

отправить Ивенса, с вечера уже снабженного инструкциями,

на основную базу.

Ивенс взял с собой четырех сильных собак, сани, провиант

и направился на северо-восток. Расставшись с ним, я с

лапландцами свернул лагерь, снова прикрутил багаж к саням.

Щелкнули бичи, залаяли собаки, и тяжело груженные сани вновь

заскользили на юг по бесконечной равнине.

В этот день мы имели перед собой по большей части

относительно гладкий лед. Тем не менее нам часто приходилось делать

зигзаги; временами там, где встречались нагромождения льда,

мы наталкивались на значительные препятствия, преодоление

которых требовало терпения и времени.

Мы шли рядом с санями на лыжах. Через плечо был

переброшен канат, прикрепленный к переднему краю саней, так что мы

могли помогать собакам волочить сани. К полудню оказались

в зоне крайне неровного льда и с трудом выбрались из этого

места. Когда неровности льда увеличились еще больше, лыжи

пришлось скинуть. Несмотря на это, мы продолжали путь без

отдыха, надеясь, что успеем перейти морской залив и достигнуть

другого берега бухты, прежде чем погода переменится.

При заходе солнца температура была —34°Ц. С наших бород

свисали большие сосульки, образованные дыханием. И вот

наступила темная ночь, и мы шли уже по компасу.

В полночь собаки завыли, навострили уши и стали тянуть

сани сильнее, чем за всю дорогу. Вскоре перед нами оказался

большой тюлень (Уэдделла). Собак, которые давно не получали

свежего мяса, трудно было удержать на месте. Лапландцы

занялись своей кровавой работой, и собаки скоро набросились на

лакомство.

Отложив для себя тюленье сердце и лучшие куски мяса, иа

шкуры и сала зверя мы разожгли костер и бросили на огонь

остатки его туши. Языки пламени поднимались высоко в воздух.

Разжечь сало не всегда бывает просто. Сначала нужно

получить огонь, используя куски дерева или другого легко

воспламеняющегося материала, так как сало начинает гореть не раньше,

чем станет плавиться и размягчаться хотя бы в одном месте.

У нас же всегда при себе бывали для растопки куски легкого

сухого дерева, и это вполне себя оправдывало.

Согревшись, отдохнув и сварив какао, с помощью которого

подкрепили свои силы, мы снова пустились в путь, несмотря на

темную ночь. После любования яркими языками пламени костра,

ночь показалась нам еще непрогляднее. Чем дальше мы уходили

от костра, тем меньшим казался огонь, исходивший от

пылавшего тюленьего жира. И, наконец, он совсем скрылся за

горизонтом.

При восходе солнца все вокруг окутал густой туман,

температура воздуха была очень низкой. Собаки, сани, лыжи, люди

казались теперь одного цвета, все покрылось густым инеем,

стало белым, как снег.

Поскольку я не мог производить наблюдений, а

нагромождение льда было очень велико, решили сделать коротенький привал.

Через час туман внезапно рассеялся, и наш маленький караван

опять пустился в дорогу. Лыжи легко скользили по снежному

покрову.

Барометр весь день показывал низкое атмосферное давление,

поэтому я ожидал перемены погоды. Оба лапландца, по всей

видимости, ждали того же; я заметил, что они необычно много

говорят между собой по-лапландски и бросают время от времени

испуганные взгляды на юг, где сгущались тучи.

Непогода наступила быстрее, чем мы могли предвидеть.

Прежде, чем кто-либо из нас троих успел высказать свое мнение

о ближайших перспективах, пурга уже бушевала вокруг

высоких прибрежных горных пиков. Они быстро исчезли из виду.

Снег несся вниз со скоростью лавины и повисал над пропастями,

как вулканическое облако.

Первые яростные порывы ветра настигли нас прежде, чем мы

успели развязать веревки, которыми были прикреплены к саням

палатки и снаряжение.

Собаки несомненно чуяли приближение бури. Едва мы

сделали остановку, как они свернулись в неподвижный

клубок; так поступали они всегда при наступлении снежной

метели.

Только внесли мы спальные мешки в маленькую шелковую

палатку, как снежная буря разразилась с такой силой, какую

нам еще ни разу не приходилось испытывать.

Ветер захватывал дыхание. Пока мы ползали на

четвереньках, собирая продукты и наши маленькие спиртовки, нам

несколько раз казалось, что мы задохнемся. Мы ощущали на своем

теле все швы одежды. В тех местах, где оленьи шкуры были

сшиты между собой, казалось, в кожу вонзаются иглы.

Нам не удалось установить столбы для палатки. Мы должны

были поспешно залезть в свои спальные мешки, пока колючий

мороз не лишил нас этой возможности. И вот мы один за другим

заползали под лежавшую на земле шелковую ткань палатки, под

которой были сложены рядом наши спальные мешки, и скоро,

лежа в оленьем меху, начали отогреваться.

Некоторое время мы еще слышали вой урагана, бушевавшего

над снежными полями, затем этот вой становился все тише и тише,

а шелковое покрывало над нами все тяжелее,

Черное пятнышко, которое представляли мы собой в

бескрайней белой пустыне, было покрыто теперь толстым

белоснежным одеялом. Антарктическому шторму не с кем было разделить

свое мрачное одиночество.

В то время как сверху шум замирал, под нами начался грохот.

Это под давлением ветра стал трещать морской лед. Треск был

подобен пушечным залпам. Ежеминутно казалось, что ледяной

покров будет сломан, так же, как это произошло у незнакомого

берега во время нашей первой поездки на санях.

Если только лед станет гнать в море или льдины начнут

дробить друг друга, то мы наверняка погибнем—расстояние до

лагеря таково, что раньше, чем за 12 часов, мы не успеем

добраться до безопасного убежища.

Снеговой покров над нами достиг изрядной толщины и так

затруднял дыхание под шелковым покрывалом, что мы

вынуждены были позаботиться о большем пространстве для себя

и о большем притоке воздуха.

Сперва все встали на четвереньки, а затем начали одновременно

давить спинами на снежный покров до тех пор, пока не подняли

палатку на несколько футов кверху. Затем проткнули сквозь

снег лыжную палку и двигали ею бремя от времени так, чтобы

воздух мог проникать к нам.

Однако метель была так сильна, что отверстие в снегу занесло

почти моментально: пришлось непрерывно поворачивать лыжную

палку. Один из нас поддерживал спиной шелковую палатку,

в то время как двое других пытались приготовить трапезу. У нас

было два замороженных тюленьих сердца. Мы разрубили их

на куски и съели. Мало-помалу это блюдо становилось

излюбленной едой для Савио и меня.

Кроме того, мы пытались приготовить горячую пищу с

помощью спиртовки. Когда она была налажена, в нашем жилище

стало форменным образом тепло. В результате шелковая палатка

промокла в местах соприкосновения со снегом.

Неожиданным образом это помогло нам—избавило от труда

стоять на четвереньках и поддерживать палатку своей спиной.

Как только спиртовая лампа была потушена, температура внутри

палатки упала и влажный шелк плотно примерз к наружному

снеговому покрову. Таким путем образовалась невысокая

пещерка, на стенах которой выступили большие кристаллы льда.

Некоторые из этих кристаллов были длиной с дюйм;

озаренные нашими примитивными светильниками, кристаллы льда

сверкали и переливались; из глубины спальных мешков

мы созерцали их, как звезды. В те три бесконечных дня, пока

мы лежали в занесенной снегом палатке, эти прекрасные

кристаллы как бы вели с нами нескончаемый разговор и пробуждали