Текст книги "Избранное"
Автор книги: Карлос Фуэнтес
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 34 страниц)
– Thanks for the tip! [95] – крикнул шофер и добавил по-испански: – У нас здесь ни родины, ни медяков.
Гаррисон Битл предложил руку своей жене. И через час огромные ворота шлюза Мирафлорес, наполненного грязно-зеленой водой, распахнулись, чтобы пропустить торжественную и горделивую «Родезию», которую осторожно потянули сквозь темноту два механических мула, ступавшие по черным промасленным рельсам. И пароход, весь в огнях, устремился прямо к рассвету, пересек все шлюзы Педро Мигель и, как было предрешено, вошел, освещенный горизонтальными лучами рассветного тропического солнца, в воды Корте-де-ла-Кулебра, похожего на сверкающий кинжал, срубивший и раскидавший по сторонам буйную зелень платанов и мангров, которые при самой малой небрежности, наверно, могли бы разрушить все, что было сотворено техникой.
В стекло иллюминатора еще проникал серовато-свинцовый свет, когда мистер Лавджой, каютный стюард, склонился над бельем, чтобы отделить простыни от пододеяльников, и начал принюхиваться к ним своим чутким носом овчарки, приглядываться узкими щелками глаз. За его спиной громко рассмеялся Джек, который стоял в дверях, скрестив руки. Мистер Лавджой испуганно выпрямился, но тут же снова принялся готовить постель.
– Они собрались поменять каюту? – спросил Джек.
– Да. Когда везет – везет! Сам капитан предложил им семейную каюту.– Мистер Лавджой закашлялся и начал трясти одеяло.– Та пара, что ее занимала, выходит в Колоне.
– Сплошное везенье! – усмехнулся Джек и щелчком запустил окурок прямо в лысину Лавджоя.
Сияющая Исабель кружилась в танце по новой каюте, распахнув руки, подчиняясь той звучащей в ее душе музыке, которую повторяли безмолвные губы. Ковер приятно щекотал ей ноги, вытянутые руки коснулись занавесок. На какой-то миг она остановилась, покусывая палец, и подбежала на носочках к комоду, где Гарри складывал свои рубашки.
– Гарри, а может телеграмма прийти прямо сюда?
– Телеграф работает без проводов, дорогая,– сказал Гарри, деловито хмурясь.
Исабель обняла его так крепко, что даже сама удивилась.
– Представляешь, Гарри, какое будет лицо у тети Аделаиды, когда она все узнает. Ведь как тебе это объяснить… ну, когда мне удалось скопить порядочную сумму денег, я стала подумывать о путешествии, но только вот боялась ехать одна, ну а тетя Аделаида сказала, что может случиться так, что в меня влюбится какой-нибудь приличный человек, еще не старый, лет пятидесяти. Ты еще узнаешь тетю Аделаиду. У нее язык как бритва. А долго идет телеграмма в Мехико?
– Нет. Несколько часов.
Гарри старательно складывал рубашки в первый ящик. Одну стопку для спорта, другую – на каждый день…
– А уж Марилу! Она, конечно, обрадуется, но и позавидует. Ох! Да она просто умрет от зависти!
Новобрачная рассмеялась, и ее руки скользнули на талию Гарри.
– Дорогая! Если мы не разложим все вещи, наша каюта будет похожа на балаган!
Гарри сделал легкую попытку высвободиться из объятий Исабели, но остановился и погладил ее руку.
– Да, да! Потом.– Исабель припала головой к плечу мужа.– Ведь для меня наступила новая жизнь, любимый…-
Она прислушалась к последнему слову и повторила его одними губами.
Гарри наклонился и провел рукой по стопке рубашек, словно хотел убедить их, что им тут будет спокойно и хорошо.
– Тебе, пожалуй, лучше занять полки этого шкафа. Не надо будет наклоняться. Знаешь, поделим шкаф пополам. Вообще-то на американских пароходах каюты куда удобнее, но и здесь можно приспособиться.
– Да, да, да! – пропела Исабель, выпустила из своих объятий Гарри и закружилась в танце.
– А теперь туалетные принадлежности,– пробормотал Гарри, направляясь в ванную. Исабель последовала за ним на цыпочках, опустив скрещенные руки. Она играла на ходу с тенью, которая ложилась на пол от ее стройного белокурого мужа, а он, не видя этой игры, расстегивал рубашку и озабоченно посматривал на решетку, откуда поступал кондиционированный воздух.
– Ты можешь поставить свои вещи в эту аптечку,– предложил Гарри,– а я расположусь на этом столике перед ванной. По крайней мере твои флакончики будут в полной безопасности.– Он открыл аптечку и одобрительно кивнул головой.
Исабель просунула руку под расстегнутую рубашку Гарри, погладила его грудь, добралась до влажной подмышки, легко царапнула пальцами его спину, прижалась к нему плечом, и они оба увидели себя в зеркале.
– Я ведь не знала, не знала, не знала,– протянула Исабель, туманя зеркало своим дыханьем.– Я думала, что девчонки просто врут. Мне было стыдно их слушать. Они надо мной смеялись, потому что я всегда краснела. Потом они умолкали, как только видели меня. Закроют рот ладошкой и молчат. Я иногда смотрю на свои детские фотографии, а потом на себя в зеркало, и мне кажется, что со мной что-то произошло, что я стала другой, разве волосы блестят по-прежнему и глаза такие же большие, ну, еще кожа… А вот губы как-то сузились и нос стал тоньше… ну, вроде бы я ушла куда-то от самой себя и забыла про это. Или просто не знала. Гарри, ты меня понимаешь?
– Моя дорогая Исабель!
Новобрачная подняла глаза к зеркалу и увидела, что она и Гарри смотрят на Гарри. Исабель провела растопыренной ладошкой по щекам мужа.
– Ты должен побриться к ужину. А вообще-то тебе, наверно, пошла бы борода. Должно быть, она у тебя такая светлая…
– Ошибаешься! Как правило, она у меня рыжая.– Гарри вытянул подбородок.
– У тебя было много женщин? – Исабель рисовала на его обнаженной груди воображаемые волны.
– Соответствующая доза,– улыбнулся молодой супруг.
– А меня раньше никто не любил, никто…
Исабель поцеловала грудь Гарри, поросшую завитками светлых волос. И он вдруг резко оттолкнул ее от себя.
– Хватит, Исабель. Хватит этого самоуничижения. Мне делается не по себе, когда люди ни с того ни с сего начинают плакаться.
Гарри вышел из ванны. Исабель впервые посмотрела на себя в зеркало и, сняв очки, коснулась своих губ.
– Надо будет заняться твоим воспитанием,– властно сказал мистер Гаррисон Битл, расхаживая по каюте.– Мне и раньше было известно, что тропический климат разрушает личность. Ведь не зря я читал своего любимого Конрада!
– В тропиках…– повторила Исабель, боясь взглянуть на себя в зеркало.– Ведь Мехико стоит так высоко, что… Гаррисон, ты уже второй раз рассердился на меня, а мы только вчера поженились…
В ответ раздался скрип выдвинутого и вновь задвинутого ящика, шорох задернутой занавески, и затем наступило долгое молчание.
Исабель ждала.
Гарри кашлянул.
– Исабель?
– Что?
– Прости, если я был немного резковат. Я ведь получил суровое воспитание, как и ты, наверно. Меня, признаться, и привлекла к тебе прежде всего твоя внутренняя чистота, твое достоинство… Но ты, по-моему, слабохарактерна. Зачем заниматься самоуничижением, если я твой муж? Супруга Гаррисона Битла должна ходить с высоко поднятой головой! Я говорю все это, потому что люблю тебя! Исабель! Моя обожаемая Исабель!
Зажав в повлажневших руках очки, Исабель выбежала из ванной, бросилась в объятия Гарри и тихо заплакала, проникаясь к нему благодарностью. Й эта благодарность уняла ее слезы и слила воедино физические ласки с душевной нежностью, которая здесь, в полумраке каюты, точно так же, как в первую ночь, освобождала от греховной печати и неудержимую дрожь, и безотчетно желанную истому и несла в себе свежесть и мягкое тепло, как эти белые простыни, сдвинутые в сторону предусмотрительным Гарри. Исабель не покидало какое-то смутное ощущение, что руки Гарри касаются не только ее тела, но и ее души. Словом, это была любовь благословенная, духовный союз, голос плоти, умеренный божьей благодатью. Напрасно Исабель пыталась найти слова, чтобы выразить эту благодарность, напрасно пыталась придумать текст еще одной телеграммы тете Аделаиде, чтобы объяснить ей все, чтобы успокоить ее, убедить в том, что она, Исабель, любима той самой любовью, которая, ну… которая была, наверно, у ее родителей. Мысль об этом наполняла влюбленную Исабель сладким успокоением, окутывала ясным светом, и она чувствовала, что какая-то другая сила накатывалась на нее забытым детским сновиденьем, увлекала за собой в темные волны и в то же время дарила ей возможность шептать: «Я счастлива! Я счастлива!»
Исабель взглянула на свои ручные часики в тот самый момент, когда убрали длинный понтонный мост, чтобы пропустить «Родезию». Медленно и торжественно пароход вошел в гавань Вилемстада… Только теперь Исабель увидела, что календарик на ее часах давно остановился. Возле нее был Гарри; опершись локтями о деревянные поручни с облезшей краской, он разглядывал проплывающие мимо голландские башенки, островерхие, почти вертикальные двускатные крыши, завезенные из Утрехта, Гарлема и Гоуды сюда, на этот плоский и знойный карибский остров с раскаленным небосводом, который то там, то тут пронизывали тугие столбы дыма сахарных заводов.
Исабель спросила у Гарри, какой сегодня день, и тот, рассеянно поглядев на нее, сказал, что воскресенье. Исабель засмеялась: вчера он сказал то же самое, а ей даже в голову не пришло проверить по календарику. Лишь теперь Исабель поняла, что после Панамы она вообще забыла о своих часиках, показывающих и время, и дни недели, и месяцы с той безупречной точностью, которая определила процветание магазина на улице Ницца.
Ведь там, в Мехико, ее могли бы оштрафовать за то, что она, к примеру, закрыла магазин раньше времени… Исабель чуть было не сказала об этом Гарри, но удержалась. Гарри, бедняжка, имел такое забавное представление о Мексике: бесхарактерность тропических жителей, незамужние девицы в обществе дуэньи, наивность, пробуждающаяся страна…
Улыбнувшись, она погладила его руку и тоже стала смотреть на узкие дома под шиферными крышами, на выкрашенные в пастельные тона фасады, увенчанные геральдическими эмблемами. Исабель оглянулась назад, к корме: ей захотелось увидеть, как соединяются звенья старого понтонного моста, чтобы пропустить скопившиеся на обоих берегах– автомобили, автобусы, велосипеды и толпы людей. Когда опоры понтонного моста вновь прижались к жаркой поверхности асфальта, воздух прорезал пронзительный свисток, и сразу вслед за ним заурчали моторы, загудели автомобильные гудки, зазвенели колокольчики, возобновился гомон людских голосов; казалось, что жизнь Кюрасао была прервана на какое-то время торжественным прибытием «Родезии», что все его повседневные дела истаяли, исчезли в том суеверном восторге, который вызвал белый корабль, бесшумно скользивший по тихой, почти не потревоженной глади. Исабель, разумеется, не думала об этом: она все больше наполнялась радостным возбуждением при виде такой пестрой толпы беззубых негритянок, нервно-стройных негров, потных венесуэльцев, холодно-опрятных голландцев, плохо выбритых испанцев, крутобедрых метисок, затянутых в узкие платья с огромными вырезами на груди,– словом, тех, кто следил за медленным и плавным приближением «Родезии», чтобы потом на знойных портовых улицах захлестнуть ее пассажиров разноязычным многоголосьем, монотонными выкриками, назойливыми просьбами купить бананы, папайю, кокосовые орехи и бататы, манго, копченую султанку и корвину. Торговля шла на улицах, на молу и прямо с лодок под парусиновыми навесами, где в тени проводили свою нескончаемую сьесту продавцы-негры, используя в качестве подушек ящики, с верхом наполненные душистыми фруктами; иногда они приказывали что-то вполголоса негритянкам, которые зазывали покупателей, выкрикивая названия товаров, и двигались лениво, нехотя, словно в замедленной съемке. Время от времени негритянки сменяли друг друга, чтобы хоть немного передохнуть от вязкой жары, чтобы заплести в косички свои упрямые жесткие волосы или повязаться черным, влажным от пота платком.
Исабель сошла на берег вместе с Гарри. Осматривая город, она не ощутила резкого контраста между пестрой сумятицей плавучего рынка и нордическим спокойствием центральной площади с ее правительственными зданиями и статуей молодой голландской королевы Вильгельмины на пышном пьедестале; Исабель не сопоставила ни то, ни другое со своей прошлой жизнью; она все больше проникалась ощущением, которое испытала, увидев остановившийся календарик на своих часах. Это было ощущение неподвижного и вместе с тем стремительна летящего времени, которым измерялась ее новая жизнь, как бы зачеркнувшая достоверность всего, что было в прошлом.
Прямая спина и упругая молодая походка Гарри, державшего ее под руку, когда они вышли на Кекенстраат и вдохнули крепкий аромат тропического кофе, были неопровержимым доказательством существования этой новой жизни, где непостижимо сочеталось то, что она усвоила прежде, то, что привыкла ценить, с тем, что недавно отвергала, считая для себя совершенно неприемлемым. Исабель остановилась, чувствуя невольную дрожь в горле и влагу в самых уголках глаз… Этот красавец с серыми глазами, в которых жизнерадостность приглушалась выражением достоинства, этот молодой человек с густыми белокурыми волосами и твердой линией рта, с длинными крепкими руками – ее муж!
Исабель рассказала Гарри, пока они пили кофе, что их путешествие напоминает ей игры ее детства, когда еще были живы родители, когда они занимали большой дом рядом с Тиволи-дель-Элисео. В подвале дома еще со времен детства ее отца сохранилось что-то вроде гимнастического зала, и по субботам туда приходили ее кузены и кузины. Мальчики занимались на перекладинах, кольцах, брусьях, кувыркались на кожаном коне. Ну а девочки играли в свои игры. В Мексике игры очень занятные, со стихами… «За столбом золотым, за серебряным донья Бланка стоит. А мы столб разобьем, донью Бланку найдем…», «Мексиканочка везла яблоки в корзинах, чабакано [98] и арбузы, дыни, апельсины…» Исабель произносила слова нараспев и тихонько хлопала в ладоши. «Чур, змеюка морская, змеюка из моря, пусть тот, кто пройдет, не узнает горя…»
Гарри слушал внимательно, склонив голову к Исабели. Он даже попросил ее повторить последнюю песенку. Она охотно повторила, а Гарри попытался перевести песенку на английский язык. Он подбирал слова, уставившись в огромное вертикальное небо острова.
– The snakes of the sea. Quite. The sea-snakes. Oh God [96] . Гарри беззвучно засмеялся. Заплатил по счету. Увидев на
противоположной стороне улицы магазинчик, где чинили часы и ювелирные изделия, Исабель машинально дотронулась до запястья левой руки – вспомнила про календарик.
Часовщик, старый рыжеволосый голландец с отвислыми щеками, осмотрел часы, что-то подкрутил и тут же протянул их Исабель, которая торопливо надела очки и стала рыться в Сумочке.
– Сколько? Можно заплатить долларами? У меня только чековая книжка.
– Доллар,– сказал часовщик.
Гарри положил доллар на прилавок, а Исабель, розовая от смущения, застыла с открытой чековой книжкой в руках. И робко улыбнулась.
– Спасибо. Заходите.
– Не сердись, Гарри,– шепнула Исабель,– я ведь всегда платила за все сама. Вот и забыла.
– Пустяки, дорогая. Ты еще успеешь привыкнуть к тому, что я твой муж. Скажи-ка, а что там дальше в той песенке?
– «Чур, морская змеюка, змеюка из моря, пусть те, кто пройдут, не узнают горя… Первым надо быстро бежать, а последним на месте стоять…»
– Oh God! [97]
– Знаешь, Гарри, мне кажется, что я снова вернулась в детство. Мне так хорошо и весело, как тогда, когда мы играли в наши игры. Ведь с тех пор я ни разу не была счастлива!
– По правде сказать, в тот первый вечер мне стало страшно! – призналась Исабель, любовно складывая ночную рубашку, которую она прятала под подушкой.
Растянувшийся на кровати Гарри уронил свежий номер «Форчун» на колени, покрытые простыней.
– Неужели? Ведь этот славный английский пароход – сплошное плавучее благонравие!
– Да, теперь-то я вижу. Но тогда мне было очень не по себе! Смотри, как далеко уже огни Кюрасао.
– Ну а разве тебе не внушает доверия этот отлично выбритый капитан? Этот благочестивый англиканец? Вся эта стариковская добропорядочность на палубах «Родезии»?
– О нет! Священники-протестанты нагоняют на меня больше страха, чем этот сумасшедший бармен…
Исабель засмеялась. Гарри зевнул. Исабель глянула на свои починенные часики. Гарри нехотя перелистал несколько страниц журнала. Исабель напомнила мужу, что скоро ужин, он извинился и сказал, что чувствует безумную усталость. Она потупилась.
– Но ведь все заметят, что я одна… Гарри ласково притянул к себе жену.
– Скажи, чтобы мне принесли бульон с пирожком. Будь умницей.
– Если хочешь, я останусь здесь.
Склонив голову, Гарри посмотрел на нее и лукаво улыбнулся.
– Мы оба прекрасно знаем, что тебе не хочется пропускать ни одного вечера!
– Да, но самое главное – быть с тобой!
– Ну и прекрасно. Чего же лучше! Иди поужинай, потоскуй там вдали от меня, поболтай с людьми, выпей немного вина, подумай, чем была бы твоя жизнь без меня, ну а когда почувствуешь, что разлука невыносима,– лети в каюту, чтобы сказать мне, что ты меня любишь!
Исабель села возле мужа и, глубоко вздохнув, обняла его за шею.
– Ты такой необыкновенный. Во всем находишь повод для радости… А ведь тебя не назовешь легкомысленным. Знаешь, мне очень хорошо, но в тоже время очень страшно…
– Страшно? – Гарри поднял голову и прижался щекой к лицу Исабель. Журнал упал на пол.– Посмотри, ведь мы уже вышли из залива!
– Ты ни разу не говорил о нашем будущем!
– Непростительная ошибка! Ну разумеется, мы поедем ко мне, в Филадельфию…
– А тетя Аделаида?
– Она может жить с нами… подружится с моей мамой. Тетя Аделаида умеет играть в бридж?
– Это большая обуза! Тетя совсем стара. Да и характер у нее своевольный. Чуть что не по ней – она уже не в настроении.
– Бедная моя Исабель. Она тебя, наверно, замучила?
– Ну нет! Ты не совсем понимаешь… Ведь ей у меня очень хорошо, ну и мне с ней – тоже. Тетя Аделаида все делает, то есть ведет хозяйство! Ну а моя забота – магазин. А как она умеет справляться с прислугой? Вот уж чему я так и не научилась… Мне очень легко найти общий язык с торговыми агентами, с коммерсантами, с заказчиками… Но только не со служанками! Я этих тварей просто не выношу. Марилу – это совсем другое дело. Она, конечно, из очень простой семьи, но всегда уважительная, знает свое место да и одевается по-человечески… Знаешь, как-то раз я заболела, ну и служанка, которую мы держали, вдруг подошла ко мне и положила свою руку на мой лоб – мол, есть ли у меня жар! Представляешь, Гарри! Меня чуть не стошнило! И вообще они заводят детей, и даже не известно, кто отец. Ужас! Нет, я этих тварей не выношу, правда!
– В нашем доме вся прислуга будет ходить по ниточке!! Клянусь тебе, Исабель!
– Ой, прости меня! Ведь ты не любишь, когда жалуются. Да и мне ли жаловаться! – Исабель улыбнулась кривой улыбкой и пристально посмотрела на Гарри.– Вспомнить только этот интернат! Одевали нас там в зеленые форменные платья с длинными рукавами и глухим воротом. Купались мы в длинных балахонах. А перед сном тушили свет, чтобы раздеться…
– Darling! [98] Уже восемь, а ты еще не готова. Будь умницей. Я пока посмотрю, что творится на белом свете, а ты там соскучишься… и полюбишь меня еще сильней… И вообще, Исабель, ты должна преодолеть свою робость. Поди одна и развлекись немного в обществе пассажиров. Не забывай, что в Филадельфии мы будем вести светскую жизнь.
– Да, Гарри, ты прав! Спасибо, Гарри!
– Hurry on now. That's a nice girl [99] .
– Чрезвычайное происшествие, мистер Джек.– Лавджой почтительно склонился над самым ухом молодого человека, который дожевывал камбалу за столиком, где сидели еще трое. Шепоток лысого стюарда растаял в шуме голосов, звяканья посуды и благопристойного смеха.
– Что такое, Лавджой?
– Супруг не явился к ужину.
– Какой еще супруг? Ты воображаешь, что на этом теплоходе я представляю городскую мэрию?
– Супруг латиноамериканки.
– А-а, тот! Уж не заболел ли? А врача позвали? Надо полагать, внезапное изнеможение?
– Нет, нет, мистер Джек. Он попросил бульон и пирожок с мясом. Я только что отнес это в каюту.
– Хорошо, Лавджой. Можешь идти.
– Всегда к вашим услугам, сеньор!
Джек улыбнулся соседям по столу, вытер губы салфеткой и поднял палец.
– «Соммелье»! -сказал он вполголоса молодому официанту в очках, который поглаживал позолоченный медальон.– И «Дом Периньон» сеньоре на двадцать третий столик.– Джек подписал чек и снова улыбнулся.
– Ах вот как! – сказала сеньора Дженкинс в тот самый момент, когда Джек убедился, что бутылка вина в серебряном ведерке с влажными салфетками попала наконец на стол к Исабели.
– А почему, собственно, вы ахаете? – зло спросил Джек.
– Разве можно быть таким грубым, мистер Джек! – засмеялась мисс Дженкинс.– Джентльмены, неужели мы станем терпеть за нашим столом этого «бунтаря без причины»?
Англичанин из Глоустера подкрутил усы, напыжился, и отвороты его белого смокинга оттопырились еще больше.
– Демократия! Вы ее хотели – и вот она перед вами! В жизни не думал, что буду ужинать за одним столом с бывшим лакеем!
Он сытно хохотнул, но Джек уже не прислушивался к его словам. Спрятав подбородок в ладони, он следил за каждым движением Исабели, получившей французское шампанское.
– О! Противный мальчишка! – замурлыкала мисс Дженкинс, делаясь все более похожей на помесь слона и кошки.– Я вижу все, что там происходит. Она, конечно, покраснела! Говорит, что не заказывала к ужину шампанского. Ну а официант объясняет, что бутылка послана в знак почтения молодым человеком с круглого стола. Она покраснела еще больше. Наверно, думает, что это по случаю ее недавнего бракосочетания. Послушайте, мистер Чарли, вы видели когда-нибудь столь несочетаемое сочетание, как эта мексиканка и мой земляк?
– Ох, все эти «бунтари без причины»,– заворчал белоусый джентльмен,– все эти черноблузники, стиляги, пижоны, папарацци [100] – язва нашего века!
– Не будь невеждой, Чарли! – Пожилой человек с бородкой ловким движением вытащил хребет из жареной камбалы. – Папарацци – вовсе не молодые рассерженные люди, а итальянские макароны.
– Хо-хо-хо! – затрубила, как слон, мисс Дженкинс.– Вот вам и цена английской прессы! Папарацци так же далеки от спагетти, дорогой мистер Томми, как евнухи от мужчин, хотя в последнем случае внешний вид может ввести в заблуждение!
– Да заткнитесь! – крикнул Джек сквозь хохот соседей по столу и тут же послал Исабели одну из своих самых ослепительных улыбок, которую она приняла, хоть и смутилась, хоть и совсем низко опустила голову над тарелкой.
– Ну, так что же такое папарацци? – спросил мистер Томми, смачно жуя филе.
Чарли: – Итальянский солдат с петушиными перьями на голове.
Мисс Дженкинс: – Египетская курица с перышками итальянца на хвосте!
Томми: – Средневековая пытка: раскаленное железо, которым тычут в то место, откуда растет хвост.
Чарли: – Хвост стал темой сегодняшнего вечера? Прекрасно! Вообразите, что будет, если люди начнут узнавать друг друга по хвостам!
Томми: – Добрый день, сеньор! Какой у вас сегодня пышный хвост!
Мисс Дженкинс: – Подмажьте свой хвост румянами, и будете вы без изъянов!
Томми: – Как я узнаю ваш хвост на карнавале под такой маской?
Чарли: – Теперь с развитием хвостовой хирургии ты можешь стать знаменитой кинозвездой!
Мисс Дженкинс: – Прием пищи станет сплошным неприличием, зато друзей будут принимать в клозетах!
Томми: – И официанты не будут приносить, а только уносить.
Чарли : – Oh what a jolly world! [101]
Джек ударил кулаком по столу:
– Да закройте вы свои мерзкие рты!
– Попал в самую точку! – завопил Томми.– Вот именно; закрыть рты и открыть…
– Папарацци – это те похабники, которым пришло в голову сфотографировать крупным планом грудь Аниты Экберг! – закричал Джек, давясь хохотом, который подхватили все остальные.
– Нет хуже, чем смешаться с людьми из низших классов,– сказал пунцовый от смеха Чарли, утираясь салфеткой.
– Спаси Британию! – громко икнул Чарли, поднимая свой бокал.
– Некоторые люди теряют чувство меры,– ледяным голосом проговорила дама, проходившая мимо их стола.
– Спаси,– повторил Томми, поднимая рюмку и обдавая даму откровенно презрительным взглядом.
– Этот королевский трон для шлюх, этот остров со скипетром, взятым напрокат, эта земля Величеств, это кресло Стефана Уорда, еще одного Энтони Идена и demi-tasse [102] , this happy breed of nymphs and kinkys [103] , эта кормилица гигантов Ямайки, это чрево, забеременевшее от Баттенбергов [99] , эта благословенная земля, эта Англия!
Томми плюхнулся на стул и посмотрел остекленевшими глазами на сеньору Дженкинс.
– Ну как? Есть ли у американцев такая поэзия?
Мисс Дженкинс величественно поднялась и, тряся двойным подбородком, запищала, не обращая внимания на смешки официантов, глазевших на это действо в опустевшей столовой.
– Oh say! Can you see by the dawn's early light, what so proudly we hailed at the twilight's last gleaming! [104]
Учительница драматически протянула вперед руки, и лицо ее ожесточилось.
– Бах! Деток Алабамы взялись убивать! Бац! Лизка и Дик [100] залезли в кровать. Бум! Убежища-люкс у славного Рокки, покупайте, пока не прошли все сроки! Джек Паар [101] – наш Гомер, а Фултон Шиин [102] – всем пример! Блям! Растрогали до слез Никсон с собакой, в Сан-Квентине Чесмана [103] жарят со смаком! Ну, чего не хватает! Хочешь неба? Спеллман [104] подарит! Хочешь сантиментов? Иди на Либерейча! [105] Хочешь заполучить друзей и стать влиятельным? Дари миллионы Испании и Вьетнаму! Хочешь играть в пиратов? Топись в заливе Кочинос! Хочешь культуры? У тебя есть Джекки – украшение Белого дома! О! Наивность вчерашнего дня! О! Бревенчатые сторожки! О! Пионеры дальнего Запада! О, набеги индейцев сиу! О, буколическая лужа Уолдена! [106] О, охота на «Сайлемских ведьм»! О, Миллер! Да здравствует Линкольн, густо напудренный, да здравствует Грант, протертый дезодором, да здравствует Джефферсон, посаженный на биде десегрегации! Потребляйте! Потребляйте все, земные кретины! Нюхайте дерьмо носом Буратино!
Огромным студенистым сгустком, вернее, слонихой или топором свалилась мисс Дженкинс на руки Чарли. Ее багровое лицо чуть не задело раскрытый рот Исабели, сидящей возле Джека.
– Так вы не пьете, дорогая экс-дева? – простонала мисс Дженкинс и потеряла сознание.
– Что с ней? – вскрикнула испуганная Исабель.– Я вообще ничего не понимаю. Сеньор, вы были очень внимательны ко мне, но теперь мне пора подняться к себе в каюту…
Джек осторожно придержал ее за локоть.
– И вы не поможете нам привести в чувство мисс Дженкинс?
– Куда мы потащим этот розовый цеппелин свободы? – спросил Томми и чуть не упал, потянувшись за транзистором.
– Да заберите ее поскорее! – не своим голосом заорал Чарли, едва выдерживая девяносто восемь килограммов, завернутых в шелк.
– В бар! В бар! – оживился Томми и, вытянув вперед руку, стал раскачивать приемник, внутри которого погремушкой звякала бутылка виски.
– Ты похож сейчас на Джорджа Вашингтона, переплывающего реку Дэлавэр,– пробормотала мисс Дженкинс, приоткрыв один глаз.
– Реку из чистого виски с ледяными айсбергами! – завизжал Чарли, подхватывая мисс Дженкинс под мышки.– Независимость и революция на скалах!
Поднатужившись, Томми взял учительницу за ноги, Чарли подхватил ее за плечи, и веселая процессия, которую замыкали Исабель и Джек, двинулась к бару.
– Вот видите, сеньора Битл! И на «Родезии» можно повеселиться!
– Сеньора? Ах да, да… сеньора Битл… А он сказал… то есть мой муж сказал, что я должна повеселиться… Только я не знала…
– А что вы знали, сеньора? Изабелла? Позвольте мне называть вас Изабеллой?
Дверь лифта открылась, и вся компания кое-как втиснулась внутрь. Лифтер, совсем еще молодой парнишка, зажал ладонью рот, едва удерживаясь от смеха.
Калифорнийская учительница стояла посреди лифта, точно тяжелая стена без фундамента, а оба ее кавалера беспомощно озирались по сторонам, не зная, обо что опереться в этой безмолвной лакированной клетке. Джек и Исабель предусмотрительно отодвинулись от них в самый угол.
– Но меня зовут Исабель, а не Изабелла. И вообще откуда вы меня знаете?
Джек сделал жест, в котором было и вдохновение, и великолепная небрежность, и даже снисходительная усталость.
– Изабелла… это звучит романтично; вы латиноамериканка. А вообще-то на «Родезии» есть список пассажиров.
– Все равно…
– Злоупотребление доверием? Отсутствие такта? Оглянитесь вокруг! Мы все безумцы.
Исабель прыснула. Дверь лифта открылась, и они попали в салон, где пассажиры, распаленные духом соперничества, играли в вопросы и ответы. Распорядитель выкрикивал в микрофон вопросы, а обе команды – они заняли столиков двадцать – писали ответы. Как только у кого-нибудь из участников игры ответ был готов, он вскакивал со стула и бежал к столику жюри. Чарли и Томми, уверенно поддерживая мисс Дженкинс, прошествовали мимо моряка в широких брюках, который записывал на черной доске очки, набранные обеими командами. Исабель, прикрывая сумочкой лицо, шла позади Джека.
– Кто изобрел психоанализ? – раздался вопрос распорядителя.
– Монтгомери Клифт [107] ! – выпалил Чарли.
– Неправильно! Неправильно! – заверещал Томми.– Это был владелец фабрики, где изготовлялась спальная мебель. Большой ловкач!
– Что было сначала? Кровать или психоанализ?– перебил его Чарли.
Словно сговорившись, они опустили на пол свою даму, опустили так, точно это был мешок с мукой, и, взяв друг друга за талию, подпрыгнули, дрыгая ногами, и завыли:
Эдип, Эдип – он был бесстыжий тип! И со своею мамой…
Органист тотчас заиграл мелодию из оперетты Оффенбаха, стараясь попасть в такт их песенке.
Когда Чарли и Томми, подобравшие с полу бесчувственную мисс Дженкинс, покидали ярко освещенный салон, их провожали смех и шумные аплодисменты. Войдя в бар, окутанный полумраком, они водрузили мисс Дженкинс на высокий табурет у стойки возле бармена Ланселота, чтобы тот в случае чего не дал ей свалиться на пол. Томми сразу же завладел роялем, и клавиши зазвенели а-ля Дебюсси. А Чарли, опершись локтями о стойку, раздельно сказал:
– Ты для меня загадка, Ланселот! Коктейль «Бархат полуночи»!
Бармен с морковно-рыжим ворсом на голове обнажил в улыбке черные щербатые зубы.
– Шампанское и портер, милорд?
Показав свои гнилушки, Ланселот мгновенно спрятался под стойкой и тут же вынырнул в золоченом пенсне на цепочке.
– К черту! – Чарли стукнул кулаком о стойку.– «Скарлетт О'Хара».
С непостижимой быстротой бармен смешал в шейкере, наполненном ледяной пудрой, виски, лимонный сок и полбанки протертой малины. Потом несколько раз встряхнул эту смесь перед яростным и налившимся кровью лицом Чарли.
– За борт! За борт Ланселота! У меня иссякло терпение! Какого черта ты торчишь здесь, на этом корыте украинских эмигрантов, когда Марли, Фонтенбло, Виндзор, Петергоф, Сан-Суси, Шенбрун, все дворцы, построенные Сарди, ждут тебя! Любой королевский дворец, любое королевское небо жаждут насладиться твоим искусством! Кузнечик! Grasshopper! [105]
