Текст книги "Обрушившая мир (СИ)"

Автор книги: Каролина Лирийская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 27 страниц)

Осталось совсем немного, осталось лишь протянуть руку и оборвать тонкую нить-паутинку, скрепляющую готовые упасть Небеса. Совсем чуть-чуть, и мы будем дома, родная, в нашем новом мире, где ты сможешь спокойно спать по ночам и пить чай в кафе напротив дома, любуясь настоящим, не алым, солнцем.

Счастье так близко – рукой подать.

Еще миг, и…

Не слыша резких слов Люцифера, я смотрю на его искаженное гневом лицо. Меч его легко вгрызается в кость, лишая Михаила великолепных крыльев. На каждое – по два удара, чтоб было больней. Всего восемь. Восемь душераздирающих криков, знаменующих полную и безоговорочную победу Преисподней.

Архангел почти скулит от боли, но никто не делает и шага вперед. Каждый смотрит, широко раскрыв глаза, впитывая каждую черту искаженного мукой лица. Нет воплей «Ура!» и всеобщего ликования. Есть просто мы, запоминающие все до мельчайшей детали.

Крылья архангела словно тускнеют, оказавшись на земле. Люцифер осторожно складывает их и щелкает пальцами – не сжигает, как могло подуматься, а отправляет в Ад.

В конце концов мы все станем трофеями на чьей-то стене.

На Михаила смотрят все, но зрелище это довольно жалкое. Бескрылый, истекающий кровью, он молча готов принять смерть. Сломанный пополам меч Господень лежит неподалеку, от него осталась одна только рукоять и половина лезвия.

– Ты знал, что так будет, брат, – зло цедит Люцифер, воздевая меч над его шеей. – Знал с самого начала, но все равно рискнул взять роль Бога.

– Потому что Его нет, – глухо отвечает Михаил. – Потому что Он ушел, оставил нас. Потому что мы не достойны.

– Нет, брат. Не равняй всех на себя.

Архангел вздрагивает как от удара, словно меч Люцифера уже опустился вниз. Но Сатана отчего-то медлит, о чем-то думает, и я, стоя в первых рядах, вижу, как беззвучно шевелятся его губы.

«Прости, Лилит».

Я вздрагиваю. Казалось бы, уж Сатана не должен чувствовать ничего такого, он же абсолютное зло, погибель мира и так далее по списку, но нет, он тоже любит… любил.

Михаил не может винить его за это. Они всего лишь фигуры в большой игре, те, чьи роли были распределены еще в начале всех трех миров. Так должно было произойти, они все придерживались своих ролей.

Единственной марионеткой, которая умудрилась сорваться с нитей и пойти сама, была я. И теперь помутневший взгляд устремлен точно на меня. Даже на Люцифера Михаил не зол так, как на меня. На всего лишь Падшую.

Усмехаюсь, кладя ладонь на эфес меча. Попробуй сделать что-нибудь, и я не буду просто стоять и ждать своей участи, я преподам тебе хорошую трепку, теперь, когда наши силы равны.

Михаил хочет жить. Несмотря на кровавую расправу над ним, он все еще хочет жить. Но я по себе знаю, что желание жить часто смешивается с жаждой мести.

Но на меня он не бросится. Слишком рискованно, да и бессмысленно. Я расслабленно слежу за его движениями.

Потом до меня доходит, что архистратиг смотрит не на меня, а на Ишим, прижавшуюся к моему боку. Смотрит в гробовой тишине с такой ненавистью, что она невольно вздрагивает.

У него есть всего один шанс. Шанс отомстить мне.

Я осознаю это слишком поздно.

Змеей выворачиваясь из-под тяжелого сапога Люцифера, архангел мгновенно вскакивает на ноги. Его шатает, но это играет Михаилу на руку: его бросает вперед, будто бы подгоняет резким порывом ветра.

В руках его тускло сверкает обломок меча. Всего лишь кусок святой стали, всего лишь израненный, отчаявшийся архангел, и, быть может, никто из нас не успевает ничего сделать. Никому просто в голову это не приходит – так стремительно двигается Михаил.

Архангел взмахивает обломком у лица Ишим, демоница с визгом отпрыгивает в сторону, и у меня перехватывает дыхание. Кажется, жива. Испугана, дрожит под полубезумным взглядом архистратига, но жива.

Люцифер приканчивает его одним ударом в сердце. Я вижу кончик меча, легко вспоровший доспех Михаила, вижу гаснущие глаза и застывшую на лице умирающего улыбку. Торжествующую, словно он выиграл эту войну.

Михаил падает замертво.

Ишим тоже.

Мир замирает, вздрагивает и рушится.

На щеке Ишим – царапина, полоска черной демонической крови. Всего лишь царапина, но она не дышит, а живые искорки глаз гаснут.

Gladio Domini, блядь. Губительный для любого демона.

– Ишим!!!

Я вижу это все будто бы со стороны, до глубины души потрясенная и, быть может, не до конца понимающая, что сейчас произошло. Падаю на колени, слыша за спиной ропот, а то и крики, но не обращая на них внимания.

Мир сжимается до одной маленькой демоницы. До раны на ее щеке. До моего скорбного воя.

Мир рушится.

Такое уже было, но тогда Ишим спасли. Судьба не дает вторых шансов. Просто… нет.

Ее лицо спокойно, как восковая маска. Она выглядит просто спящей, но я ведь отлично знаю, что это не так. Я отлично знаю, что ее жизнь закончена – и моя тоже.

Маленькая девочка с печальными глазами старухи кривит губы в усмешке.

Мир осыпается у меня под ногами, кто-то хватает за плечи, пытается оттащить подальше. Небо сверху разверзается, потоком льет дождь, бьет по щекам… Или это кто-то пытается привести меня в сознание и разжать пальцы, тисками сомкнувшиеся на тонком запястье Ишим в поисках пульса.

Мироздание прорезает молния. Дождь заливает глаза – я давлюсь то ли водой, то ли рыданиями.

Только не она! Только не она!

Пожалуйста!

Мир рушится. Я кричу что-то, мешая древние языки, я слепым взглядом обвожу мечущихся демонов, содрогающиеся строения и горящие крыши. Горящие при бешеном ливне.

Он вот-вот развалится на куски. Просто распадется и погребет нас под обломками.

Еще миг, и…

– Кара, вставай! – кричит кто-то, пытаясь до меня достучаться. – Влад, да помоги же! Блядь! Все сейчас рухнет, нужно уходить.

Люцифер открыл портал, доносится до меня. Нужно бежать, пока Небеса не распались.

Оставьте меня здесь. Оставьте меня с ней.

Меня не слушают. Да и я не говорю ничего – если можно так сказать про жуткий, животный вой. Меня колотит, я не могу соображать, я вижу только застывшую Ишим с царапиной на щеке.

Я не помню, как меня дотаскивают до портала, открываю глаза уже в мире людей. Самаэль осторожно держит маленькую демоницу на руках, а я обнаруживаю себя стоящей на коленях.

Это не сон. И не бред.

Это моя жизнь. В который раз.

Мы где-то в Европе, подсказывает Ройс, помогающий мне подняться. Я не слышу и половины его слов, и не потому что еще не могу собраться с мыслями, просто… небо.

Небо горит. Полыхает так, что в человеческом мире видно, как все люди застывают, в онемении глядя не на армию демонов, а вверх, туда, где алеет величайший пожар в этой вселенной.

Мы смогли. Мы победили.

Но все продолжают молчать, почтительно глядя на небо.

Это конец. Апокалипсис. То, чего мы так давно хотели.

Но не так. Совсем не так я хотела закончить эту историю.

Я резким движением выхватываю меч из ножен, и, клянусь всем, я бы просто резанула им себе по горлу, если бы Влад не схватил меня за руки, заставляя выронить оружие.

– Не смей! – хлесткий удар по щеке заставляет меня на секунду вернуться в реальность. Передо мной Ройс с горящими злостью глазами. – Она бы этого не допустила! Ни за что!

В свете умирающих Небес мне видятся шрамы на его запястьях.

– Что же мне теперь делать? – слабо ворочая языком, спрашиваю я. – Что?

– Жить.

Я никогда прежде не рыдала. Не так.

Небеса горят. Демоны и люди стоят на одних улицах, в едином порыве подняв головы вверх и глядя на то, что считалось нерушимым.

Рая нет. Больше нет.

В свете пламени нам видится новая заря, новая эра, которую мы будем строить своими руками, не слушая ничьих приказов.

Раз.

Два.

Три.

Мене, текел, фарес.

Эпилог. Сирень

Enisa Nik – Take Me To Church

– Так значит, это были вы.

Впервые я слышу голос человека, которому рассказала больше, чем кому бы то ни было на всем белом свете. Прислушиваюсь к нему: тон обреченный, но наверняка не я ему причина и не мои бессмысленные откровения, просто этот человек устал от жизни, от того, во что она превращается.

– Я была началом. Я стала концом.

Пожалуй, так будет правильней. Потому что – нет, я не жалею ни о чем, так должно было произойти. Это было предрешено задолго до нас, я просто выбрала тернистый путь для достижения цели.

Это случилось бы рано или поздно. Стоило только сказать слово – нет, стоило лишь поднять взгляд в нужный момент, и механизм заработал бы, щелкая многочисленными шестеренками. Иногда нужен просто знак, и будущее начнется.

Другой вопрос, конечно, в том, что механизм в процессе завлечет и тебя, и твоих родных, и пропустит вас через себя, перемалывая в муку все кости и вытягивая жилы. Выжигая душу и оставляя глубокие борозды где-то на сердце.

– Главное, что вы продолжаете стойко идти вперед.

– У меня хорошо получается притворяться, падре, – усмехаюсь я. – Привыкаешь за свою долгую жизнь. Да и вы наверняка привыкли: сидите в своем святом уголке, зная, что не сегодня, так завтра вашу церквушку снесут за ненадобностью, и еще слушаете исповедь Падшего ангела. У самого-то голова кругом не идет?

Интересно, это странное ощущение, что мне улыбаются в ответ, – всего лишь игра усталого разума? Когда я спала в последний раз? Именно нормально отдыхала, а не задремывала стоя и не вырубалась, теряя сознание? И все-таки я здесь, и это не усталая смиренность привела меня сюда, а твердое намерение выговориться кому-нибудь.

– Мы все имеем странную способность приспосабливаться. Все мы: и ангелы, и демоны, и люди, были Его замыслом, и мы похожи во многом. Хорошо, что вы признаете все свои ошибки. Это уже путь к исправлению.

Подавляя нервный смешок, я сцепляю пальцы в замок.

– Меня уже не исправить. Поздно.

– Я вижу. Но вы можете исправить то, что разрушили. Пока у ваших друзей есть надежда на счастье.

– Знаю. Только… у нее ее нет.

Ишим. Ее имя больно говорить, даже мысленно озвучивать не хочется. Это слишком страшно, чтобы быть правдой, но реальность есть реальность, хоть я и пытаюсь сбежать от нее в последнее время. Ее просто нет, в памяти отпечатывается бледное лицо, шрам на щеке и смотрящие в никуда глаза. Но и забывать я не хочу.

– Что же мне делать?

– Попробуйте попросить Его. Вы ведь были ангелом, вы лучше меня знаете, что стоит делать в таких случаях.

Все это кажется одной большой насмешкой.

Не умею молиться. У меня просто не поворачивается язык, а слова наждаком проезжаются по горлу, заставляя сбиваться на жалкий, животный вой. Наверное, все упирается в то, что я совсем не умею просить – проявлять слабость и отдавать свою судьбу в чужие руки. Используя Его слова, я заявляю свои права на них, я провозглашаю свой ультиматум на весь мир.

Я знала нескольких людей и ангелов, которые и перед смертью не отступились от Господа. Они твердили молитвы до самого конца, и вот тогда ты начинаешь сомневаться: может, есть в этих простых словах что-то особенное и сокровенное?

Но у меня сводит горло. Каждый раз.

– Бога нет. Михаил признал это перед смертью.

– Он в каждом из нас, – твердо не соглашается священник. – В любом есть частица Его.

– Тогда ваш Бог не так уж хорош, если во мне есть Он. Уверяю, ни капли света в моей душе не осталось, особенно теперь. Я задыхаюсь. Не могу.

– Это придет само. Поверьте. Господь видит вас; Он наблюдает за вами! Наблюдает с неугасающим интересом, открывая для себя все новые стороны своих творений. Может быть, на таких личностях и держатся миры.

– Сомневаюсь.

Слышу шорох одежд и тихий скрип открываемой двери исповедальни. Застываю на месте. Что, просто уйдет и оставит меня? Я-то рассчитывала на попытки повернуть меня к своей вере, но тут встретила неожиданное… понимание даже.

Тихое «но спасибо» странный священник вряд ли слышит.

***

На Париж тяжело наваливается май. Совсем недавно был Исход, когда Небеса загорелись, а люди и демоны оказались в одном мире. До сих пор некоторые здания не восстановились после сильнейшего землетрясения, Эйфелева башня завалилась на бок и стоит лишь благодаря усилиям магов. Тем не менее май здесь, май завоевывает город, наполняет запахом каждую улочку Парижа, пьянит новыми обещаниями молодые головы.

Все началось здесь. И снова я вернулась в Париж, посмотрела на него с высоты полета, не боясь это сделать: ангелов нет. На нас больше не висит их хомут, и я могу делать что угодно.

Люди все еще шарахаются в сторону при встрече с рогатым демоном, а в воздухе витает тревога, утопающая в прочих настроениях мира. Париж таится, Париж щерится в ответ на любые попытки демонов повлиять на людей силой. Мир осторожно принимает нас в свои объятия, полный недоверия.

Кое-что остается неизменным.

В Париже до одури пахнет сиренью, умытой дождями. Идешь по улице, а по бокам от тебя – охапки цветов самых разных оттенков. Сирень шумит от легкого ветерка, и этот шорох навечно остается в моей памяти. Жутковато немного: оглядываешься, а вокруг тебя лишь бесконечное поле нежных цветов и сладковатый запах.

Три ветки светло-голубой сирени стоят в хрупкой белой вазе. Цветы сорваны совсем недавно, на лепестках блестят капли дождя: он все же разразился, с молниями и громом, устав пугать злым ворчанием в темных тучах. Утонченные цветы смотрятся чуждо здесь, а чудесный аромат, которым не могут похвастаться лучшие французские модницы, вытесняет из комнаты горьковатый запах лекарств.

Скромная обстановка: простая кровать, белые простыни, легкий тюль на окнах. Тихо попискивают какие-то электронные приборы, показывая биение пульса. Игла хищно вонзается в тонкое девичье запястье, прозрачные капли считают время, пахнет спиртом и еще чем-то неуловимым. Но больше всего – сиренью.

Ишим чудом выжила после удара меча архангела Михаила.

Ишим не открывает глаза с того самого момента, как нас вытащили из разваливающегося мира.

Каждый день я оставляю свежий букет сирени, говорю что-нибудь и ухожу прежде, чем меня замечают санитары. Сегодня я молчу, и в палате непривычно тихо.

– Прости меня, милая.

Каждый день одно и то же, аж больно. Но больше я не могу сказать ничего: все остальное не имеет значения.

Часы показывают полдень. Пора уходить, но я задерживаюсь еще на минуту, вглядываясь в родное лицо. Сегодня, после разговора с тем священником, я надеялась, что что-нибудь изменится, но все идет своей чередой.

Все начинается и заканчивается одинаково.

На выходе из больницы меня ловит Габриэль – в полном смысле слова ловит: я чувствую на плече хватку железной ладони. Запястье правой руки архангелу заменяет искусный протез из демонической и небесной стали и сложнейшей магии. За краткое время Габриэль разительно поменялась, оборвала перья и принесла присягу Преисподней. Стоит теперь, легко усмехается, отбрасывая золотистые пряди с лица и засунув руки в карманы кожаной куртки. Но в глазах у нее выражение все прежнее – это жалость.

– Не ходила бы ты сюда больше, – сочувственно советует она.

– Спасибо, сама разберусь.

Хмыкнув, архангел садится на скамейку, приглашающе кивает на место рядом с собой. Неохотно устраиваясь рядом, я с неудовольствием отмечаю, что над нашими головами раскинулись заросли сирени.

– Огоньку? – Габриэль протягивает мне пачку сигарет, зажав фильтр одной между зубами.

– Пожалуй.

Тишину нарушает только шум сирени и щелканье зажигалки.

– Подумать только, Габри. Сказали бы тебе год назад, что ты будешь сидеть здесь при таких обстоятельствах, ты бы поверила?

– Вероятно, нет, – улыбается она, окруженная дымом. – Никогда.

– Я тоже.

А ведь она все еще верит. Верит не в непогрешимость Небес, но в Господа нашего, дарующего прощение всем раскаявшимся и следующего какому-то своему плану. И она сидит рядом, под боком у меня, словно подтверждая все то, что сказали мне в церкви.

Может быть?..

Делая еще одну затяжку, я стараюсь отсрочить неизбежное. Пепел падает на брусчатку Парижа – как в тот роковой день.

«Я не умею молиться, Господи. Не умею. А Ты… Ты умеешь слушать?..

Я никогда не была прилежной слугой твоей, я не была ничьей слугой. Ты видел все мои поступки и знаешь, что я заслужила это, заслужила кары большей, чем эта. Я взяла себе новое имя и новую жизнь, поклялась больше никогда не обращаться к Тебе. Но времена меняются.

Я заслужила это. С лихвой.

Но не она. Только не Ишим…

Я прошу, Боже. Не ради себя, ради нее…

Прошу…»

Я бросаю окурок под ноги и припечатываю каблуком, словно вбиваю кого-то в землю. Надежда медленно угасает, как кончик сигареты сидящей рядом Габриэль.

***

Где-то неподалеку приборы заходятся надрывным воем.

Где-то неподалеку Ишим широко распахивает синие глаза.

fin.