Текст книги "Бриллиантовый пепел, или В моем конце мое начало"

Автор книги: Карина Тихонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)

И хозяин развел руками.

– Ей снова помогли? – спросил гость безо всякого выражения.

– Я в этом просто уверен, – ответил хозяин убежденным тоном. – Посудите сами: на кону стояли интересы какой-то сомнительной авантюристки без роду и племени, к тому же иностранки, к тому же, русской, и интересы законного наследника огромного состояния, француза по крови, потомка уважаемой фамилии. Да французский суд и колебаться бы не стал: стер бы вашу родственницу в порошок, даже не имея для этого такого множества улик… Пускай даже косвенных, а не прямых.

– Да, на одноразовом шприце и на ампуле остались отпечатки только одного человека: Жана Девиллье, – продолжал рассуждать хозяин. – Ну и что? Жена могла сама набрать содержимое шприца из ампулы и подать его мужу, а после протереть и шприц, и ампулу, и поставить на них отпечатки пальцев мертвого супруга. Ведь к приезду врача он был уже мертв, не забывайте… Так что возможность у нее была. А заинтересованность была еще большая: она одна знала, осталось ли что-то после культпоходов мужа в казино… Улавливаете аналогию? Все, как в предпоследний раз: большие деньги, пропавшие после смерти мужа. И никаких следов. Не удивлюсь, если план по их сокрытию ваша тетушка придумала еще при жизни мужа, а тот только осуществил задуманное… В общем, при желании ей преспокойно могли дать пожизненное заключение. А что вышло?

Хозяин наклонился вперед и с нажимом произнес.

– Дело закрыто за недостаточностью улик. Понимаете? Причем вопрос стоял так: закрывать за недостаточностью улик или за отсутствием состава преступления? Перевесом в один голос, решили записать первое определение. В один голос! Представляете, какую работу проделал кто-то из моих неизвестных коллег?! Причем я уверен, что такое определение в нашем ведомстве вряд ли восприняли с удовлетворением, и кто-то не получил внеочередное звание. А кто-то, возможно, вообще лишился работы. Но главное сделали: ваша родственница осталась на свободе. Правда, без средств к существованию, как официально считалось, но я в это не верю.

– Ее последний муж умер в восемьдесят седьмом? – откашлявшись, спросил Сергей Владимирович.

– Именно. А в восемьдесят восьмом ваша тетушка попросила вернуть ей российское гражданство. И получила его беспрепятственно. А в восемьдесят девятом вернулась в Москву.

– Где сразу купила квартиру на Ленинском проспекте, – договорила Екатерина Дмитриевна.

– Вот именно, – подтвердил хозяин. – А еще через полтора года построила неплохой домик в закрытом элитном поселке. Вопросы есть?

Гости шумно выдохнули воздух.

– Ну, по-моему, все понятно, – завершил беседу хозяин и захлопнул папку.

– Вы думаете, она его убила? – спросила Екатерина Дмитриевна, боязливо понизив голос на последнем слове.

– Уверен в этом, – коротко ответил хозяин. – И знаете, почему? Все ее предыдущие браки продержались ровно один год, словно ваша тетушка зарок такой дала.

– Просто ни один мужчина не мог выдержать ее больше года, – резко сказала Екатерина Дмитриевна.

– Минуточку!

Хозяин поднял ладонь и насмешливо оглядел уязвленную гостью.

– На развод подавала она, всегда она. Судя по всему, мужчины ей надоедали быстро, а с альтернативой проблем не было. Мужья, кстати говоря, отпускать ее не хотели… Второй муж ей просто не желал развод давать, судились почти год… Ну, Радковского расстреляли, но и с ним она чуть меньше года прожила… А с последним мужем – двенадцать лет! Вы понимаете, двенадцать лет!

И это притом, что характер у господина Девиллье был ой какой не сахарный! Кстати, это еще одна косвенная улика против вашей тетушки… В общем, я не сомневаюсь, что мужа она снарядила на тот свет. Как и в том, что оправдаться ей помогли. Как и в том, что деньги она сохранила, вот только пришлось поделиться при возвращении на родину, иначе, кто бы ей стал помогать в суде… Вот такая у вас родственница. Прямо скажем, незаурядная фигура. Дай вам бог оказаться единственным наследником.

И хозяин вежливо, но решительно поднялся из-за стола, давая понять, что аудиенция окончена.

В прихожую вышли молча. Пока гости одевались, Семен не проронил ни слова. И лишь когда гости застегнулись на все пуговицы, он деликатно коснулся обшлага рукава Сергея Владимировича.

– Вы узнали все, что вас интересовало? – спросил он со значением.

– Почти все, – отрывисто ответил гость.

– Это все, что я могу сделать, – коротко сказал Семен. – Дальше – другой уровень допуска.

– Я понимаю.

Сергей Владимирович еще немного подумал и спросил:

– А сын его еще жив?

– В смысле, покойного мужа? Да. Если не ошибаюсь, живет в Лионе.

– Выпишите мне его адрес, пожалуйста, – попросил гость, и хозяин послушно кивнул.

– Теперь вы узнали все, что хотели? – повторил он со странной настойчивостью.

– Благодарю вас.

Сергей Владимирович протянул Семену руку. Тот с удивлением осмотрел ее, но протянул навстречу свою, не отрывая глаз от лица гостя.

– Все будет подписано в среду, – тихо сказал Сергей Владимирович. – Максимум – в пятницу.

Хозяин благодарно наклонил голову и отпустил гостей с миром.

– Мам! – закричала Валька, едва ворвавшись в квартиру. – Мне никто не звонил?

Мама вышла в коридор и внимательно осмотрела дочь с головы до ног.

– Звонил кое-кто, – наконец ответила она, и Валька бурно возликовала.

– Кто?

– Как будто не знаешь! Твой молодой человек. Арсен, кажется. Кстати, он очень хорошо воспитан, в отличие от большинства твоих друзей…

– Мам, что он сказал? – перебила Валька нетерпеливо.

Мама засмеялась.

– Просил тебя перезвонить, как только появишься, – сказала она мягко.

Валька расшвыряла в разные стороны тапки и ринулась в свою комнату.

– Ужинать будешь? – вдогонку спросила мама.

– Потом!

Уселась в кресле с телефонной трубкой в руках. Начала лихорадочно соображать, по какому номеру звонить: домашнему, рабочему или на мобильник? Посмотрела на часы. Что ж, вполне рабочее время, половина шестого. Набрала номер и застыла в ожидании. Но на другом конце провода трубку сняли сразу после первого сигнала, словно человек дежурил возле аппарата в ожидании звонка.

– Да!

– Привет, – сказала Валька, чувствуя, как в груди обрушивается безымянная гора. – Это я.

– Привет! – обрадовался цыган. – Я звонил полчаса назад.

– Знаю.

– Как ты?

– Нормально. А ты?

– Тоже.

– Не проторговались еще?

– Да нет, пока на плаву…

– Рада за вас.

– Спасибо.

Наступило короткое молчание. Так бывало всегда, стоило им дорваться до телефона. Казалось, столько всего нужно сказать друг другу, но… Наступал решающий момент, и речи сводились к вежливым банальностям.

– Какие у тебя планы на завтра? – осторожно поинтересовался Арсен, и Валька чуть не расплакалась от разочарования. Значит, сегодня они не увидятся! А она так старалась прибежать домой пораньше!

– Никаких, – ответила она уныло.

Цыган снова проявил свою фантастическую интуицию.

– Я, вообще-то, рассчитывал сегодня пригласить тебя прогуляться, – сказал он виновато, и Валька немного воспрянула духом. – Но приехал мой приятель из Керчи. Он в Москве проездом по дороге в Питер… Мне кажется, неудобно бросать его одного…

– Конечно! – с жаром поддержала Валька, мысленно посылая приятеля к черту. – Развлекай его!

– Он уедет в одиннадцать вечера, – отчитался цыган. – По-моему, будет уже слишком поздно, чтобы приглашать тебя на выход…

– Да ты что! – сказала Валька и засмеялась. – Меня мама в такое время из дома не выпустит.

– А завтра? – с надеждой спросил Арсен. – Выпустит?

– Завтра выпустит.

Они замолчали.

– Есть предложения? – спросил Арсен. – Или пожелания?

– Может, сходим в цирк? – спросила Валька. А куда еще идти? В театр? Избито! В ресторан? Дорого! А тут – дешево и сердито. Но собеседник отрубил неожиданно категоричным тоном:

– В цирк не пойду!

– Почему? – изумилась Валька. – Не любишь?

– Ненавижу! – горячо ответил цыган.

Валька удивленно промолчала. Конечно, они не настолько близко знакомы, чтобы она была в курсе всех его пристрастий и антипатий, но так явно выраженная нелюбовь ее немного удивила.

– Понимаешь, – виновато объяснил Арсен, – мои родители всю жизнь проработали там.

– В цирке?!

– В цирке. У них был номер.

– Какой?

– Какой, какой… Что, и так не ясно? – раздраженно спросил цыган. Вздохнул и пояснил тоном ниже: – Конный, разумеется. Джигитовка пополам с дрессурой и цыганскими танцами.

Он замолчал.

– Значит, – спросила Валька, – ты – закулисный мальчик.

– Значит, так, – подтвердил Арсен.

– Слушай, а твои родители живы?

– Мать жива, – ответил цыган. – Отец умер год назад.

– А мой отец умер девять лет назад.

Они замолчали, объединенные чувством общей утраты.

– А почему ты не любишь цирк? – полюбопытствовала Валька. – Ведь это такое честное искусство… Можешь сделать двойное сальто под куполом, значит, сделаешь… А не можешь, так никакие связи, никакие деньги не помогут…

– Вот именно, – поддержал цыган горячо. – Это такой профессионализм, просто уму непостижимо! Знаешь, как люди номер готовят?! Знаешь, как они репетируют?! На износ! И ради чего это все? Ради чего они делают двойное сальто на высоте сорока метров без страховки? Ради того, чтобы жующая и чавкающая толпа в зале на одну минуту перестала жевать! Разве это цена человеческой жизни?

– Но разве их заставляют? – попробовала поспорить Валька. – Они ведь сами согласились на такую цену…

– Это меня и бесит! – со злостью оборвал цыган ее острожный подголосок. – Почему умные, сильные, бесстрашные люди так дешево оценивают свою жизнь?

Валька промолчала.

– Потому что сцена – это наркотик. Если подсел – все, не соскочишь. Знаешь, какой самый страшный момент для любого артиста?

– Не знаю, – тихо ответила Валька, хотя уже поняла, что он хочет сказать.

– Момент, когда он лишается номера. Момент, когда окружающие, отводя глаза, начинают интересоваться его здоровьем. Это сигнал, понимаешь? Время на исходе… Я один раз видел, как плакал один взрослый мужчина, которого отправили на пенсию. Не старый еще по обычным меркам… Если б ты только знала, как это страшно! Наверное, именно тогда я понял, что никогда не буду циркачом. Хотя это профессия наследственная.

– Я тебя понимаю, – поддержала Валька. – Честно говоря, меня в цирке привлекают только номера с животными…

– Какими? – прервал ее Арсен.

– Что «какими»?

– Какими животными? Домашними или хищными?

– Все равно, – беззаботно ответила Валька, но цыган злобно рассмеялся в ответ.

– Ничего себе, «все равно»!

– А в чем разница? – удивилась Валька. – Конечно, дрессировать тигров опасней, чем собачек…

– Да не в этом дело!

Цыган захлебнулся собственным негодованием, но справился с собой и продолжал тоном ниже:

– Не в этом дело… Понимаешь, домашние животные подчиняются человеку с радостью. Они готовы все сделать для того, чтобы доставить нам удовольствие. Но хищники – совсем другое дело. Их приходится ломать. Все время ломать: и на репетициях, и на представлении… Поэтому никто никогда не знает, чем номер кончится.

– Нужно большое мужество… – начала Валька.

– Да, конечно, – нетерпеливо оборвал Арсен. – Это само собой. Но ты подумай о другом. За что этим несчастным животным такая каторга? Одно дело, когда убийцу приговаривают к пожизненному заключению в тюрьме. Но животным-то это за что? Ведь для них существование в клетке – это хуже, в сто раз хуже, чем тюрьма для человека! А хищники в нее попадают еще в младенчестве, не успев нагрешить… И всю жизнь проводят на территории два метра на два метра. Ради чего? Можешь объяснить? Тебе доставляет удовольствие смотреть, как тигр, огрызаясь, прыгает с тумбы на тумбу? А?

– Не знаю, – растерялась Валька. – Не задумывалась…

– А ты задумайся! Зачем заставлять хищника действовать против его природы? Ради того, чтобы доказать, что человек сильнее? Это и так понятно! Ради того, чтобы на десять минут потешить толпу? Только ради этого. А стоит ли толпа таких усилий? Вот большой вопрос…

– Ладно, не хочешь в цирк – не надо, – перебила Валька, утомленная горячим негодованием собеседника.

– Прости, я тебя загрузил, – спохватился Арсен.

– Ничуть. Мне с тобой интересно.

– Правда? – спросил цыган с надеждой.

– Правда.

Они снова замолчали.

– У меня альтернативное предложение, – сказала Валька.

– Принято, – поспешно ответил цыган.

– Ты же еще не знаешь…

– Все равно принято. Прости, что я так на тебя набросился. Просто я все детство провел за кулисами, а это малоприятное место, уверяю тебя. Никакого праздника…

– Поехали к моей бабушке, – предложила Валька.

– Поехали, – согласился цыган. – А в каком городе она живет?

– Она живет в Барвихе.

– А!

И цыган умолк.

– Она очень хочет с тобой познакомится, – добавила соблазна Валька.

– Правда?

– Правда.

– Тогда, тем более, поехали.

Помолчали еще немного.

– Можно я тебе попозже позвоню? – робко спросил Арсен. – Часов в одиннадцать?

– Когда приятеля проводишь? – догадалась Валька. – Можно.

– Тогда не прощаюсь.

– И я.

Снова пауза.

– Ну, давай клади трубку, – потребовала Валька.

– Ты первая.

– Ладно.

И она нехотя опустила трубку на рычаг.

Да, их отношения прогрессировали на удивление быстро. Не успели они примириться, как тут же начался второй тур их сближения, включающий в себя долгие телефонные переговоры ни о чем, внезапные приезды Арсена к ее подъезду и незапланированные встречи в салоне его джипа неопределенной национальности. Впрочем, вполне целомудренные, даже смешные для их возраста встречи. Почему-то цыган страшно стеснялся сделать первый шаг к сближению, а Валька, хотя и досадовала на него за затяжную робость, тем не менее, наслаждалась этой фазой их отношений, как наслаждаются последними днями весны перед наступлением жаркого испепеляющего лета.

Бабушка действительно жаждала взглянуть на нового Валькиного знакомого столь экзотической национальности.

– Дашкенти? – переспросила она фамилию Арсена, которую Валька успела подглядеть на правах. – Дашкенти, Дашкенти, – повторила она нараспев. – Красиво. Если будешь умненькой и не проговоришься, что он цыган, можно выдать фамилию за итальянскую. Дашкенти, Висконти… Чувствуешь? Есть некая общность. Не зря все-таки тебя мать назвала Валентиной.

И бабушка медленно проговорила, словно пробуя на вкус:

– Валентина Дашкенти…

– Ба, – смеясь, запротестовала Валька, – я пока за него замуж не собираюсь.

– Ну и правильно, – поддержала бабушка. – Кто ж собирается замуж через три недели после знакомства? Вот через месяц – другое дело…

Валька отставила в сторону телефонный аппарат, дошла до своего диванчика и, не переодеваясь, упала на него. Мысли кружили в голове сладкие, обволакивающие… Завтра они поедут к бабушке. Арсен заедет за ней, Валька привычно заберется на высокое сиденье радом с ним и всю дорогу будет вздрагивать от случайного прикосновения горячих пальцев к ее ноге. Она специально подвигала ногу близко-близко к рычагу переключателя скоростей, и время от времени пальцы цыгана легко задевали ее бедро. Дальше этих случайных прикосновений их близость пока не продвинулась, но у Вальки сладко замирало сердце от таких пустяков.

В дверь негромко постучали, и Валька невольно вздрогнула.

– Мамуля, я еще не проголодалась! – крикнула она.

Дверь отворилась, и на пороге возник темный силуэт.

– Можно к тебе?

– Конечно!

Валька поднялась и села на диване, втайне досадуя на вторжение. Ей хотелось помечтать в темноте до того, как раздастся второй звонок Арсена. Вообще-то, он ничего такого ей по телефону не скажет, просто пожелает спокойной ночи…

– Детка, у тебя все хорошо? – спросила мама.

– Все нормально, мамочка, – бодро сказала Валька. – А почему ты спрашиваешь?

– Я в последнее время так редко тебя вижу…

Валька покраснела, благословляя темноту комнаты. Мать протянула руку и провела теплыми пальцами по ее лицу. Валька поймала щекой ласковую ладонь и благодарно поцеловала ее.

– Мамуля, я очень тебя люблю, – сказала она. – Ты прости меня, я закрутилась в последнее время…

– Валюша, ты не закрутилась, а влюбилась в последнее время, – поправила ее мать. Глупо было думать, что она ничего не заметит.

– Наверное, ты права, – призналась Валька. – Но я пока не хочу об этом говорить. Я ни в чем не уверена. Понимаешь?

– Понимаю, – серьезно ответила мама и оперлась согнутым локтем на спинку дивана.

– Расскажи мне о нем, – попросила она Вальку. – Какой он?

– Мам, я понятия не имею. И знаешь что самое странное?

– Знаю, – ответила мама без малейшей паузы. – Тебе неважно, какой он. Тебя просто тянет к нему. Так?

– Так, – призналась Валька. – Это очень плохо, да?

– Да нет, – ответила мама после короткой паузы. – Это вполне естественно. А вот хорошо это или плохо, зависит от того, что он за человек. Впрочем, это выяснится позднее.

Они замолчали.

– Мама, – спросила Валька, осторожно касаясь полузапретной темы, ты отца очень любила, правда?

Настала мучительная пауза. Мама молчала, и Валька начала жалеть, что заговорила на эту, все еще больную для нее тему.

– Правда, – ответила мать таким холодным тоном, что Валька придвинулась ближе к ней, пытаясь разглядеть ее лицо.

Но мама вдруг встала и все таким же отстранено холодным тоном спросила:

– Так ты не будешь ужинать?

– Нет, – ответила Валька изумленно, так внезапен был переход от близости к ледяному барьеру между ними. Темная фигура матери почти бесшумно переместилась к двери, на мгновение сверкнул яркий прямоугольник света в коридоре, и дверь закрылась, отсекая темноту ее комнаты.

Валька снова улеглась на диван, но приятные мысли разлетелись в стороны, как перепуганные бабочки. Мать никогда не вспоминает об отце. Во всяком случае, никогда не говорит о нем с Валькой. Почему?

Валька порылась в памяти, пытаясь найти объяснение такому странному поведению матери. Нет, насколько она помнит, родители никогда не ссорились. Полное единство взглядов, профессий, увлечений… И мама и отец – оба музыканты, только отец был скрипачом, а мама – пианистка… Дома никогда не закрывались двери: постоянным косяком шли друзья, ученики, коллеги по работе… Пока была жива бабушка, мамина мать, стол в гостиной постоянно стоял накрытым к чаю. Бабушка пекла изумительно вкусные пироги, и в квартире всегда витал запах свежей сдобы. Вальку от общения с гостями не отстраняли, только внушали, чтобы не мешала взрослым и не лезла к ним с разговорами. И Валька с улыбкой вспомнила, как она, семилетняя девочка, сидела под роялем с куском хлеба, намазанным баклажанной икрой. Сидела тихо, как мышка, потому что очень хотела послушать музыку, а отец сердился на ученика и ругал его. Впрочем, ругался отец совсем не страшно.

– Доходяга! – кричал он. – У тебя же инструмент в руках не держится! Завтракал? Нет? Девочки, накормите его чем-нибудь!

Здесь вступала бабушка. Являлась из кухни и уводила доходягу в свое царство, царство вкусных запахов и потрясающих пирогов.

В соседней комнате еще трое учеников сидели вокруг старенького проигрывателя «Мелодия» и слушали, как Коган играет «Каприсы» Паганини. Отец являлся на пороге комнаты и требовал следующей жертвы вместо изгнанного на кухню доходяги. И все начиналось сначала.

Отца ученики любили и не боялись, это Валька прекрасно чувствовала.

Мама занималась совсем иначе.

Никогда не повышала голоса, но ученицы частенько ревели на ее уроках.

– Полотенце с собой носи, – говорила мама ровным тоном. – Успокоилась? Еще раз… Начни после ферматы.

Маму боялись. Любили ли? Этого Валька не понимала. На уроках обычно веселая и немного хулиганистая мама, вечно придумывавшая домашние розыгрыши, становилась сухой и жесткой, как застарелая хлебная корка, и начинала напоминать Вальке тетушку, Екатерину Дмитриевну. Поэтому на маминых уроках Валька присутствовать не любила.

Конечно, как это обычно бывает, сапожники оказались без сапог. Музыкальную школу Валька с грехом пополам закончила, и ни разу за семь лет ни мать, ни отец не позанимались с дочерью сами. Торопливо проверяли записи педагога в ее тетради, на ходу спрашивали, как дела, и убегали к своим ученикам. И, кажется, не очень расстроились, когда Валька наотрез отказалась поступать в музыкальное училище.

Если говорить честно, то Валькиной успеваемостью в обычной школе они тоже особенно не интересовались. Может, потому что училась она хорошо безо всяких понуканий? Возможно. Давно известно, что беспроблемные дети не получают и десятой доли того родительского внимания и заботы, какими бывают окружены хулиганы и двоечники. Впрочем, один раз Вальке почти удалось привлечь внимание отца к своей персоне.

Как-то раз, придя из школы, она достала дневник и направилась прямо к отцу.

– Распишись, – попросила она хмуро и раскрыла дневник.

– Детка, отдай маме, – откликнулся отец, занятый чтением газеты.

– Вероника велела, чтоб расписался отец, – впервые в жизни не послушалась Валька.

Отец оторвался от газеты и с некоторым усилием сфокусировался на дочери. Молча взял дневник.

Поперек страницы прыгали кроваво-красные негодующие буквы: «Хулигански вела себя на уроке литературы! Требую подписи отца!»

– Так, – озадаченно сказал отец и почесал кончик носа. – Прости, конечно, но в чем выражалось твое хулиганское поведение?

– А я одному мальчишке дала книгой по башке, – с деланным безразличием ответила дочь, с упоением предвкушая долгий и обстоятельный разбор полетов. Но отец только приподнял бровь и сказал:

– Да? Правильно сделала!

И размашисто расписался внизу. После чего сразу уткнулся в газету.

И Валька, как Бобик, пошла на место. Никто даже не поинтересовался, почему она совершила этот возмутительный поступок. А получил мальчишка по башке сдвоенным учебником литературы за пятый и шестой класс вполне заслуженно. Спрятавшись за Валькиной спиной и пригнувшись к парте, он исподтишка, когда Вероника отворачивалась, колол Вальку в спину острием циркуля. Было ужасно больно, но Валька не заплакала. Один раз повернулась, попросила: «Не надо». Ноль эмоций. Второй раз повернулась, предупредила: не надо! Никакой реакции. В третий раз схватила с края парты толстенный учебник, развернулась и дала однокласснику по голове. Тот стукнулся подбородком о край стола и прикусил язык.

Конечно, он немедленно захныкал, привлекая к себе учительское внимание. Конечно, Вероника, не знающая предыстории, страшно разгневалась, исписала почти всю страницу Валькиного дневника неровными, прыгающими от возмущения буквами и повела страдальца в медпункт. И конечно, Валька не стала ябедничать, рассказывать училке, как было дело. Вот родителям бы рассказала.

Но они не поинтересовались.

На следующий день, придя в школу, Валька мечтала только об одном: чтобы у Артурчика распух язык, он не мог разговаривать и в школу бы вызвали ее родителей. Но Артурчик разговаривать мог, хотя и не очень внятно. Показал Вальке красный язык, а на перемене облил водой из пакета. Родителей в школу не вызвали, и привлечь к себе внимание ей не удалось.

Валька закинула руки за голову и уставилась в темный потолок.

Вот спросите у нее: что за человек был твой отец? Что в нем было хорошего и что плохого? И что она сможет ответить? Почти ничего! Отец был спокойный, уравновешенный и не страшный. Никогда не ругался. Никогда не спрашивал ни о чем, кроме учебы.

Все.

Конечно, она была еще слишком маленькой, чтобы входить с родителями в доверительные отношения. Когда умер отец, ей только-только шестнадцать стукнуло. Может быть, дело в этом?

Да, родители не слишком сильно опекали единственную дочку. Своим ученикам они, во всяком случае, уделяли внимания в сто раз больше. Валькой занималась бабушка с материнской стороны: водила ее в музыкальную школу, приходила на отчетные концерты, переживала за внучку, когда та сдавала экзамены… Родители спрашивали, как дела. Но и только.

Зато после смерти отца мама очень переменилась. Стала циничной и язвительной с окружающими и очень мягкой и доброй с дочерью. Они сблизились. Можно сказать, почти подружились.

Правда, некоторая привычка к обособленности, оставшаяся у Вальки с детства, мешала ей быть с матерью такой же откровенной, как, например, с бабушкой…

Интересно, как там Евдокия Михайловна?

Они виделись несколько раз после того памятного разговора в библиотеке. Но всякий раз их свидания были отравлены присутствием альфонса. Валька при нем разговаривать с бабушкой почти не могла, ограничивалась невразумительными междометьями. Альфонс, развалившись в кресле или на диване, не спускал с девушки насмешливых глаз, усиливая ее смущение. Валька старалась не показывать водевильному женишку своей слабости: мерила его презрительным взглядом, а проходя мимо, брезгливо подбирала юбку, как бы для того, чтобы не испачкаться. Альфонс, впрочем, на ее презрение реагировал хорошим здоровым смехом и ничуть не смущался. Остановить его мог только короткий окрик бабушки.

Но одергивала она своего разлюбезного крайне редко.

Их отношения совсем не походили на любовные. Остроты, похожие на издевательства, которыми сыпал Андрей, бабушка выслушивала морщась, но почти никогда не делала тому замечаний. Альфонс, в свою очередь, нисколько не смущаясь присутствием невесты, заигрывал с ее внучкой. И опять-таки, неудовольствия по этому поводу бабушка не выражала никогда. Валька не знала, что и думать. Предстоящий брак все откровенней походил на фарс, но какие цели преследовали два актера, разыгрывающие его, Валька не понимала.

Ей очень хотелось поговорить с бабушкой откровенно, но что-то постоянно удерживало от такого разговора. Бабушка превосходно умела очертить вокруг себя магический круг, невидимый глазу, переступить который, тем не менее, решались не многие. И только ее странному женишку на все эти ведьмины уловки было в высшей степени наплевать. Андрей вел себя так, словно не он был альфонсом на содержании у богатой старухи, а напротив, она полностью зависела от его хорошего настроения.

Никто и никогда не имел над бабушкой такой власти, это Валька знала точно.

И поэтому очень боялась угрозы, которую несло в себе развитие столь непредсказуемых и непонятных ей отношений.

Альбина Яковлевна молча наблюдала за тем, как завтракает муж. Его руки, отрезавшие кусок сыра, заметно дрожали, и влажная свежая брынза ломалась на доске толстыми ломтями. Наконец она не выдержала и отобрала у мужа нож.

– Давай я помогу.

Евгений Павлович не стал возражать. Сел на место, подпер висок кулаком, начал апатично помешивать остывший кофе.

«Сдал, сильно сдал», – подумала Альбина Яковлевна, подавая мужу готовые бутерброды. Господи, каким он был в молодости! А сейчас?.. Побитая собака. И давно уже никакой добычи домой не приносит. Живут на Стаськины деньги.

– Аля, – хрипло спросил муж, – Стася ничего не говорила?

– Нет, – коротко ответила та.

– Может, спросить еще раз?

– Не надо. Не трогай ее.

– Но она хоть что-то делает? – с отчаяньем спросил Евгения Павлович.

– Женя! Мы несколько месяцев живем на ее деньги! Этого мало?

Муж бросил на стол ложечку и спрятал лицо в ладонях.

– Господи, какой стыд, – невнятно пробормотал он.

Альбина Яковлевна тяжело вздохнула и потянула руки мужа на себя.

– Хватит, Женя, – сказала она устало. – Уже ничего не вернешь.

Тот позволил жене отнять его руки от лица, но в глаза ей посмотреть так и не осмелился: уперся взглядом в стену справа от себя.

– Стаська – умница, – продолжала жена. – Она понимает, что время дорого.

– А она понимает, насколько оно дорого? – спросил муж, по-прежнему не поворачивая головы.

– То есть?

Евгения Павлович поднялся из-за стола, подошел к кухонной двери и ответил, не глядя на жену:

– Если через два месяца я не верну все до копейки, дело передадут в суд. Проценты в виде моей зарплаты больше никого не устраивают. Они заберут нашу квартиру, Аля.

И вышел. А Альбина Яковлевна осталась сидеть на месте, превратившись в соляной столб.

Заберут их квартиру! Их великолепную четырехкомнатную квартиру, которую они с Женей заработали потом и кровью, пропахав на Кубе больше десяти лет! Квартиру, которую два года назад отремонтировали, вложив почти все, что у них было в этот дорогостоящий и ненужный евроремонт! Решили побаловать себя на старости лет… А новая мебель? Ее тоже заберут?

Альбина Яковлевна тихо застонала и укусила стиснутые костяшки пальцев.

Два месяца…

Через два месяца, если не произойдет чудо, она, ее муж и ее сын окажутся бомжами. У Стаськи есть собственная квартира. Интересно, пустит ли она их туда из жалости? Жалость и Стаська – две вещи несовместные. К тому же, она все-таки обменяла отличную квартиру в Звенигороде на небольшую двухкомнатную в Москве. Жить Стаська в таких некомфортабельных условиях, конечно, не собиралась. Собиралась она поднакопить денег, обменять эту непрезентабельную двушку на нечто более элегантное, сделать там ремонт и помахать родителям ручкой на прощание. Но вот уже четыре месяца подряд отдает им почти половину своей зарплаты, иначе бы им просто нечего было есть… Правда, отдает не просто так, а под расписку… Деньги Стаське придется возвращать. Как?

Альбина Яковлевна встала со стула, подошла к окну, отдернула занавеску и уперлась лбом в холодное стекло.

Когда закончится этот дождь? Может, именно из-за него так болит по ночам сердце? И будущее кажется таким непроглядным?

А может, потому, что Феденька упорно не желает устраиваться на работу? Все ходит на какие-то собеседования… Ей уже надоело делать вид, что она в них верит.

Женя медленно, но верно опускается, превращаясь в жалкое подобие человека. И это ее защита от окружающего мира! Только Стаська уродилась бойцом, но дочь настолько беспощадна в своей жизненной хватке, что родителей, от которых нет никакого прока, воспринимает как ненужный балласт.

Поторопить Стаську? Все последнее время, что они жили на деньги дочери, Альбина Яковлевна заставляла себя говорить с ней подобострастно-униженным тоном. Никто не догадывается, чего это ей стоит. Внутри начала завиваться кольцами стальная пружина, и каждое новое унижение означало еще одно кольцо в этой опасной спирали. Вот только места в душе может не хватить. Тогда пружина выйдет из под контроля, распрямится, разорвет ее грудь и вырвется наружу. И что тогда произойдет – одному богу ведомо.

Два месяца…

Надо сказать. Стаська будет недовольна, но она должна знать. В конце концов, она – единственный человек, который может сотворить чудо и исправить ситуацию. Вот только как она это сделает, лучше не спрашивать.

Альбина Яковлевна решительно развернулась, задернула занавеску и направилась в комнату дочери. Постояла у двери, прислушиваясь. Тихо. Она осторожно поскреблась в дверь и приоткрыла ее.

Стаська лежала на диване, закрыв глаза. На голове – наушники, под рукой аудиоплеер. Альбина Яковлевна почти на цыпочках подошла к дивану, раздумывая, как бы не напугать дочь.