Текст книги "У Южного полюса"

Автор книги: Карстен Борхгревинк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)

вероятно, что на следующий день мы сможем продолжать

путешествие.

После еды мы опять залезли в спальные мешки и проснулись

утром в 6 часов. Ночью нас разбудила одна собака, которую чуть

не задушила собственная шлея. Упряжной ремень несколько раз

обвился вокруг ее шеи. Собака отчаянно выла, и мне пришлось

поспешить ей на помощь. Прошло много времени, пока я распутал

тугой от мороза ремень, в котором запуталась голова и шея

бедняжки. Поскольку температура была—35° Ц, мне стоило

больших трудов освободить пса от его пут.

Было уже 11 часов утра, когда мы снова двинулись в путь.

Спешили мы вперед, как могли. Однако нас задерживали

выбоины и нагромождения льда. День был ясный. Ослепительно

белый снег так сильно отражал солнечные лучи, что у нас стали

болеть глаза. На беду мы не захватили с собой темных очков.

Барометр стал опять падать. Перистые облака быстро двигались

с юго-запада на юго-восток. Я ждал нового шторма, но, к

счастью, на этот раз ошибся.

К вечеру мы добрались До относительно плоского и ровного«

льда. Сани легко заскользили. Однако собаки сильно устали и

измучились. Нам пришлось подхлестывать их больше чем обычно.

Теперь повсюду во льду встречались большие трещины.

Некоторые имели по футу в ширину и тянулись, насколько мы могли

заметить, на большом протяжении. К удивлению своему, я

обнаружил, что толщина льда не превышает во многих местах 18 дюймов,

хотя, по моим расчетам, она должна была быть около 5—6

футов. В 8 часов вечера уже стемнело, однако луна и звезды

светили так ярко, что мы без труда нашли дорогу к острову Йорк,

– Мы чертовски устали,—закончил Берначчи свой долгий

рассказ.—Оба путника впрямь выглядели измученными. После

всего пережитого Берначчи был не в духе, а отсутствие в

хижине самого элементарного комфорта не способствовало улучшению

настроения обоих путников.

Если бы они не были так измучены, то один взгляд на наше

скромное жилище оживил бы, быть может, их чувство юмора.

Каменная хижина, сложенная из обломков скалы, накрытая

сверху санями и холстом! В углу очаг, растапливаемый

тюленьим жиром, и вокруг него люди, с серьезным видом

созерцающие дымящие языки пламени,—люди, покрытые таким слоем

жирной копоти, что некоторые из них стали неузнаваемы.

Однако те, кто только что избежал смерти, обычно не расположены

к шуткам. Мы же приняли меры к тому, чтобы они возможно

скорее оказались внутри спальных мешков, и через короткое

время их горести и заботы потонули в могучем храпе.

На следующий день после прибытия с мыса Адэр Берначчи

и Элефсена мы предприняли поездку через ледники на запад

к Земле Гейки.

Примерно в трех милях от этой Земли мы въехали в область

морены и следовали дальше по ней в горы. Пока достигли

темных утесов, нам пришлось немало потрудиться, переправляя

сани и оборудование через моренные щели и кучи гальки. Когда,

наконец, все было переправлено, мы обнаружили между

моренами и скалами нечто вроде снежного пояса. По этому снегуг

следуя горному массиву, ограничивающему с востока Землю

Гейки, мы проехали первые несколько миль на запад. Сбоку от

нас горы поднимались над ледниками почти вертикально до

3000 футов. Продолжая путь по сравнительно хорошей

местности, мы добрались до огромного ледника, который с востока

граничит с Землей Гейки, а с запада с хребтом Адмиралтейства.

Хребет Адмиралтейства вздымается здесь своими бесконечными

вершинами и поворачивает затем на юг к пику Сабин.

Как часто во время этой поездки я думал о возможности

взойти на вершину этого пика! Оттуда было бы возможно

произвести точную тригонометрическую съемку на большом

пространстве, охватив всю вулканическую горную цепь, протянувшуюся

к югу от мыса Адэр до острова Поссешен.

С высоты птичьего полета можно было бы также взглянуть

на вершины всего хребта Адмиралтейства вплоть до Северного

мыса. Одновременно можно было бы точно определить

местоположение сверкающих горных вершин, далеко уходящих в глубь

полярного континента.

Но трудности, которые мы встретили уже на высоте 500

футов, отняли у нас всякую надежду, что в этом месте удастся

подняться на пик. Цепь гор внезапно преградила путь, и глетчер

Дугдейль встал перед нами во всей своей грозной

недоступности.

Все чаще и чаще попадались широкие и глубокие расселины.

Вначале их удавалось обходить окольными путями, но потом

количество их увеличилось, и вскоре поверхность ледника стала

походить на решето из-за обилия провалов, сделавших

продвижение просто невозможным.

Теперь волей-неволей пришлось придерживаться

сравнительно узкой снежной полосы, тянувшейся подобно белому

пояску между моренами и обнаженной скалой. Но и по ней

становилось двигаться все труднее по мере нарастания высоты. Из-под

глетчера к откосам тянулись трещины, и в снежной полосе, по

которой мы поднимались, неоднократно прямо под ногами

открывались опасные расселины.

Я сам чуть не сорвался в одну такую щель, успев в

последний момент перебросить над щелью свой альпеншток и таким

образом спастись от неминуемого падения. В тот момент, когда

снег под моими ногами исчез, я не был привязан к канату.

Несомненно я погиб бы, если б перед тем как сорваться, не вспомнил

об альпенштоке.

Мы, как могли, пробивались вверх. Однако на высоте

1000 футов пришлось отказаться от мысли, чтобы сани и собаки

сопровождали нас далее. Поэтому мы разбили небольшой лагерь

на поверхности морены на восточной стороне ледника. Я

оставил тут Берначчи и Элефсена, и сам с Колбеком, доктором Клев-

стадом и лапландцем Савио двинулся дальше. Мы уложили

провиант и инструменты в свои вещевые мешки, прикрепили шипы

к подошвам и начали пробивать себе дорогу. Дело шло

медленно, продвижение становилось с каждой минутой все труднее.

С ледника мы перешли на полоску льда, которая вилась вдоль

крутых склонов; по ней мы смогли продвигаться дальше в горы.

На высоте 1500 футов мы оказались в очень критическом

положении. В течение последнего получаса мы вырубали

ступенька за ступенькой узкую ледовую дорожку, которая, прячась под

отвесной скалой, вела на запад. Дорожка была настолько узка,

что оставляемый нами след напоминал лисий. Мы ставили одну

ногу перед другой, причем места было так мало, что мы должны

были отклоняться в сторону, чтобы не прикасаться к скале.

На западе скала обрывалась книзу вплоть до ледяного

поля, спускавшегося под большим наклоном к глетчеру

Дугдейль, который лежал на 1500 футов ниже нас. Это

ледяное поле блестело и было гладким как зеркало. Обвязавшись

общим канатом, мы медленно двигались вперед, то и дело

наблюдая друг за другом. Однако сплошь и рядом двое исчезали за

поворотом, а двое других продолжали идти по их следам.

Мы дошли до того места, где скалистая стена круто

поворачивала на юг. Ледяной гребень здесь кончался. Острый выступ

скалы спускался прямо на блестевшую как зеркало ледяную

глыбу... Здесь пришлось сделать короткую остановку. Я

осторожно заглянул вниз, опираясь на выступавший камень. Савио

держал канат так крепко, как это только было возможно при

его неустойчивом положении.

Таким образом, я смог бросить взгляд по другую сторону

«лемеха», преградившего нам путь, и обнаружил другой ледяной

гребень, который начинался примерно в 5 футах от нас,

поднимаясь в южном направлении и постепенно расширяясь.

Хотя мнения по поводу того, что нам надлежало в ту минуту

делать, разделились, я решил продолжать путь.

Используя неровности, мне удалось обогнуть выступ

скалы и достигнуть ледяного гребня на южной стороне.

Подо мной зияла пропасть. Одно мгновение я даже

сомневался, целесообразно ли подвергать себя такому риску. Своих

спутников я не видел, но мог с ними переговариваться. Канат

свободной петлей свисал у острого выступа скалы.

С ледяного гребня, на который я ступил, осыпалось немного

снега на лежащее футах в пятнадцати ниже ледяное поле. Снег

понесся по гладкой поверхности с меняющейся скоростью по

направлению к синим трещинам ледника Дугдейль. До сих пор

у меня кружилась голова лишь один раз в жизни. Это было

в Австралии в 1890 году при подъеме на гору Линдсей в цепи

Макферсона*. Теперь я испытывал головокружение во второй раз.

Когда небольшой снежный ком полетел с возрастающей

скоростью по ледяному спуску, я подумал о том, что случится со

мной, если я потеряю равновесие и рухну с высоты. Это было

бы весьма неприятное путешествие с быстрым и трагическим

концом.

Если б слетел один из нас, то все мы последовали бы за ним.

Ближе всех ко мне стоял на довольно слабой опоре Савио.

Свались я, а вслед за мной Савио—все остальные неизбежно нашли

бы дорогу в пропасть.

Я поставил одну стопу перед другой, сохраняя равновесие,

опершись на скалу. На одно мгновение—правда, на одно лишь

мгновение—мне показалось, что голубые расселины глетчера

влекут к себе с непреодолимой силой. Но исчез из виду катящийся

вниз маленький снежный ком, и меня покинули опасные

фантазии, которые так легко могли решить нашу судьбу.

Первым вслед за мной обогнул выступ скалы лапландец

Савио. Как всегда, он сохранял полное спокойствие. Савио тоже

следил глазами за снежным комом и позволил себе по этому

поводу шутливое замечание, которое у Колбека и врача встретило

мало одобрения.

* Этот пик был взят лишь однажды. Овладел им я в сопровождении

Эдвина Брауна из Бодессерта (Квинсленд).

Один за другим все собрались по ту сторону разделявшего нас

выступа. После этого мы проложили лисий след дальше, по новой

узкой ледяной дорожке, которая вела вверх меж скалистыми

крутизнами.

На высоте 3000 футов мы еще видели олений мох (олений

лишайник)... Следы пребывания птиц исчезали на высоте 2000

футов. Горы состояли теперь в основном из осадочных пород.

Лапландец Савио и во время этой экскурсии оказал нам

бесценные услуги благодаря своему мужеству. Оказавшись в

тупике на одном исключительно крутом месте, мы бы наверняка

слетели вниз, если б Савио не нашел выхода, поставив на карту

собственную жизнь.

Как и в прошлый раз, Савио отвязал себя от каната,

вернулся обратно по нашим следам и добрался кружным путем до

одного выступа, куда я перебросил ему конец каната.

Потребовалось, однако, много труда и усилий, пока мне и Савио удалось,

укрепившись в этом рискованном месте, вызволить остальных

из их отчаянного положения.

Вся проделанная нами экскурсия потребовала огромного

терпения и осторожности, но, несмотря на затраченные нами

большие усилия, данный участок оказался в конце концов

недоступным для человека. Средняя высота над уровнем моря достигает

здесь 8000 футов, а отдельные снежные вершины высокомерно

смотрели с высоты 13—14 тысяч футов на маленькие черные

точки внизу, которые ползли к ним по белоснежной равнине.

Подъем по крутым склонам был труден и отнял много

времени, однако еще более рискованным был спуск. Тем не менее

нам удалось в сохранности доставить различные образцы,'

обогатившие наши коллекции.

Однако мы смертельно устали и совершенно изнемогали,

когда, наконец, оказались внизу, на леднике, где оставили своих

спутников, сани и собак.

Барометры-анероиды оказывали в этой экскурсии большие

услуги—и для определения высоты местности, и для

сигнализации о приближающейся буре. Теодолит мы с собой, понятно,

захватить не могли. В состав инструментов входили в основном:

призматический компас, секстан, искусственный горизонт,

термометры и барометры. Нужны были большие усилия, чтобы

поддерживать все эти инструменты в рабочем состоянии.

После того как мы вернулись в свою маленькую хижину

и отдохнули там сутки, я решил послать доктора, Берначчи и Кол-

бека обратно на мысАдэр. Доктора я просил использовать первую

же возможность, чтобы известить меня о положении вещей на

основной базе, прежде всего о состоянии здоровья Гансона.

Савио и Элефсен остались при мне. В первые дни после

отъезда доктора я проводил с помощью теодолита ту

картографическую работу, которую начал еще при первом своем посещении

этих областей.

Теперь мы ловили на блесну много рыбы в трещинах во льду.

Нам попалось несколько белых рыб неизвестного пока вида;

по величине они равнялись малой сельди. Встречалась рыба

в большом количестве, и тот, на чьей обязанности лежало

снабжать наш стол свежей рыбой, проводил все время на льду.

В результате трапезы опять стали иметь для нас

притягательную силу, так как жареные селедки обладали превосходным

вкусом. К большой нашей радости, в полыньях стали

показываться и тюлени разных видов; это обещало внести дальнейшее

разнообразие в меню.

Как-то вечером, направившись на лед, чтобы заняться рыбной

ловлей, я заметил на открытом месте очень большого тюленя.

Это была самка морского леопарда (Ogmorhinus leptonyx).

Я быстро вынул нож для закалывания тюленей, стащил

перчатки с рук. Стальное лезвие блеснуло в последних лучах

заходящего солнца и погрузилось по рукоятку в грудь

животного. Нож вонзился в сердце, брызнула кровь. Тюлень сделал

несколько судорожных движений, широко раскрыл пасть, стал

хватать снег. Прекрасные глаза потухли, и страдания кончились.

Это была необыкновенно жирная самка со слоем подкожного

жира в четыре дюйма. Нож от частого употребления

притупился, поэтому свежевание шло медленно. Я провел нож сквозь кожу

и жир до самых мышц и стал отдирать шкуру на обе стороны,

как обычно, подрубая на ластах.

Мороз был крепкий —30° Ц. С юга несло колючий снег.

Пальцы окоченели до того, что время от времени я вынужден был

делать глубокую насечку в тюленьей туше, чтобы вытекающая

горячая кровь согревала мне руки.

В целом свежевание продолжалось на этот раз довольно

долго. Заканчивая работу, я заметил какое-то своеобразное

движение внутри туши. В животе, несомненно, находился детеныш.

Я быстро вскрыл брюхо, и оттуда бодро кувыркнулся

четырехфутовый вполне сформировавшийся тюлененок. Я перерезал

пуповину, и, пока не перевязал рану, из нее хлестала кровь.

Молодое животное становилось постепенно все более подвижным,

фыркало, кашляло, каталось по снегу, не обращая внимания

на мороз. На него, видимо, совершенно не повлияли те

необычные обстоятельства, при которых оно появилось на свет.

Затем юный тюлень попытался добраться до лежащей

поодаль туши матери. Ему это удалось. Тогда он сделал попытку

сосать. Картина эта производила такое тяжелое впечатление,

что я уже подумывал, не лучше ли будет убить и малыша.

Однако поскольку он казался мне жизнеспособным, а обстоятельства,

связанные с его появлением на свет, были столь необычны, то

я решил, если удастся, вырастить его.

Я направился к хижине, где застал Савио. Мы впряглись в

сани и в быстром темпе вернулись к новорожденному, которого

нашли свежим и бодрым.

Мы привязали младенца к саням и доставили его в хижину,

где долгое время ходили за ним. Мы давали ему сгущенное

молоко, которое ему явно приходилось по вкусу. Позже отправили

его на мыс Адэр, где доктор Клевстад кормил его молочной смесью

из детского рожка, предусмотрительно захваченного из

цивилизованного мира.

Я едва мог поверить тому, что перед отъездом из Европы мог

дать свое согласие на покупку этого предмета роскоши. Рожок,

однако, прошел в смете по графе «прочих, непредвиденных

расходов». Теперь он во всяком случае пригодился.

К данному моменту мы уже успели основательно изучить

в геологическом отношении остров Йорк и его своеобразные

окрестности, нанесли на карту всю его береговую линию. Кроме

того, с горной вершины, лежащей примерно на высоте 2000

футов над уровнем моря, произвели геодезические измерения и

выполнили, исходя из них, несколько полезных работ. Сверх того,

мы нашли при обследовании этого острова и близлежащей

местности следы птиц, которые, очевидно, на зиму исчезали, но

по своем возвращении весной представят, конечно, богатое поле

для изучения.

Чтобы наметить основные работы, которые предстояли

весной, я немедля разработал соответствующий план.

С большим рвением, но, к сожалению, безуспешно мы

продолжали также поиски окаменелостей. Зная, что капитан Ларсен

в 1893 году нашел на островах южнее мыса Горн окаменевшие

куски дерева (а мною установлено, что остров Йорк и хребет

Адмиралтейства состоят из осадочных пород), я не давал себе

покоя в поисках окаменелостей.

Хоть я и обманулся в своих надеждах, мы все же открыли

кое-что, подтверждающее правильность предположения о

геологической близости Австралии и Антарктиды. Профессор

И. В. Грегори несколько раз выступал на эту интересную тему

в журнале «Нэйчюр».

Некоторые из коллекций, собранных нами как на самом

острове Йорк, так и в непосредственной близости к нему, говорили о

геологических связях с Южной Америкой. Это усугубило мою

заинтересованность в южнополярных экспедициях и в

собирании минералогических коллекций. Быть может, у нас еще будут

удачи в этом отношении. Все эти коллекции в сочетании с тем

материалом, который был мной успешно доставлен в Европу

в 1895 году*, укрепили меня в той мысли, что от Австралии до

Антарктиды тянется по дну Южного Ледовитого океана горная

складка. Она выступает из моря в виде южной части Земли

Виктории и продолжается до вулканов Эребус и Террор. Там она

* См. заметки о коллекции антарктических минералов, собранной

м-ром К– Э. Борхгревинком. Труды Королевского общества Нового

Южного Уэльса, XXIX, стр. 461—492, 1895.

переходит в Землю Грейама и снова уходит под воду с тем,

чтобы опять стать видимой в качестве мыса Горн и

южноамериканских цепей2.

Время образования этих горных массивов и их частичного

заливания лавой и еще многое другое можно будет уточнить

в случае нахождения новых окаменелостей на южнополярном

материке. Возраст пород, ископаемая флора и фауна уже

сами по себе заслуживают нашего изучения. Таким путем можно

внести ясность в историю земного шара, на котором

климатические условия и формы жизни много раз резко менялись.

Все это можно выяснить лишь с помощью тщательно

собранных коллекций. Нынешнее поколение должно идти по стопам

Дарвина, который достиг значительных успехов благодаря

своим блестящим коллекциям. Можно ожидать, что как раз

за Южным полярным кругом будут обнаружены недостающие

звенья многих областей науки. Если мы хотим подвести

серьезную базу под свои теории, нам необходимо заняться

розыском этих звеньев.

В конце сентября 1899 года у дверей маленького каменного

жилища остановился лапландец Муст, быстро проделавший путь

от главной квартиры. Он привез оттуда последние известия,

а также письмо врача, сообщавшего о состоянии здоровья Гансона.

Пока лапландец снимал с себя лыжи, я прочитал письмо

доктора Клевстада:

«В момент нашего прибытия 13 сентября на основную базу

у Гансона было сравнительно хорошее самочувствие, однако он

не выглядел таким свежим, как мне хотелось бы. Отравление

угарным газом, о котором Берначчи поставил вас в известность,

ухудшило его общее состояние. Аппетит его был нарушен, и

пищеварение было не в полном порядке. Пульс частил, отечность

ног увеличилась, так что ходить ему стало трудно; после

семидневного лечения наступило, однако, улучшение...»

4 октября я отправился из хижины на мыс Адэр с очень

ценной минералогической коллекцией, собранной в горах на

западной стороне бухты Робертсон. Моя записная книжка была

испещрена цифрами и зарисовками. Они послужили материалом

для вычерчивания карт этой области.

Кольбейна, Элефсена и лапландца Муста я оставил в

хижине с тем, чтобы они доставили к берегу моря некоторые

коллекции, собранные в Земле Гейки. Из-за вечных штормов мы эту

работу до сих пор не выполнили. Запас продовольствия в домике

был, правда, очень невелик, но по всем расчетам выходило, что

они смогут вдвоем закончить переправку коллекций на

протяжении одного дня, отправившись затем вслед за мной и Фоугне-

ром на мыс Адэр.

Примерно на полдороге между островом Йорк и мысом нам

попался молодой тюлень, которого мы положили и крепко

привязали к саням с тем, чтобы привезти его на основную базу.

Это был молодой тюлень вида Ogmorhinus leptonyx. В длину

он имел 4 фута. Вся его шкура была усеяна множеством

насекомых вида Pediculus setosus. Эти насекомые паразитируют на

тюленях подобно австралийским клещам. С помощью своего

маленького острого хоботка они вгрызаются в шкуру и подкожную

жировую клетчатку тюленя совершенно так же, как

австралийский клещ в кожу людей и тамошнего скота.

Этих опасных паразитов я сам приносил на себе в большом

количестве из австралийских девственных лесов. Мне

приходилось выковыривать их ножом, так как в тот момент, когда они

впивались в меня своим острым хоботком, я их не замечал.

Австралийский клещ все же опаснее, чем его родич в

Антарктиде. В Австралии происходил из-за него массовый падеж

молодняка; между тем я ни единого раза не наблюдал гибели тюленя,

от антарктического клеща, даже если его шкура кишела

этими паразитами.

Не исключено, что тюленей защищает их толстый слой жира

и что в силу этого Pediculus setosus не может добраться до

жизненно важных органов.

Вернувшись в полночь 4 октября после семинедельного

отсутствия на мыс Адэр, я застал на центральной базе все более

или менее в порядке. Работа, как обычно, проводилась спокойно

и систематически, чередуясь с регулярными отчетными

докладами.

Девятое сентября был на мысе Адэр тяжелым днем.

Разразился ураган, значительно более сильный, чем какой-либо из

предыдущих. Скорость ветра превышала 100 английских миль

в час. Барометр упал до 27,913 дюйма. Это было самое низкое

давление, какое только наблюдалось экспедицией за время

ее пребывания за Южным полярным кругом.

Каменный дождь со страшным грохотом барабанил по

крыше, с которой ветром смело снег.

Читателю небезынтересно будет знать, что самое высокое

атмосферное давление, которое вообще было отмечено, имело

место 22 июля 1899 года и составляло 30,156 дюйма. Таким

образом, амплитуда составляла 2,243 дюйма1.

Ниже я даю в виде таблицы наблюдения над климатом на

мысе Адэр (71°18' южной широты, 170°9,5' восточной долготы

от Гринвичского меридиана) за 1899 год [см. табл. на стр. 148|.

Как видно из этой таблицы, атмосферное давление резко

меняется от месяца к месяцу. Изменения эти не носят

закономерного, характера. Максимальные цифры отмечаются в июле

наравне с ноябрем, ниже всего давление в сентябре. Выше 760

миллиметров давление поднимается только в июле. В сентябре

оно не превышает 735 миллиметров. Самое низкое давление—

710,8 миллиметра—зарегистрировано в сентябре. На

предпоследнем месте стоит июль со своими 715,5 миллиметра.

Среднегодовое давление очень невысокое, составляет всего 740,7

миллиметра. Это явление не случайно, его можно заранее ожидать

в южных высоких широтах.

Среднемесячные температуры дают среднегодовую в —13°,9.

В северном полушарии на соответствующей широте (7ГЗ')

среднегодовая температура равна —11°,5. Годовая температура

в —13°,9 там наблюдается на 72 3/4 градуса северной широты.

Южнополярные области в районе Земли Виктории холоднее, чем

соответствующие широты северного полушария.

146

По исправленным данным, наиболее высокая дневная

температура в году (+0°,7) отмечена 9 января, самая низкая (—24°,8)—

1 августа. Таким образом, годовая амплитуда

составляла 25°,5.

Самый теплый месяц—январь со среднемесячной

температурой в +0°,7. В северном полушарии такая же средняя

температура отмечается в июле на 82° широты. На 71° северной широты

средняя температура июля равняется +7°,6.

На мысе Адэр самыми холодными месяцами являются июль

и август; средняя температура их равна—24°,6. Такую же

среднюю температуру имеет январь на 61 V2 градуса северной

широты. На 71° северной широты средняя январская температура

равна минус 27 V4 градуса. На 71° северной широты самый

теплый месяц имеет температуру на 7 градусов выше температуры

на мысе Адэр, а самый холодный месяц на 2 V3 градуса

холоднее.

Наиболее высокой температура на мысе Адэр была 24 января

1900 года (+9°,3). Самой низкой – 5 и 6 августа 1899 г.

(—41,9). Размах равняется 51,2°.

Относительная влажность выше всего (92%) в мае и меньше

всего (71 %) в марте. В общем она выше зимой и ниже весной

и осенью.

Облачность больше всего зимой и осенью, меньше всего весной.

Дожди идут лишь с января по май.

Снег бывает круглый год, чаще всего в зимнем месяце—июле,

реже всего весною—в октябре.

Летом безоблачные дни редки, зато зимой и весной они часты.

Облачных дней в году гораздо больше, чем безоблачных. Около

43% всех дней года облачные.

Преобладающий ветер—юго-восточный, затем следуют

южный и восточный. Ветер от какого-либо другого румба

горизонта встречается редко, в частности западный ветер. Дни тихие

и ветреные наблюдаются одинаково часто.

Преимущественное направление ветров указывает на то,

что обычно имеет место более низкое атмосферное давление

на севере (океан) и более высокое на юге (антарктический

континент).

Наиболее частые и наиболее сильные ветры идут от румбов

SO и OSO.

Со штормами были отмечены 72 дня, что составляет 22% всех

дней наблюдений. Во время юго-восточных штормов ветер

достигал максимальной скорости в 45 метров в секунду.

Самые сильные и частые ветры являются также наиболее

теплыми; они наступали обычно в дни наибольшего

понижения атмосферного давления.

Когда ветер с востоко-юго-востока меняется на ветер с юго-

востока, давление поднимается; оно вновь падает при ветре с

востоко-юго-востока и поднимается, когда ветер поворачивает

на юг. Следующие признаки предшествуют обычно

юго-восточному шторму.

За несколько часов до шторма одновременно начинают

подниматься температура и падать барометр; нередко при этом

происходит явственный подъем температуры при незначительном

падении барометра. За полчаса до шторма наблюдается резкое

падение барометра. Дуют слабые ветры переменного направления,

которым сопутствуют периодически налетающие снежные вихри.

Несколько минут мертвого штиля, затем резкие порывы ветра

с востоко-юго-востока скоростью до 30 метров в секунду. Этот

порывистый ветер несет с собой в первые часы шторма сорванные

в горах камни и комья земли. Небо, как это ни странно, остается

безоблачным.

Во время шторма ветер часто полностью утихал внезапно на

несколько секунд, чтобы затем возобновиться с удвоенной силой.

В зимние месяцы штормы так же внезапно прекращались, как

начинались. Иногда атмосферное давление достигало

минимальных цифр как раз к концу шторма. Проходили после этого еще

сутки, прежде чем барометр поднимался до своего обычного

уровня.

Летние штормы были несколько слабее зимних, однако они

продолжались дольше, однажды целую неделю.

Значительное падение ниже нуля среднемесячной июльской

температуры надо приписать штормовым ветрам с востоко-юго-

востока, приносящим с собой низкие температуры.

Сильные морозы частично связаны с сухими ветрами,

дующими с гор, поднимающихся к востоку от нашей станции на

1500 метров над уровнем моря. С этим связана также и резкость

юго-восточных штормов. Между прочим, интересно заметить,

что дальше на запад подобные же резкие ветры были отмечены

немецкой полярной экспедицией в такой полосе, где никаких

высоких гор поблизости не было2.

В первые дни октября стояла прекрасная безоблачная погода

с очень редкими штормами. Температура, однако, держалась

на низких цифрах. На протяжении четырех дней она составила

в среднем – 28° Ц.

Дни стали удлиняться, и настроение наше соответственно

улучшалось.

На юге, где солнце лишь на несколько градусов уходило

за горизонт, дневной свет сохранялся и в полночь.

Состояние здоровья Гансона внушало в это время все

большие опасения. Он ел мало, но не похудел, а стал, наоборот,

весить больше. У него был желтый цвет лица и одутловатый вид.

Чувствительность в области конечностей понизилась у него

настолько, что, если врач втыкал ему иголку глубоко в бедро,

он не чувствовал ни малейшей боли.

Болей в собственном смысле он не испытывал, но левая рука

у него нередко немела. «Как будто я долго лежал на ней»,—

так обычно описывал Гансон это ощущение. Как правило,

настроение у него хорошее; он слушал с большим интересом

подробности нашего пребывания на берегу бухты Робертсон.

Гансон очень жалел, что не смог принять участие ни в одной санной

экспедиции. Спал он неспокойно, часто просыпался, и, хотя

болей у него не было, стонал всю ночь напролет.

Доктор ленил его конечности с помощью электризации и

был неутомим в своем уходе за больным. По мере того как

состояние Гансона ухудшалось, энергии у доктора

прибывало.

Быть может, тут играло роль и приближение весны, но я

полагаю также, что тот профессиональный интерес, который болезнь

Гансона возбуждала у доктора, способствовал освобождению

последнего от тех приступов мрачной рефлексии, которым он

слишком часто предавался в течение полярной ночи.

5 октября у меня была беседа с врачом о состоянии Гансона.

Я спросил, не считает ли он, что Гансон болен цингой. Это

предположение доктор отверг самым решительным образом. Для

диагноза бери-бери симптомов тоже недоставало, однако последний

диагноз нельзя было полностью исключить.

Сам не знаю, почему, но у меня все время было убеждение,

что Гансон болеет бери-бери. Убеждение это было до известной

степени поколеблено сомнениями нашего опытного врача в этом

диагнозе; однако мне и посейчас кажется, что болезнь Гансона

была именно бери-бери.

6 октября с утра, когда мы с Гансоном оставались в домике

вдвоем, он взял в руку небольшое зеркало и долго и внимательно

рассматривал свое отражение. Затем он сказал:

– Я всерьез думаю, что болен цингой. Мой отец когда-то

болел ею, и я слышал от него немало о сущности этой

болезни.

Лоб Гансона казался в то утро желтовато-восковым.

Он спросил, объяснил ли мне врач, в чем состоит его болезнь.

На это я ответил отрицательно.

Мне было ясно—врача самого одолевают сомнения насчет

характера болезни Гансона, но он неутомим в своем стремлении

сделать все, что только в его силах и вообще возможно при

данных обстоятельствах, для спасения Гансона. С утра до

ночи он был на ногах, изучал своего пациента, пробовал то одно,

то другое средство, массировал и электризовал его.

Остальные участники экспедиции обладали относительно

хорошим здоровьем. У меня и Фоугнера появились все же

симптомы напоминавшие в слабой степени болезнь Гансона. При

давлении на мышцы икры оставался след; у меня также

бывало нередко чувство онемения в левой руке. Однако и доктор

Клевстад и я держались того мнения, что это чувство имеет

ревматическое происхождение. Спереди и сзади с головы до ног

врач обклеил меня «пластырем от ломоты». Средство это помогло

прекрасно.

Наступило 6 октября, а Элефсен и лапландец Муст все еще

не являлись на мыс Адэр. Я знал, что запас продовольствия

у них невелик, поэтому, поскольку штормы могли задержать

их там и дальше, я решил как можно быстрее подбросить