Текст книги "Бриллиантовый пепел, или В моем конце мое начало"

Автор книги: Карина Тихонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)

– Не хочу! – ответила Стася универсальной репликой профессора Преображенского и закрыла за собой дверь комнаты.

– Стерва, – пробормотал брат. Подошел к закрытой двери и постучался.

– Пошел вон! – ответила Стаська.

Но он не послушался. Открыл дверь и ввалился в небольшую комнату сестры, буквально заполнив ее собой.

– Фу!

И Стаська, лежавшая на диване, помахала ладонью перед носом.

– Пойди помойся, – посоветовала она брату. И пообещала:

– Еще раз явишься без разрешения – неделю на улицу выйти не сможешь.

– Значит, – не обращая внимания на ее угрозу, продолжал Федька гнуть свое, – на похороны ты идти не хочешь.

– У тебя ранняя глухота? Это от избыточного веса.

– А может, ты просто боишься?

Стаська открыла рот, чтобы отпарировать очередную реплику брата, и вдруг застыла. Медленно сомкнула губы и несколько минут озадаченно разглядывала толстую фигуру, стоявшую перед ней.

– Фиделио! – сказала она с беспокойством. – У тебя солнечный удар!

– A y тебя большие неприятности, – ответил брат торжествующе.

– Ку-ку, мой мальчик, – хладнокровно сказала Стаська, и сделала пальчиками прощальный жест.

– Думаешь, я не знаю, что ты сказала следователю, когда он тебя допрашивал?

– Опрашивал, мой маленький, опрашивал. Как и всех, кто был более-менее знаком с потерпевшим.

– Значит, теперь будет допрашивать, – пообещал брат. И уточнил:

– Как подозреваемую номер один.

Стаська запрокинула голову и расхохоталась так искренне, что Федька на мгновение растерялся.

– Филя! Ты читаешь Чейза! То-то, я смотрю, в туалете его книжка валяется… Хочешь совет? Читай Чандлера: это как-то интеллектуальней выглядит. Даже в туалете.

– Я тебе его в тюрьму принесу, – сладко пообещал брат. Стаська перестала смеяться, откашлялась и веско сказала:

– Выйди из комнаты.

– Не было тебя дома тем вечером! – закричал брат. – И ночью не было! Наврала ты следователю!

– И что? – спросила Стаська, поправляя под головой подушку.

– Это ты его убила!

– Да ну?

– Ну да! – отпарировал брат горячо. – Идиоту ясно: сначала ты за ним следила…

– Масенький мой, это ты за ним следил…

– Ты мне за это сто долларов заплатила!

– А ты докажи, – с интересом попросила сестра и присела на диване, подложив подушку под спину.

Федька поперхнулся и закашлялся.

– Не можешь? Чего ж ты суетишься? – укоризненно спросила Стаська. Подумала и добавила:

– Знаешь, Филя, к тебе относится знаменитая надпись на киевских троллейбусах: «Не высоваться!!»

– Ну, хорошо, – сбавил обороты брат. – Предположим… То есть я не могу доказать, что ты меня наняла следить за альфонсом. Зато я точно могу доказать, что тем вечером, когда его убили…

– Когда он умер, масенький, – поправила брата Стася.

– Когда его убили! – подчеркнул Федька, повысив голос. – Так вот… В тот вечер тебя дома не было. Во-первых, тебе звонил Олег. И я ему сказал, что тебя нет дома.

– Бедный Олежек! – заметила Стаська в потолок. – Он мне так надоел со своей любовью, что я тебе дала сто долларов за то, чтобы ты постоянно ему отвечал, что меня нет дома.

Федька окаменел от такой вопиющей наглости и только пыхтел, разводя руками.

– Что-то еще? – кротко поинтересовалась Стаська.

– Да! – ответил брат с откровенной ненавистью. – Еще! Приходил один человек и ждал тебя в твоей комнате! А кто это был и во сколько приходил – фиг узнаешь.

– Да? – спросила сестра, по-прежнему не выказывая ни страха, ни удивления.

– Да! Так что ты попалась: никакого алиби у тебя и в помине нет.

– Кошмар какой, – сказала Стаська. Почесала голову и спросила:

– Это все?

– Ну… Пока все, – растерялся Федька.

– Тогда свободен, – распорядилась Стаська и потянулась за свежей газетой.

Федька застыл на месте, глядя, как сестра спокойно разворачивает свою любимую «Файнешнл Таймс». Собственно говоря, ждать от Стаськи истерики с подписанным признанием в убийстве было глупо, но такого хладнокровия он не предвидел.

– Я думаю поговорить со следователем, – пугнул он сестру еще раз. Но очень неуверенным тоном.

– Поговори, – ответила Стаська рассеянно. – Надо же тебе чем-то заняться…

Федька снова потоптался на месте.

– У тебя будут неприятности, – пообещал он. – Если узнают на работе… Повышения ты точно не получишь.

– Ну и ладно, – миролюбиво ответила Стаська и зашелестела страницами.

– Но этого можно избежать, – пошел ва-банк брат, обманутый в своих ожиданиях.

– Да ну? – изумилась сестра. Сложила газету и потребовала:

– Вот об этом поподробней, пожалуйста.

– Пятьсот долларов, – коротко ответил Федька, прикидывая, не слишком ли загнул сумму.

– Филя! – удивилась сестра. – Да ты никак меня шантажируешь!

– Я оказываю тебе платную услугу, – не согласился брат. – И избавляю тебя от излишних хлопот и нервотрепки.

– Ты моя киса! – умилилась Стаська. Снова развернула газету и хладнокровно проговорила:

– Пошел вон.

– Но…

– Нет, ну нельзя же быть таким придурком! – не выдержала Стаська, отшвыривая газету в сторону. Легко сдернула себя с дивана, прошлась по той части комнаты, которая не была занята Фиделем, и остановилась у окна. Прижалась аккуратной попкой к горячей батарее и терпеливо спросила:

– Филя! Ты знаешь, что такое «презумпция невиновности»?

– Ну?

– Не нукай! Объясняю в доступной тебе форме: я не обязана доказывать, что никого не убивала. Это следствие обязано доказать, что я кого-то убила. Доступно?

– Иди к черту.

– И все твои откровения равны нулю! Где я была тем вечером и той ночью – не твое собачье дело. И я не обязана ничего доказывать следствию. Тем более, что оно закрыто. А уж шантажировать себя я не позволю никому. Тем более, такому тупому и жирному подонку, как ты. Понял, ублюдок? Повторяю в последний раз: пошел вон.

Федька понурился, признавая поражение, и медленно повернулся к двери.

– Стой! – велела вдруг сестра.

Федька остановился, охваченный безумной надеждой.

– Хочешь денег заработать?

Он только кивнул, не в силах открыть рот.

– Станцуй! – велела Стаська. – Индийское движение. Только без слов, понял?

Вернулась к дивану и развалилась на нем, выжидательно глядя на Федьку.

Тот ответил ей ненавидящим взглядом, вздохнул и уперся руками в толстые бедра, принимая рабочую позу.

Последний день ноября принес с собой крепкий мороз. Зима сделала первый по-настоящему угрожающий выдох, предупреждая о своем появлении. Воздух примерз к окоченевшим скелетам деревьев, на их мертвых, неподвижных ветках сидели печально нахохлившиеся воробьи. И только вороны проявляли зловещую активность, распугивая своим хриплым карканьем всех остальных птиц.

Так уж получилось, что Андрея похоронили именно в такой неуютный день.

Хотя, с другой стороны, разве есть в календаре день, подходящий для похорон?

– Отпевать будете? – спросили Вальку в ритуальном агентстве, где готовили церемонию.

– Не знаю, – ответила она в нерешительности. – Он не крещеный… И потом, я не знаю, как его отпевать: по католическому обряду или по православному…

Она задумалась. Немолодая женщина средних лет, сидевшая за столом напротив с ручкой в руках, терпеливо ждала ответа.

– Нет, наверное, отпевать не будем, – решила Валька. И на всякий случай спросила:

– Разве не крещенных отпевают?

– Отпевают, – равнодушно ответила женщина и быстро записала что-то в свой блокнот.

– А разве можно?

– Сейчас все можно, – с привычным бытовым цинизмом сказала женщина. И с улыбкой добавила:

– Были б деньги.

Валька задумалась. Как поступить, чтобы изломанный, озлобленный человек, живший в вечном раздоре сам с собой, хотя бы в другом мире нашел то, чего не нашел здесь – покой?

– А что будет, если не отпеть?

– Будет стоить дешевле, – ответила женщина нетерпеливо. Не такой уж дорогой был заказ, чтобы клиентка отнимала столько времени.

– Вы не поняли. Я говорю, что будет с ним… там?

Женщина положила ручку на стол, достала из кармана платок и протерла стекла очков.

– Наверное, не увидится с богом, – предположила она и снова надела очки. – Девушка, я не религиозный человек. Обсудите этот вопрос со специалистом. Значит, не отпеваем?

– Нет.

– Ретушировать будем? – задала женщина второй не понятный вопрос.

– Что ретушировать?

– Покойника, – объяснила женщина. – Он у вас очень бледный, столько дней в морозилке лежал… У нас классный визажист: сделает так, что он как живой будет.

Валька взялась рукой за горло, перекрыла выход слезам. Бедный Андрей! Шутовские тряпки и грим пробрались вслед за хозяином в похоронное бюро.

– Не нужно.

– Это недорого…

– Не нужно! – повторила Валька, повысив голос. Женщина недовольно поджала губы, и Валька сочла нужным объясниться.

– Андрей был… актером. Пускай хотя бы сейчас отдохнет от грима.

– Как хотите, – сухо ответила женщина и всем своим видом продемонстрировала вежливое неодобрение.

– Значит, так, – начала она подводить итоги. – Гроб обычного образца, красная обивка, внутреннее оформление белого цвета. Так?

– Так.

– Дальше. Машина, четверо сопровождающих, цветы – гвоздики красного цвета, венки не берете. Так?

– Так.

– Отпевание не заказываем, от ретуши отказываемся. Так?

И женщина с надеждой взглянула на заказчицу, словно надеялась, что она передумает. Но Валька непреклонно ответила:

– Так.

– Хорошо, – сникла женщина. Достала бланк с печатью и начала заполнять счет. Заполнила и подтолкнула через стол клиентке.

– Распишитесь.

Валька достала из сумки пачку тысячерублевых купюр, зажала ее левой рукой, расписалась внизу квитанции. Кинула беглый взгляд на итоговую сумму и принялась отсчитывать деньги.

Накануне, сидя в приемной ритуального агентства, она осторожно поинтересовалась у молодого приемщика заказов, сколько стоит сейчас умереть.

– Девушка, – ответил он, окинув ее оценивающим взглядом, – дешевле замуж выйти.

И оказался прав. Сумма скромных похорон, котирующихся здесь, очевидно, по третьему разряду, вышла весьма солидной.

– Валентина, – сказала накануне по телефону бабушка, – Клод не приедет.

– Ну, что ж, ответила она спокойно, – похороним без него.

– Я возьму расходы на себя, – предложила бабушка с неким вопросительным знаком в конце.

– Не надо, – отказалась Валька. – Мы с Арсеном все сделаем сами.

– Как знаешь, – ответила бабушка после паузы. И спросила:

– Ну, хоть поминки-то я могу организовать?

– Если можешь – организуй, – ответила Валька и положила трубку.

Разговаривать с бабушкой она сейчас не могла. И Евдокия Михайловна это чувствовала: перестала созваниваться с внучкой так часто, как делала это раньше, если звонила, то только по делу, говорила сухим официальным тоном и избегала любых личных вопросов.

И вот настал день.

Собираясь на похороны, Валька долго и тщательно подбирала одежду. Остановилась на темных шерстяных брюках и черном свитере. Не нашла черного платка и спрятала длинные волосы под темной вязаной шапкой. Немного поколебалась в выборе между старым китайским пуховиком и новым норковым полушубком. Выбрала полушубок. Влезая в рукава, она с горькой усмешкой подумала, что чуть ли не впервые в жизни уделяет столько внимания своему туалету.

Похороны назначили на одиннадцать утра, чтобы могли прийти те, кто работал с Андреем. Арсен накануне съездил в клуб и объяснил администратору, где, когда и во сколько состоится прощание. Тот сочувственно покивал головой и обещал повесить объявление на самом видном месте. Но то ли он не сдержал обещания, то ли коллеги Андрея не захотели обременяться негативными эмоциями, только на кладбище никто из них так и не явился.

«Что ж, – подумала Валька, окидывая взглядом немногочисленную группу людей, пришедших сюда, – в одном Андрей оказался прав. Друзей у него, действительно, не было».

Гроб привезли точно вовремя. Четверо крепких молодых людей с дежурным почтительным сочувствием поставили его на холодную землю и удалились, сжимая в руках пятисотенные купюры, выданные им Евдокией Михайловной «на помин души».

Несколько минут все молча стояли вокруг, не зная, что сказать.

Наконец Евдокия Михайловна сделала несколько шагов вперед и наклонилась над раскрытой крышкой. Валька пристально следила за ней, опасаясь увидеть подтверждение своим самым страшным подозрениям. Но лицо бабушки стало лицом семидесятилетней женщины и выражало только беспредельную усталость.

На белую гипсовую маску, почти слившуюся с подушкой, Валька до этого смотреть не осмеливалась.

«Он у вас очень бледный», – сказала женщина в ритуальном агентстве.

И только тогда, когда Евдокия Михайловна наклонилась над Андреем, Валька, следуя взглядом за ее лицом, невольно увидела то, что очень боялась увидеть.

Увидела мертвого Андрея.

Она знала, что он умер. Но представляла его всегда таким, каким сохранила память: живым, язвительным, злым, циничным, красивым и очень несчастным. И она боялась, что все эти гримасы, застыв на неподвижном лице, обезобразят его.

Ничего подобного.

Лицо Андрея было не просто спокойным. Оно было безмятежным. Так, наверное, выглядит спящий юноша, помирившийся со своей девушкой после долгой ссоры. С таким выражением, наверное, засыпает человек на земляном полу походной палатки, зная, что завтра он будет дома.

Так, наверное, выглядел Зигфрид, вошедший в Валгаллу.

Когда-то, очень давно, десятилетняя Валька с родителями выстояла двухчасовую очередь в Пушкинский музей, куда привезли картины из Арлингтонской галереи. Американцы выставили полотна знаменитых импрессионистов, и, казалось, вся Москва выстроилась в спиральную очередь, растянувшуюся на несколько кварталов от входа. Целую неделю не ослабевало напряжение вокруг выставки, и очередь не становилась короче. Люди не замечали, что столбик термометра опускается на пятнадцать градусов ниже нуля, не замечали, что идет снег, не замечали, что очередь движется ужасающе медленно. Люди, не отрываясь, смотрели вперед, на далекие двери, поглощенные предчувствием праздника, ожидающего их внутри.

Американцы выставили сорок знаменитых картин. Но Валька почему-то запомнила только одну.

Эдуард Мане. «Смерть тореадора».

Уже потом, став взрослой и достаточно образованной барышней, она сможет удивиться тому, что картина была написана в крепкой классической манере, которую сами импрессионисты объявили мертвой и исчерпавшей себя. Никакого тебе пуантилизма, никаких размытых красок, кривых линий, умышленных диспропорций и неясных очертаний, твердый четкий рисунок, не терпящий двусмысленности.

Молодой мужчина лежал на песке манежа. Он был одет в парадную форму тореадора: черный, расшитый серебром костюм, белую манишку, белые чулки и туфли с большой квадратной пряжкой.

Красивое мужественное лицо, повернутое к зрителю, выглядело спокойным, как у спящего, но почему-то при первом же взгляде на человека становилось понятно: он мертв.

На великолепном костюме, аккуратно расправленном на теле, – ни пятнышка. На чистом ровном песке – ни кровинки. Художник не посчитал нужным дать понять зрителям, как именно умер Артист, развлекая Публику. Это была парадная, торжественная смерть, красивая настолько, насколько смерть вообще может быть красивой.

И сейчас, глядя в лицо смерти, Валька неожиданно испытала ощущение дежавю и перестала бояться.

Сзади захрустел снег, послышались приближающиеся шаги, и она оглянулась. К ним медленно подходила женщина в черном длинном пальто. Ее рыжие волосы с густой проседью не были спрятаны под косынку, но Валька удивилось не этому. Она просто удивилась, что на похороны Андрея явилась тетя Катя.

Екатерина Дмитриевна, не обращая ни на кого внимания, подошла к гробу и положила в него две длинные белые гвоздики. Сделала шаг назад, подняла воротник черного пальто и застыла, о чем-то глубоко задумавшись.

Вальку кто-то тронул за рукав, и она оглянулась. Один из рабочих стоял позади и вопросительно смотрел на нее.

– Еще немного подождем, – попросила она и окинула взглядом собравшихся. Бабушка, Арсен, тетя Катя… Неужели не придет?

– Сколько? – спросил рабочий шепотом.

– Не знаю, – ответила Валька.

– Так, работа у нас…

Арсен подошел к ним, взял рабочего под локоть и отвел в сторону. Проронил всего несколько слов, но, очевидно, они оказались достаточно вескими, чтобы рабочий, радостно кивнул головой и поспешил к сотоварищам.

– Думаешь, она приедет? – спросил Арсен шепотом.

– Не знаю, – ответила Валька. Посмотрела на часы и сказала:

– Половина двенадцатого.

– Подождем еще полчаса.

– Подождем, – согласилась она и подняла воротник полушубка.

– Замерзла?

– Нет.

– Может, посидишь пока в машине?

– Нет.

Он хотел еще что-то сказать, но вдруг остановился, подтолкнул Вальку и показал глазами на приближающуюся женскую фигуру.

– Она?

Валька прищурилась. Волосы женщины скрывал большой платок, и определить издалека, кто это, было трудно. Но, когда она подошла ближе, Валька с облегчением вздохнула и тихо прошептала:

– Успела…

Жанна, спотыкаясь, добрела до них. Подошла к гробу и застыла, глядя в белое спящее лицо на подушке. Закрыла рукой рот и тихо заплакала. Бабушка с ее приближением молча отступила назад, но к Вальке не подошла. Так и стояли они, разбросанные в разные стороны: Валька с Арсеном, державшим ее за руку, бабушка, не сводящая глаз с лица Андрея, тетя Катя, о чем-то напряженно размышляющая, и страшно одинокая Жанна.

Наконец Жанна оглянулась, вытерла глаза и сделала несколько неуверенных шагов назад. Арсен поманил рабочих, и они стали медленно приближаться.

– Подождите! – вдруг сказала Валька, и рабочие застыли, недовольные новой проволочкой.

Валька достала из кармана маленький нательный крестик и подошла к Андрею. Пытливо посмотрела в непривычно спокойное лицо, словно искала одобрения, и решительно положила крестик на скрещенные холодные руки.

– Он в бога не верил, – сказала сзади Жанна.

– Я знаю, – отозвалась Валька, не оборачиваясь.

Она купила крестик вчера в ближайшей к дому церкви. Купила, не раздумывая, повинуясь вдохновению. Хотела поговорить с молодым священником и спросить, можно ли сделать то, что она хотела, но женщина, стоявшая рядом с ней, посоветовала:

– С отцом Николаем лучше не связывайтесь.

– Почему? – не поняла Валька.

– Он молодой и глупый, – ответила женщина. – Говоришь ему правду – грехи не отпускает. Врешь – благословляет… не священник он пока. Просто администратор от церкви. Может, лет через двадцать настоящим священником станет. А вы сходите, знаете к кому?

И женщина назвала церковь.

– Там прекрасный священник, отец Михаил. Настоящий батюшка.

Но Валька молча покачала головой. Только успела мимоходом пожалеть, что и к настоящему священнику теперь нужно знать ходы, как к хорошему стоматологу или парикмахеру.

Что ж, придется ей взять этот грех на свою душу. Но она не отпустит Андрея одного в пустынный мир, где существует только берег мертвого озера и где ему никогда не суждено встретиться с богом.

Крестик вдруг скользнул по неподвижным рукам и закатился под восковую ладонь. Теперь достать его было невозможно, и Валька, успокоенная, выпрямилась. Андрей все-таки взял крест, значит, она поступила правильно. Она еще раз посмотрела в прекрасное лицо, казавшееся живым, но на котором, вопреки законам Жизни, не таяли редкие мелкие снежинки.

– Прости меня, – сказала она негромко. – Я была так виновата!

И отошла.

Рабочие подняли красную крышку и аккуратно положили ее поверх гроба. На лицо Андрея упала тень, и оно исчезло из виду. Евдокия Михайловна подалась вперед, губы ее шевелились в беззвучном монологе, но рабочие уже стучали молотками, забивая гроб, и это был самый страшный звук, который Валька слышала в своей жизни.

– Я не могу больше, – сказала она на ухо Арсену, и тот тревожно посмотрел ей в глаза.

– Я в машине подожду…

– На поминки поедешь?

– Обязательно.

И Валька побрела назад, не дожидаясь конца похорон.

Поминки устроили в доме Евдокии Михайловны. Стол накрыли большой, на десять-двенадцать человек как минимум, а сидело за ним всего пятеро.

Они сидели молча, не знали, что сказать друг другу. Жанна, уже довольно пьяная, наливала себе стопку за стопкой. Бабушка мрачно молчала, не прикасалась к еде и спиртному, а Валька, неожиданно для себя одним махом опрокинула в рот стопку водки: может, отпустит хоть немного мертвое оцепенение, поселившееся внутри?

Легче не стало, но стало теплей.

– Закуси, – негромко посоветовал Арсен.

Валька послушно отправила в рот половину теплого блина.

«В конце концов, все самое страшное осталось позади», – попробовала она подбодрить себя.

«Врешь», – беспощадно ответила совесть.

Ей предстоял разговор, которого она боялась больше, чем похорон. Валька повернула голову и внимательно посмотрела на бабушку, сидевшую во главе стола. Евдокия Михайловна молча водила ножом по белой скатерти, и по ее окаменевшему лицу невозможно было понять, о чем она думает.

Рядом тихо вздохнула тетя Катя, напомнив Вальке о своем существовании.

– А где ваш сын? – спросила она без особого интереса, не в силах произнести имя, ставшее ей неприятным.

– Сама удивляюсь, – откликнулась Екатерина Дмитриевна. – Я ему передала все, что ты сказала. Не знаю, почему он не пришел.

– Ну, то, что он не пришел, меня как раз не удивляет, ответила Валька. Потянулась за бутылкой и налила себе еще стопку.

Екатерина Дмитриевна чуть заметно вздрогнула и спросила:

– Ты знаешь?

– Знаю. Судя по вашей реакции, вы тоже знаете.

Тетя Катя молча кивнула головой.

– Что ж, привет ему передавайте, – вежливо сказала Валька и выпила вторую рюмку. Жить определенно становилось легче, и даже Димка перестал казаться такой сволочью.

Посидев еще полчаса, Валька поднялась с места и подошла к хозяйке дома.

– Мне нужно с тобой поговорить. Позже.

Евдокия Михайловна молча кивнула.

Валька вышла из комнаты. Арсен догнал ее уже во дворе, возле машины.

– Ты забыла одеться, – сказал он и набросил ей на плечи меховой полушубок.

– Да? – удивилась Валька. – А я и не заметила. Тепло на улице.

Уселась в машину, и Арсен укрыл ее полушубком, который она так и не одела.

– Поспи, – сказал он ласково.

Валька вздохнула и провалилась в теплую глубокую яму, в которой, к счастью, не было ни одного призрака.

* * *

– Сергей!

Сергей Владимирович судорожно вздрогнул и вскочил с кресла.

Входивший в кабинет человек был Очень Значительным Лицом. Мало того, что человек занимал ответственный государственный пост; он, помимо этого, являлся лидером победившей на выборах партии, к которой Сергей Владимирович после недолгого раздумья решил примкнуть.

Партия представляла в Думе интересы президента, а президенту предстояло сидеть в своем довольно устойчивом кресле еще почти четыре года. Достаточно долгий срок, чтобы в случае чего успеть подготовить отходной маневр – решил Сергей Владимирович и примкнул к плотным рядам единомышленников.

Впрочем, нельзя сказать, чтобы он чувствовал себя в этих рядах особенно уютно. И виной его душевного дискомфорта служило Очень Значительно Лицо, возглавлявшее партию.

«Интересно, он действительно верит в то, что говорит?» – терзался вопросом Сергей Владимирович, присутствуя на заседаниях партийной группы. До недавнего времени, подобных глупых вопросов у него не возникало.

Выражение лица у Вперед Смотрящего было настолько детски-убежденным, что понять, притворяется он или на самом деле столь наивен, было невозможно.

Прежние начальники говорили ничуть не менее правильные вещи, но всегда давали понять легкой усмешкой или красноречивой паузой, что говорят то, что принято говорить в приличном обществе. Точно так же раньше делались ссылки на труды классиков марксизма. Люди, собиравшиеся за одним столом, были одной крови и понимали такие условности почти на интуитивном уровне. Как и то, что вслух не произносилось.

Но этот!

Или он великий актер, или у нас новая мода политического имиджа – решил наконец Сергей Владимирович, но к общему знаменателю пока так и не пришел. Если бы он читал Станиславского, то знал бы одну интересную фразу.

«На сцене невозможно быть естественными, – говорил своим актерам Константин Сергеевич, И тут же добавлял: – Но извольте казаться естественными»!

Вперед Смотрящий казался совершенно естественным в своих речах и поступках, и оттого общение с ним давалось Сергею Владимировичу так трудно, что и описать невозможно.

Впрочем, Вперед Смотрящий не часто баловал партийного соратника посещениями, чему Сергей Владимирович втайне был очень рад. Потому что не знал, какое выражение лица следует надевать в таких случаях.

В последнее время к его лицу плотно приросла траурная маска, и совсем не потому, что он сознательно достал ее из своего багажа.

Он боялся.

После разговора с теткой-ведьмой, у него не было ни одного спокойного дня и ни одной спокойной ночи. Днем он в оцепенении сидел за рабочим столом, вздрагивал от каждого телефонного звонка и от каждого стука в дверь, ночью висок сверлила одна и та же тревожная мысль: как тетка это сделала?

Он автоматически подписывал все бумаги, приходившие на его рабочий стол, не интересуясь больше их стоимостью. Подписывал, ловя недоумевающий взгляд секретарши. Подписывал с тайной надеждой, что своим сегодняшним бескорыстием, возможно, искупит вчерашние грехи, а двуличный и вороватый чиновничий бог на этот раз скажет, недовольно пожевав губами:

– Ладно уж, иди… Но больше не греши!

Если бы это было возможно!

Тетка подловила его, в этом Сергей Владимирович не сомневался. А технические подробности интересовали его потому, что он не мог предугадать, что же будет дальше.

«Дальше не будет», – как говорит ведущий «Своей игры», заканчивая раунд.

Партийный патрон, как орудие недовольного чиновничьего бога, пожаловал в кабинет за жертвой, и это было написано в непреклонном выражении его больших голубых глаз.

«А вот и развязка», – подумал Сергей Владимирович и механически встал с кресла навстречу Вперед Смотрящему. И эта мысль, как ни странно, принесла облегчение.

Гость держал в руках сложенную трубочкой газету, и Сергей Владимирович увидел краем глаза неудобоваримый латинский шрифт.

– Попросите ни с кем не соединять, – хмуро попросил гость.

Сергей Владимирович беспрекословно повиновался. Поговорил с секретаршей, отключил громкую связь и уставился на Очень Значительное Лицо с таким любопытством, словно тот был фокусником, объясняющим технику номера.

Все-таки интересно, как старуха это сделала?

Гость сел в кресло посетителя, развернул газету и протянул ее через стол.

– Что это? – спросил он негромко.

Сергей Владимирович осмотрел протянутый ему бумажный лист с пристальным вниманием охотничьего пса, идущего по следу.

– Я не знаю английского, – ответил он почтительно.

– Французского, – поправил его Вперед Смотрящий. – Это «Ле Монд», французский еженедельник. Очень влиятельное и популярное издание.

– Все понятно, – сказал Сергей Владимирович, который уже догадался о технике фокуса. Но гость воспринял его ответ неправильно.

– А мне непонятно, сказал он грозно, и его голубые глаза сердито засверкали. – Мне непонятно, что это за интервью на первой полосе. Мне непонятно, провокация это или… Сергей, у вашей матери была сестра?

– Даже две, – ответил он, улыбаясь. Ай, да тетка! Времени она даром не теряла! Да и чего ей, собственно, бояться? Все сроки давности давно вышли…

– Я имею в виду Евдокию Головину, – уточнил гость, заглянув в газету.

– Да. Это моя тетка.

Гость помолчал и снова спросил.

– Она жила во Франции?

– И была там замужем.

– И убила своего мужа, – продолжал перечислять Вперед Смотрящий холодным отстраненным тоном, – и увела его деньги. Так?

– Так.

– А вы недавно съездили во Францию, раздобыли доказательства, которых не смог раздобыть французский суд, и стали шантажировать свою тетку. При этом, в разговоре вы дискредитировали всех людей, честно выполняющих административную работу. Причем я считаю, что вы дискредитировали лично меня. Можете что-то объяснить?

– Меня подставили, – сказал Сергей Владимирович и улыбнулся.

Лицо гостя стало чуть менее напряженным.

– То есть та пленка, которую она отдала французскому журналисту – фальшивка?

– Меня подставили, – повторил хозяин кабинета все с той же дурацкой ухмылкой.

– Если это фальшивка, мы должны немедленно потребовать опровержения. Там есть чудовищные моменты!

– Меня подставили.

– Сергей!

Очень Значительное Лицо поднялось с места, протянуло через стол Очень Значительные Руки и крепко тряхнуло хозяина за плечи.

– Вы меня слышите?

– Я слышу.

– Это фальшивка?!

– Меня подставили, – повторил Сергей Владимирович, и по его щеке вдруг покатилась одинокая слеза.

Гость брезгливо отдернул руки и несколько минут постоял в раздумье.

– Вам лучше уйти домой, – сказал он тихо.

– Совсем уйти? – спросил Сергей Владимирович послушно, как ребенок.

– Совсем, – ответил гость, со странным брезгливым сочувствием разглядывая хозяина кабинета. Вернее, бывшего хозяина. – То, что тут написано… это чудовищно. Вы заплевали целую страну! Впрочем, говорить с вами об этом – уже не моя прерогатива.

– Меня будут судить? – кротко спросил Сергей Владимирович.

– Не знаю. Идите домой.

И бывший партийный начальник скорбно и величаво покинул кабинет.

«Я – прокаженный», – подумал Сергей Владимирович, обводя взглядом привычный уютно-скромный интерьер.

Теперь он понял, почему его приемная сегодня выглядела так же пустынно, как выглядит приемная лепрозория. Конечно, чуткие носы коллег еще утром уловили запах необратимого разложения, и территория, помеченная черным крестом на картах коридоров Власти, мгновенно обезлюдела.

– Ольга Петровна! – позвал он секретаршу через селектор.

Но ответа не дождался.

Сергей Владимирович вышел в свою приемную. Стол секретаря был абсолютно, девственно пуст.

«Оперативно», – подумал он и вернулся в кабинет.

Уселся за стол и включил телевизор. Делать в кабинете ему больше было нечего, но Сергей Владимирович привык отбывать здесь полный рабочий день.

Отбудет и сегодня.

Оставшиеся полдня он просидел за рабочим столом, уставив неподвижный взгляд в экран телевизора.

За это время в его приемную не вошел ни один человек, а многочисленные телефонные аппараты, стоящие на столе, не побеспокоили его ни одним звонком.

Потому что он умер.

Фигурально, конечно. Ибо чиновники бессмертны.

Наступил декабрь. Зима пришла гораздо раньше, еще в конце осени, но тогда она была всего лишь тайной любовницей, изредка заявляющей о своих правах, теперь же вступила в силу официальной полновластной женой.

Декабрь раньше ассоциировался у Вальки с легким вальсом Чайковского из «Времен года», носившим пленительное и непонятное для ее детского уха название «Святки», предпраздничной суматохой, царящей в доме и в городе, первым чистым и глубоким снегом и вездесущим запахом цитрусовых, которым был пропитан даже уличный воздух.

Сейчас она просто отметила для себя, что закончилась осень.

А вместе с ней закончилась ее прошлая беспроблемная жизнь.