Текст книги "Избранное"

Автор книги: Карлос Фуэнтес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 34 страниц)

Он сидел неподвижно. Никто не давал ей права болтать эту оскорбительную чепуху, но какая-то вялость, расслабленность… совершенно ему не свойственная… заставляла его, замерев с бокалом «мартини» в одеревеневших пальцах… слушать глупости этой женщины, становившейся с каждым днем все более вульгарной и… впрочем, нет, она еще аппетитна, хотя и невыносима… Как же подчинить ее своей власти? Все, над чем он властвовал, подчинялось теперь по инерции какой-то видимости… силе былых лет… Лилия могла уйти… При этой мысли сжалось сердце… трудно преодолеть себя… этот страх. Едва ли найдется другая… Остаться одному… Он с трудом пошевелил пальцами, кистью, локтем, и на ковер упала пепельница, рассыпались окурки с желтыми фильтрами, разлетелся пепел – белая пыль, черно-серые чешуйки. Он нагнулся, тяжело дыша.

– Не нагибайся. Одну минутку, я позову Серафина.

– Позови.

Возможно… Ей скучно с ним. Но не боязно, не противно… Вечно лезут в голову какие-то сомнения… Невольный прилив нежности заставил его повернуть голову и посмотреть на нее.

Она глядела на него с порога… Обиженная, милая. Крашеные волосы пепельного цвета, смуглая кожа… Ей тоже некуда отступать… не вернуть былого. И это их уравнивает, хотя возраст и характеры разделяют… К чему сцены? Он устал. Вот и все. Так решили воля и судьба… Вот и все… К черту воспоминания. Не надо новых вещей, новых имен. Он снова погладил шелковую ручку кресла. Окурки и рассыпанный пепел плохо пахли, А Лилия стояла, обратив к нему лицо, намазанное кремом. Она – у двери. Он – в кресле, обитом Дамаском.

Вздохнув, она пошла, лениво шаркая, в спальню, а он сидел в кресле, ни о чем не думая, до тех пор, пока не стемнело и в стеклянной двери, ведущей в сад, не появилось его поразительно отчетливое отражение.

Слуга принес смокинг, платок и флакон одеколона. Старик приподнялся и позволил себя одеть, затем развернул платок, который слуга обрызгал ароматической жидкостью. Когда он засовывал платок в карман на груди, их взгляды встретились, слуга опустил глаза. Не надо. К чему думать о том, что мог чувствовать этот человек?

– Серафин, живо окурки…

Он встал, опираясь обеими руками на кресло. Сделал несколько шагов по направлению к камину, погладил толедские щипцы и почувствовал на лице и руках дыхание огня. Потом пошел к дверям, услышав гул голосов – восторженных, восхищенных,– доносившихся из вестибюля. Серафин подбирал последние окурки.

Он приказал усилить огонь, и семья Регулес вошла в ту минуту, когда слуга орудовал щипцами и огромное пламя взвилось к дымоходу. В дверях столовой показался другой слуга, с лакированным подносом в руках. Роберто Регулес потянулся за бокалом, а молодожены – Бетина и ее супруг, молодой Себальос,– взявшись за руки, пошли по гостиной, восторгаясь старинными картинами, золотыми и гипсовыми статуэтками, великолепными статуями, барочными лепными украшениями, витыми балками, многоцветными рострами.

Он стоял спиной к двери, когда раздался звон разбитого стакана – как треск лопнувшего колокола – и прозвучал насмешливый голос Лилии. Старик и гости увидели растрепанную женщину, которая заглядывала в гостиную, держась за ручку двери, и выкрикивала:

– Дурак, идиот!… Счастливого Нового года!… Не беспокойся, старикашка, через час я отойду и явлюсь… Ни в одном глазу… Я только хотела тебе сказать, что решила провести Новый год очень приятно, просто даже… ужасно приятно!…

Он направился к ней нетвердой, тяжелой походкой, а она продолжала кричать:

– Мне надоело целые дни смотреть телевизор… У, старикашка!

С каждым его шагом голос Лилии становился все более визгливым:

– Я уже наизусть знаю все истории с ковбоями… бах-бах. Маршал из Аризоны… лагерь краснокожих… бах-бах. Мне уже снятся эти крики… У, старикашка!… Пейте «пепси»… Одно и то же… Старикашка… Удобно и спокойно… Страхуй жизнь…

Узловатые пальцы ударили по лоснящейся от крема щеке, и крашеные локоны упали на глаза Лилии. Она замерла. А потом медленно пошла прочь, схватившись рукою за щеку. Он вернулся к Регулесам и Хайме Себальосу. Высоко подняв голову, несколько мгновений пристально смотрел в глаза каждому из них. Регулес пил виски, опустив взгляд в стакан. Бетина улыбнулась и подошла к хозяину дома с сигаретой в руках, как бы прося огня.

– Где вы достали этот ларец?

Старик отвернулся, а слуга Серафин зажег спичку у самого лица девушки, и ей пришлось отстранить голову от груди старика и отойти. Из холла, где скрылась Лилия, выходили музыканты, закутанные в шарфы, дрожащие от холода. Хайме Себальос защелкал пальцами и повернулся на каблуках, как испанский танцор.

На столе с ножками в виде дельфинов, под бронзовыми канделябрами громоздились куропатки в растопленном сале и в соусе из старого вина, мерланы в листьях таррагонской горчицы, Дикие утки в апельсиновых корках, разбухшие от икры карпы, каталонское заливное с маслинами, жареные цыплята в маконском вине, фаршированные голуби с пюре из артишоков, многоугольные чаши с кусками льда, розовые лангусты в ожерельях из лимонных долек, шампиньоны с томатами, байоннская ветчина, жаркое в арманьяке, гусиные шейки, начиненные свиным паштетом, пюре из каштанов, подливы из печеных яблок с орехами, соусы – луковый, апельсиновый, чесночный и фисташковый, с миндалем и креветками.

И когда открылась резная дверь – с рогами изобилия и толстозадыми ангелочками,– сделанная в монастыре Керетаро, в глазах старика блеснул едва уловимый огонек, а потом всякий раз, как слуга – под звон вилок и ножей о голубую посуду – подносил дрезденское блюдо к кому-либо из ста приглашенных, у него вырывался резкий хриплый смех. Хрустальные бокалы тянулись к бутылям в руках лакеев. Он приказал открыть портьеры, которые драпировали витраж, отделявший зал от сада,– за стеклом торчали оголенные хрупкие сливовые и черешневые деревца, белые статуи из монастырского камня: львы, ангелы, монахи, переселившиеся сюда из дворцов и монастырей времен вице-королевства. Вспыхнул фейерверк: огромный огненный замок на зимнем небосводе, ясном и далеком; белая искрящаяся молния пронзила красную вуаль и желтый веер зигзагов; фонтан разбрызгал в ночи кровоточащие раны; монархи рассыпали свои золотые ордена на черном сукне тьмы и устремили свои сверкающие кареты к светилам в ночном трауре. Он засмеялся, не размыкая губ, и смех его походил на рычание.

Опустевшие блюда снова и снова наполнялись дичью, креветками и крабами, сочными кусками мяса. Голые руки мелькали вокруг старика, утонувшего в глубоком старинном кресле, роскошно инкрустированном, покрытом замысловатой резьбой. Он улавливал аромат надушенных женщин, смотрел на их глубокие декольте, выбритые подмышки, отягченные брильянтами мочки ушей, белые шеи и тонкие талии, от которых подымались волны шелка, золотой парчи, тафты; вдыхал знакомый запах лаванды и дымящих сигарет, губной помады и пудры, женских туфель и пролитого коньяка, плохого пищеварения и лака для ногтей.

Он поднял бокал и встал; слуга дал ему в руку поводки – псы не расставались с ним весь остаток вечера. Зазвучали громкие новогодние тосты. Бокалы разбивались об пол, а руки обменивались нежными или крепкими пожатиями, вздымались вверх во славу истекшего времени, этого погребения, этого сожжения памяти; во славу новых всходов на почве, удобренной прошлогодними делами…– оркестр в это время исполнял, как обычно, вальс «Ласточки»,– делами, словами и людьми, умершими вместе с прошлым годом; во славу продления жизни этих ста мужчин и женщин, которые сейчас ни о чем друг друга не спрашивали, а лишь говорили друг другу взглядом влажных глаз– что нельзя упускать время, настоящее время, искусственно продленное в эту минуту вспышкой ракет и звоном колоколов.

Лилия робко погладила ему шею, как бы прося прощения. Но он-то знал: много побуждений, много мелких желаний надо подавить, чтобы в один прекрасный момент насладиться счастьем без всяких затрат – и она должна быть ему благодарна за это. Так надо было понимать его невнятное бормотание.

Когда скрипки в зале снова заиграли «Парижские нищие», она со своей обычной гримаской взяла его под руку, но он отрицательно качнул белой головой и, сопровождаемый псами, пошел к креслу, где намеревался провести остаток ночи, глядя на танцующих… Он неплохо развлечется, разглядывая физиономии – фальшивые, сладкие, лукавые, ехидные, тупые, умные,– думая о судьбе, о судьбе их всех и о своей собственной… Лица, тела свободных, как и он, людей успокаивают его… Эти люди, скользящие в танце по натертому полу под сверкающими канделябрами, побуждают его… освободиться от воспоминаний, изгнать воспоминания… и вновь, вновь насладиться этим противоречивым единством… свободой и властью… Он не один… с ним танцующие… От этой мысли тепло разливается по нутру, становится приятнее на душе… Черный карнавальный эскорт могущественной старости, седовласого, подагрического, согбенного существа… Эхо не сходящей с губ хриплой усмешки, которая отражается и в запавших зеленых глазах… Короткие родословные, как и у него… иногда еще более короткие… кружатся и кружатся… Он их знает… промышленники… коммерсанты… шакалы… лизоблюды… биржевики… министры… депутаты… журналисты… жены… невесты… сводни… любовницы… Кружатся обрывки фраз… отдельные слова вместе с плывущими парами.

– Да…– Потом пойдем…– но мой папа…– Люблю тебя…-…свободны?… – Мне рассказывали…-…времени у нас достаточно…– Тогда, значит… -…так… – мне хотелось бы…– Где? -…Скажи мне…-…Я больше не вернусь…-…тебе нравилось? -…трудно…– это пропало…– проказница… чудесный…– исчез…-…так ему и надо…-…гм… Гм!… Он умел отгадывать по глазам, по движению губ, плеч… Он мог бы им сказать, что о них думает… Мог бы им сказать, кто они… мог напомнить их настоящие имена… подстроенные банкротства… жульническое использование денежных девальваций… спекуляции на ценах… банковские махинации… новые латифундии… фальсифицированные публикации… выгодные подряды на общественные работы… политические инсинуации… разбазаривание отцовского наследства… взяточничество в министерствах… фальшивые имена: Артуро, Капдевила, Хуан Фелипе Коуто, Себастиан Ибаргуэн, Висенте Кастаньеда, Педро Касо, Хенаро Арриага, Хайме Себальос, Пепито Ибаргуэн, Роберто Регулес… А скрипки поют, кружатся юбки и фалды фраков… Они не будут говорить обо всем этом… Они говорят о путешествиях и любви, о домах и автомобилях, об отдыхе и праздниках, о драгоценностях и слугах, о болезнях и священниках… Но они тут, тут, перед ним… перед самым могущественным… Можно уничтожить или возвеличить их одной фразой в газете… Можно заставить их терпеть присутствие Лилии… Можно одним магическим словом вынудить их танцевать, есть, пить… Вот они приближаются…

– Я привезла мужа для того, чтобы он посмотрел на это изображение архангела. Великолепная картина…

– Да, я всегда говорил: только со вкусом дона Артемио…

– Как мы сможем отблагодарить вас?

– Но вы правильно делаете, что не принимаете приглашений.

– Все здесь так грандиозно – я просто немею от восторга, дон Артемио, немею, немею. Какие вина! А эти утки с дивной приправой!

…Отвернуться и сделать вид, что не слышишь… хватит одного шума… не к чему сосредоточиваться… Приятно улавливать только невнятный говор окружающих… звуки, ароматы, запахи, образы… Пусть называют его, хихикая и шушукаясь, мумией из Койоакана… пусть насмехаются исподтишка над Лилией… Все они здесь… и пляшут перед ним…

Он поднял руку, дал знак дирижеру. Музыка смолкла, танец прервался, и пары остановились. Зазвучали гитары – восточное попурри. Гости расступились; в проходе от двери к центру зала, плавно покачивая бедрами и шевеля руками, двигалась полуголая женщина. Раздались радостные возгласы… Танцовщица опустилась на колени и стала извиваться под стрекот барабанов: лоснящееся от масел тело, апельсиновые губы, белые веки, синие брови. Она встала и поплыла по кругу, конвульсивно вращая животом, все быстрее и быстрее. Выбрав старого Ибаргуэна, вытащила его за руку на середину, заставила сесть на пол и принять позу бога Вишну. Танец живота продолжался. Ибаргуэн старательно повторял движения танцовщицы. Все улыбались. Она приблизилась к Капдевиле, заставила его снять пиджак и плясать вокруг Ибаргуэна. Хозяин дома смеялся, утонув в кресле, обитом шелком, поглаживая собачьи поводки. Танцовщица вскочила на спину Коуто и призвала женщин последовать ее примеру. Все смеялись до упаду. У амазонок растрепались прически от этой скачки на закорках, залоснились от пота пылающие лица. Юбки задрались выше колен, измялись бальные платья. Некоторые молодые люди – под взрывы смеха – подставляли подножки красным от натуги «коням», которые наскакивали друг на друга возле двух пляшущих стариков и девицы с голыми ляжками.

Он поднял глаза кверху – словно вынырнул из бурлящей воды, освободившись от балласта. Над растрепанными волосами и голыми плечами – светлое небо перекрытий и белых стен, картины XVII века, ангелы на золотом фоне… А в голове будто отдавался глухой топот крысиных полчищ, крыс – черные усики, острые мордочки,– крыс, обитавших на чердаках и в подвалах этого старинного монастыря св. Иеронима. Порой они без всякого стеснения шныряют по углам залы, а теперь, там, во тьме, над головами и под ногами веселящихся гостей тысячи и тысячи крыс ждут… наверное… ждут, чтобы броситься вдруг на всех этих людей… заразить их чумой… заставить корчиться от жара и головной боли… от тошноты и озноба… от долгой и страшной рези в паху и под мышками… сдыхать от черных пятен на теле… от кровавой рвоты… Если бы махнуть сейчас рукой… чтобы слуги железными засовами заперли двери… все выходы из этого дома с амфорами и кубками… ломберными столиками… кроватями под балдахинами… коваными замками… сундуками и креслами… двойными чугунными дверями… статуями львов и монахов… И весь сброд был бы здесь похоронен… никто не ушел бы с корабля… Облить тела уксусом… зажечь костры из ароматной древесины… повесить себе на шею четки из тимьяна… и тихонько отгонять зеленых жужжащих мух… А вот – приказываешь им танцевать, жить, лакать вина…

Он отыскал глазами Лилию в этом взбаламученном море людей. Одинокая и молчаливая, она с безмятежной улыбкой что-то пила в своем углу, повернувшись спиной к дикой пляске и шутовским турнирам… Кое-кто из мужчин уже направлялся к выходу… поднося руку к ширинке… А некоторые женщины, уже открывали сумочки. Он жестко усмехнулся… вот единственный результат безудержного веселья и обжорства… Тихо хрюкнул… представляя себе… их всех и каждого в очереди у двух туалетов в бельэтаже… всех, облегчающихся от чудесных вин… всех, освобождающихся от обеда, который готовился в течение двух суток – искусно, тщательно, продуманно… и вот вам печальный конец этих уток и крабов, пюре и подлив… Хе-хе, самое приятное развлечение этого вечера…

Все быстро устали. Танцовщица кончила танец, и ее окружило полное безразличие. Гости снова стали разговаривать, просить шампанского, рассаживаться на мягкие диваны. Кое-кто возвращался в зал, застегивая брюки или пряча пудреницы в бальные сумочки. Вот и кончилась… заранее подготовленная недолгая оргия… запланированная вакханалия… Снова тихо и мелодично зазвучали голоса… Снова – притворство мексиканского плоскогорья… снова – заботы и хлопоты… будто гости хотят искупить эти минуты, это промелькнувшее мгновение…

.– …нет, от кортизона у меня появляется сыпь…

– …ты не знаешь, какой прекрасный духовник отец Мартинес…

– …скажите пожалуйста, кто бы о ней подумал такое. Говорят, они были…

– …мне пришлось перенести…

– …Луис так устает, что ему хочется только…

– …нет, Хайме этого не любит…

– …она слишком дерет нос…

– …посмотрела немного телевизор и…

– …теперешняя прислуга просто невыносима…

– …уже лет двадцать, как они близки…

– …неужели дадут право голоса этим грязным индейцам?

– …а жена одна дома; никогда…

– …это вопросы высокой политики; мы уже знаем…

– …что ПРИ [43] с трудом выплывает; пора ей…

– …действия сеньора президента в палате…

– …да, я осмелюсь…

– …Лаура, кажется, ее зовут Лаура…

– …поработаем все вместе…

– …если разговор опять пойдет об income tax [44] …

– …для тридцати миллионов бездельников…

– …я тут же размещу свои сбережения в Швейцарии…

– …коммунисты только и знают, что…

– …нет, Хайме, не надо его беспокоить…

– …это будет баснословно выгодное дельце…

– …по-идиотски…

– …надо вложить сто миллионов…

– …этого превосходного Дали…

– …и мы с лихвой все окупим в два года…

– …мне прислали агенты для моей галереи…

– … или по меньшей мере…

– …в Нью-Йорке…

– …много лет жила во Франции. Говорят… разочарование…

– …давайте соберемся -только одни дамы…

– …Париж -блестящий город…

– …повеселимся без мужчин…

– …если хочешь, полетим завтра в Акапулько…

– …просто смех -колеса швейцарской промышленности…

– …мне позвонил американский посол, чтобы предупредить…

– …крутятся на десяти миллиардах долларов…

– …Лаура, Лаура Ривьер, она там снова вышла замуж…

– …в моей авиетке…

– …которые мы, латиноамериканцы, там разместили…

– …ни одна страна не может уберечься от подрывной деятельности…

– …как же, как же, я сам читал в «Эксельсиоре»…

– …говорю тебе, танцует чудесно…

– …Рим -это, конечно, вечный город…

– …но не имеет за душой и медяка…

– …я трудился в поте лица, чтобы реализовать всю свою шерсть…

– …гляди, сидит и боится шевельнуться, как божество в яичной скорлупе…

– … и почему я должен еще платить налоги этому нищему правительству?

– …его называют мумией, мумией из Койоакана…

– …просто чудесный портной, милочка…

– …кредиты для сельского хозяйства?…

– …говорю тебе -в это дело лучше не ввязывайся…

– …бедная Каталина…

– …и потом, от кого зависит -засуха или морозы?…

– …хм, никуда не денешься: без американских капиталовложений…

– …говорят, он ее очень любил, но…

– …Мадрид -божествен, Севилья – прелестна…

– …мы никогда не вылезем из болота…

– …однако такого, как Мехико…

– …они могли дать больше? Ты узнавал?…

– …да, хозяйка дома, если бы не…

– …я получил по сорок сентаво на каждый песо…,

– …предлагают нам свои деньги и свой «know-how» [45] …

– …еще до того, как дал взаймы…

– …а мы еще жалуемся…

– …лет двадцать тому назад…

– …согласен, касики, продажные лидеры и все, что хочешь…

– …представляешь, у меня весь интерьер -белое с золотом. Изумительно!…

– …но хороший политик не старается изменить действительность.

– …сеньор президент удостоил меня своей дружбой…

– …а стремится использовать ее и работать сообразно с нею.

– …из-за тех дел, которые у него с Хуаном Фелипе, И не скрывая…

– …он делает столько добра, но никогда об этом не говорит…

– …я ему сказал: незачем…

– …все мы должны делать добро, не правда ли?…

– …чего б я не дал, чтобы бросить это!…

– …право, жаль ее. Бедная Каталина!

– …перепродал им, но выручил не меньше десяти тысяч долларов…

– …Лаура, мне кажется, ее звали Лаура; она была очень красива…

– …но что ты хочешь: это участь слабых женщин…

Они то набегали, то откатывались – волны разговоров и танцующих. Но вот девушка с открытой улыбкой и светлыми волосами присела на корточки около старика и, поигрывая бокалом с шампанским, облокотилась на ручку его кресла… А молодой человек спросил, не помешает ли он хозяину, на что старик ответил:

– Вы весь вечер только это и делаете, сеньор Себальос…

…Даже не взглянул на юношу… и продолжал пристально смотреть в гущу танцующих… Неписаное правило… Гости не должны приближаться к нему – разве только для того, чтобы в нескольких словах похвалить дом и ужин… Следует соблюдать дистанцию… Можно поблагодарить за гостеприимство и развлечения… Сцена и партер… Юный Хайме Себальос, наверное, не отдавал себе отчета… «Вы знаете? Я вами восхищаюсь…»

Он пошарил в кармане смокинга и достал смятую пачку сигарет… медленно закурил… не глядя на юношу, который говорил ему, что только король мог смотреть с таким презрением, с каким он смотрел на них, когда… А он спросил, не в первый ли раз молодой Себальос присутствует на… Юноша ответил, что да… И ваш тесть вам ничего не?…– Как же, конечно…– Следовательно…– Эти правила придумали, не посоветовавшись со мною, дон Артемио… Он не удержался… поднял усталью глаза… сквозь дым… посмотрел на Хайме, и тот, не моргая, глядел на него… Во взгляде лукавство… подрагивают губы. и подбородок… у старика… у юноши… Он узнал в нем себя, ох… Этот парень вывел его из душевного равновесия, ох…– Значит, так, сеньор Себальос?… Вот чем пришлось пожертвовать.– Я вас не понимаю…

Ах, не понимает, говорит, что не понимает… Он насмешливо фыркнул… Трудно изменять себе, но придется…– Известно ли вам, юноша, с кем вы разговариваете? Или вам кажется, я сам себя обманываю?

Хайме протянул ему пепельницу… Да, переправились через реку на лошадях, тем утром…-…пытаюсь перед собой оправдаться? Наблюдал, оставаясь в стороне…– Наверное, ваш тесть и другие ваши знакомые… переехали реку тем утром…-…что наше богатство и есть оправдание, что мы потрудились, чтобы его заработать…– наше вознаграждение, не так ли?… Сын спросил, поедут ли они вместе к морю…– Знаете ли вы, почему я выше всех этих людишек… и держу их в руках?…– Хайме протянул ему пепельницу; он стряхнул пепел… переехал реку, сняв рубашку…– Да, вы подошли, а я ведь вас не звал… Хайме сощурил глаза и пригубил шампанское…– Разочаровываетесь в своих идеалах?… Она повторяла: «Боже мой, я этого не заслужила», поднося к лицу зеркало и спрашивая себя: неужели сын увидит ее такою, когда вернется?…– Бедная Каталина…– Нет, я не обманываюсь… они увидят на том берегу все цветы земли, все цветы – да…– Как вам нравится этот вечер?… «…покрутимся, повертимся, чудесно, ча-ча-ча!…» Пахло бананами. Кокуйя…– Мне все равно… сын пришпорил копя, обернулся и засмеялся…– Моими картинами, моими винами, моей мебелью я владею так же, как вами…– Вам так кажется?…Ты вспоминал свою молодость, глядя на него и на те места…– Власть хороша сама по себе, об этом нечего говорить, и надо сделать все, чтобы получить ее… но ты не хотел сказать, как много она значила для тебя, чтобы не разжигать его пыла…-…как сделал я, и ваш тесть, и все те, кто танцует в этом зале… тем утром я ждал его с радостью…-…как сделаете и вы, если захотите…– Работать с вами, дон Артемио; на одном из ваших предприятий, если бы вы… поднятая рука сына указывала на восток, туда, где восходит солнце, на залив…– Хм, обычно это делается иначе… лошади неторопливо трусили, раздвигая высокие травы, потряхивая гривами, разбрызгивая пену…-…тесть мне звонит и намекает, что зять… Они посмотрели друг другу в глаза и улыбнулись…– Но вы видите, у меня другие идеалы… в море, в открытое море, туда, куда ринулся Лоренсо, прямо на волны, плещущие вокруг него…– Он видел мир без прикрас, был трезвым человеком…– Вот именно. Точь-в-точь как вы, дон Артемио… Сын спросил тогда, какова земля там, за морем; ведь земля, наверное, всюду одинакова и только море разное… Точь-в-точь как я!… Он сказал ему, что есть острова…-…боролся за революцию, рисковал своей шкурой, чуть не был расстрелян?… У моря был вкус горького пива – запах дыни, айвы, земляники… – А?…– Нет… я…– Через десять дней отходит пароход. Я уже взял билет…– Вы пришли к концу банкета, приятель. Спешите подобрать крошки…– Разве ты не сделал бы то же самое, папа?…– Сорок лет вверх и вверх, потому что нас осенила ее слава…– Да…-…а вы, юноша? Вы думаете, что это передается по наследству? Что вы сделаете для продления… – Идет эта война. Сейчас, наверное, единственная…– Да…– нашей власти?…– Я поеду туда…– Вы учили нас, как…– Эх, вы пришли поздно, говорю я вам… тем утром я ждал его с радостью…– Пусть другие пытаются обмануть; я никогда не обманывал себя. Поэтому я здесь… переправились через реку на лошадях…-…спешите… насыщайтесь… потому что вам дают… спросил его, поедут ли они вместе к морю…– Какое мне дело… море оберегали низко парящие чайки…– Я умру, смешно подумать… море лениво лизало берег…-…смешно подумать… прямо в волны, бурлившие вокруг него…-…что надо поддерживать жизнь для тех, кто ничего не значит…

Старик склонился к уху Себальоса… море, имеющее вкус горького пива… – Хотите, я открою вам один секрет? Море, пахнущее дыней и гуайявой… Он ткнул указательным пальцем в бокал молодого человека… рыбаки, тащившие сети по песку…-…подлинную силу рождает мятежный дух…– Верю ли я? Не знаю. Ты привез меня сюда, обучил всему этому…– А в вас… во всех вас… стоя лицом к морю, он растопырил пальцы рук, протянутых к сумрачному небу…– а в вас, молодой человек, уже нет того, что нужно… Он снова стал смотреть в зал.

– Но,– пробормотал Хайме,– могу я все же зайти к вам… на днях?

– Поговорите с Падильей. Спокойной ночи.

Часы пробили три раза. Старик вздохнул и подергал за поводки; задремавшие псы навострили уши и встали. Он с усилием поднялся, опираясь на ручки кресла. Музыка умолкла.

Он пересек гостиную под благодарный шепот гостей, склонявших перед ним головы. Лилия пробралась к нему.– Разрешите…– и взяла негнущуюся руку. Они шли сквозь живой коридор, он – с высоко поднятой головой (Лаура, Лаура), она – с опущенными глазами, искоса поглядывая по сторонам, шли мимо великолепных скульптур, роскошных инкрустаций, золотых и гипсовых статуэток, костяных и черепаховых шкатулок, узорных задвижек и ручек, сундуков с филенками и железными кольцами, скамей из душистой древесины аякауите, старинных стульев, барочных лепных украшений, изогнутых кресельных спинок, многоцветных ростров, медных гвоздей, выделанных шкур, мебели на гнутых ножках, тканных серебром гобеленов, обитых шелком кресел, обтянутых бархатом оттоманок, кубков и амфор, ломберных столиков, потрескавшихся картин; шли по пушистым коврам, под резными балками и хрустальными люстрами.

У первой ступеньки лестницы он погладил руку Лилии, а она взяла его под локоть и повела наверх, стараясь держать покрепче.

– Ты не очень устал? – спросила с улыбкой.

Он покачал головой и снова ласково погладил ей руку.

Я проснулся… опять… но на этот раз… да… в автомобиле, в этой карете… Не… не знаю… едет бесшумно… Еще не совсем пришел в себя… открываю глаза, но не могу различить их… Предметы, лица… белые, блестящие яйца катятся перед моими глазами… молочная стена отделяет меня от мира… от осязаемых вещей, от чужих голосов… я отделен… я умираю… отделяюсь… Нет, это просто приступ… приступ всегда может случиться у старика моего возраста… смерть – нет… расставание – нет… не хочу говорить про это… хочу спросить об этом… но я, если сделать усилие… да… уже слышу прерывистый вопль сирены… санитарной машины… вопль сирены и свой собственный… из своего горла, зажатого, стиснутого… по нему катится… слюна в бездонный колодец… расставаться… завещание?… Ах, пусть не волнуются… есть такая бумага с печатью, заверенная у нотариуса… я никого не забыл… чего ради мне забывать, ненавидеть?… Разве я не доставил вам удовольствие тем, что до последнего мгновения помнил о вас, хотя бы чтоб над вами посмеяться?… Ах, как смешно… Ах, как забавно… нет… я вспоминаю о вас с полнейшим безразличием… в сухих пунктах завещания… я наделяю вас богатством, которое вы во всеуслышание припишете моим стараниям… упорству, чувству ответственности… моим личным качествам… так и делайте… живите спокойно… забудьте, что богатство я выигрывал, ставил на карту и вновь выигрывал… Давать все и ничего не получать взамен… это и есть правда?… А как называется, когда отдают все и получают взамен все?… Называйте как хотите… Они вернулись, не сдались… да, я думаю об этом и улыбаюсь… смеюсь над самим собою, над вами… смеюсь над собственной жизнью… Разве я не имею на это права?… Разве не настал тот единственный миг, когда я могу это сделать?… Я не мог смеяться над собой, когда жил… а сейчас могу… это мое право… я оставлю завещание… завещаю вам эти мертвые имена… Рехина… Тобиас… Паэс… Гонсало… Сагаль… Лаура, Лаура… Лоренсо… чтобы меня не забыли… ушедшего… я могу думать об этом и спрашивать себя самого… невольно… потому что эти последние мысли… я знаю… думаю, притворяюсь… не подчиняются мне, ох, да… как будто мозг, сам мозг… спрашивает… и ответ приходит раньше, чем задан.вопрос… наверное… вопрос и ответ – это одно и то же… жизнь – тоже разлука… с тем мулатом у хижины на берегу реки… с Каталиной… если бы мы поговорили… там, в тюрьме, в то утро… не уезжай за море, островов нет, это неправда, я тебя обманул… с учителем… Эстебаном?… Себастьяном?… Не помню… он научил меня многому… не помню… я его оставил и пошел на север… ох, да… да… да… жизнь была бы другой… и теперь… другой… не этой жизнью… человека в агонии… нет, нет, не в агонии… говорю вам, нет, нет, просто припадок… у старика припадок… выздоровею, да… была бы другой… другой у другого… но тоже в разлуке… какая ерунда… ни жизни, ни смерти… какая ерунда… в этом мире… тайна жизни… тайна смерти… роковой срок… бессмысленный… Боже мой… да, это может быть моей последней сделкой… Кто там хватает меня за плечи?… Верить в бога… да, выгодное капиталовложение, еще бы… Кто там держит меня, словно я хочу встать?… А разве есть другая возможность верить, что ты не исчезнешь бесследно, вечно, даже если не веришь в это? Бог, бог, бог… Достаточно повторить слово тысячу раз, чтобы оно потеряло всякий смысл и стало просто четками… из слогов… пустых… Бог, бог… Как пересохли губы… Бог, бог… просвети тех, кто остается… пусть они думают обо мне… иногда… пусть не забудут… совсем… я думаю… но их не различаю… не вижу… мужчины и женщины в горе… рвется черная завеса… перед глазами, и я вижу… что они продолжают жить… возвращаются к своим делам… к безделью… интригам… не вспоминают… беднягу покойника… который слышит, как лопаты кидают землю… сырую… ему в лицо… лезут… лезут… да… кишат… черви… в горле… у меня в горле клокочет море… захлебывается голос… он хочет пробиться… воскреснуть… опять жить… продолжать жизнь оттуда, где ее пресекла другая… смерть… нет, начать все сначала… воскреснуть… снова родиться… воскреснуть… снова решать… воскреснуть… заново выбирать… нет… холод в висках… ногти… синие… живот… вздутый… тошнота… противная… не смей умирать без толку… нет, нет… ах, вы… старые гусыни… у вас есть все… богатство… а в голове… пустота… хоть бы… понимали, для чего они служат… и куда их девать… эти вещи… ни черта… а у меня было все… слышите?… Все, что можно и нельзя купить… у меня была Рехина… слышите?… Я любил Рехину… ее звали Рехина… и она любила меня… любила не за деньги… пошла за мной… отдала мне жизнь… там внизу… Рехина, Рехина… как я люблю тебя… как я люблю тебя сейчас… Когда мне не нужна твоя близость… ты наполняешь меня радостью… горячей… погружаешь меня в свой аромат… в тот, уже забытый… Рехина… я вспомнил тебя, видишь?… Смотри хорошенько… раньше я тебя вспоминал… я мог вспоминать тебя… такою, какою ты была… как ты меня любишь… как я любил тебя… никто нас не может разлучить… Рехина, тебя и меня… я несу это и храню… оберегаю обеими руками… как пламя, маленькое и живое… которое ты мне подарила… которое мне дала… ты мне дала… я не возьму его… но тебе я дал… ох, где же черные глаза, где темное душистое тело, ох, где черные губы, темная любовь, которой мне теперь не коснуться, ни назвать, ни повторить… ох, твои руки, Рехина… твои руки вокруг моей шеи и… забвение, принесенное тобой… полное забвение… всего, что не было мной и тобой… ох, Рехина… ни о чем не думать… не говорить… только темные бедра… бесконечное счастье… ох, гордыня моя проклятая… гордость, что любил тебя… пароль без отзыва… но что может сказать нам мир, Рехина… что мог добавить… что мог сказать… на наше безумие… нашу любовь… что?… Голубь, гвоздика, вьюнок, пена, клевер, родник, радуга, звезда, призрак, плоть… как мне тебя назвать… любовь… как тебя приблизить… снова… к своему дыханию… как тебя умолить… отдаться… как ласкать… твои щеки… как целовать… твои уши… как вдыхать… твой запах… как скажу я… твои глаза… как увижу я… твой вкус… как избавлюсь… от одиночества… своего собственного… чтобы потеряться… в одиночестве… двоих… как повторю… что люблю тебя… как изгоню… память о тебе, чтобы ждать твоего возвращения… Рехина… Рехина, опять эта боль, Рехина, я просыпаюсь, я, кажется, забылся после снотворного… я просыпаюсь… боль… где-то в самой середине… в глубине живота… Рехина, дай мне руку, не уходи, я не хочу просыпаться, если тебя тут нет, любимая моя, Лаура, дорогая моя, ты мое воспоминание, мое спасение, перкалевая юбка, моя Рехина, мне больно… моя самая нежная, моя курносая, мне больно, Рехина, я знаю, почему мне больно, Рехина, приди, чтобы я опять выжил; Рехина, отдай еще раз свою жизнь за мою; Рехина, умри опять, чтобы я жил, Рехина. Солдат. Рехина. Обнимите меня, Лоренсо, Лилия, Лаура, Каталина. Обнимите меня. Нет. Какой холод в висках… Мозг, не умирай… смысл… я хочу найти его… хочу… хочу… земля… страна… я любил тебя… я хотел вернуться… смысл бессмысленности… смотреть откуда-то с высоты на прожитую жизнь и ничего не видеть… а если ничего не вижу… к чему умирать… -зачем умирать… умирать в страданиях… почему не жить… мертвой жизнью… зачем переходить… из живого ничто в мертвое ничто… все иссякает… иссякает… лай сирены… собак… санитарная машина останавливается… устал… сильнее устать… нет… земля… какой-то свет перед глазами… чей-то голос…