Текст книги "У Южного полюса"
Автор книги: Карстен Борхгревинк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)
нанесение на карту господствующих здесь течений.
22 апреля в морской бухте к западу от мыса Адэр лед достиг
наконец толщины в 21/2фута. Мы с нетерпением ожидали этого
момента, чтобы предпринять первый санный объезд и успеть до
наступления зимы сделать картографическую съемку. Я решил
двигаться вдоль восточного берега бухты Робертсон, чтобы в
максимальной степени ознакомиться с совершенно неизвестной
внутренней частью морской бухты. Дел у нас было по горло.
Надо было упаковать продовольствие, собрать упряжь для собак
и подготовить все остальное для первого путешествия на санях.
Я брал с собой Фоугнера, Берначчи и лапландца Савио, запас
продовольствия на 20 дней и 20 ездовых собак. Помимо
инструментов и обычного снаряжения, шелковой палатки, спальных
мешков и лыж, мы захватили также маленькую лодку из
парусины. Она складывалась с легкостью книги и прекрасно
умещалась на санях.
Мы покинули лагерь в 11 часов утра. До темноты
продвигались по очень неровному льду. Чем дальше, тем лед становился
тоньше, поэтому требовалось соблюдать величайшую
осторожность. Напрягая все силы, мы достигли к вечеру узкой полосы
земли, образовавшейся на берегу маленькой бухты у подножия
вертикальной скалы. Эта полоска, на которой мы раскинули свою
шелковую палатку, имела приблизительно 20 футов в ширину
и лежала не более чем на 4 фута выше уровня моря. Она имела
форму лунного серпа и вогнутой стороной была обращена наружу.
Щебень, сыпавшийся с вертикальной скалы, образовал крутой
скат к берегу. Верхний край ската находился на высоте
примерно 30 футов над водой, скала отходила от него под прямым
углом ввысь на 500 футов. Таким образом, наша маленькая
полоска земли была замкнута с обеих сторон острыми утесами.
Первую вахту нес я, остальные забрались в спальные мешки.
Внезапно налетел порыв ветра, затем второй, и вот уже начался
шторм. В семь часов лед в бухте был взломан и нас окатило
водой.
Нельзя было терять ни минуты. У нас едва хватило времени
на то, чтобы втащить провиант на скалистый уступ,
примыкавший к отвесному утесу. Морская пена уже залила низкую
полоску земли, на которой еще несколько мгновений назад стояла
наша палатка. На уступе, на котором мы теперь стояли, или
скорее висели, образовалось нечто вроде балкона. Отвесная стена
утеса отбрасывала летящий на нас снег примерно на 4 фута. Сюда
долетали брызги воды; замерзая, они образовали плотную и
гладкую ледяную кромку. На этом балкончике, который лежал над
уровнем моря на высоте не более 30 футов, мы разбили свою
шелковую палатку. Пока мы переносили в безопасное место вещи,
все сильно промерзли. Первыми же набежавшими на берег
волнами нас промочило насквозь, а теперь с бушевавших вокруг
водных масс срывалась и летела хлопьями белая пена. Мы
тянули груз за грузом с помощью тонких обледеневших веревок,
пока пальцы совсем не закоченели. Положение наше казалось
безнадежным, а непогода с каждой минутой все усиливалась.
Упряжные собаки стояли на ледяном балконе и, сбившись
тесной кучей, выли не. хуже ветра. Они, казалось, понимали
всю серьезность положения. У нас не нашлось даже времени
снять с них упряжь. Скоро все обледенело: люди, собаки, сани,
палатки, даже провиант—с каждого тюка свисали ледяные
сосульки. Парусиновая лодка лежала свернутой на скалистом
уступе, сплошь покрытая ледяной оболочкой.
С помощью лыж, палок и тяжелых саней мы вновь укрепили
маленькую шелковую палатку в самом высоком месте уступа.
В палатку положили два спальных мешка и попытались
приготовить себе горячую еду, но наша маленькая спиртовка
находилась в таком жалком состоянии, что мы вынуждены были
отказаться от этого намерения и должны были довольствоваться
замерзшими анчоусами. Двое из нас забрались в спальные мешки,
двое остальных стояли на вахте. Так мы менялись каждые шесть
часов. Метель завывала всю ночь. Стоявшие на посту,
располагали площадью всего в десять футов. По ней они ходили взад
и вперед, взад и вперед, чтобы не заснуть. Холод и летевшие на
нас ледяные брызги обессиливали до такой степени, что лишь
с огромным трудом нам удавалось держаться на ногах. Зубы
стучали от холода. Савио, с которым я нес вахту, начинал время
от времени петь псалмы; он непрерывно спрашивал, который час,
пока не свалился на свой мешок и тотчас не заснул.
Наутро морская бухта оказалась свободной ото льда, воздух
был мутно-серым, море покрыто пеной; порывы ветра,
доходившие до нас из-за гор, то и дело меняли направление. Пока
что мы еще не видели выхода из нашего тяжелого положения.
Во вторую половину следующего дня ураган, к счастью,
передвинулся к востоку, волны больше не достигали нас. К вечеру
ветер улегся, в бухте больше не было видно льда, луна ярко
светила и барометр поднялся высоко. Учитывая все это, я решил
отправить на парусиновой лодке, выдерживавшей тяжесть двух
человек, Фоугнера и лапландца Савио. Они должны были
вернуться в лагерь и прислать нам на выручку товарищей. Во
всяком случае можно было надеяться, что хоть двое из нас таким
образом будут спасены. Они захватили с собой продовольствие
и снаряжение, и мы друг с другом распрощались. Берначчи
и я долго еще слышали удары весел, доносившиеся с маленькой
шлюпки, скользившей в лунном сиянии по спокойному морю.
Наконец, она исчезла за небольшим скалистым выступом, и мы,
оставшись наедине со своими мыслями, физически, и
нравственно измученные, залезли в спальные мешки.
Шум прибоя убаюкивал нас, и скоро мы погрузились в
подобие сна.
Внезапно я снова открыл глаза, еще не понимая почему.
Однако очень быстро причина стала ясна—меня разбудила
тишина.
Волны у берегов тоже как бы устали, выполнив свою работу.
Я выглянул. Бухта была набита льдом, точнее, своего рода
кашей из раскрошенного льда, не трогавшегося с места.
Я разбудил Берначчи. Он, так же как и я, скоро забыл о сне.
Мы думали о судьбе Фоугнера и Савио. Вероятно, маленькая
парусиновая лодка попала во льды, и оба ее пассажира
погибли.
От низкой температуры воздуха и воды лодка и люди,
возможно, быстро обледенели и затонули. На краю маленького
ледяного обрыва мы провели два дня, исполненные тревоги
и печали, в тщетных мысленных поисках какого-либо выхода.
Впереди лежал океан, за спиной высилась отвесная скала. Если
с нашими товарищами в парусиновой лодке что-нибудь
приключилось, то нам оставалось только терпеть и ждать. Зима была
на носу, бухта, по всей вероятности, вновь замерзнет; надо
поэтому терпеть и расходовать продовольствие крайне экономно!
Тем временем мы сосредоточили внимание на ледяной стене,
которая простиралась к северу от нашей галерейки и огибала,
по-видимому, один из отрогов крутой базальтовой стены. Чтобы
получить возможность заглянуть дальше, на следующий день
мы начали прорубать пешнями ступени во льду и медленно
подниматься по крутому откосу. После того как мы таким образом
продвинулись на несколько сот аршин, нашему взору внезапно
открылись две черные точки на северной вершине ледяной стены.
В бинокль мы разглядели, что это были Фоугнер и Савио,
которые на высоте 100 футов над уровнем моря крайне медленно
двигались по ледовой поверхности.
Заметив их, мы стали с удвоенной энергией вырубать во льду
ступени, чтобы быстрее приблизиться к ним. Эта тяжелая работа
подвигалась медленно. Однако с каждой ступенькой черные
точки на северной вершине становились все ближе. От нас
требовалась крайняя осмотрительность, чтобы не ступить
неосторожно и не сорваться в море.
Фоугнер и Савио были утомлены до предела и лишь с
большим трудом могли продолжать свой опасный путь по
направлению к нам.
Наконец после многочасового напряжения всех сил мы
встретились с товарищами, находившимися в состоянии полного
изнеможения. Отдохнув минуту, прислонившись к
скалистой стене все пустились в обратный путь к палатке, используя
ранее высеченные ступени. Скоро мы вчетвером сидели в
маленькой палатке на узком изолированном ледяном плато.
Лодка в действительности была настигнута льдами. В
последнюю минуту Фоугнер и Савио успели спастись, высадившись
на береговую полоску, вроде той, на которой мы едва не погибли
ночью, когда шторм отрезал нам путь к отступлению. Они
пролежали два дня под перевернутой парусиновой лодкой. Часть
провианта удалось спасти. К счастью, они обнаружили
поблизости тюленя, убили его и питались его мясом; жир
использовали как топливо для костра. Несмотря на это, жизнь их была
весьма незавидной.
О сне не могло быть и речи. Они то вползали, то выползали
из-под своей парусиновой лодки. Выползать наружу приходилось
каждый раз, когда небольшой костер, на котором сжигался
тюлений жир, начинал затухать. Утром с помощью пешни,
которой я предусмотрительно снабдил их, отправляя в дорогу,
они начинали выбивать ступени в южной ледяной стене с тем,
чтобы возвратиться к нам, взобравшись на крутой утес с
другой стороны. Они работали целый день, не осмеливаясь
прикоснуться к своему маленькому запасу продовольствия. К тому
времени, как стемнело, они не добрались даже до вершины
утеса, то есть не проделали даже трети пути до нашей палатки.
Фоугнеру и Савио пришлось спускаться по вырубленным
ступеням вниз, цепляясь опять за скалу в трудных местах, пока
они, голодные и измученные, не вернулись к своему потухшему
костру рядом с парусиновой лодкой.
«Вот приходит долгая ночь... вот приходит долгая ночь!»—
мрачно восклицал Савио. И в течение всей ночи каждые 10—
15 минут спрашивал он у Фоугнера, который час.
Как только рассвет возвестил наступление следующего
короткого дня, оба путника с помощью пешни добрались опять до
того места, где накануне вечером прервали свое восхождение,
и снова приступили к тяжелому труду, вырубая в ледяной стене
одну ступеньку за другой. Медленно, с напряжением всех сил
приближались они к вершине. Каждый раз, когда они огибали
очередной валун, их охватывал страх, что дальнейший подъем
по спасительной стене окажется невозможным. В этом случае
надежды на спасение уже не было бы, их могла ожидать только
мучительная смерть.
Все же Фоугнеру и Савио удалось достичь вершины утеса,
откуда открылась широкая перспектива к югу. В эту минуту
я их и увидал в бинокль.
После пятнадцатичасового непробудного сна в палатке наши
товарищи собрались немного с силами и рассказали, что там,
где они выбрались на землю, в скалистой стене есть удобное
место, где, по их мнению, можно было, применяя пешни
и веревки, вскарабкаться наверх.
На нашем ледяном плато мы оставаться больше не могли.
После короткого совещания было решено пробираться опять по
ледяному откосу, на котором встретились с Фоугнером и Савио.
Мы связали друг друга одной веревкой. Впереди пошел
лапландец Савио, который уже показал себя опытным альпинистом,
за ним Фоугнер, затем Берначчи и, наконец, я.
В результате огромных усилий мы достигли места, где была
палатка Савио и Фоугнера. Чтобы добраться до нее, нам
пришлось, высекая ступени во льду, подняться почти на 200 футов,
а затем вновь спуститься к морской бухте.
Собаки пытались следовать за нами. Бедные животные,
верные друзья! Они не могли удержаться на зеркальной глади
откоса, отчаянно пытались твердо стать на лапы, но срывались
и скатывались с возрастающей скоростью в море. Их попытки
спастись вплавь оказывались безуспешными из-за низкой
температуры воды. Одна за другой исчезали они в топкой и вязкой
каше изо льда и снега.
На месте лагерной стоянки Фоугнера и Савио мы приготовили
на скорую руку еду из остатков тюленя, чье мясо спасло наших
товарищей от голодной смерти, и затем обследовали расщелину
в скале. Там находилось нечто вроде ледяной колонны. Под
лучами полуночного солнца темная поверхность утесов
разогревалась так сильно, что колонна таяла и с течением времени по-
степенно заполнила расщелину сплошной массой льда,
образовавшей почти вертикально поднимавшуюся ледяную дорожку.
Если бы нам удалось вскарабкаться наверх по этой скользкой
крутой дороге, то мы смогли бы попасть на плато.
С помощью пешни начали прокладывать дорогу, вырубая
лестницу во льду. Связанные веревкой, мы медленно и
осторожно, шаг за шагом, поднимались кверху, стараясь попасть на
выступающий над нами на фоне ледяной скалы черный утес, где
надеялись сделать передышку.
Туда мы добрались только к полудню, хотя начали
восхождение как только рассвело. Как и рассчитывали, на утесе мы смогли
расположиться на отдых. Подъем потребовал большого
напряжения. Он был по временам так крут, что голова идущего сзади
касалась ног карабкающегося впереди. Если б один из нас
сорвался, то все мы слетели бы в пропасть, разделив участь
бедных собак.
Итак, временно мы оказались в безопасности. Дальнейшее
движение, однако, представлялось невозможным. С обеих
сторон поднимались под углом в 60 градусов скалы, обрывавшиеся
прямо в море. Эти крутые склоны представляли собой гладкие
утесы, покрытые тонким слоем льда. Выбить здесь ступени было
невозможно: путь вверх преграждала нависшая над нами скала.
Между тем к западу от нас находился другой выступ скалы,
очень похожий на тот, что висел над головой. До него было около
35 футов и располагался он несколько ниже. Однако добраться
до него по крутому ледяному склону казалось совершенно
невозможным.
Лапландец Савио с одного взгляда оценил обстановку. В том
месте, где мы стояли, зацепиться было не за что; если бы сорвался
один из нас, то остальные, связанные общей веревкой,
неизбежно полетели бы вслед за ним в пропасть. Савио все это быстро
сообразил. Не успел я и подумать, насколько его план реален,
как он сбросил с себя веревку и смелым прыжком достиг
противоположной стороны, перескочив через крутой обрыв.
Только благодаря его необычайной ловкости, все кончилось
так хорошо. Ощутив под ногами твердую почву, он упал ничком
на землю и закрыл лицо руками. Я так никогда и не узнал, о чем
он думал в ту минуту.
Вскоре после этого мы бросили ему конец веревки. Он
прикрепил ее к небольшому обломку скалы. Сначала к Савио
присоединился Фоугнер, затем Берначчи. Я имел возможность
полностью оценить опасность, с которой связан прыжок Савио,
прыгнув таким же образом. Но поскольку я был обвязан веревкой,
риск для меня намного уменьшился.
Со скалы, на которой мы теперь очутились, пришлось
проползти кверху еще примерно сотню футов и добраться, наконец,
до свободной от снега каменной породы. Теперь мы
находились в относительной безопасности, но до верхнего плато оста-
валось еще приблизительно 5000 футов. Поскольку уклон шел
под углом в 50—60 градусов, нелегко было ступать на землю
твердой ногой, тем более что весь крутой склон покрывала осыпь.
Этот подъем изрядно нас вымотал, но мы все же счастливо
добрались доверху и, двигаясь затем по краю плато, дошли
до мыса Адэр.
На пути повсюду видны были следы сползавшего некогда
ледника. Там и сям из-под снега торчали обломки скал высотою
в 10—15 футов, сложенные из более плотных вулканических
пород, чем все то, что их окружало. Ледник унес с собой мелкие
камни, а эти остались на месте.
Неподвижные каменные башни и колонны без слов говорили
о тех могучих силах, которые здесь ранее господствовали. На
весь горный массив они накладывали фантастический отпечаток.
Казалось, что мы находимся среди развалин старого замка.
Впрочем, эти геологические образования характерны для ряда мест
вдоль океана и тянутся вплоть до могучих вулканов Эребус
и Террор.
Наконец мы добрались до лагеря, где друзья встретили нас
с ликованием. С того момента, как ледяной покров в бухте
затрещал, они стали сильно беспокоиться за нашу судьбу,
прекрасно представляя себе те трудности, с которыми связана
высадка на гористый берег. Когда же взломанный лед, неся на
себе сорванные с берега крупные тяжелые окатыши, устремился
в океан, тревога наших товарищей возросла еще более. Из
лагеря им были видны в бинокль камни на льду, но из-за
дальности расстояния они принимали их за нас. Вдобавок во время
шторма в открытое море была унесена еще часть собак. В
бинокль также можно было разглядеть, как они отчаянно
метались на небольших льдинах.
Поэтому в лагере решили, что нас унесло в океан, где мы,
несомненно, погибли.
Начальником лагеря во время моего отсутствия был Колбек.
Он пытался немедля пустить в ход последнюю китобойную
шлюпку, еще остававшуюся у экспедиции, чтобы прийти нам на помощь.
От этого плана пришлось отказаться, так как бухту забило
льдом, а в открытом море было сильное волнение.
Друзья считали нас безвозвратно погибшими, поэтому тем
сердечнее была наша встреча.
По своем возвращении я с грустью увидел, что здоровье
Гансона значительно ухудшилось. У него был плохой аппетит;
силы заметно покидали его; вдобавок он очень тосковал по
родине. Все мы, конечно, тосковали по ней, но Гансон и доктор
сильнее всего.
Изолированность на полярной земле давала себя уже и раньше
чувствовать, но работа и множество новых своеобразных
явлений, которые мы наблюдали, всецело занимали наше внимание
и способствовали поддержанию хорошего настроения. Лишь
6 К. Борхгревинк 81
в ночное время года, когда вся кая жизнь вокруг замирала, в наш
кружок закрадывалось уныние.
Уже 15 марта впервые мы увидели южное полярное сияние
(Aurora Australis).
Свет был очень ярок. Полосы его передвигались с юго-востока
на юго-запад, где свет как бы возникал все с новой и новой
силой. Длинные лучи двигались с большой быстротой.
Временами они, казалось, скользили вперед по дуге, чтобы затем
внезапно опуститься к земле. Цвет менялся от белого до
зеленого и желтого, временами как будто совсем терялся, а затем
снова вспыхивал на востоке. Это изумительное явление
природы наблюдалось с 9 ч. 30 м. до 10 ч.ЗО м. вечера. Вскоре вслед
за этим темное перисто-слоистое облако затмило звездный
небосклон и с юго-запада забушевал сильнейший шторм; скорость
ветра достигала 42 английских миль в час. Замечательно то, что
после сильного полярного сияния почти всегда наступала
штормовая погода.
17 марта в 9 часов вечера мы наблюдали полярное сияние
на севере. Свет распространялся кверху, изгибаясь к зениту в виде
огромной дуги и достигал прямо над головой наибольшей силы.
В 9 ч. 45 м. он исчез. 7 апреля снова видели великолепное
полярное сияние. Яркие лучи света поднялись за мысом Адэр
и протянулись в направлении созвездий Кентавра и Южного
Креста, пересекли меридиональную плоскость приблизительно
в 3 градусах к северу от зенита и снова опустились книзу, к
созвездиям Большого Пса и Ориона. Лучи сверкали и двигались
с большой быстротой. Самые яркие из них имели красноватый
отсвет. Наибольшей интенсивности достигло сияние в 8 час. 50 м.
вечера и исчезло в 9 ч. 10 м. Температура держалась на уровне
6 градусов; при наступившем затем ветре с востоко-юго-востока
она уменьшилась. 19 апреля чудный свет снова засверкал над
нашим лагерем. Мы увидели его в 7 часов вечера, а в 7 ч. 30 м.
он почти исчез. В зените была видна корона, граница сияния
лежала у созвездий Южного Креста и Кентавра, примерно в
десяти градусах к северу от Сириуса и в пяти градусах к северу
от Ориона. На следующий день дул опять сильный ветер с
востоко-юго-востока.
Как уже упоминалось в свое время, мы обнаружили следы
глубоководной фауны у самого берега южнополярного
континента. В истории экспедиции это составляло одну из
интереснейших страниц.
Как-то утром мы с Гансоном бродили по северо-западному
берегу нашего полуострова, присматриваясь к переменам,
происшедшим после предшествующих штормов. И внезапно оба,
как по уговору, »остановились: под нашими ногами лежали семь
изящных морских звезд.
Перед нами развернулась новая область исследований.
В научных кругах придерживались ранее того мнения, что у бе-
регов южно-полярного континента вообще не существует жизни.
Теперь же подтверждалось сообщение, которое я сделал на
Географическом конгрессе 1895 года.
Мы приступили к тщательному обследованию не только
побережья, но и морского дна у берега. Работа происходила не в
тепле; нашим насквозь закоченевшим рукам в перспективе
угрожал хороший ревматизм. Все это напоминало о тех днях, когда
мы занимались перевозкой снаряжения с судна на сушу, но зато
теперь мы всегда бывали вознаграждены, возвращаясь в лагерь
с богатым набором полипов, медуз и других беспозвоночных.
В дальнейшем мы сделали еще много открытий в этой области.
Праздником для всех был тот день, когда мы поймали рыбу.
И впрямь, у берега антарктического материка была богатая жизнь.
Первую рыбу поймал Гансон, который долгое время тщетно
пытался это сделать с помощью бечевы. Он безуспешно
применял все мыслимые приманки, пока я не посоветовал ему забросить
блесну (жестяную рыбу) с крючком. В результате у нас скоро
оказалось пять видов рыб длиною от 6 до 14 дюймов.
Окраска их была различной: от зеленой—до коричневой и
красновато-коричневой. У некоторых была широкая голова
и далеко отстоящие друг от друга жаберные щели; другие же
выделялись узкой и заостренной формой.
Я остановлюсь в дальнейшем более подробно на отдельных
видах и на их особенностях.
Открытие имело для нас не только научный интерес. Быть
может, рыба окажется съедобной и вкусной и обеспечит нас
столь желанной свежей пищей. Перспектива эта, после того как
мы так долго жили исключительно на консервах, была крайне
заманчивой. Мы заранее уже облизывались... А пока осторожно
погружали первые сверкающие рыбы как коллекционные образцы
в спирт и формалин.
После того как блесны у нас были изготовлены в достаточном
количестве и с их помощью наловлено много рыб—больше, чем
требовалось для коллекций,—в один прекрасный день мы решили
приготовить их для еды. Заботливо зажарили с дюжину рыб.
Все стояли вокруг, вдыхая приятный аромат свежего блюда.
Осторожности ради я предложил бросить жребий, кому первому
отведать рыбу.
Быть может, они ядовиты, и было бы неразумно всем
нам сразу подвергаться опасности хотя бы легкого отравления/
Стали бросать жребий, но аппетит уже так разыгрался, что
все одновременно начали пробовать ароматное блюдо. Слишком
уж соблазнителен был запах, слишком мы истосковались по
свежей пище!
Для ловли рыбы мы обычно использовали естественные
отверстия во льду, но иногда обращались также к продушинам—
отверстиям, которые проделывают тюлени для дыхания: обидно
было тратить время, чтобы пробить двухметровую толщу льда.
Однако в этих продушинах мы находили мало рыбы. Бесспорно,
рыба опасалась тюленей и уходила в сторону от подобного рода
мест.
Случалрсь по временам, что, когда мы сидели, дрожа от
холода и ожидая, пока клюнет (мысленно уносясь за многие тысячи
миль отсюда, в другое полушарие—между нами говоря, в
Норвегию), от грез внезапно пробуждали два больших глаза,
поднимавшихся из кристально-чистой глубины. Эти глаза
принадлежали тюленю, который неожиданно вылезал из лунки, почти
опрокидывая при этом нас. Собаки, дремавшие рядом,
приходили в ужас от внезапного вторжения и начинали громко лаять
и выть. Однако прежде чем они успевали прийти в себя и
наброситься на зверя, тюлень, устрашенный непривычным
зрелищем, исчезал с быстротой молнии.
Когда зима установилась по-настоящему, тюленям стало
трудно уберегать продушины от замерзания. Больше всего тюленей
мы видели в разводьях вблизи айсбергов, которые, как
упоминалось выше, продвигаясь, взламывали лед. Когда айсберг,
лежавший основанием своим на дне, приходил в движение, то
у его переднего острого края возникали большие полыньи;
ими пользовались тюлени, чтобы глотнуть воздух.
Животных привлекали также разводья, которые сами по
себе образовывались во льду. Пока лед был относительно тонок,
каждый тюлень пользовался для вдыхания воздуха отдельной,
«персональной» полыньей; когда же толща льда превышала шесть
футов, им приходилось пробивать лед совместно.
Возможно зверей объединяла потребность в дыхании, но
нет ничего невероятного в том, что между тюленями имеется
своего рода договоренность о наиболее разумном образе
действий в зимнее время.
Раз за разом, без перерыва всплывает тюлень на
поверхность маленькой полыньи и плещется в ней. Таким путем ему
удается предупредить ее замерзание, хотя при низкой
температуре вода, подверженная на несколько мгновений действию
холода, начинает кристаллизоваться. Мы, например, даже
внутри дома лишь с большим трудом могли предупредить
замерзание воды в фотографических ванночках при проявлении
пластинок.
Зимою тюлени держатся на поверхности разводья дольше,
чем это бывает в летнее время, когда полыньи имеются почти
всюду. Они плещутся и фыркают так, что кверху взлетают
фонтаны воды. Ныряя вглубь, они оставляют на поверхности какую-
то жирную желтую жидкость, которая, по всей видимости,
предупреждает замерзание воды.
Любопытно, что зимою различные виды тюленей пользуются
одними и теми же лунками для дыхания; это очень редко бывает,
если лед тонкий, тюленям легче следовать своей естественной
склонности.
Различные виды тюленей настроены, как правило, враждебно
друг к другу; белого тюленя (Lobodon carcinopaga) другие виды
особенно боятся. Белые тюлени часто дерутся также друг с
другом. У большинства из них мы находили глубокие ранения
мягких тканей и старые рубцы на коже. Это следы длинных клыков,
характерных для данного вида. Белый тюлень попадался далеко
не так часто, как тюлень Уэдделла; правда, его и не легко было
заметить на фоне белого снега. Иногда эти тюлени бывали
молочно-белыми, но обычно шерсть их отливает порядочной
желтизной, как у полярного медведя. Морда и ласты—темного
цвета, что обусловливается отсутствием волосяного покрова на
этих местах. Отделяясь от снежного фона, тюлени приподнимали
голову и окидывали нас глубоким печальным взглядом. В этот
момент они казались нам неописуемо красивыми.
Вечером 5 мая океанский лед впервые послал нам слова
приветствия. Мы только уселись за стол в своем маленьком домике,
как внезапно услышали некий своеобразный звук. Он
напоминал сильный гром, который на секунду замирал, с тем чтобы
разразиться с новой силой. Мы быстро надели шубы и, выйдя
за дверь, стали свидетелями одного из самых потрясающих
явлений природы.
Внизу на южном берегу маленького полуострова возникла
ледяная стена высотой больше 50 футов. Она вытянулась в
длину с севера на юг примерно на одну английскую милю. Вся стена
целиком двигалась на нас и наступала на косу как единая волна.
С вершины этой волны скатывались на наш маленький полуостров
ледяные глыбы, вес которых должен был измеряться многими
тоннами. Одновременно раздавались треск и грохот, от которых
дрожал воздух. Грохот доносился с севера, где, по-видимому,
на кромку льда налетал страшнейший ураган. Это было
гигантское столпотворение. Бушевали силы неведомой мощи.
Когда угол давления изменился, изменилось и направление
движения гигантской ледовой волны в верхней ее части.
Захваченные необычным зрелищем, мы на почтительном
расстоянии наблюдали, как все ближе и ближе с ужасающим
грохотом подвигается ожившая стена. Невольно думалось о том, что
случится, если эта стена на своем пути налетит на нашу
маленькую косу. Значительная часть полуострова была уже погребена
подо льдами. Та же судьба могла постигнуть и наш маленький
клочок земли с домиками и всем, находящимся на нем. В
подобном случае мы разделили бы участь мамонтов—были бы надежно
сохранены под толщей льда для изысканий грядущих поколений.
Страшный напор продолжался, ледяная стена по всей своей
длине уже вторглась на сушу метров на тридцать.
На отдельных участках высота громоздящихся льдов
превышала 50 футов. Там, где торошение было особенно сильным,
от страшного давления срывались громадные
кристально-прозрачные глыбы льда с легкостью, будто это были капли пены.
Однако ледяная стена остановилась так же внезапно, как
начала двигаться. Ледяные глыбы замерли подобно горам
позади нас и лежали неподвижно, как будто находились тут от
сотворения мира. Но вдали, на ледяном валу, где раньше все было
тихо, вновь возникло беспокойное движение и возобновилось
наступление на наши домики. Так повторялось неоднократно.
Через два часа с берега уже нельзя было наблюдать прежнего
величественного зрелища. Ледяная стена неподвижно застыла
и заслонила вид на море, но до нас доносился грохот
громоздившихся друг на друга льдов в океане. Однако и он тоже
постепенно слабел, пока совсем не замер.
На следующий день опять было прлярное сияние,' которое
началось в 6 часов вечера дугой на севере. Центр дуги
располагался на 3 градуса выше горизонта, радиус ее был очень велик.
Наружная часть едва светилась, свет и окраска по направлению
к центру усиливались.
Длинные лучи света можно было бы сравнить, хотя они
и не издавали ни малейшего звука, с органными
трубами—двигались вверх и вниз как в фантасмагории. С северной стороны
лучи не доходили до зенита на 15°, на востоке они были
ограничены Юпитером, на западе—Сириусом. Сияние закончилось
в 7 ч. 30 м., достигнув наибольшей интенсивности в 6 ч. 15 м.
Удивительно, что несколько маленьких пингвинов еще не
улетело. Но с каждым днем их становилось все меньше; они имели
беспокойный вид и вели себя как запоздалые путники.
Тюленей на берегу также почти не видно, это были главным
образом Leptonychotes. Вечером 15 мая явились три наших
англичанина и сообщили, что на льду к северу от лагеря они слышали
какие то странные звуки. При ближайшем ознакомлении мы
выяснили, что это была молодая тюленья самка,
принадлежащая к тому виду тюленей, которые издают звуки,
напоминающие игру на флейте. Тюлень имел в длину 5 футов.
В этот день солнце перед тем, как исчезнуть, послало нам
последний привет. Оно выглядело как огромный красный
эллипс, пылавший на северо-западе; очертания его постепенно ме*
нялись, пока оно не приобрело четырехугольную форму.
Угасающий день был залит, казалось, все нарастающим
великолепием красок. Позже краски заката стали еще богаче и тоньше.
Эта прекрасная картина неизгладимо врезалась в нашу
память и помогала пережить наступившие темные холодные
ночи. День 15 мая 1899 года закончился как бы торжественным
обещанием, что ясные дни и солнечное сияние наступят снова;
это должно было поддерживать наши надежды на протяжении
71 темных суток. Лишь 27 июля снова заблестели пики гор
в лучах восходящего солнца. Но и тогда нам долго еще
приходилось довольствоваться созерцанием освещенных дневным
светом ледяных вершин; на берегу же свет появился только
тогда, когда солнце с севера окончательно прогнало тьму.
Стоял канун зимы. После того как солнце покинуло нас,
температура воздуха быстро понижалась и холод ощущался
сильнее. Когда же и впрямь наступила зима, то из-за стужи
записывать показания приборов стало очень трудно.
