Текст книги "Собрание сочинений. Том 11"

Автор книги: Карл Генрих Маркс

Соавторы: Фридрих Энгельс

Жанры:

История

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 62 страниц)

Назад к карточке книги

К. МАРКС
К МИНИСТЕРСКОМУ КРИЗИСУ

Лондон, 2 февраля. Вчера вечером, после того как Пальмерстон сделал официальное заявление об отставке министерства, палата общин снова отложила свое заседание.

В палате лордов надгробное слово «кабинету всех талантов» произнес лорд Абердин. По его словам, он воспротивился предложению Робака не потому, что его правительство боится расследования, а потому, что это предложение нарушает конституцию. Абердин, однако, не стал иллюстрировать это утверждение историческими примерами, подобно своему другу Сидни Герберту, который спросил палату общин, уж не намерена ли она подражать французской Директории (учрежденной в 1795 г.), пославшей комиссаров для ареста Дюмурье, – этих комиссаров, как известно, Дюмурье выдал Австрии в 1793 году[34]34
Маркс иронически намекает здесь на смешение исторических фактов, допущенное Гербертом, приписавшим Директории, которая была учреждена в 1795 г., действия, относящиеся к 1793 году. 2 апреля 1793 г. в период войны революционной Франции против коалиции европейских держав в ставку главнокомандующего северной армией генерала Дюмурье были направлены комиссары Конвента и военный министр с приказом, предписывавшим Дюмурье явиться в Конвент для допроса по обвинению в измене революции. Дюмурье отказался повиноваться Конвенту, арестовал комиссаров и военного министра и выдал их австрийцам. Вскоре после этого Дюмурье открыто перешел на сторону Австрии.

[Закрыть]. Шотландский тан воздерживается от показа подобной учености. Его кабинет, заверяет он, мог бы только выиграть от назначения следственной комиссии. Он идет дальше. Он предвосхищает результат расследования, расточая похвалы самому себе и своим коллегам, – сначала военному министру, затем канцлеру казначейства, потом первому лорду адмиралтейства и, наконец, министру иностранных дел. Каждый на своем посту был велик, каждый был талантом. Что касается военного положения Англии, то состояние армии в Крыму, правда, тяжелое, но Бонапарт оповестил Европу, что французская армия насчитывает 581000 человек, и он кроме того распорядился о новом наборе 140000 человек. Сардиния предоставила в распоряжение лорда Раглана 15000 превосходных солдат. В случае, если мирные переговоры в Вене потерпят неудачу, нам-де обеспечена помощь со стороны мощной военной державы, обладающей армией в 500000 человек.

Во всяком случае, шотландский тан не страдает тем пороком, каким страдал известный экономист и историк Сисмонди, который, по его собственному признанию, одним глазом видел все в черном цвете. Абердин обоими глазами видит все лишь в розовом цвете. Так, он обнаруживает в настоящий момент цветущее благосостояние во всех районах Англии, тогда как купцы, фабриканты и рабочие утверждают, что они переживают тяжелый торговый кризис. Щепотку той аттической соли, которую у шотландского тана прославлял еще лорд Байрон[35]35
Маркс, очевидно, имеет в виду сатирическое произведение Байрона «English bards and Scotch reviewers» («Английские барды и шотландские обозреватели»).

[Закрыть], Абердин высыпает на своего противника, лорда Дерби:

«Уважаемые лорды! Страна нуждается сейчас в сильном правительстве. Каким путем оно может быть создано, не мне об этом говорить. Ходили упорные слухи, будто лорд Дерби получил от ее величества повеление взять на себя формирование правительства. Но видя лорда Дерби на своем обычном месте, я начинаю думать, что это не так и что распространившиеся слухи неверны».

Чтобы понять всю аттическую тонкость этого заявления, необходимо привести ответ лорда Дерби.

«Благородный граф Абердин недооценивает источник, из которого он почерпнул свои сведения. Не по слухам стало известно, а он сам» (Дерби), «прежде чем отправиться в палату лордов, лично сообщил Абердину о предложении, которое он получил от королевы. Ссылка на слухи, которые будто бы заставили благородного графа поверить, что он» (Дерби) «имел свидание с ее величеством, является поэтому лишь образным выражением, которое благородный граф употребил вследствие присущей ему боязни преувеличений и желания беспристрастно осветить каждую деталь защищаемого им дела».

Пользуясь этим случаем, Дерби в то же время заявил, что при нынешнем состоянии партий и при существующем положении в палате общин он не имеет возможности взять на себя образование министерства.

Разъяснения военного министра, герцога Ньюкасла, и нарисованная им картина отношений внутри «согласной семьи» отвлекли внимание как публики, присутствовавшей в палате лордов, так и самих благородных пэров не только от армии в Крыму, но и от министерского кризиса. Объяснение лорда Джона Рассела в палате общин, говорит герцог Ньюкасл, вынуждает его высказаться относительно позиции, которую он сам занимал в павшем кабинете. Изложение Рассела не отличалось ни полнотой, ни правдивостью. Рассел представил дело так, будто при отделении военного министерства от министерства колоний он крайне неохотно согласился на передачу военного министерства герцогу Ньюкаслу, уступая лишь «настойчивому желанию» герцога. На самом деле, когда кабинет министров решил провести это отделение, он (Ньюкасл) заявил: «что касается меня лично, то я готов как взять на себя любое из двух министерств, так и не брать никакого». Он не припоминает, чтобы Рассел выражал когда-нибудь желание передать военное министерство лорду Пальмерстону, но хорошо помнит, что было время, когда Рассел собирался стать во главе его сам. Он (Ньюкасл) и не думал вставать Расселу в этом отношении поперек дороги и принял военное министерство в полном сознании того, что в случае успеха заслуг ему не припишут, а в случае неудачи все упреки посыпятся на него. Однако он-де считал своим долгом не уклоняться от этой неблагодарной обязанности, связанной с опасностями и трудностями. Одни называли это «самомнением», лорд Рассел в явно покровительственном тоне назвал этот поступок «похвальным честолюбием». Лорд Рассел намеренно утаил от палаты общин следующее место из письма Абердина к благородному лорду:

«Я сообщил содержание Вашего письма герцогу Ньюкаслу и Сидни Герберту. Оба они, как и следовало ожидать, энергично настаивали на том, чтобы в отношении занимаемых ими постов были приняты решения, которые будут признаны наиболее отвечающими общественным интересам».

Он (Ньюкасл) сделал графу Абердину по этому поводу еще и устное заявление:

«Не давайте лорду Расселу предлога для выхода из кабинета. Не противьтесь его желанию устранить меня с этого поста. Поступайте со мной так, как этого требует общественный интерес».

В палате общин, сказал Ньюкасл, лорд Рассел таинственно намекал на ошибки, о которых сообщал в письме к Абердину, но поостерегся огласить соответствующие выдержки из этого письма. Первый намек касается вопроса, почему 97-й полк не был отправлен из Афин в Крым, но ведь министр иностранных дел считал вывод из Афин английских войск недопустимым и опасным. Что касается его второй ошибки, отказа отправить 3000 рекрутов, то лорд Раглан протестовал против присылки ему в дальнейшем таких молодых и не приученных к дисциплине солдат. К тому же в тот момент совершенно не хватало транспортных судов. Эти две так называемые ошибки и было все, что сумел выдумать Рассел, который со своими коллегами отдыхал на морских курортах, тогда как он (Ньюкасл) в течение всего 1854 г. неизменно находился на своем посту и трудился в поте лица. Впрочем, ему самому Рассел писал 8 октября относительно этих «ошибок»: «Вы сделали все, что было возможно, и я преисполнен радостных надежд на успех».

Абердин, сказал Ньюкасл, все же представил кабинету министров предложение Рассела относительно персональных перемен. Но оно было единодушно отвергнуто. 13 декабря он (Ньюкасл) выступил в палате лордов с обстоятельной речью в защиту своего управления; 16 декабря Рассел заявил Абердину, что изменил свою точку зрения и отказался от намерения произвести персональные перемены. Конкретных предложений о реформе военного управления Рассел никогда не вносил, за исключением двух следующих случаев. За три дня до его отставки и заявления Робака происходило заседание кабинета министров. Рассел внес предложение, чтобы совещаниям начальников всех военных ведомств, которые с некоторого времени стали созываться в канцелярии военного министра, был придан официальный, узаконенный характер. Его предложение было принято. Вскоре после этого Рассел прислал в письменном виде проект, в котором кроме нововведения, уже одобренного кабинетом министров, содержалось еще два предложения: 1) создать высший совет во главе с военным министром, который должен поглотить артиллерийское управление и контролировать все гражданское управление армии; 2) включить в этот высший совет, кроме уже ранее привлеченных начальников военных ведомств, еще двух высших офицеров. Рассел заявил в палате общин, что он имел все основания полагать, что его «письменные предложения» будут отвергнуты. Это неверно. Первое предложение герцогом Ньюкаслом было принято; второе предложение было отвергнуто, между прочим, потому, что «генеральный интендант», которого Рассел хотел привлечь, вот уже много лет как стал мифической фигурой, в английской армии его больше не существует. Таким образом, Рассел никогда не вносил такого предложения, которое не было бы принято. Впрочем он (Ньюкасл) еще 23 января заявил графу Абердину, что каково бы ни было решение парламента – за или против министерства – он из министерства выйдет. Он-де не хотел только, чтобы это выглядело так, будто он сбежал раньше, чем парламент вынес свое суждение.

Лорд Джон Рассел, вся жизнь которого, по словам старого Коббета, была сплошным рядом «фальшивых предлогов к жизни», теперь, как показывает речь герцога Ньюкасла, скончался также под фальшивым предлогом.

Написано К. Марксом. 2 февраля 1855 г.

Напечатано в «Neue Oder-Zeitung» № 59, 5 февраля 1855 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с немецкого

К. МАРКС
ПАДЕНИЕ МИНИСТЕРСТВА АБЕРДИНА

Лондон, пятница, 2 февраля 1855 г.

Никогда еще за всю историю представительного правления ни одному министерству не приходилось уходить в отставку с таким позором, с каким ушел прославленный кабинет «всех талантов» в Англии. Любой кабинет может остаться в меньшинстве, но оказаться побежденным большинством в 305 голосов против 148, то есть более чем двумя третями, и в таком собрании, каким является палата общин Великобритании, – так отличиться могла лишь плеяда гениальных голов, которую возглавлял се eher [этот милый. Ред.] Абердин.

Нет никакого сомнения, что как только собрался парламент, кабинет понял, что дни его сочтены. Скандальные дела в Крыму, гибель целой армии, беспомощность всех органов и лиц, причастных к руководству войной, возмущение в стране, подогреваемое выпадами «Times», твердая решимость Джона Буля установить, наконец, кто является виновником происшедшего или, по крайней мере, выместить на ком-нибудь свое раздражение – все это должно было показать кабинету, что настало время, когда он должен готовиться к смерти.

Сразу и в большом количестве поступили заявления о внесении запросов и предложений, представляющих угрозу для правительства; особенно угрожающим было предложение Робака о создании комиссии, которая должна была установить, как велась война, и расследовать деятельность всех, кто в той или иной мере ответственен за руководство ею. Это сразу привело к развязке. Политическое чутье тотчас же подсказало лорду Джону Расселу, что предложение Робака будет принято несмотря на голосование меньшинств[36]36
Под меньшинствами Маркс понимает различные мелкие фракции и группы в английском парламенте, которые в период коалиционного правительства Абердина, несмотря на свою малочисленность, играли значительную роль, оказывая влияние на ход внутрипарламентской борьбы ввиду отсутствия твердого большинства в парламенте. Характеристику парламентских фракций и групп Маркс дал в статье «Партии и клики» (см. настоящий том, стр. 43–45).

[Закрыть], а такой государственный деятель, как он, который может гордиться тем, что не прожил столько лет, сколько раз оставался в меньшинстве, не мог допустить, чтобы и теперь большинство голосов оказалось против него. Поэтому со свойственным ему малодушием и подлостью – эти качества на протяжении всей его карьеры проглядывали у него из-под личины мнимо-важной болтливости и конституционного чванства – он счел, что «благоразумие есть лучшее проявление храбрости» [Это выражение, ставшее крылатым, взято из пьесы Шекспира «Король Генрих IV», часть I, акт V, сцена четвертая. Ред.] и сбежал со своего поста, не предупредив об этом своих коллег. Хотя Рассел и является человеком, без которого прекрасно можно обойтись, тем не менее «все таланты» были, по-видимому, совершенно потрясены его неожиданным уходом. Английская печать единодушно осудила маленького государственного деятеля, но какое это могло иметь значение? Вся печать со всеми ее осуждениями не могла положить конец хаосу, царившему в министерстве. И в момент такой дезорганизации, когда герцог Ньюкасл отказался от военного министерства, а лорд Пальмерстон еще не завладел им, кабинету пришлось встретиться лицом к лицу с грозным предложением Робака.

Г-н Робак, мелкий адвокат, был бы таким же забавным и безобидным маленьким вигом, как и лорд Джон Рассел, если бы только он был более удачлив в своей парламентской карьере. Но cidevant [бывшему. Ред.] адвокату без практики, а ныне парламентскому болтуну не удалось, несмотря на всю свою энергию и изворотливость, нажить сколько-нибудь значительный политический капитал. Все время Выступая в роли своего рода тайного и доверенного агента любого из министерств вигов, он никогда, однако, не достигал того положения, которое обеспечивает «пост», что является высшей целью всех британских либералов. Обманутый в своих лучших надеждах, недооцененный своей собственной партией, осмеянный своими противниками, наш любезный Робак почувствовал, что сердце его очерствело и преисполнилось горечью, и мало-помалу он превратился в самую завистливую, злую, неприятную, вызывающую раздражение дворняжку, которая когда-либо тявкала в парламенте. И в этом качестве, не претендуя даже на благодарность или уважение с чьей-либо стороны, он поочередно служил всем, кто умел его использовать в собственных целях. Но никто не умел использовать его лучше, чем наш старый друг Пальмерстон, в роли орудия которого он снова выступил 26 января.

Предложение Робака само по себе вряд ли могло иметь какой-нибудь смысл в таком собрании, как английская палата общин. Общеизвестно, как неумело, лениво и убийственно-медленно работают комиссии палаты общин; расследование такой комиссией вопроса о руководстве нынешней войной, если бы оно вообще и могло что-либо дать, практически не принесло бы никакой пользы, так как результаты его выяснились бы на много месяцев позднее, чем следовало. Только в революционных диктаторских собраниях, каким был, например, Национальный конвент 1793 г. во Франции, такие комиссии могли дать положительные результаты. Но в подобных случаях само правительство представляет собой не что иное, как такую комиссию; его доверенные лица являются уполномоченными самого собрания, и поэтому в таком собрании подобные предложения были бы излишни. Все же г-н Сидни Герберт не совсем ошибался, когда указывал, что это предложение (конечно, совершенно без всякого умысла со стороны Робака) носит до некоторой степени неконституционный характер, а также когда со свойственным ему точным знанием исторических фактов он осведомился, не намерена ли палата общин послать в Крым комиссаров подобно тому, как это сделала Директория (sie!) в отношении генерала Дюмурье. Заметим, что та же самая точная хронология, которая приписывает Директории (учрежденной в 1795 г.) отправку к генералу Дюмурье комиссаров, которых этот генерал арестовал и выдал Австрии еще в 1793 г., – эта же хронология является яркой иллюстрацией того смешения событий во времени и пространстве, какое преобладает во всех деяниях Сидни Герберта и его коллег. Что касается предложения Робака, то упомянутая неконституционность его дала повод многочисленным кандидатам на посты не голосовать за это предложение и таким образом оставить себе открытым путь к участию в любой возможной комбинации. И тем не менее большинство против министерства было таким подавляющим!

Особенно характерными для дебатов были препирательства между различными ведомствами. Каждое ведомство пыталось свалить вину на другое. Сидни Герберт, секретарь по военным делам, утверждал, что во всем повинна транспортная служба; Бернал Осборн, секретарь адмиралтейства, заявил, что причина всего зла кроется лишь в порочной и негодной системе, усвоенной верховным главнокомандующим в Лондоне. Адмирал Беркли, один из лордов адмиралтейства, довольно ясно дал понять Герберту, что он должен винить прежде всего самого себя и т. д.

Обмен подобными любезностями происходил одновременно и в палате лордов между герцогом Ньюкаслом, военным министром, и виконтом Хардингом, главнокомандующим. Положение Герберта действительно очень осложнилось благодаря выступлению лорда Джона Рассела, который, объясняя причины своей отставки, признал, что все сообщения печати о состоянии армии в Крыму по существу правильны и что положение войск «ужасно и невыносимо». Сидни Герберту, таким образом, ничего не оставалось, как безропотно признать факты и привести в оправдание лишь несколько крайне неудачных, а частью и необоснованных доводов. Он вынужден был признать, даже более определенно, полную негодность и дезорганизацию военного управления. Нам, сказал Герберт, сравнительно легко удалось перебросить 240000 тонн различных припасов и многочисленную армию в Балаклаву, на расстояние 3000 миль (следует бойкое перечисление всевозможного обмундирования, палаток, провизии и даже предметов роскоши, посланных армии в избытке). Но, увы! Все это требовалось не в Балаклаве, а в пункте, отдаленном на шесть миль от берега. Перевезти все припасы на расстояние трех тысяч миль было возможно, а на расстояние трех тысяч и шести миль – невозможно! Тот факт, что их надо было перевозить на шесть миль дальше, погубил все!

Мольбы Герберта о снисхождении все же могли бы, пожалуй, вызвать некоторое сострадание к нему, если бы не речи Лейарда, Стаффорда и его коллеги Гладстона. Первые два депутата только что вернулись из поездки на Восток; они были очевидцами всего, о чем рассказывали. Не ограничиваясь повторением того, о чем уже говорилось в газетах, они привели примеры нерадивости, неспособности и плохого управления; нарисованные ими мрачные картины далеко превзошли все, что до сих пор было известно. Лошадей переправляли из Варны в Балаклаву на парусных судах без всякого фуража. Вещевые мешки по пять-шесть раз путешествовали из Крыма в Босфор и обратно, в то время как погибавшие от голода и холода солдаты мерзли и мокли без одежды, находившейся в этих мешках. «Выздоравливающих» возвращали на строевую службу в Крым, когда они были еще так слабы, что не могли держаться на ногах; больные и раненые, брошенные на произвол судьбы в Скутари, в Балаклаве, на транспортных судах, находились без всякого ухода и заботы в ужасной грязи. Все это создавало такую картину, перед которой совершенно бледнели описания «нашего собственного корреспондента» или сообщения частных лиц из Крыма.

Чтобы сгладить тяжелое впечатление от этих описаний, пришлось прибегнуть к помощи самодовольной мудрости

Гладстона, но, к несчастью для Сидни Герберта, Гладстон отрекся от всех признаний, которые были сделаны его коллегами в первый вечер дебатов. Робак поставил Герберту вопрос ребром: вы отправили из Англии 54000 человек, теперь под ружьем находится лишь 14000, куда девались остальные 40000? Герберт ответил Робаку просто, напомнив, что некоторая часть их погибла еще в Галлиполи и Варне; он отнюдь не подверг сомнению правильность общих данных о погибших и выбывших из строя. Однако теперь оказывается, что Гладстон лучше информирован, чем секретарь по военным делам: «согласно полученным нами новейшим данным», заявил он, действительная численность войск составляет не 14 000, а 28200 человек, не считая 3000–4000 солдат морской пехоты и матросов, несущих береговую службу. Гладстон, разумеется, поостерегся сообщить, о каких «новейших данных» идет речь. Но принимая во внимание обычную волокиту с составлением списков убитых и раненых, царящую во всех инстанциях и особенно в бригадных, дивизионных и главном штабах армии, мы вправе предположить, что сведения Гладстона относятся приблизительно к 1 декабря 1854 г. и что они включают также и то большое количество людей, которые в течение последующих шести недель полностью вышли из строя из-за плохой погоды и переутомления. Однако Гладстон, по-видимому, и в настоящий момент проникнут той же слепой верой в официальные документы, какую он рассчитывал в свое время встретить со стороны общественного мнения в отношении своих финансовых проектов.

Нет необходимости более подробно анализировать эти дебаты. Кроме множества dii minorum gentium [младших богов; в переносном смысле: второразрядных величин. Ред.], говорил Дизраэли, затем Уолпол, последний министр внутренних дел из числа тори, и, наконец, Пальмерстон, «великодушно» выступивший в защиту своих опороченных коллег. В ходе дебатов Пальмерстон не проронил ни слова, пока окончательно не убедился, каков будет их исход. После этого, и только после этого, он взял слово. Слухи, которые доходили до скамьи министров через их чиновников, общее настроение палаты – все это говорило о том, что поражение министерства неизбежно, поражение, которое должно было погубить его коллег, но не должно было коснуться его самого. Хотя Пальмерстону, по-видимому, и предстояло уйти вместе со всеми остальными, однако он был настолько уверен в прочности своего положения, был так убежден, что уход его коллег пойдет ему на пользу, что считал чуть ли не долгом вежливости выпроводить их с почетом. И этот долг он выполнил, произнеся свою речь непосредственно перед голосованием.

Пальмерстон и в самом деле действовал очень искусно. Снискав себе благодаря делу Пасифико репутацию «истинно английского министра»[37]37
  Речь идет о позиции Пальмерстона в англо-греческом конфликте в связи с делом купца Пасифико, португальца по происхождению, имевшего английское подданство. Дом Пасифико в Афинах был сожжен в 1847 г., что послужило в дальнейшем поводом Пальмерстону, бывшему тогда министром иностранных дел, направить к берегам Греции английский флот и предъявить греческому правительству ультиматум. В агрессивной речи в палате общин 25 июня 1850 г. по поводу этого конфликта Пальмерстон оправдывал свои действия необходимостью поддерживать престиж английских подданных, уподобляя их гражданам Древнего Рима.

[Закрыть], он настолько сумел сохранить ее за собой, что, несмотря на неслыханные разоблачения, Джон Буль всегда считал себя проданным какой-нибудь иностранной державе, как только Пальмерстон оставлял министерство иностранных дел. Изгнанный самым бесцеремонным образом из этого министерства Джоном Расселом, Пальмерстон путем угроз заставил маленького человека умолчать о причинах своего изгнания, и с этого момента интерес к «истинно английскому министру» возрос еще больше: он казался невинной жертвой честолюбивых и бесталанных коллег, человеком, которого предали виги. После падения министерства Дерби Пальмерстона посадили в министерство внутренних дел на пост, который опять-таки создавал ему видимость жертвы. Они не могут обойтись без этого великого человека, которого все они ненавидят, но поскольку не хотят ставить его на пост, по праву принадлежащий ему, то и отделываются от него должностью, недостойной такого гения. Так рассуждал Джон Буль и еще больше гордился своим Пальмерстоном, видя, как этот истинно английский министр суетился на своей второстепенной должности: вмешивался в дела мировых судей, донимал извозчиков, давал нагоняй органам, ведающим канализацией, красноречиво выступал по поводу системы патентов, горячился по поводу столь важного вопроса о дыме, домогался централизации полиции, выступал против погребений в черте города. Истинно английский министр! Образцом, источником информации, сокровищницей новых мероприятий и реформ служил для него бесконечный ряд писем «Paterfamilias» [ «Отца семейства». Ред.] в «Times». Разумеется, никто этим не был так доволен, как Paterfamilias, являющий собой точную копию большинства буржуазных избирателей Англии, для которых Пальмерстон стал кумиром. «Смотрите, что может сделать великий человек на маленькой должности! Кто из прежних министров внутренних дел когда-либо заботился об уничтожении всех этих непорядков!» Правда, у извозчиков все осталось по-старому, дым не был уничтожен, кладбища из города не исчезли, полиция не была централизована – словом ни одна из этих великих реформ не осуществилась, но виной этому был-де не Пальмерстон, а его завистливые и тупоголовые коллеги! Постепенно суетливость и назойливость Пальмерстона стали рассматриваться как доказательство кипучей энергии и активности. И этот самый непостоянный из государственных деятелей Англии, который никогда не мог довести до благополучного конца ни переговоров, ни билля в парламенте, этот политик, который суетился лишь ради собственного удовольствия и все мероприятия которого оставались в конечном счете на бумаге – этот самый Пальмерстон прославлялся как единственный человек, на кого в критические моменты страна может положиться. Надо сказать, что Пальмерстон сам немало содействовал восхвалению себя. Не довольствуясь ролью совладельца газеты «Morning Post»[38]38
  «The Morning Post» («Утренняя почта») – английская ежедневная консервативная газета; выходила в Лондоне в 1772–1937 годах. В середине XIX в. была органом правых элементов партии вигов, группировавшихся вокруг Пальмерстона.

[Закрыть], в которой его ежедневно рекламировали как будущего спасителя страны, он нанимал молодчиков, подобных Викову, которые должны были прославлять его в Америке и Франции; несколько месяцев тому назад он подкупил газету «Daily News»[39]39
  «The Daily News» («Ежедневные новости») – английская буржуазная газета либерального направления; выходила под данным названием в Лондоне с 1846 по 1930 год.

[Закрыть], сообщив ей некоторые телеграфные донесения и другие важные сведения; он имел влияние на редакции почти всех лондонских газет. Плохое руководство войной привело к тому критическому положению, которого ждал Пальмерстон, чтобы возвыситься на развалинах коалиции, подняться на недосягаемую высоту. В этот решительный момент он заручился безоговорочной поддержкой газеты «Times». Как он добился этого, какой договор заключил с Делейном, сказать, разумеется, трудно, но на следующий день после голосования вся ежедневная лондонская печать, за исключением лишь газеты «Herald»[40]40
  «The Herald» – сокращенное название английской ежедневной газеты консервативного направления «The Morning Herald» («Утренний вестник»); выходила в Лондоне в 1780–1869 годах,

[Закрыть], единодушно и во всеуслышание ратовала за назначение Пальмерстона премьером, и надо полагать, что он считал цель своих стремлений достигнутой. К несчастью для него, этот истинный английский министр слишком часто досаждал королеве, и она сделает все возможное, чтобы расстроить его планы.